По законам моды: как и почему меняются предпочтения в одежде и можно ли их предсказать

Отражает ли мода исторические события и социально-политические изменения? И да, и нет. С тех пор как ученые обратили внимание на моду, они пытались определить, откуда берутся новые веяния, и вывести закономерности смены трендов. «Вокруг света» разобрался, есть ли у моды строгие законы.

Расчеты и графики: теории моды

Британский искусствовед Джеймс Лавер в книге 1937 года «Вкус и мода» попытался высчитать, как меняется восприятие модных силуэтов с течением времени и, следовательно, с какой скоростью стили, уже бывшие в моде, могут снова вернуться в обиход.

По мнению Лавера, прошлогодняя мода выглядит неказисто и неряшливо, мода десятилетней давности — просто чудовищно, а двадцатилетней — смехотворно. Возвращение ретростиля возможно лишь через тридцать и более лет, когда он начинает казаться забавным, затем причудливым (50 лет спустя), прелестным (70), романтичным (100) и прекрасным (150). В наши дни моду столетней давности многие и правда считают романтичной, однако в том, что касается более близких по времени трендов, оценки Лавера устарели.

Американский антрополог Альфред Крёбер чертил графики, на которых фиксировал колебания в длине и ширине юбок, высоте талии и глубине декольте в период с 1788 по 1936 год. Однако они не позволили предсказать, как развивалась мода с середины XX века до наших дней, то есть после того, как ученый произвел замеры.

На графиках заметно, что мода меняется не скачкообразно, а достаточно медленно, и за каждым колебанием тренда следует движение в противоположную сторону. Но скорость изменений остается непредсказуемой и не совпадает у разных параметров, которые анализировал Крёбер. Иными словами, длина юбки может изменяться быстрее или медленнее, чем ширина, но как именно — заранее никто не знает.

Многие мыслители и публицисты стремились выявить связь между изменениями в моде и рубежными событиями прошлого и современности. Отсюда же и расхожее представление, будто юбки укорачиваются в кризисные периоды — не то из-за дефицита тканей, не то в надежде на подъем рождаемости, а вместе с ней и экономики.

А британский психоаналитик Джон Флюгель в книге 1930 года «Психология одежды» утверждал, что откровенность женских нарядов может служить надежным индикатором уровня демократии: чем больше политической свободы, тем больше голого тела на виду.

В наши дни исследователи культуры скептически воспринимают подобные утверждения и считают моду системой, развивающейся по собственным законам, а не безучастным зеркалом, способным лишь отражать то, что происходит в других сферах жизни общества.

Новое платье королевы: истоки модной революции

Большинство изменений, происходящих в моде, плавные и постепенные. Но со временем их эффект накапливается и может вдруг в одночасье привлечь внимание наблюдателей. У изменений, разворачивающихся на фоне масштабных исторических событий, больше шансов быть замеченными и начать ассоциироваться с этими социально-политическими потрясениями.

Например, часто можно услышать, что французская революция 1789 года произвела радикальный переворот в костюме: мужчины сменили короткие бриджи (кюлоты) на панталоны до щиколотки и отказались от богатого декора в одежде, который отличал аристократию Старого порядка; женщины переоделись в платья светлых тонов из тонких тканей, которые драпировались на фигуре мелкими складками, придавая ей сходство с колонной античного храма.

Однако демократичная простота новых нарядов обманчива: одной из первых подобное платье примерила ненавистная будущим деятелям революции королева Франции, Мария-Антуанетта. В нем она позировала своей любимой художнице Элизабет Виже-Лебрен в 1783 году.

В глазах современников это платье напоминало нижнее белье, поэтому портрет королевы вызвал на парижском Салоне такой скандал, что художнице пришлось снять его с показа и заменить аналогичной картиной, на которой Мария-Антуанетта одета в соответствии с рангом и актуальной модой: в пышный наряд из глянцевитой голубой тафты.

Два портрета королевы Марии-Антуанетты кисти Элизабет Виже-Лебрен. 1783

Десять лет спустя королева лишится головы на плахе, зато ее смелое платье станет модным мейнстримом. Уж не этот ли случай имел в виду Джеймс Лавер, когда писал, что одежда, опережающая моду на десять лет, выглядит непристойной? Дотошный англичанин разместил на своей шкале впечатления, вызываемые не только модой прошлого, но и нарождающимися трендами, которые еще не вошли в полную силу.

