Опасный опыт: как ученые приносили себя и других в жертву науке

Как правило, эксперименты на себе описываются как примеры уникальной самоотверженности, доступной лишь единицам. Между тем на протяжении всего XIX и изрядной части XX века это было массовым явлением. Готовность проделать опасный опыт на самом себе считалась для врача делом профессиональной чести.

Врачебная рулетка

В 1885 году между двумя лидерами европейской медицины — Луи Пастером и Робертом Кохом — возник серьезный спор. Поводом стал громкий успех Пастера: созданная им вакцина от бешенства безотказно спасала покусанных от Эльзаса до Смоленщины.

Отдавая должное сопернику, Кох, однако, усомнился в безопасности его вакцины. Мол, предположим, что человека покусала собака, ему сделали пастеровскую прививку, а собака оказалась не бешеной. В этом случае, по мнению Коха, привитый человек должен умереть от бешенства, «так как действие противоядия не было уничтожено вирусом самого бешенства». (Напомним, что в те годы наука не знала ничего достоверно о механизмах иммунитета.)

Однажды к Пастеру явился посетитель, назвавшийся Эммерихом Улльманом, врачом из Вены. Он спросил, известно ли Пастеру это мнение Коха, и, получив утвердительный ответ, сказал: «Меня не кусала никакая собака — ни бешеная, ни похожая на бешеную. Сделайте мне вашу прививку, и мы посмотрим, умру ли я от бешенства».

Пастер согласился, Улльман получил полный курс прививок и остался совершенно здоров вопреки гипотезе Коха.

Чтобы оценить мужество доктора Улльмана, мало знать, в каких муках проходят последние дни больного бешенством. Нужно представлять, каким непререкаемым авторитетом обладал в глазах коллег Роберт Кох.

7 октября 1892 года мюнхенский врач-гигиенист Макс Петтенкофер попытался аналогичным образом опровергнуть другую идею знаменитого микробиолога, на сей раз правильную, что холера вызывается попаданием в организм специфического микроба. В присутствии нескольких коллег он выпил стакан воды, в котором предварительно развел культуру холерного вибриона, полученную из лаборатории Коха в Берлине.

Доктор Петтенкофер не заболел холерой, что, согласно принципам, сформулированным самим Кохом, должно было означать полное опровержение его теории. Многие коллеги восхищались мужеством отважного баварца, но мировое врачебное сообщество даже после этого продолжало придерживаться точки зрения Коха.

«Я умру? Тем лучше!»

Улльмана и Петтенкофера благополучный исход их опытов вполне устраивал: он доказывал их правоту. Но многие медики сознательно стремились именно к наихудшим последствиям. И порой впадали в отчаяние, если их не удавалось достичь.

Норвежский врач Даниель Корнелиус Даниельссен всю жизнь посвятил изучению проказы (лепры). Возглавив в 34 года созданный по его инициативе лепрозорий, он в 1844–1858 годах неоднократно пытался заразить самого себя проказой.

Он вводил себе кровь прокаженных, материал из лепрозных узелков, даже пересаживал кусочки узелков себе под кожу. Проказа развивается исключительно медленно — между заражением и появлением первых симптомов проходит иногда более 10 лет. Поэтому каждый опыт был сопряжен с долгим и мучительным ожиданием результата.

Вместе с шефом в этих опытах участвовали еще несколько сотрудников лепрозория. Позднее аналогичные попытки предпринимали итальянский врач Джузеппе Профета и двое его коллег. Все участники этих игр с судьбой прекрасно знали, что в случае «успеха» у них не будет никаких средств излечиться или хотя бы как-то облегчить свои страдания. И все же они надеялись, что страшная зараза поселится в их теле.

У них не было другого способа узнать что-либо о процессе заражения: наука в те времена не знала ни одного животного, восприимчивого к проказе (позднее обнаружилось, что ею могут заражаться броненосцы).

Ни доктор Даниельссен (проживший после начала опытов 50 лет), ни кто-либо из его товарищей так и не заболел проказой. Даниельссену не удалось выявить возбудителя лепры (эту микобактерию открыл его ученик Герхард Хансен в 1871 году) или установить пути ее передачи. Но его опыты все же имели положительный результат: они доказали, что проказа далеко не так заразна, как принято было думать.

Множеству врачей в Европе «повезло» больше. Проблемой № 1 тогда был сифилис, перед которым общество оказалось совершенно беззащитным: действенных средств лечения не существовало, а профилактике препятствовало викторианское ханжество.

