Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Абсурдный спектакль, показанный на творческом вечере обэриутов в Ленинграде в конце 1920-х, наделал много шума, но по достоинству «Елизавету Бам» оценили только спустя несколько десятилетий

24 января 2024Обсудить

Премьера пьесы Даниила Хармса «Елизавета Бам» в 1928 году вызвала у зрителей смешанную реакцию, но в целом публика не оценила произведение, написанное в духе абсурдизма. Зато сегодня критики сравнивают «Елизавету Бам» с такими знаменитыми вещами, как «В ожидании Годо» Сэмюэля Беккета, «Процесс» Франца Кафки и «Приглашение на казнь» Владимира Набокова, а режиссеры охотно ставят спектакли по ней. Обстоятельства создания пьесы, которая стала гвоздем программы первого и последнего творческого вечера с участием всех ленинградских обэриутов, заслуживают отдельного рассказа.

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Даниил Хармс (1905-1942)

Источник:

Fine Art Images via Legion Media

От «чинарей» до ОБЭРИУ

К началу 1928 года литературное общество ОБЭРИУ (Объединение реального искусства) существовало в Ленинграде уже около двух лет — правда, в начале своей деятельности будущие обэриуты называли себя «чинарями», «Левым флангом», «Флангом левых», «Академией левых классиков».

Как и подобает всем нормальным юнцам, входившие в общество Даниил Хармс (настоящая фамилия — Ювачёв), Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов, Юрий Владимиров, Игорь Бахтерев и Борис (Дойвбер) Левин яростно бунтовали против мира, построенного предыдущими поколениями.

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Константин Вагинов (1899-1934)

Источник:

Wikimedia Commons

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Николай Заболоцкий (1903-1958)

Источник:

wikipedia.org

Обэриуты — как и многие до и после них — искренне полагали, что традиционные формы искусства себя изжили, а существующие методы изображения действительности нуждаются в обновлении. Члены ОБЭРИУ превосходно владели приемами гротеска и алогизма, а также поэтикой абсурда и с огромным удовольствием их практиковали. Шокируя своим творчеством обывателей, они в то же время привлекли немало поклонников, также полагавших, что пресловутый «корабль современности» нуждается в радикальной реконструкции.

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Даниил Хармс на балконе Дома книги (Невский проспект, 28)

Источник:
Г. Левин

Неформальным лидером группировки являлся 23-летний Даниил Хармс, выделявшийся не только литературным талантом, но и экстравагантным имиджем. «Псевдоним Хармс Даниил придумал давно — кажется, в последнем классе школы. Он зачитывался Конан Дойлем, старался походить на Холмса. И до последних дней жизни ему сопутствовали приметы юношеского увлечения: узаконенная паспортом фамилия, напоминавшая Холмс, английская трубка, которой он постоянно попыхивал, допотопный отцовский котелок. Иной раз он надевал его и, к всеобщему удивлению, шествовал с непроницаемо суровым выражением по Надеждинской (ныне улица Маяковского в Санкт-Петербурге. — Прим. авт.), держа в одной руке трость, в другой — поводок на котором бежал крохотный репинчер Кэппи», — таким вспоминал Даниила его приятель и коллега по поэтическому ремеслу Игорь Бахтерев, переживший Хармса более чем на полвека.

До поры до времени обэриуты в основном читали свои произведения во время квартирников в кругу друзей. Но слава молодых талантов ширилась, и они постепенно стали выбираться на широкую публику. Однако 28 марта в газете «Смена» вышла разгромная статья «Дела литературные (о „чинарях“)», автор которой обвинил Хармса в том, что тот во время одного из своих выступлений позволил себе, дескать, «хамское поведение». Статья очень навредила обэриутам — поиск новых площадок превратился для них в почти неразрешимую задачу. Но в конце концов им крупно повезло. В октябре 1927-го Хармсу позвонил директор ленинградского Дома печати Николай Баскаков и предложил сотрудничество.

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

В начале 1928 года Дом печати располагался в бывшем дворце Шуваловых на Набережной реки Фонтанки. Сегодня в отреставрированном здании работает музей Фаберже

Источник:

Retired electrician, CC0, via Wikimedia Commons

Баскаков в духе времени усердно пестовал под своим крылом так называемое «левое» искусство, а Хармс, успевший наладить с ним контакт, всячески намекал, что они с друзьями могут внести свежую струю в сложившуюся в Доме печати творческую атмосферу. В конце концов Баскаков капитулировал перед этим напором. Он лишь потребовал, чтобы «Академия левых классиков» сменила название — «левой оппозицией» называли себя Лев Троцкий и его соратники, уже тогда уже уверенно приближавшиеся к разряду «врагов народа». Так, собственно, и возникла аббревиатура ОБЭРИУ.