Так кто же в итоге ввел в моду платье в неоклассическом стиле — королева или революция? Пытаясь ответить на этот вопрос, необходимо учитывать неустранимый зазор между первым появлением модного фасона и его более или менее широким распространением.

Итальянский философ Джорджо Агамбен, обративший внимание на этот временной разрыв, вывел из него парадокс, согласно которому мода никогда не бывает современной: она всегда либо опережает настоящий момент, либо отстает от него. Когда модельер только задумал наряд и даже когда его изделие впервые видят другие люди — это еще не мода, потому что неизвестно, приживется новое веяние или нет. А когда тренд становится массовым, он по умолчанию утрачивает авангардную позицию на острие современности.

Будучи коллективным феноменом, мода в полной мере становится модой, лишь получая некоторое распространение — но за это время она уже успевает устареть! Поэтому в принципе проблематично говорить, что тот или иной модный тренд совпадает по времени с какой-либо исторической вехой, а тем более считать его ее следствием.

Бисмарк в шкафу: новости и мода

Если в целом влияние исторических событий на изменения в моде остается спорным, в одном аспекте оно очевидно: мода прошлого охотно подхватывала новостную повестку, давая фасонам, аксессуарам и расцветкам имена известных политиков, полководцев и их громких побед.

Френч, кардиган, реглан — изначально это все фамилии и титулы британских военачальников. Показательно, что во всех перечисленных случаях речь идет о практичных вещах, которые органично связываются с образом полководца и тяготами военной кампании. Но история моды знает и более легкомысленные примеры.

На рубеже XVII–XVIII веков во французском гардеробе появился стенкерк — шейный платок, названный в честь одной из баталий Девятилетней войны — битвы при деревне Стенкерк в Нидерландах. По легенде, противники французов, англичане, напали на них внезапно, и те едва успели повязать на шеи платки (обязательный элемент мужского костюма в то время) — что, конечно же, не помешало им доблестно сражаться. Поэтому стенкерк следовало носить подчеркнуто небрежно: мужчинам — обернув вокруг шеи, а дамам — драпируя поверх декольте.

Не совсем понятно, почему французы так гордились битвой при Стенкерке, весьма кровопролитной и по сути ничего не изменившей в ходе войны, которая продлилась после этого еще пять лет. Но, возможно, мода на платки-стенкерки не столько отражала реальную значимость события, сколько способствовала складыванию мифа о нем, скрашивая горечь пирровой победы.

В XIX веке военные конфликты продолжали пополнять модный лексикон необычными наименованиями. В набросках ко второму тому «Мертвых душ» Гоголя Чичиков покупает для костюма сукно цвета «наваринского дыму с пламенем», что должно дать читателям представление одновременно о претензиях героя на элегантность и о его показном патриотизме (в Наваринском морском сражении 1827 года Россия, Англия и Франция разгромили турецкий флот).

На рубеже 1850–1860-х годов изобрели анилиновые красители — и тогда же в Европе начали образовываться новые государства: объединенная Италия, а затем Германия. Эти события оказались связаны благодаря моде. Так, новую краску, позволявшую придавать тканям насыщенный фуксиевый тон, назвали «маджента» в честь одного из ключевых сражений Второй войны за независимость Италии, состоявшегося в населенном пункте Маджента.

Объединитель Германии Отто фон Бисмарк невольно также превратился в персонажа модной хроники — его имя стало названием сначала одного, а затем целой палитры оттенков красного: «Бисмарк бледный», «Бисмарк больной», «Бисмарк в гневе»…

Кроме того, появились костюм бисмарк, кофточка бисмарк, сапоги бисмарк и даже «гирлянда из листьев бисмарк» в качестве шляпного украшения. Примечательно, что все это были элементы не мужского, а женского и детского гардероба, то есть речь шла не о подражании стилю самого канцлера и не о выражении политических симпатий, а лишь о соответствии духу времени.

Подчинить моду: регуляторы и реформаторы

Бисмарк «оказался» в женском гардеробе не по собственной воле, а по прихоти торговцев модными товарами, которые стремились придать актуальность своему ассортименту, увязывая его с политической злобой дня. Но другие государственные деятели порой напрямую вмешивались в моду.