Медики искали любые пути борьбы с болезнью, и эксперименты на себе происходили постоянно. Люди в расцвете сил обрекали себя на многолетнее гниение заживо даже не во имя победы над этим проклятием, а лишь для уточнения некоторых особенностей его распространения. И сегодня невозможно равнодушно читать выдержки из их историй болезни:

«Молодой врач… привил себе материал от ребенка, который появился на свет с этой болезнью… Когда после прививки этот врач заболел, другой врач заразился от него только для того, чтобы узнать, заразна ли болезнь после такого пассажа инфекции через несколько организмов».

В 1843 году французский врач Жозеф Александр Озиас-Тюренн предложил метод «сифилизации» — прививок здоровым людям (относящимся к группе риска) материала от тех больных, у которых сифилис протекал в доброкачественной форме. Озиас полагал, что это сделает их иммунными к сифилису, как прививка коровьей оспы защищает от оспы натуральной.

Предложение и поставленные Озиасом опыты на добровольцах вызвали бурные споры в медицинском и научном сообществе Франции. Чтобы опровергнуть идею «сифилизации», молодой врач Карл Линдеманн в 1851 году ввел себе в разрез на руке выделения от больного и через несколько недель заболел сифилисом в самой тяжелой форме.

Сифилитические язвы покрывали его тело, но он категорически не желал принимать доступные в то время лекарства, тормозившие развитие болезни, дабы довести эксперимент до конца. Опыт проходил под наблюдением специальной комиссии, которую Парижская медицинская академия назначила для изучения этого вопроса. Когда члены комиссии пытались убедить Линдеманна, что, отказываясь от лечения, он обрекает себя на верную смерть, он ответил: «Тем лучше! Моя смерть докажет, что учение о сифилизации является ужасным заблуждением, и предотвратит новые несчастья».

Линдеманн своего добился — предложение Озиаса было отвергнуто. «Нужно иметь мужество ценой жизни доказывать свои убеждения, и если потребуется, то умереть ради науки, как люди умирают в бою за свою страну. Монсеньор Озиас должен инокулировать себе гной из язвы обезьяны и получить типичные симптомы сифилиса», — требовал крупнейший специалист по венерическим болезням Филипп Рикор, первоначально поддерживавший работу своего ученика и коллеги.

Озиас не отвечал на эти требования, и его репутация в глазах коллег оказалась изрядно подпорченной. Только после его смерти в 1870 году из его завещания и результатов вскрытия тела стало известно: еще до того, как начать опыты на других, он многократно прививал сифилитический материал себе. У него это не вызвало никаких проявлений болезни, что, видимо, и привело его к идее «сифилизации».

Ослепительный героизм

Лет за сто до Озиаса и Линдеманна в медицинской литературе очень оживленно обсуждался вопрос: являются ли все три известные к тому времени венерические болезни (сифилис, гонорея и мягкий шанкр) самостоятельными заболеваниями или же это всего лишь разные формы одной болезни?

Джон Хантер (в русской литературе его часто называют Гунтером), один из самых авторитетных английских врачей того времени, был убежденным сторонником второй теории. И чтобы окончательно доказать ее, он в 1767 году привил себе выделения больного гонореей. Уже через несколько дней у него появились признаки гонореи, а затем развились и симптомы сифилиса.

И, что хуже всего, отвага рискнувшего (а тем более прямо пожертвовавшего) собой исследователя придает особую убедительность его выводам. Даже если они совершенно неверны, а приводимые в подтверждение их факты настолько двусмысленны и малоубедительны, что никто не принял бы их во внимание, не будь они получены столь драматическим путем. А у самих экспериментаторов порой возникает убеждение, что эксперименты на себе дают им право подвергать таким опытам и других людей, порой не спрашивая их согласия и даже не ставя их в известность.

«Ближнего, как самого себя»

В пантеоне врачей-героев, отважно рисковавших собой ради победы над тяжелыми болезнями, по праву значится имя Джозефа Гольдбергера — американского эпидемиолога, выяснявшего в 1915–1916 годах причины пеллагры.

Медицина того времени, зачарованная успехами микробиологии, в любой массовой болезни неизвестной природы видела прежде всего инфекцию. Гольдбергер же был убежден, что пеллагра не инфекция, а авитаминоз (о котором большинство медиков еще не слыхало: витамины были открыты только в 1911 году).

Чтобы доказать это, он и еще 15 врачей-добровольцев в течение месяца подмешивали к пище чешуйки шелушащейся кожи, кровь, выделения из носа и рта больных пеллагрой. Никто не заболел, и это стало сильным аргументом против теории об инфекционной природе пеллагры.