Дабы разом показать новоявленных обэриутов массовому зрителю, Баскаков предложил им устроить творческий вечер. Дом печати предоставил под это мероприятие свои помещения, а обэриутам предстояло в сжатые сроки подготовить программу. Они взялись за дело с восторгом — наконец-то перед ними замаячила перспектива всеобщего признания!

Пьеса за три дня

Обэриуты решили, что центральным актом творческого вечера, получившего название «Три левых часа», станет премьера новой пьесы. Произведение задумали таким, чтобы оно максимально доходчиво продемонстрировало ленинградцам новый подход к драматургическому искусству.

20 декабря 1927 года Даниил Хармс с воодушевлением засел за работу. Общий замысел пьесы родился из его бесед с Игорем Бахтеревым и Борисом Левиным — троица решила, что это будет «кровавая драма», шокирующая зрителя. Также заранее было понятно, что произведение окажется достаточно камерным, ибо приходилось учитывать скромные размеры зала (11 x 6 метров), который оказался в их распоряжении. Далее Хармс работал в одиночку — текст пьесы, полный абсурдных диалогов, воздействующих на зрителя своеобразным ритмом, был готов уже через три дня.

Первое чтение «Елизаветы Бам» состоялось 24 декабря в квартире Хармса. Другие обэриуты произведение в целом одобрили. Заодно они обсудили, как пьеса будет выглядеть на сцене. На роли назначили, главным образом, непрофессиональных актеров из числа знакомых. Так, главную героиню, Елизавету Бам, согласилась изобразить юная Амалия Гольдфарб, позже ставшая секретарем писателя Леонида Леонова, а роль ее отца досталась поэту Евгению Вигилянскому.

Эскизы декораций к постановке взялся нарисовать Игорь Бахтерев, которому на начальных этапах помогал художник Анатолий Каплан, затем, однако, «испарившийся». Музыку сочинил студент музыкального отделения Института истории искусств Павел Вульфиус, бывший одноклассник Хармса. Ну а Николай Баскаков милостиво разрешил привлечь к постановке большой любительский хор Дома печати.

СЮЖЕТ
Торжествующий абсурд под знаком таракана

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Владимир Гринберг. Портрет Даниила Хармса. 1941

Источник:

Fine Art Images via Legion Media

Имя главной героини своей пьесы Хармс, судя по всему, «позаимствовал» у художницы Елизаветы Меркурьевны Бём (1843-1914), творчество которой в начале XX века пользовалось немалым успехом не только в России, но и за рубежом. Также можно провести определенную параллель между Елизаветой Бам (которую в пьесе еще называют по отчеству Таракановной, Эдуардовной и Михайловной) и знаменитой самозванкой княжной Таракановой — ведь та тоже называла себя Елизаветой.

Елизавета Бам — персонаж нестабильный: по ходу действия она предстает то взрослой женщиной, то девочкой. Оказывается, что у нее есть муж, возвращения которого она ждет. К ней приходят ведущие себя по-шутовски сотрудники госорганов Петр Николаевич Крупернак (не исключено, что это аллюзия на Бориса Пастернака) и Иван Иванович, намереваясь арестовать за убийство Петра Николаевича. Елизавета отрицает все обвинения, а ее отец (Папаша) убивает Петра Николаевича в рыцарском поединке. Мать Елизаветы сходит с ума и обвиняет ее в убийстве своего сына. В конце концов, Петр Николаевич и Иван Иванович арестовывают (к теме ареста Хармс обращался в своих творениях неоднократно) и уводят Елизавету.

«Героиню пьесы преследуют за убийство — возможно, она его и не совершила. Гораздо интереснее и заманчивее сюжета метаморфозы самой Елизаветы Бам: то чья-то жена, то девочка. И такие метаморфозы воспринимаются как реальное свойство человека казаться или быть, или чувствовать себя — порой почти одновременно! — в самых различных ипостасях, то ребенком, то стариком, а то вообще вне возраста…» — отмечал присутствовавший на премьере пьесы кинематографист Климентий Минц.