Монархи эпохи Возрождения принимали так называемые законы о роскоши, запрещавшие людям одеваться не по званию (например, купцам щеголять в нарядах, достойных аристократии). Тем самым законодатели пытались упрочить общественную иерархию, но сама частота, с которой появлялись подобные запреты, подсказывает, что соблюдали их неохотно.

Один из самых известных и успешных примеров высочайшего вмешательства в модные дела — реформа Петра I, который переодел бояр в европейское платье. Но интересно, что, хотя в городской среде и в дворянских усадьбах новая одежда прижилась сравнительно быстро и очень прочно, маятник придворной моды через пару поколений качнулся в сторону «русскости».

Первые эксперименты в этом направлении начались уже при Екатерине II, а Николай I официально утвердил стандарт придворной одежды в русском стиле. Другие монархи в XIX веке также стремились транслировать через одежду национальную идею — а заодно поддержать отечественных производителей.

Так, британская королевская чета, Виктория и Альберт, много сделала для популяризации тартана — шерстяной ткани в клетку, расцветки которой ассоциируются с шотландскими кланами.

История брюк: мода в борьбе за равноправие

На протяжении многих веков случалось, что женщины переодевались в мужскую одежду. Такой костюм давал больше свободы, а иногда обеспечивал безопасность. Однако идеи о необходимости радикальных изменений в одежде для всех женщин появились лишь в середине XIX века.

Участницы движения за права женщин в США предложили реформировать дамский гардероб, добавив в него широкие штаны наподобие восточных шаровар. Их предлагали носить вместо нижних юбок под платьем — а само платье укоротить по сравнению с принятой тогда длиной в пол. Тем самым были бы соблюдены все приличия, и вместе с тем женщина получила бы большую свободу движений.

Штаны прозвали блумерами по фамилии активистки Амелии Блумер, которая пыталась популяризировать эту модель одежды. Ее старания, однако, к успеху не привели, поскольку современникам вид женщины в штанах (даже если они лишь чутьчуть выглядывали из-под платья) казался уморительным.

А в конце 1850-х годов в моду вошел кринолин — металлический каркас, придававший юбкам объем вместо множества тяжелых подъюбников. Надев кринолин, Амелия Блумер объявила, что долгожданное освобождение женщин наконец наступило, и отказалась от дальнейших экспериментов со штанами.

Блумеры, однако, оказались востребованы новым поколением женщин, которые начиная с 1880-х годов освоили езду на велосипеде. Широкие штаны прочно вошли в дамский гардероб рубежа веков в качестве спортивной одежды, несмотря на протесты критиков и злые карикатуры. Интересно, что великая французская актриса Сара Бернар, сыгравшая множество мужских ролей, включая Гамлета, выступала категорически против велосипедных шаровар.

В 1920–1930-е годы свободные женские брюки стали атрибутом курортной жизни. В это время белизна кожи перестала быть универсальным эталоном красоты: распространились представления о пользе ультрафиолетового излучения, и в моду вошел загар.

Золотая молодежь, устремившаяся на Лазурный Берег, паковала в чемоданы хотя бы один брючный комплект для прогулки вдоль пляжа. Новые виды спорта, такие как горные лыжи, также предполагали ношение штанов для всех спортсменов, независимо от пола.

Рабочие штаны и комбинезоны стали нормой во время и после Второй мировой войны, когда множество женщин освоило мужские профессии. Наконец, во второй половине 1960-х годов брючные костюмы для дам появились на подиумах и в СССР, и на Западе.

Но, хотя многие из этих ансамблей задумывались как вечерние, в них все еще могли не пустить в ресторан. Процесс нормализации брюк оказался долгим и растянулся на несколько поколений.

* * *

Изменения в моде в целом подчиняются закономерностям, которые можно наблюдать на графиках Крёбера: юбки становятся то шире, то уже, то короче, то длиннее; а дойдя до некоего предела, тренд разворачивается в противоположную сторону — чтобы прийти к другой крайности, например, в модных цветах, в том, насколько похожа женская одежда на мужскую.

Как и почему возникают импульсы, порождающие эти изменения, еще предстоит установить. Возможно, недалек от истины был создатель теории эволюции Чарльз Дарвин, отмечавший в книге «Происхождение человека», что люди (как и другие животные) «не выносят никаких резких перемен, но любят разнообразие и восхищаются всякой характеристической чертой, доведенной до умеренной крайности». Мода как ничто иное выражает эту любовь к разнообразию.

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 7, сентябрь 2025}