В качестве контроля Ногути использовал ничем не зараженных людей — воспитанников сиротских приютов от 2 до 18 лет. Естественно, не спрашивая их согласия и не объясняя им цели своих манипуляций. Когда об этом стало известно, Нью-йоркское общество по предотвращению жестокого обращения с детьми потребовало от окружного прокурора привлечь доктора к уголовной ответственности. Защищая ученого, один из руководителей института, где он работал, заявил: до начала массовых опытов Ногути и его сотрудники сделали люэтиновую пробу себе и убедились в ее полной безопасности.

Прокурора это заявление (а также тот факт, что ни у одного подопытного проба не вызвала болезненных последствий) удовлетворило, и дело возбуждать не стали. Но сегодня трудно отделаться от впечатления, что эти работы открыли дорогу одиозному «эксперименту Таскиги» (намеренному оставлению без лечения нескольких сот больных сифилисом чернокожих в Алабаме в 1932–1972 годах с целью проследить картину естественного развития болезни), «экспериментальному» заражению сифилисом сотен заключенных, солдат и душевнобольных, предпринятому американскими медиками в Гватемале в 1946–1948 годах, и другим подобным преступлениям.

Конечно, доктор Ногути, погибший в 1928 году во время борьбы с эпидемией желтой лихорадки в Западной Африке, не может нести ответственности за эти варварские проекты. И все же путь от героических опытов на себе до бесчеловечных экспериментов над людьми гораздо короче, чем кажется в его начале.

Особые случаи

После Первой мировой войны количество опытов на себе и их популярность у врачей постепенно начинают уменьшаться. Но вся первая половина ХХ века еще полна примерами подобных экспериментов.

К концу 1920-х годов немецкий врач Вернер Форсман разработал технику введения катетера в сердце. Все необходимые эксперименты на животных были выполнены, но крупнейшие кардиологи того времени полагали, что введение в сердце инородного предмета вызовет его мгновенную остановку. И тогда Форсман решил опробовать свое изобретение на себе: надрезал вену на предплечье и ввел в нее тоненькую трубочку-катетер.

Первый опыт не был доведен до конца: ассистент, помогавший Форсману, отказался продвигать зонд внутрь сердца — «вам будет уже все равно, а мне отвечать». Во второй раз неугомонный доктор проделал все сам: продвинув катетер внутри сосудов на 65 сантиметров, проник его кончиком в предсердие, а затем включил рентгеновский аппарат и сделал снимок собственного сердца с катетером внутри. Спустя почти три десятилетия его изобретательность и упорство были вознаграждены Нобелевской премией.

Выдающийся английский ученый Джон Бердон Сандерсон Холдейн был весьма разносторонней личностью — физиолог, биохимик, генетик, эволюционист, философ, популяризатор науки, общественный деятель. Однако наибольшую популярность в обществе ему принесло обыкновение ставить разнообразные опыты на самом себе.

В годы Второй мировой войны в разговорном английском языке появилось даже словечко «холдейнизм», означавшее примерно «регулярное подвергание себя болезненным и/или опасным опытам». Поводом для них стали исследования пребывания людей на значительной глубине (в затонувшем корабле, подлодке и так далее) и возможностью их быстрого подъема оттуда, в которых почти 50-летний ученый был не только научным руководителем, но и главным подопытным.

Холдейн вел работы по просьбе Адмиралтейства: победа на море была для Британии вопросом жизни и смерти. Понятно, что привлекать к опытам большое число испытуемых было нежелательно. Да в таких экспериментах и не нужны ни большая выборка, ни контрольная группа, зато весьма важны личные качества испытуемых — не только смелость и выдержка, но и привычка к самонаблюдению и хорошее знание физиологии.

И все же с середины ХХ века эксперименты на себе становятся редкостью. Отчасти это связано с изменением структуры заболеваемости: роль главных убийц в цивилизованных странах постепенно переходила от инфекционных болезней к сердечно-сосудистым и раковым.

Понятно, что сформировать в собственном организме злокачественную опухоль определенного типа или атеросклероз коронарных артерий куда труднее, чем заразиться той или иной инфекцией. Но главное — в медицине постепенно утверждались новые стандарты доказательности, требовавшие больших выборок и обязательного контроля. Тем интереснее случаи, когда опыты на себе не только проводились, но и содействовали открытиям или по крайней мере их широкому признанию.

Пей до дна!