Что же до таракана, то насмешники из ОБЭРИУ сделали это малосимпатичное насекомое чем-то вроде эмблемы своей группы — он неоднократно фигурирует в их произведениях. Естественно, Хармс постарался вставить эту «пасхалку» в свой свежий опус. В частности, когда Елизавета Бам вопрошает, в чем ее обвиняют, Петр Николаевич отвечает, что, дескать, когда он был еще совсем молодым человеком, то жил в маленьком домике вместе с мышами и тараканами. Ночью к нему приходит Елизавета Бам и убивает его. Потом же оказывается, что таракан из домика на горе — это палач с топором, который должен исполнить приговор.

«Поэзия — это не манная каша!»

За несколько дней до намеченного на 24 января 1928 года творческого вечера ленинградцы, шедшие Аничковым мостом, встречали взглядами причудливый рекламный плакат, изготовленный художниками Верой Ермолаевой и Львом Юдиным. По нему в живописном беспорядке были разбросаны слова и буквы, а поверх были попарно (обычным образом и в перевернутом виде) наклеены афиши с объявлением о предстоящем вечере. Вдобавок Хармс разослал афиши «Трех левых часов» в разные городские культурные учреждения, в банки и даже в посольства иностранных держав. Ряд известных в Ленинграде поэтов, художников и критиков получили по почте пригласительные билеты.

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Афиша творческого вечера обэриутов

Источник:

Wikimedia Commons

Дополнительный интерес к «Трем левым часам» обэриуты решили подогреть с помощью «живой» рекламы — близкий к обэриутам режиссер Климентий Минц бродил по Невскому проспекту в треугольном «пальто» из холста на распорках, поверхности которого были испещрены абсурдными лозунгами: «2×2=5», «Мы вам не пироги!», «Поэзия — это не манная каша!», «Обэриуты — новый отряд революционного искусства!» и т. д.

По мере приближения заветного дня обэриуты всё сильнее погружались в уныние — желающих купить билеты почти не находилось. Но отступать было уже поздно, и утром 24-го состоялась последняя репетиция. Как вспоминает Бахтерев, он, вызывая извозчика для того, чтобы ехать к Дому печати, заранее держал в кармане бутылку вина — в качестве утешения. «Пригубим с горя — восемь главных виновников — и в пустом зале начнем», — с грустью размышлял он.

Однако дальнейший ход событий вверг обэриутов в состояние радостного недоумения: к вечеру у Дома печати стояла целая толпа ленинградцев, оживленно приобретавших билеты.

Прошло немало времени, пока все посетители обилетились, из-за этого начало творческого вечера пришлось отложить более чем на час. Старт вечеру был дан в обстановке нервного бардака — как частенько бывает в подобных случаях, в самый последний момент выяснилось, что не готов вступительный текст. Стараясь спасти ситуацию, Бахтерев экспромтом выдал шутовски-заумный монолог, повергший публику, не знавшую толком, что ее ждет, в состояние тягостного недоумения.

Затем Хармс, Заболоцкий, Введенский, Бехтерев, Вагинов читали свои стихи. Дабы оживить действо, они сопровождали декламирование небольшими перформансами. Хармс, например, появился на сцене сидя на шкафу, который толкали находящиеся внутри брат Бахтерева с приятелем. «Кое-кто из экспансивных зрителей и поклонников поэта встретил его появление на шкафу аплодисментами, кто-то смехом, другие улыбками, а некоторые изумлением и даже скептическим возгласом: „Пушкину незачем было взбираться на шкаф, чтобы читать свои стихи!“» — вспоминал Минц.

Даниил Хармс постарался выглядеть на сцене как можно более эффектно. «Подпудренный, бледнолицый, в длинном пиджаке, украшенном красным треугольником, в любимой золотистой шапочке с висюльками, стоял, как фантастическое изваяние или неведомых времен менестрель», — таким Бахтерев описывает Хармса на сцене Дома печати.

«Даню не побили!»

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Борис Семенов. Портрет Даниила Хармса. 1930-е годы

Источник:

Fine Art Images via Legion Media

С театром обэриутов зрители познакомились после антракта. Сам по себе абсурдистский текст «Елизаветы Бам» был усилен соответствующей подачей. Хармс разбил своё творение на 18 «кусков», каждый из которых был представлен в разном ключе. Скажем, по ходу действия одного из эпизодов на заднем плане распиливалось бревно. Кульминационным же моментом стало заранее анонсированное в афише «Сражение двух богатырей» — Папаша, защищающий честь Елизаветы Бам, бился с Петром Николаевичем на громадных бутафорских мечах.

Если верить Бахтереву, зрители могли и не увидеть концовку пьесы. Присутствовавший в зале театральный критик Моисей Падво решил, что автор пьесы и актеры изощренно издеваются над театральным искусством. Не выдержав, Падво ворвался за кулисы и потребовал прекратить спектакль, пригрозив в противном случае позвонить в НКВД. Естественно, его не послушали — тогда он осуществил свою угрозу. Однако в НКВД, как ни странно, не придали звонку Падво значения: постановку никто не сорвал.

По словам Минца, особенно впечатлила зрителей концовка пьесы, в которой после гибели Петра Николаевича (он же — Чародей) внезапно повторилась начальная сцена.

«Казалось бы, всё. Конец. Но действие продолжается. Снова первая картина! Слово в слово! Но только с другим концом — арестом Елизаветы Бам. Поразительно другое, то, что было подмечено В. Кавериным. Реально — одинаковые две сцены: первая и последняя, а всё остальное „причудилось, померещилось и бесследно ушло в небытие“», — вспоминал Минц.

Он рассказывал, что в антракте публика шумно обсуждала увиденное, разделившись «на сторонников и ярых противников и пьесы, и спектакля».

Во время третьего «левого часа» состоялась лекция о путях развития кинематографа, а затем был показан антимилитаристский «Фильм № 1. Мясорубка» Климентия Минца и Александра Разумовского. Под живое музыкальное сопровождение из рояля, контрабаса и литавр на экране бесконечно ехали товарные поезда с солдатами. Фильм вывел зрителей из терпения: «Когда же они приедут, черт возьми?!» Картинка ненадолго сменилась чередой кадров сражений, а затем поезда возобновили свой бег…

Под конец вечера — растянувшегося на целую ночь! — организаторы устроили небольшую передышку с танцами под джазовую музыку и завершили всё дискуссией об увиденном и услышанном. Кто-то из начитанных зрителей заметил, что обэриуты, дескать, плетутся «в хвосте „ничевоков“» — другой эпатажной литературной группы того времени, действовавшей в Москве. В ответ Хармс принялся детально объяснять, чем, по его мнению, они с друзьями отличаются от «ничевоков». Далее для пущей убедительности устроители вечера выстроились в шеренгу, взялись за руки и долго скандировали: «Мы не „ничевоки“! Мы не „ничевоки“!..»

Расходились уже в начале седьмого утра. Вопреки опасениям мамы Даниила Надежды Ивановны, всерьез боявшейся, что зрители, привыкшие к более традиционным видам искусства, побьют ее сына, всё завершилось благополучно. Сама Надежда Ивановна присутствовать на вечере не смогла, но там находилась младшая сестра Даниила — Елизавета. Она поспешила к ближайшей телефонной будке, позвонила матери: «Даню не побили!»

ПОСТАНОВКИ
Признание после забвения

Постановка «Елизаветы Бам» 1928 года оставалась единственной вплоть до 1966-го, когда спектакль по пьесе Хармса поставили в Польше. В 1980-х годах увидеть «Елизавету Бам» можно было в Берлине, Амстердаме и Сан-Франциско. В СССР же к этой пьесе вернулись только во время Перестройки — в 1989 году режиссер Роман Козак поставил в театре-студии «Человек» спектакль «Елизавета Бам на елке у Ивановых», включив в сюжет и пьесу обэриута Александра Введенского «Елка у Ивановых», написанную в конце 1930-х.

Фрагмент спектакля «Елизавета Бам на елке у Ивановых» 1989 года и комментарии драматурга Виктора Славкина

С тех пор «Елизавета Бам» пережила множество постановок в разных российских театрах. Сегодня, например, спектакли по этой пьесе Даниила Хармса есть в репертуаре московского театра «Сатирикон» и Кукольного театра сказки в Санкт-Петербурге.

Навстречу туманному будущему

Уже на следующий день в «Красной газете» появился фельетон «Ытуеребо» за авторством Лидии Лесной, которая охарактеризовала «Три левых часа» в целом как «нечто непечатное», а конкретно «Елизавету Бам» — как «откровенный до цинизма сумбур». Случись такое несколько лет спустя — и организаторов «Трех левых часов» ожидали бы печальные последствия. Например, в 1936 году появление в «Правде» статьи «Сумбур вместо музыки» открыло кампанию травли «формалистов» — композиторов в лице Дмитрия Шостаковича и театральных деятелей в лице Всеволода Мейерхольда.

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Автопортет Даниила Хармса. 1933 год

Источник:

Fine Art Images via Legion Media

Впрочем, напугаться обэриутам пришлось в любом случае. 15 февраля разнеслась весть, что директора Дома Печати Николая Баскакова забрали и отвезли «куда надо». Однако вскоре выяснилось, что арест Баскакова не имеет никакого отношения к вечеру обэриутов — его разоблачили как «троцкиста».

Для самих обэриутов «Три левых часа» стали не только первым, но и последним большим совместным мероприятием — хоть оно, по их мнению, и оказалось чрезвычайно успешным как в финансовом, так и в творческом плане. Тем не менее, Николай Заболоцкий и Константин Вагинов вскоре прекратили свое участие в ОБЭРИУ.

Однако обэриуты, хоть и в усеченном составе, провели в конце 1928 года в Доме печати (переехавшем к тому моменту в Мариинский дворец) еще один творческий вечер. Во время него, в частности, зрителям представили новую одноактную пьесу Хармса (написанную им на сей раз в соавторстве с Бахтеревым) «Зимняя прогулка». Текст ее, увы, не сохранился…

«Обэриуты продолжали печататься в журналах „Ёж“ и „Чиж“. Моя последняя встреча в дружеской компании обэриутов состоялась в ночь под Новый, 1929 год. Среди наших гостей, кажется, была Лариса Порет, обрусевшая француженка, художник (речь идет об Алисе Порет. — Прим. авт.). Ее имя стало известным по портрету Даниила Хармса. Мы провели праздничную ночь с песнями, танцами, стихами и вином. Хармс был задумчив, более того — загадочен и острил не улыбаясь. Будущее было туманно», — рассказывал Минц.

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Фото Хармса из материалов уголовного дела. 1941 год

Источник:

Wikimedia Commons

Будущее участников обэриутского движения оказалось крайне тяжелым, полным страданий. Уже в 1931 году Хармса и Введенского арестовали по обвинению в причастности к «антисоветской группе писателей». В тот раз Даниил Хармс отделался сравнительно легко. Оставленные ему судьбой годы жизни этот странный поэт с неизменной трубкой в зубах использовал максимально продуктивно. В 1930-е он создал огромное количество произведений — стихов, взрослых и детских, рассказов, прозаических зарисовок. В феврале 1942 года он скончался от голода в блокадном Ленинграде, находясь под арестом в психиатрическом отделении «Крестов»…

МНЕНИЕ
«Буря холодной поэзии»

Своим видением творчества Даниила Хармса и обэриутов с Vokrugsveta.ru поделился поэт и музыкант Дмитрий Озерский, автор текстов и клавишник группы «АукцЫон», участник музыкально-поэтического перформанса «Хармс.Doc.Revival»

«Откровенный до цинизма сумбур»: как критика и эпоха отложили в долгий ящик шедевр Даниила Хармса

Дмитрий Озерский

Источник:

Владимир Лаврищев

— В поэзии Хармса и его друзей по ОБЭРИУ привлекает их не вполне традиционный подход — они убегают от эмоции, зато обретают энергию. Эмоция — это ведь самое элементарное, объяснимое состояние: человек сопереживает, человек вибрирует. Апофеоз такой методики — «Безноженька» Вертинского: читаешь и в глазах щиплет… Есть очень конкретное место, в которое бьют подобные вещи.

От эмоциональных стихов стоит избавляться — уходить куда-то вверх, в сторону, всё равно… Однако большинство поэтов предпочитают работать именно с эмоциями, поскольку это самый прямой подход, он лежит на поверхности. Но обэриуты, а также представители других поэтических школ первой половины XX века — и тут я их мнение всецело разделяю — не считали такой способ особенно интересным. Они не шли легкими путями, а искали новые формы и подходы.

Некоторые, скажем, писали стихи на уровне не смыслов, но звуков — способные в буквальном смысле ударить в живот. Это как раз энергетический способ воздействия. Люди сплетали слова в столь затейливую вязь, что терялась формальная логика; их произведения работают не столько на логическом, сколько на ассоциативном уровне. Чем просто разжалобить или рассмешить человека, куда интереснее, но и сложнее, нанести по его сознанию энергетический удар звуком, буквой, глаголом…

Таков и Хармс, во всяком случае, его взрослые произведения. Это буря холодной поэзии, которая овладевает вами куда глубже, чем на уровне поверхностных эмоций. Возьмите наугад почти любое из стихов Хармса — да вот хотя бы «Смерть дикого воина», где «часы стучат, часы стучат, летит над миром пыль». Если присмотреться, то стихотворение про погибшего воина — это не просто какая-то история, а самое настоящее заклинание, вызов природных стихий. Вообще, в стихах Хармса не всегда есть сюжет, как таковой — но обязательно присутствует мощное энергетическое наполнение. Это стихийная мощь, которая не может оставить равнодушным.

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения