Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Зрячее сердце

6 мая 2010Обсудить

От автора

Еще студентом Института стран Азии и Африки при МГУ я попал на десятимесячную стажировку в университет южноиндийского города Мадурай, где, как предполагалось, я буду совершенствовать свои познания в языке тамили и в истории штата Тамилнаду. Но, надо честно признать, по безрассудству юности большую часть времени я потратил на путешествия. Ездил один, почти без денег, жил в деревнях, куда, может быть, до меня и не ступала нога европейца, веселился с крестьянами на деревенских праздниках, ночевал в дешевых гостиницах, хижинах и просто на вокзалах, питался рисом с перцем, отведывая его чаще всего руками с бананового листа, который заменяет в тех краях тарелку. В секции при университете меня обучали основам хатха-йоги, а в бедном мусульманском квартале Мадурая — традиционной борьбе бамбуковыми шестами — силамбам. И последний подарок судьбы. Благодаря почти случайному знакомству с одним брахманом я прошел обряд посвящения в медитацию в небольшом храме в пригороде Мадраса.

Пребывание в Индии не открыло во мне мистических сил, однако заставило по-новому взглянуть на себя и окружающий мир. Я не видел чудес, но слышал легенды и философские откровения. Там я навсегда избавился от детской заносчивости европейца, с которой раньше относился к восточной культуре, понял, что мы неумнее, не могущественнее, не счастливее.

Я почти поверил, что человеческая сущность — зерно духа неумирает вместе с телесной оболочкой, а воплощается в новое тело, и человек несет в себе «карму-воздаяние, плоды всех своих прошлых поступков, опыт, память прошлых жизней. Надо только вспомнить!

А когда через несколько лет после возвращения в Москву у меня хватило терпения и ума прочитать эпическую поэму Махабхарату, я вдруг почувствовал, что где-то слышал, видел, чувствовал все это раньше. Где? Когда? Может, в годы путешествия по Южной Индии? Может быть, в прошлом рождении?

Я попытался прочитать Махабхарату так, как будто все написанное в ней — правда. Несмотря на нерадивость поздних переписчиков, искажения, внесенные в книгу борьбой философских школ и религиозных учений, в ней, как огонь под углями, сохранился отблеск реальных событий. Современные ученые признают, что Махабхарата, получившая оформление в конце I тысячелетия до нашей эры, на самом деле гораздо древнее. А события, о которых в ней идет речь, могли произойти и за тысячи лет до того, как в Индию пришли арии. Махабхарата переводится как «Великое сказание о семействе Бхаратов». В её основе драматические перипетии борьбы за престол двух родственных кланов Пандавов и Кауравов. Но только ли о соперничестве царей рассказывает нам древняя поэма? Нет. Она свидетельствует о том, что в древности в Индии существовала иная высокоразвитая цивилизация, которая развивала в первую очередь не материальную культуру, а духовные способности человека. Я поверил, что загадочная «брахма», которой управляют в Махабхарате брахманы, мудрецы и герои, реально существовала. В некоторых случаях она выступает как «благодать», а иногда как психическая энергия, пробуждаемая подвижничеством отшельников, упорными тренировками героев. Брахма рушит горы и сжигает леса, брахма заживляет раны и удесятеряет силы. Ее существование не ставилось авторамы Махабхараты под сомнение. Но что произошло с цивилизацией повелителей брахмы? Почему они уступили место нам, почти лишенным способностей видеть и чувствовать тонкие энергии? Найти ответ я попытался в самом эпосе, признав, что борьба Пандавов и Кауравов за Индию не более чем символическое отражение реальной эпохи смены человеческих цивилизаций. Тем не менее в своем историко-приключенческом повествовании я попытался сохранить в неизменном виде сюжетную линию Махабхараты, образ мыслей и характеры ее героев.

Первая книга историко-приключенческого повествования «Зрячее сердце» рассказывает о том, как брахма пробудилась в простом деревенском пареньке по имени Муни и как он оказался в центре великих событий, о которых раньше знал лишь из легенд да сказок, услышанных у очага родной хижины. Во второй книге, которую редакция предполагает опубликовать в 1992 году, речь уже пойдет об отчаянных попытках мудрых обладателей брахмы не допустить войны, гибельной для мира. Но усилия их оказываются тщетными, и Пандавы, чтобы отстоять свое право на престол, обращаются к богам за небесным оружием. Вражда и жажда мести поселяются в человеческих сердцах, лишая их способности чувствовать поток брахмы. В третьей, и последней, книге в великой битве сходятся потомки некогда единого великого братства. Лук и меч должны решить, кто будет определять путь развития человеческой цивилизации.

Зрячее сердце

Месяц в Индии развернут острыми концами вверх, напоминая то ли рога священной коровы, то ли лодку в волнах бескрайнего океана. Тревога едва уловимым комариным писком звучала и в отдаленных.уголках моего сознания, но мерцающая лента тропинки приковывала взгляд, наполняя сердце смиренной уверенностью, что никакая опасность не пресечет моего пути. Шаги были легки и бесшумны, как в детском сне, исполненном полетов и ожиданий...

Никогда я не чувствовал себя таким одиноким и открытым небу, как в ту ночь на юге Индии.

Тропинка вползла в оазис, и прямо над моей головой ажурными легкими капителями колонн закачались кроны пальм. Меж ними свободно скользил лунный ветер.

Внезапно — хотя я и ожидал этого каждую минуту — из тьмы выдвинулась пирамида храма, словно вырезанная на черном небе. Луч желтого света пробежал из раскрытого входа к моим ногам. В светлом проеме появился брахман в длинной просторной одежде. Он приветствовал меня, согласно ритуалу сведя ладони перед грудью, и предложил следовать за ним.

В храм входят босиком. Я ступил на прохладный каменный пол, и тревожный простор ночи остался у меня за спиной. Жаркий оранжевый свет дробился, плыл, отражаясь в полированной бронзе светильников, культовой посуде, статуях богов. Кружил голову густой сладковатый запах сандаловых благовоний, масла, кокосового молока для жертвенных подношений. Ни ветерка, ни звука не проникало снаружи сквозь могучие каменные стены. Здесь, под сводами храма, дремало время, не тронутое людской суетой. Ощущение реальности происходящего покинуло меня. Сознание стало зыбким и ускользающим, как сизый дымок, восходящий из бронзовых курильниц.

Усевшись на шкуру леопарда, брахман жестом указал мне место напротив. И я впервые услышал о древнем знании, хранящемся в священных книгах индусов, о вечном зерне человеческого духа, переходящем из воплощения в воплощение, о законе кармы, гласящем, что последствия поступков и мыслей следуют за человеком через границу жизни и смерти, не подвластные ни воле богов, ни помыслам людей. Я узнал, что ткань мира может быть постигнута не привычными нам органами чувств, а чакрами — нервными центрами нашего тела, способными перерабатывать тонкие энергии, превращая их в энергию психическую, подвластную нашей воле.

А потом пришло время посвящения — открытие чакры сердца, где хранится частица космического огня, сияющего ярче тысячи солнц.

Увы, я и сам сознаю, насколько подобные описания мало помогают понять то, что я испытал. Однако, храня верность клятве о неразглашении тайны, я не могу привести здесь детали обряда посвящения. Любая попытка пройти по этому пути без учителя смертельно опасна. Поверьте, что страданий душевных и физических там было предостаточно. Что ж, ими каждый человек на земле отмечает начальные и конечные мгновения своей жизни. Только в обряде посвящения все было наоборот — смерть предшествовала рождению, и смерть была страшной. Свет ушел из мира. Немота мрака воцарилась в сознании. Исчезло ощущение тела, душа лишилась всех оболочек, и в ней затухал, опадая, огонь чувств, гасли мысли, стягиваясь в одну светящуюся точку последнего уголька в костре. Но если осталась только искра, то где сохранилась ясная память об уютной надежности материнского чрева храма и смятение, экстаз нового рождения, боль и жгучий восторг перехода из небытия в бытие, от немыслия — к первой вспышке постижения мира? Свет, возгоревшийся на алтаре сердца, словно зажженный светильник, разогнал темноту сознания, осветил гулкий лабиринт тела, возвращая жизнь каждой клеточке, каждой волосинке.

Глаза, отвыкшие видеть, начали различать лицо брахмана в неистовом золотом сиянии, словно он держал в руках звезду... Но это был масляный светильник. Я зажмурился, смахивая набежавшие слезы, а потом, вновь открыв глаза, вбирал в себя живительную силу света. Мне казалось, что невидимое сияние исходит от всех предметов, доступных моему взору.

Затем пришли сны наяву — яркие, сочные, пахнущие сандалом, наполненные, как звуками флейты, цветом и формой реальности. Я мало что помню из тех первых видений — сладостно тягучих, наполненных густой пахучей жарой, словно подернутых золотой солнечной дымкой детских воспоминаний. Меж тростниковых хижин и рисовых полей, казалось, прошли годы моей жизни, оставляя после себя лишь запах парного молока и потухшего очага, ощущение теплого пола, натертого коровьим навозом. Там все было непривычно и прекрасно. А ТАМ — это где? Неужели ТАМ что-то есть, кроме грез? А как быть с кожей, которая помнит восторг купания в теплой мутной реке в сезон дождей и мурашки, бежавшие по моей спине, когда я, скрывшись в зарослях тростника, следил за омовением темнотелых пастушек. Потом, встречая их в деревне, я испытывал мучительное ощущение неловкости, очень остро сознавая, что скрывается под их аккуратными одеждами. Хорошо хоть не краснел — разве можно краснеть, если твоя кожа цветом напоминает прожареное кофейное зерно. ТАМ меня это не удивляло. ТАМ все были такие. И традиционная крестьянская юбка — лунги — ее до сих пор носят по всему югу Индии — сидела на моих бедрах удивительно ловко. А разве мог я предположить, что умею стрелять из лука и бросать копье? Мчащиеся колесницы, пылающие города теснились перед моим внутренним взором. Самое поразительное, пожалуй, это то, насколько естественно я вел себя ТАМ, хотя ЗДЕСЬ я не могу объяснить и десятую часть своих поступков в том сне. То есть, я смутно ощущаю их логику, ведь там, в глубине времени, был тоже я. С другими знаниями, опытом, мечтами, но это был я...

Или все-таки сон? Ведь, когда я открыл глаза, то снова увидел брахмана в тесном каменном зале и сизый вековой сумрак.

И я рассказал ему одно из своих видений, в котором был город за высокими стенами и распахнутые ворота, откуда выезжали блистающие на солнце колесницы. Они мчались к лесу, и вспыхивали в их руках разящие молнии золоченых луков. А на опушке леса среди трех пылающих костров сидел, скрестив ноги, человек, сам подобный огню. Его глаза были закрыты, а руки спокойно опущены на колени, но воздух вокруг него сиял и слоился, словно над раскаленным очагом. И когда на бешеных колесницах нападающие приблизились к трем кострам, то в гневе обратил к ним свое лицо человек, и заржали кони, падая на землю, и воины бросили оружие, сжимая головы руками, их крики боли и ужаса поднялись над городом. Но тут появились старцы в длинных одеждах и сказали сидящему меж огней: «Прекрати истребление». Он ответил: «Сей огонь, порожденный моим гневом, жаждет поглотить миры, и если его сдержать, то он сожжет меня самого». Но старцы не уходили, убеждая его не применять силу брахмы для убийства — и отвратил свой взор от бегущего войска этот человек...

— И пожаром вспыхнул сухой лес, стоящий рядом, — договорил за меня брахман.
— Вы видели то же самое? — спросил я с удивлением.
— Нет. Это все уже описано в Махабхарате тысячи лет назад.
— Но мне казалось, что все это происходило наяву.
— Конечно. Что, как не реальные события могли описать люди в своих легендах. Разве человеческий разум в силах придумать такое!
— Но огненная сила, сжигающая лес... Я же чувствовал запах горящих деревьев.

— Да, были знания и умения, недоступные нам. В Махабхарате вновь и вновь описывается сила брахмы, способная усмирять диких зверей, оживлять мертвых и повергать врагов. Для тех, кто писал Махабхарату, эта сила была такой же реальностью, как наша способность мыслить.

— Вы думаете, что создатели древнего эпоса обладали неизвестной нам энергией? — спросил я.
Брахман пожал плечами:
— Или слышали предания о ней, как и о тех событиях, которые вы видели. Никто не знает, когда это было, какой народ слагал первые легенды, перешедшие к потомкам уже в виде священной книги. Многое изменено в ней, но сохранился, дошел до нас сквозь тысячелетия отзвук реальных событий. Ваши видения — еще одно подтверждение того, что Махабхарата — не вымысел.