В 1979 году австралийский патолог Робин Уоррен обнаружил в слизистой оболочке желудков больных язвой спиралевидную бактерию, впоследствии получившую название Helicobacter pylori. Позднее, правда, выяснилось, что медики и микробиологи разных стран, начиная с 1874 года, многократно описывали эту бактерию. Но их работы регулярно воспринимались коллегами как недоразумение: всем было прекрасно известно, что бактерии не выносят кислот.

Представить бактерию, постоянно живущую в крепком растворе соляной кислоты (именно такова внутренняя среда нашего желудка), было невозможно. Однако такая бактерия нашлась, и Уоррен занялся ее изучением. С 1981 года ему помогал молодой сотрудник Барри Маршалл. К 1983 году они пришли к выводу, что хеликобактер не просто живет в желудке, а вызывает гастриты и язвы и, возможно, провоцирует развитие опухолей.

Поначалу их гипотезу никто не воспринял всерьез: микробный бум в медицине давно миновал, в моде были гормональные нарушения, генетическая предрасположенность и т. п. Для язвенной болезни было надежно установлено, что она развивается в результате хронического стресса либо каких-то травм слизистой (например, ожогов). В этой стройной картине не было места ни для каких бактерий.

Уоррен и Маршалл пытались подтвердить гипотезу опытами на животных, но свиньи поглощали огромные дозы предполагаемого возбудителя язвы без всяких последствий. И в 1984 году Маршалл повторил опыт доктора Петтенкофера: выделив от больного гастритом чистую культуру H. pylori, он выпил порцию взвеси, содержащую около миллиона бактериальных клеток.

К десятому дню у него развились все признаки острого гастрита, который он аккуратно подтвердил стандартными методами клинической диагностики. После этого он назначил себе двухнедельный курс антибактериальных препаратов (метронидазола и солей висмута) и, не применяя никакого другого лечения, избавился и от гастрита, и от H. pylori.

Статья Маршалла об этом эксперименте привлекла внимание коллег, во многом именно драматизмом сюжета. За хеликобактер взялись всерьез, и вскоре представления о ключевой роли бактерии в развитии желудочных болезней стали общепринятыми. В 2005 году Уоррену и Маршаллу была присуждена Нобелевская премия по физиологии и медицине.

Правда, вскоре многочисленные исследования показали, что зловещую бактерию носит в своих желудках множество людей (в России — около 75% населения). И у подавляющего большинства она не вызывает патологических явлений. И наоборот, известны случаи, когда язва желудка развивалась у людей и без H. pylori. То есть речь идет не об однозначной причине болезни, а скорее о факторе риска, роль которого никак не может быть установлена или доказана единичным опытом. И значит, отчаянный эксперимент доктора Маршалла был не столько аргументом в пользу его гипотезы, сколько средством привлечь к ней внимание коллег, если угодно, пиар-ходом, тем более эффективным, что сегодня такие поступки редки.

«Это круто!»

В наше время эксперименты на себе перестали быть «золотым стандартом» медицины и требованием профессиональной чести. Однако никто не может запретить человеку — медик он или нет — подвергать свой организм опасным или экстравагантным испытаниям.

В марте 2002 года профессор кибернетики Редингского университета Кевин Уорвик вживил в крупный нервный ствол своего предплечья электронный чип с сотней электродов. «Когда хирурги взялись за мои нервы, ощущение было такое, что мою руку казнят на электрическом стуле. Великолепная боль!» — рассказывает сам Уорвик.

Для операции не было медицинских показаний, Уорвик просто хотел выяснить, смогут ли электронное устройство и мозг понимать друг друга. Опыт удался: через несколько недель после операции Уорвик мог «силой мысли» управлять электрической инвалидной коляской. Подсоединив свой имплантат к интернету, он из дома управлял искусственной рукой в своей университетской лаборатории. А когда к чипу подключили миниатюрный локатор, профессор с завязанными глазами уверенно определял расстояние от своей руки до того или иного предмета, демонстрируя, что мозг может понимать сигналы чипа так же ясно, как чип команды мозга.

Сам Уорвик признается, что главным побудительным мотивом к эксперименту было желание «испытать прилив адреналина». В то же время он понимал непредсказуемость последствий и потому решил, что «если уж спалить чью-то нервную систему, то лучше собственную».

Один из студентов Уорвика, Иэн Харрисон, участвуя в экспериментах шефа, вживил себе в кончики пальцев миниатюрные магниты, позволяющие (с помощью локатора) ощущать расстояния до предметов. Эксперимент завершен, но Харрисон не спешит расставаться с имплантатами: «Мои друзья считают, что это круто!»

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 12, декабрь 2012, частично обновлен в сентябре 2022}