Я был настолько потрясен пережитым, что из всех объяснений брахмана в моей памяти осталась лишь малая толика услышанного.
— ... Прошлое не уходит, оно пребывает с человеком в чакре Чаши. То, что увидели вы, — капли памяти, выплеснувшиеся из нее.
Окончательно теряя ощущение реальности происходящего, я все-таки пытался возражать:
— Но ведь я не индус! Я русский всем своим восприятием жизни, всей духовной памятью, унаследованной от предков. Между мной и этой землей нет ничего общего.
Брахман улыбнулся со снисходительностью терпеливого учителя:
— Для великого колеса перевоплощений не существует границ. Солнце освещает каждый клочок земли, время течет сквозь стены дворцов и недра пещер. Непрерывный поток перерождений пронизывает всю землю. Мы все — одно целое. Но люди из-за ограниченности своих духовных способностей пока не в состоянии понять этого. Не отрекайтесь от своей памяти, загляните в просвет меж тучами забвения.
Кто бы на моем месте отказался?
С тех пор прошло более десяти лет. Но лишь теперь я решился записать все, увиденное в тех дивных снах наяву. Чувствую, что пришло время, когда меня могут и услышать, и понять.

Земля

Под пристальным взглядом спокойных черных глаз брахмана налились тяжестью и сами собою опустились мои веки. И снова мрак и заунывные звуки флейты окутали меня благодатным дурманом, и запах сандаловых благовоний, словно давно забытая мелодия, повел мое сознание за собой в какие-то детские дебри страхов и надежд, туда — за границу сознания, где, как черный первозданный океан, клубились чувства, не имеющие названий на наших земных языках.

Когда я снова обрел способность видеть, то обнаружил, что смотрю на воду неширокой реки. Ломкие листья пальм чернели надо мной растопыренными пятернями, словно воздавали последние почести заходящему солнцу. А я сидел на песчаном берегу, скрестив ноги, и следил за медленным плавным течением воды. Вдалеке чей-то голос кричал: «Муни!» Это звали меня, но я не успел еще додумать о своей непутевой жизни, окунуть взгляд в пламя закатного солнца. Однако ветер, приходящий под вечер с далекого океана, уже нес равнинам свежую прохладу. Мой мир — лишь поле с зеленой нежной бахромой риса, да стена сахарного тростника, который мы, купаясь в собственном соленом поту, рубим длинными острыми ножами; да еще деревня, разбросавшая пригоршню хижин среди рисовых полей с ровной утоптанной площадью посередине, на которой стоял невысокий каменный храм с раскрашенными глиняными фигурами божеств — охранителей деревни; а еще есть река — мутная от глины и ила, выходящая из берегов каждый дождливый сезон, но кроткая и мелкая в пору летней жары.

Что мешает мне переплыть реку и пойти на запад, где вдали синеют остроконечные горные пики, или на юг, где, говорят, в нескольких днях пути бьется о прибрежные скалы великий океан, из которого извлекают кораллы и бесценный жемчуг. Иногда мне казалось, что я мог уйти туда, если бы нашел в себе силы вырваться из круга собственной жизни. Но вместо этого я каждое утро, лишь только погасали звезды, вместе с другими парнями и мужчинами деревни шел на поле, закутавшись от холода в одеяло, пахнувшее козой, навозом и молоком. Часа через два я сбрасывал его на землю, потому что становилось жарко от тяжелой работы, от поднявшегося на небо горячего дневного солнца. Еще через несколько часов жгучий, как чесночный сок, пот заливал глаза, и в голове мутилось от усталости и жары. В это время уже вообще не оставалось никаких мыслей ни о ближних, ни о дальних границах нашего мира, а было только желание, чтобы солнце зашло и сумерки прекратили этот нескончаемый рабочий день.

Вечером светило снова становилось ласковым и протягивало свои лучи к моему сердцу, будто утешая и врачуя. Я возвращался в деревню успокоенный. Но бывало и так, что, сидя на берегу реки, я начинал плакать от того, что заходит солнце и что оно завтра опять вернется. И мы снова, утопая в собственном поту, будем таскать созревшие охапки риса на деревенский ток, а старики будут радоваться урожаю и тому, что еще один сезон пройдет, как и предписано божественным законом Дхармы.

Община была неотделимой частью этой земли, словно поднялась из ее глубины во время создания мира вместе с холмами, древними баньянами, чистыми ключами. И как невозможно дереву сойти с места, так и веемы от рождения были слиты с землей, из нее вышли, в нее и уйдем. Во что я верил? В могущество богов, в то, что царь небожителей Индра мечет огненные стрелы в своих невидимых врагов, живущих под землей. Верил в Шиву, в прекрасных небесных дев-апсар и в страшных ночных демонов-ракшасов. Верил, когда вообще вспоминал о них, а это бывало не часто. Куда больше стоила вера в то, что мать с наступлением вечерних сумерек накормит меня с братьями вареным рисом, а отец сможет защитить от тигра, рычащего иногда в темной лесной чаще. Еще верил в родственные узы и традиции.

Старики заставляли молодежь выучивать имена предков, очевидно, надеясь, что и их имена, в свою очередь, не будут забыты.

Вообще, мне нынешнему, очень трудно понять смысл некоторых своих тысячелетней давности поступков и переживаний. Друзей у меня не было — это я ясно помню, но их не было ни у кого в деревне — все вместе тянули общий воз, все были связаны со всеми, и никому не было дела до переживаний соседа, коль скоро он честно исполняет свою работу.

Община по-своему заботилась о каждом из своих членов. По крайней мере, как только старейшины заметили, что я затосковал и стал уединяться для размышлений, меня вызвал к себе один из них.

— Высшая мудрость — принимать жизнь такой, какая она есть, — сказал он мне. — Не трать в бесполезной борьбе против могучего бога закона — Дхармы своих сил и времени, отпущенных на работу, любовь, продолжение рода. К какой жизни ты приспособлен от рождения больше, чем к той, которую ты ведешь? Все люди в этом мире в соответствии с законом Дхармы разделены изначально на три цвета, три варны — по способностям к своему предназначению. Их называют — кшатрии, брахманы и вайшьи. Кшатрии — защищают нас от врагов.

Кто такие кшатрии, я уже худо-бедно представлял. Это толпа вооруженных до зубов всадников, с криками и лязгом врывающихся в деревню два раза в год после сбора зимнего и летнего урожая, чтобы забрать шестую его часть. Мы аккуратно отсчитывали, что причитается, грузили на телеги с огромными скрипучими колесами, и несколько наших крестьян впрягали в них черных терпеливых буйволов и отправлялись в столицу. Наша дань шла на поддержание дома раджи, плату кшатриям, которые заботились о безопасности границ нашего государства, уничтожали разбойников, скрывающихся в непроходимых джунглях. Кшатриев многие из наших не любили, считали их спесивыми лентяями, живущими за счет вайшьев.

— Брахманы, мудрецы, риши, жрецы — знатоки законов, звезд и целебных трав, — продолжал старик. — Они обладают волшебной силой, способной вызывать дождь и возжигать огонь. Дваждырожденные брахманы содержат великое знание, утвержденное в трех мирах, — «сокровенные сказания». Его передавали от отца к сыну, и оно достигло нас из давно ушедшего мира эры справедливости — «Сатьяюги», а сейчас пополняется усилиями подвижников. Его рассказывают брахманы своим ученикам в горных ашрамах, обогащая благостными словами, божественными и мирскими предписаниями.

В сокровенных сказаниях говорится, что сначала была Сатьяюга или Критаюга — золотой век, век истины. В Сатьяюгу никто не умирал в детском возрасте, никто не знал женщин, не достигнув совершеннолетия. Кшатрии соблюдали закон и совершали большие жертвоприношения. Брахманы не продавали знания. Вайшьи, заставляя быков вспахивать землю, не запрягали коров в ярмо. Люди не отрывали от маток телят-сосунков. И купцы не продавали товар неполным весом. Все люди придерживались закона. И коровы и женщины рожали в надлежащее время, а деревья в надлежащее время давали цветы и плоды.

— Но кому понадобилось разрушать Сатьяюгу? — спросил я.
В конце Критаюги, как повествуют сокровенные сказания, асуры стали рождаться в роду у царей, дайтьи и ракшасы, изгнанные богами с неба, пришли на землю и стали творить зло и беззаконие. Принимая различные облики, они, гордые своей силой, опьяненные великой спесью, наводнили землю. Ни одна обитель не могла считаться безопасной.

А цари, вместо того, чтобы оберегать своих подданных, начали долгие кровавые войны.

И тогда великий бог Брахма повелел богам воплотиться на земле отдельными частями для борьбы с асурами. Великий Бхригу, древний повелитель дваждырожденных произошел от самого Брахмы, Сыном ею был Шукра, обладающий великим умом, давший и исполнявший твердый обет воздержания. Частицы ботов есть в Бхишме, ныне живущем патриархе, ведущем по пути дхармы род Кауравов. Воплотившись на земле, боги повели беспощадную войну с ракшасами, пребывавшими в образе неправедных царей и разбойников, катастроф и болезней. И сейчас, когда в деревню приходит странствующий риши, я знаю — к нам снизошла частица бога для защиты и утешения. Воплотившись на земле, боги попали под действие беспощадных законов кармы. Они также страдают от ран, голода и жажды, также устают от долгого пути. Но они закаляют свои тела и дух, принимают строгие обеты, сторонятся богатства и роскоши — всего, что мешает им накапливать благодатную силу брахмы.

От оазиса к оазису по желтым дорогам путешествуют те, кого мы зовем риши — святые отшельники, люди, наделенные удивительными способностями давать мудрые советы, читать мысли, лечить. Они так редко заходят к нам, и это тоже примета надвигающейся беды...

Старик помедлил и добавил:
— По крайней мере так многие считают...
— Я тоже хочу быть риши, — неожиданно вырвалось у меня. — Я хочу знать, что происходит за границами нашего княжества, и как был создан наш мир, и почему горы на горизонте синего цвета, а рядом с деревней серые и красные? Все ли живут так, как мы? И что будет, когда я умру?

— Совсем необязательно лезть во дворцы, чтобы узнать имена и деяния их властелинов. О том, как могучий род Кауравов создал могучую державу на севере, доподлинно рассказывают чараны.
Старейшина прикрыл глаза морщинистыми веками и снова перешел на распевный речитатив.

— Царь лунной династии Душьянта встретил дочь великого мудреца Вишвамитры и небесной апсары и взял ее в жены. От этого брака родился сын по имени Бхарата. Внуком Бхараты был Хастин, построивший столицу северного царства — Хастинапур.

Праправнуком Хастина был Куру, давший имя всему роду. Потомком Куру в седьмом поколении был царь Шантану. К нему снизошла сама богиня реки Ганга. От их брака родился сын — Бхишма. Он живет уже тысячу лет, и слава о его мудрости и добродетели не увядает. Именно Бхишма стал старшим в роду Кауравов после смерти Шантану. Все удивлялись, почему он не возьмет трон и корону себе, почему не женится и не народит детей, чтобы дать начало новой династии. Но Бхишма, стойкий в обетах, говорил, что риши не должен посягать ни на власть, ни на женщину.

Да, Бхишма хоть и родился в семье кшатрия, но манерами и благочестием больше походит на брахмана. И живет он благодаря силе брахмы уже тысячу лет. Правда, когда пришла пора искать достойных жен для младшего сына Шантану — Вичитравирьи, Бхишма поступил как кшатрий и показал свой бойцовский нрав. В стране Каши, в городе Варанаси тамошний царь задумал выдать замуж сразу трех своих дочерей и для этого устроил пышную сваямвару. На сваямваре воины показывают свое искусство, силу и мужество, а невеста выбирает среди них самого достойного. При этом, конечно, не дается выкупа, и лишь пламя внезапно вспыхнувшей любви указывает путь сердцам.

Но Бхишма воспользовался другим обычаем, издавна существующим среди кшатриев. Он подъехал на колеснице прямо к великолепной беседке, где сидели три принцессы, ожидающие представления, и на глазах собравшихся воинов, разметав стражу, похитил всех трех. Естественно, ему не дали так просто уйти, произошла ожесточенная стычка, в которой особенно усердствовал царь Шальва, он, как оказалось, добивался руки старшей царевны — Амбы. Более того, он даже условился заранее, что она выберет его на сваямваре. И вот, видя, что его планы рушатся, он налетел на колесницу похитителя, высоко подняв свой меч. Но Бхишма применил какую-то неведомую силу, все четыре коня в колеснице Шальвы рухнули, как будто пронзенные дротиками, а сам Шальва свесился через бортик колесницы без памяти. Великодушный Бхишма, вняв мольбам Амбы, отпустил девушку, а двух сестер — Амбику и Амбал ику — привез в Хастинапур и отдал в жены Вичитравирье. Проведя с обеими прекрасными женами несколько лет, как гласит предание, Вичитравирья, хоть и был красив и силен, пришел в истощение и умер. И Бхишма опять остался единственным держателем престола.

Тогда мать покойных незадачливых царей стала умолять Бхишму взять в жены достойную девушку во имя продолжения рода и сохранения престола, но он опять отказался. Вместо этого он нашел среди самых благородных риши одного по имени Вьяса, связанного кровными узами с правящей династией. На него и указал Бхишма, как на будущего продолжателя рода. Естественно, на престол этот отшельник, обладающий могучей брахманской силой, не претендовал, но по зову Бхишмы он пришел и провел несколько ночей в покоях овдовевших цариц. Говорят, что был он огненно-рыж и при этом черен лицом, не брил бороду и не стриг волосы. Увидя его, Амбика зажмурилась, а Амбалика побледнела. Поэтому у первой родился слепой ребенок, ему дали имя Дхритараштра. Говорят, что боги, опасаясь его мудрости, бросили ему в глаза пригоршню тьмы. Сын Амбалики появился на свет с почти белой кожей, и его назвали Панду, что значит бледный. Кроме того, находясь во дворце, Вьяса почтил своей любовью еще и рабыню, прислуживавшую Амбике. От нее тоже родился сын, наделенный великими достоинствами, быстро постигший все науки и возвысившийся как знаток закона и брахмы. Его назвали Видура.

Пока эти отпрыски царского рода не достигли совершеннолетия, страной мудро правил Бхишма. Потом на престол взошел Панду. В стране, что на западе от Хастинапура, правит род Яду, близкий по кпови роду Куру. Там как раз объявили о сваямваре царевны Кунти. Панду отправился туда и завоевал руку и сердце Кунти и привез ее по дворец, а Бхишма тем временем отправился в страну мадров, что на северо-западе, и привез оттуда дочь царя, прекраснее которой не было на земле. Звали ее Мадри, и Бхишма в этот раз решил не рисковать и просто выкупил невесту за огромные богатства и несметные стада коров.

Таким образом, у Панду стали две жены, что вполне прилично для царя; Но судьба была неблагосклонна к нему. Злые языки говорят, что над ним тяготело проклятье, под страхом смерти запрещающее подходить к своим женам. И все пятеро сыновей-пандавов, которые со временем родились у него, были не его детьми, а сыновьями богов. От Кунти родились трое — самый старший Юдхиштхира, потом Бхимасена и Арджуна. От Мадри на свет появились двое близнецов — Накула и Сахадева. Они были прекрасны лицом и неразлучны, как близнецы Ашвины — божества утренней и вечерней зари, спасающие людей от бед и болезней. Дхритараштра, хоть и слепой, оказался более счастливым в браке. Бхишма привез ему из северной страны Гандхары прекрасную, скромную царевну, родившую ему сто могучих сыновей и одну дочь. Как гласят предания, Панду однажды нарушил предостережение Бхишмы и, возжелав свою супругу Мадри, насильно овладел ею в одном из заповедных уголков дворцового сада. После чего, как и было предсказано, умер. Принцы Пандавы остались без отца, а род Кауравов возглавил их дядя Дхритараштра. Он и по сей день сидит на высоком троне Хастинапура.

Старик умиротворенно замолчал, то ли задремав, то ли припоминая. Я сидел не дыша, очарованный зыбкими видениями громадного далекого мира.

— Да, для нас это был золотой век, — сказал старик, открывая затуманенные слезами глаза. — Я помню, это было совсем как в песнях — и деревья и поля плодоносили, и стада приумножались, а все люди придерживались закона. Но мир состарился, все ближе мы к Кал итоге — черной эре. В людей воплощаются демоны данавы и ракшасы. Люди стали жадными и жестокими, гордые своею силой и опьяненные спесью. Мудрые ушли в горные обители — ашрамы, боги, сходя на землю, стали приносить оружие разрушения, а не семена священных злаков.

Я был на похоронах великого царя Панду, когда случилось первое знамение, предрекающее беду. Я помню блеск башен Хастинапура, громады его дворцов из белого камня, подобных облакам на рассвете. Его вымощенные каменными плитами дороги были политы прохладной водой, настоянной на сандаловой пасте, а над домами знати свежий ветер колебал разноцветные флаги, как миражи могущества и доблести прошлых веков. Я в то время сопровождал торговый обоз, который отправил в Хастинапур наш раджа, и поэтому был допущен в процессию провожавших в последний путь того, кто с мечом в руках многие годы защищал эту огромную землю, кто устанавливал законы и карал разбойников. Его вынесли на высоком паланкине, сидящим в ярких одеждах среди груды цветов. Рядом с ним сидела его супруга Мадри, которая решила взойти на погребальный костер вместе со своим мужем, как того требовал древний обычай. Она была молодой и нарядной, тело ее было натерто маслом кокосового ореха и черным алое, ее одежда была девственно белой, такой же, как лицо ее мертвого мужа. Впереди носилок шли жрецы и несли пылающие жертвенные огни в высоких бронзовых сосудах. За носилками тянулась огромная толпа родственников, воинов, слуг, простых горожан, кто-то читал заклинание: «Покинув нас на вечное горе и сделав нас беззащитными, куда идет этот владыка мужей?» Впрочем, кшатрии, наверное, после смерти, ожидая следующего воплощения на земле, проводят свое время в раю. А нас и после смерти ждет земля и плуг.

С грустными мыслями шел я в толпе вайшьев за похоронной процессией. В живописном уголке леса был собран огромный костер, и там Панду и Мадри предали сожжению. Помню, как на живой женщине вспыхнула вся одежда, и она, сделав движение, словно хотела соскочить с костра, что-то крикнула. Но черный дым закрыл ее лицо, а ноги подогнулись, и она рухнула в огонь, в который жрецы все подбрасывали благовонные травы и сандал, чтобы заглушить запах горящего мяса и волос. А в толпе уже передавали слова величайшего из дваждырожденных, Вьясы, которые он сказал Сатьявати — бабушке Панду: «Счастливые времена прошли, наступили времена суровые. Земля утратила свою молодость. Наступит время страшное, полное всяких обманов, разных пороков, когда исчезнут добрые дела и доброе поведение. Удались в изгнание и, предавшись созерцанию, живи в лесу подаяния, чтобы не увидеть ужасной гибели своего собственного рода».

С тех пор все чаще стали показываться знамения, предрекающие страшное: хвостатые звезды с пламенем и дымом низвергались с неба днем, проносились даже над нашими краями. Мир за пределами нашего селения перестал быть безопасным.

Старейшина прекратил декламацию и внимательно посмотрел на меня, как бы раздумывая, продолжать ли наставления. Я сидел молча, полузакрыв глаза, словно попав под гипноз мало понятных мне слов и событий, складывающихся в заклинание, способное открыть мне запретную дверь в совершенно иной мир, существующий совсем рядом с привычным, обыденным мирком деревни. Я был потрясен картинами, встающими перед внутренним взором — словно открывая ветхую деревянную дверь в хижину соседа, я оказался на берегу великого океана.

Старик удовлетворенно улыбнулся и решил продолжать, но заговорил уже не распевно, повторяя заученные слова, а медленно рассуждая, пытаясь выразить свои собственные мысли языком древних мудрецов. Да, огромен и сложен мир за границами деревни. Даже великие войны, лишь песчинки под колесом кармы, хотя бродячие певцы-чараны воспевают и ныне живущих героев, как воплощения богов. Праведный Юдхиштхира, сын Панду — часть Дхармы — бога закона; Бхимасена — воплощение мощи ветра — Ваты; Арджуна — Индры, царя богов; Накула и Сахадева — частицы Ашвинов, божеств утренней и вечерней зари. Им противостоит могучерукий Дурьодхана, которому покровительствует черная богиня Кали, как и всем ста братьям — кауравам. Поистине страшным будет день, когда эти соперники выйдут с оружием навстречу друг другу.

— Но ведь это далеко на севере, — сказал я.
— Война, начавшись в Хастинапуре, как пожар по сухой траве, побежит во все стороны, дойдет и до нас, — вздохнул старик. — Пропадешь и ты, если покинешь наш маленький мир, к которому ты принадлежишь в силу своего рождения. Твои ноги приучены ходить по этой земле, твои руки искусны в плетении циновок и рубке сахарного тростника, твои глаза видят тигра сквозь плотную пелену листвы, а нос чувствует запах дождя за день до прихода тучи. Значит, самими богами был указан тебе путь благополучия в этой жизни. Мальчик, рожденный в семье кшатрия, неокрепшей ручонкой хватается за рукоятку меча. Если он потом передумает и возьмется за плуг, то умрет с голоду и покроет свое имя позором среди своих родственников. И справедливо. Ведь, если мы не будем делать то, для чего предназначены Дхармой, то не будет ни стойких защитников, ни искусных лекарей и мудрых советников, ни трудолюбивых кормильцев. Что останется тогда от государства? Что станет с нами?

— Но если я чувствую, что рожден для другого?
— Мы вайшьи — кормим и тех и других, мы оплодотворяем землю и производим все, что едят, надевают, используют брахманы и кшатрии. Те, кто идет против законов, в последующей жизни воплощаются в низком обличье. Никто не смеет нарушать законы Дхармы. Если нарушить эту гармонию, то пойдет брат на брата, и рухнет закон, и люди впадут в дикость и ничем не станут отличаться от диких племен, населяющих джунгли, и волков, бродящих вокруг деревни. В учении однаждырожденных сказано, что муж, после того, как умер, либо сжигается, либо хоронится, либо разлагается. Перейдя после разложения в небытие, он оставляет тело и принимает бестелесную форму. И в соответствии со своими добрыми и дрянными деяниями он входит в другую утробу. Смертный достигает высших миров подвижничеством, щедростью, спокойствием, смирением, скромностью, простотой и состраданием ко всем существам. Значит, для тебя, родившегося в варне вайшьев, не закрыт путь.

— Но как же его найти?
— Трудись не покладая рук, иди по предписанному пути, выполни долг перед предками, и в следующей жизни ты будешь вознагражден воплощением в ту форму, к которой стремится твоя душа сейчас.
— Яне хочу ждать столько времени. Неужели в старых песнях не сказано, как стать брахманом?

Старик посмотрел на меня осмысленно, даже с издевкой.
— Вот что гласят песни чаранов: ученик, совершающий обет воздержания, достигает цели, если он приступает к учебе, когда его позовут, если он не требует понуждения, а встает раньше и ложится позже учителя, если он ласков, обуздан и тверд, внимателен и способен. Стойкий в обетах аскет пьет одну только воду, обуздывает речь и мысль. Он воздерживается от еды, в течение шести месяцев стоит на одной ноге, питаясь только ветром. И по прошествии тридцати лет отправляется на небо, покрытый славой своих подвигов.
Старик закончил распевную речь и посмотрел мне прямо в глаза. Увидев там откровенное недоумение, он улыбнулся:
— Вот так становятся риши. Не кажется ли тебе, что лучше свою жизнь потратить на возделывание рисовых полей и рубку сахарного тростника, как и надлежит тебе в силу своего рождения, чем пытаться пересилить карму? Ради чего? Дваждырожденные истощают себя аскетическими подвигами, кшатрии рано погибают в битвах, а мы, вайшьи, возделываем землю, которая и кормит, и носит всех нас, на ней живущих...

Старик, помнивший рассказы брахманов, нашел во мне благодарного слушателя. Я с той поры часто заходил к нему в хижину, приносил связку бананов или кокосовый орех, смиренно садился на пол хижины и слушал все новые истории о царях и воителях, о подвигах богов и великих риши. Мой отец надеялся, что эти беседы оказывали на меня благое влияние. Да, беседы возымели свое действие, правда, прямо противоположное тому, ради чего затевались. Мой интерес к странствиям стал просто нестерпимым. Внеитне это не проявлялось. Даже наоборот, опьяненный своими видениями, я, к радости моих родителей и многочисленных братьев, трудился как вол. Но потом закончился сбор урожая, начался десятидневный деревенский праздник с обильными жертвами глиняным богам, что смирно ждали своего часа в небольшом храме на окраине деревни. Пылал огонь в светильниках, шипело топленое масло, выливаясь из жертвенной чаши в желтое пламя. Из скорлупы кокосовых орехов мы пили тодди — крепкий напиток, получаемый перегонкой забродившего сока палмиры. Танцевали вокруг костров под громкий бой барабанов. В один из этих праздничных дней в нашей деревне появился странствующий отшельник — риши. Старейшины восприняли это как доброе предзнаменование — риши было значительно меньше, чем деревень в нашей округе, и они заходили к нам всего несколько раз в год.

Сначала риши вел долгую беседу со старейшинами, расспрашивал о том, как доятся коровы, сколько рождается детей, много ль больных. Потом рассказывал, что делается в большом мире, лечил больных и наставлял молодые семьи. Затем мой отец принес ему большую глиняную миску, полную риса и соуса из перца и чеснока, и попросил его научить добродетели своего лишенного покоя сына. И к удивлению всей общины, странствующий святой долго беседовал с моим отцом. А потом сам пошел и отыскал меня на песчаном берегу реки.

Мы сидели довольно долго в молчании, созерцая заходящее светило и слушая шуршание тростника. Я украдкой разглядывал риши, про себя удивляясь, как такой старый человек может находить удовольствие в странствиях от деревни к деревне по дорогам, выжженным солнцем, среди пыли и духоты ради разговора с людьми, уступавшими ему в мудрости. Вся одежда риши состояла из простой серой накидки и обернутой вокруг бедер шкуры антилопы. Длинные волосы заплетены в косу, а седая борода аккуратно расчесана и благоухала сандаловым маслом. Свой деревянный посох и четки он положил рядом на песок и, опершись спиной о корявый ствол пальмы, откровенно рассматривал меня. В его черных, как угли, глазах, стояла крепкая, незнакомая мне сила. Глаза жгли, проникали в мои мысли, будоражили душу. Потом он улыбнулся, и от него повеяло теплом и покоем, сродни тому, что я чувствовал в окружении пальм, реки и солнца. Внимательно рассмотрев меня, старик нарушил молчание совершенно неожиданным вопросом:

— И как часто ты смотришь на солнце?
— Почти каждый день. На закате оно красиво и не так жестоко, как днем.
— А ты задумывался, почему тебя влечет сюда сильнее, чем в храм с образами божеств?
— Не знаю, но в деревенский храм я тоже хожу, как все. Только там я не чувствую того, что здесь, — признался я.
— Значит, у тебя иной путь.
— Но другие-то ходят в храм.
— Они не способны почувствовать дыхание жизни, поток силы, которой пронизано все живое. Ее нельзя ощутить пятью привычными органами чувств, ее нельзя описать. Но она проявляет себя на поле нашего мира. Именно она — первопричина всего, что ты видишь вокруг себя. И все предметы — лишь ее отражения, тени на грубой ткани. Она в каждом волокне великого древа. Она вечна, текуча, всепроникающа.

— Как же можно овладеть ею, если она недоступна чувствам?
— В мире нет ничего, чего нельзя было бы достичь чувствами, но я говорил о пяти чувствах, изначально присущих каждому обычному человеку. Но поколения посвященных в глубокой древности выработали приемы, позволяющие человеку прозреть, увидеть ее тонкие лучи, озаряющие весь мир. Не только увидеть, но и управлять ими, превращать в сияющую силу брахмы.
— Брахма — это высший бог?
— Брахма — огненная сила высшего мира, рождаемая сердцами посвященных. Обоняние, вкус, зрение, слух, осязание — пять открытых ворот, сквозь которые входит в наши тела дыхание жизни, пять каналов, по которым несутся ее потоки, как струи жертвенного масла, проливающиеся на алтари, чтобы возжечь незримый огонь брахмы. Обоняние, видимое, слышимое, касаемое, испиваемое — все свойства воплощаются в огне брахмы. Научись сосредоточиваться — рассеивающиеся мысли забирают силу. Сделай свое тело прозрачным для потоков дыхания жизни. Только открыв каналы своего тела и сознания, доставишь ты его до священного алтаря, на котором возгорится брахма и осветит храм твоего сердца. Потом приходит время суровых упражнений, лишь они дают возможность управлять пробудившейся огненной силой. Умение накапливать брахму и возжигать в себе свет, подобный солнцу, доступно немногим. Нужны годы, прежде чем ты...

— Но я не чувствую никакой огненной силы. Мне просто нравится смотреть на солнце.
— И все-таки ты стал совершать обряд дваждырожденного, сам не зная этого. Причудливы пути человеческой кармы.
Знай же, что в храмах возжигают светильники, в лесных обителях отшельники садятся меж пылающих костров, чтобы чистота и мощь открытого пламени очистила мысли, свела воедино все пять чувств и насытила их своей огненной силой. Но это лишь первый шаг. Сейчас твои мысли подобны спешащей реке. Мутный поток среди размытых берегов. Он не сможет отразить неба. Ясное сознание как чистая вода озера, в которое глядятся звезды. Попробуй отмести от чистого простора сознания бегущие мысли, как облачка, затеняющие лик неба.

— Но как можно заставить себя не думать?
— Сосредоточься на ярких бликах солнца, играющих на волнах реки. Попытайся увести свое сознание в искрящуюся счастливую игру света, в этот праздник искр. Забудь о теле, уйди в волны, напейся их светом, наполни сиянием свое сознание, как сосуд до краев молоком священной коровы... Я постараюсь немного помочь, но все зависит от тебя самого, так как невозможно управлять потоком сознания другого человека, не разрушая его берегов.

Не помню, что еще говорил сидевший рядом со мной старик. Слова звучали монотонно, как мантры, что читают бродячие жрецы. Они долетали до меня издалека, словно с другого берега реки. А сам я вдруг растворился в сиянии солнечных бликов, невидимая, как струя светлого ветра, сила понесла сердце мое, мои мысли в голубые бездны небес, и они плескались в наслаждении, переполняясь светом и покоем... Такого счастья и восторга я еще не переживал ни разу в жизни.

— Вернись на землю! — услышал я спокойный и властный голос и вновь почувствовал под собой теплый колючий песок, а прояснившимся взором увидел, что солнце уже подошло к самой кромке горизонта.
— А почему ты не со своими? — тихо спросил риши.
— Потому что я не знаю, где они! — с горечью ответил я и увидел, как сверкнула искра оживленного интереса черных глаз.
Старик чуть подался вперед.

— Я спрашивал тебя про твоих родителей и друзей в деревне» но раз ты ищешь других, то знай, что путь к ним долог.
— Я не боюсь дороги. Я боюсь, что пойду не в ту сторону. Старик опять удовлетворенно кивнул:
— Я покажу тебе начало пути. Дальше ты пойдешь сам. Помни, мир не молчит! Он разговаривает с тобой, громовым голосом предупреждает тебя об опасности, развешивает на твоем пути тысячи сигнальных флагов, указующих благой путь. Нужно только уметь различать знаки мира, и тогда ты даже в пустыне не ощутишь одиночества и не потеряешь пути! Человек сам слагает свою карму, сам выбирает судьбу, если может добиться контроля над своими чувствами и мыслями. Тогда он становится приятным для окружающих и может быть допущен до общения с мудрыми. Караваны пересекают пустыню, в которой гибнет одинокий путник. Поэтому надо запомнить, что нет в трех мирах такого скрепляющего средства, как дружба, щедрость и приятное слово ко всем существам.

— А в наших песнях сказано, что надо стоять шесть месяцев на одной ноге...
Риши вдруг улыбнулся так весело и сочувственно, как будто перед ним был вислоухий щенок, забавляющий его попытками подняться на неокрепшие лапки.
Я почувствовал, что кровь прилила к щекам, и говорить стало труднее, но надо же было выяснить вопросы, не дающие мне покоя:
— Разве можно идти против собственной кармы и нарушать дхарму, освященную веками?

— Я вижу, ты уже знаком с частицами наших сказаний, — кивнул риши, — но это лишь осколки великой мудрости, а по осколкам нельзя воссоздать правильную картину. Многие в мире живых занимают различные положения, но все зависят от судьбы. И власть и усилия являются тщетными. Мудрый не печалится в несчастье, не радуется в счастье, а живет безразличным ко всему. Поэтому дваждырожденный не теряет присутствия духа при опасности, не согнут его волю ни смерть близких, ни болезни, ни угроза смерти. Он смиренно постигает законы мира и находит свой путь. Высших миров достигают подвижничеством, щедростью, спокойствием, смирением, скромностью, простотой и состраданием ко всем существам. Сокровенные сказания гласят — люди, одолеваемые невежеством, всегда гибнут из-за страха или своей надменности. Тот, кто при помощи науки разрушает славу других, достигает лишь миров, имеющих конец, и не получает наград. Поддержание огня, молчаливость, учение и жертвоприношение — все эти четыре действия рассеивают страх — каждый человек выбирает тот путь, который больше соответствует его пониманию мира. Ты уже выбрал путь учения. Он освободит тебя от сомнений и страха, поможет преодолеть ограничения дхармы. А в чем различие между брахманами, кшатриями и вайшьями, ты сам скоро узнаешь — там есть много преград, но главную среди них ты уже преодолел. — Увидев, как загорелись мои глаза, он счел нужным охладить мой пыл: — Но испытания ждут впереди. И придется напрячь все силы, тебе никто больше помочь не сможет. Так что еще ничего не решено.

— А когда будет решено? — торопливо задал я вопрос, не поняв практически ничего из сказанного им, кроме того, что жизнь моя может перемениться. — Что я должен делать?
— Встать и идти, — сказал отшельник. И видя, что я принял его слова только за образное выражение, он повторил: — Встань и иди.
Я почувствовал, что меня словно толкнула чья-то мягкая, но необоримая воля. Я поднялся с песка, нашарил старый кинжал, который носил за поясом, поправил шарф, повязанный вокруг головы.
— Куда идти? — спросил я с готовностью.

— Вдоль реки на север, дойдешь до первого правого притока, повернешь вслед за водой, через три дня пути вдоль воды через лес выйдешь к зеленым холмам, откуда берет начало эта речушка. Там среди пальм отыщешь заброшенную хижину — надеюсь, ее не смыло муссонными дождями в прошлом году. Ну, а если и смыло, построй новую. Там ты будешь жить до тех пор, пока я не приду за тобой. Ожидание может быть долгим, так что устраивайся основательно.
— Мне можно узнать, зачем это нужно?

— Чтобы ты сам мог выяснить — способен ли расстаться с миром, породившим тебя, можешь литый вправду уйти от того, от чего так давно мечтаешь избавиться. Есть и другие причины, но ты их поймешь сам по прошествии времени. Живи, жди зова и почаще смотри на восходы и закаты, это у тебя хорошо получается. Правильная пища и воздержание лечат любую болезнь. Дикие звери не нападают на человека, который стал частью леса и не проявляет ни страха, ни злобы. Ешь только чистую пищу. Врачеватели древности заметили, что если перед приемом пищи совершать омовения, то болезни никогда не поразят живот. Избегай мяса — начав убивать зверей, ты пропахнешь кровью и притянешь хищников к своему жилью. Ешь лесные плоды и коренья, и тогда запах твоего тела не будет будить в лесу зла. И снова повторю — не забывай обливать себя водой. Она очищает человека от враждебной силы, даже деревенские колдуны считают ее защитой от черного волшебства, и самые страшные клятвы приносятся на воде.

Я стоял в нерешительности.
— Ну же, — сказал отшельник, — иди. Ты так давно этого хотел.
— Как, прямо сейчас? А как же мать и отец, они будут меня искать?
— Я им объясню, что богам было угодно направить тебя по другому пути.

— А если они не поверят?
— Поверят. Это же правда.
Я не знаю, почему я действительно ушел по пути, указанному риши. Я не зашел проститься, не взял даже скромных пожитков. Я уходил перед самым закатом солнца, когда кобры выползают из своих укрытий и вой шакалов в зарослях пальм леденит душу. Неужели я так верил в свою избранность? Или карма есть карма? Может быть, я сам много дней бессознательно готовил себя именно к такому уходу, прекрасно понимая, что прощание с родителями лишит меня сил для подобного шага. Риши передал мне ожидаемую весть. Открылись запруды в моем сознании и поток жизни унес меня в неизвестность.

Продолжение следует

Дмитрий Морозов

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения