Взращивание семьи: чему люди могли бы научиться у кашалотов

Как подчеркивает Марк Моффетт в книге «Человеческий рой» (The Human Swarm), в мире нет ни единого вида животных, представитель которого способен опознать в одной совершенно незнакомой особи члена своего сообщества, а другую отнести к чужакам, за двумя исключениями: человек и кашалот.

Сообщество — это группа; каждая особь воспринимает других либо как членов своей группы, либо как посторонних. Почти у всех видов такое ограничение приводит к возникновению небольших сообществ, ведь это подразумевает, что каждый в сообществе должен знать и всех остальных его членов.

Знакомые особи — свои, незнакомцы — чужаки. (Это же относится и к некоторым общественным насекомым, в частности к муравьям, хотя они обычно распознают условных друзей и врагов не на основании когнитивных суждений, а значительно проще и машинальнее — по реакции на химические раздражители.)

Способность уловить, что некоторые из незнакомых особей принадлежат к твоему клану, — а значит, с ними вполне можно общаться — совершенно исключительная особенность культуры кашалотов.

Их семьи (самки и их детеныши), рассеянные по всему обширному Тихому океану, образуют пять больших кланов, каждый из которых включает тысячи китов. То, как эти киты идентифицируют себя и определяют свою принадлежность к конкретному клану, отражено в диалектах их щелчковых код.

В Тихом океане каждый клан кашалотов, состоящий из многих сотен семейных групп, распространенных от края и до края океана, может насчитывать до 10 000 особей.

При такой численности популяций большинство китов, входящих в состав клана, не связаны между собой близким родством и не знают друг друга лично. Однако все члены клана могут вступать в общение. При этом члены одного клана никогда не общаются с членами другого клана. Поскольку пути, которыми кочуют разные кланы, иногда пересекаются, киты во время странствий могут встречать как своих, так и чужаков.

Случайно столкнувшиеся в океане киты — не родственники и не знакомые друг с другом особи — могут вступить в общение, если обнаружат, что пользуются одним и тем же диалектом. Если же диалекты у них разные, то общаться они не станут, а, напротив, будут стремиться избежать контакта. Представления о групповой идентичности распространяются так далеко за пределы родственного круга только у людей и у кашалотов. Можно сказать, что у кашалотов кланы соответствуют национальной или племенной идентичности, причем в куда большем масштабе, чем у любого другого вида на Земле, за исключением человека.

Когда нечто вроде вокального диалекта кашалотов или их щелчковых код служит для дифференциации, то есть потенциального разделения или объединения групп, это называют «символической маркировкой». До сих пор часто считается, что такое свойство присуще исключительно людям, но нам с вами, а также китам, конечно, виднее.

Культурная группа — это объединение особей, которые научились друг у друга делать то или иное определенным способом. В культуре, как несколько замысловато объяснил мне Шейн, «ты — тот, кто ты есть, потому что ты с теми, с кем ты есть. И потому, что ты с ними, ты делаешь то, что ты делаешь, именно так, как ты это делаешь».

Культурные различия между кланами кашалотов включают принятые в разных кланах различные способы перемещаться, нырять, охотиться и т. д. Каждый клан нашел свой, особый ответ на вопрос: «Как мы можем жить там, где мы живем?» И, как говорит Шейн, «отличительная черта клана — это то, как принадлежащие к нему возводят принятую ими практику в закон».

Генетика от группы к группе практически не меняется. «То, что порождает отличительную черту каждого клана, его особый способ делать то или другое, — объясняет мне Шейн, — есть социальное обучение. Каждый кит должен усвоить социальные традиции окружения. Поведение — это то, что ты делаешь. А культура — то, как ты научился». Социальное обучение иногда называют второй наследственностью.

Первая — это, разумеется, наши гены, которые мы физически перенимаем от наших предков. Обычаи и традиции тоже передаются от старших поколений к младшим, но им необходимо учиться. Гены и культура — две формы наследственности, и обе они эволюционируют.

В Тихом океане исследователям довелось увидеть два разных клана в один день лишь однажды. По словам Шейна, саморазмежевание между ними почти абсолютно. Мы, люди, способны понять, как это — видеть сходства и различия, которые не имеют никакого отношения к генам.

Распознавание «своих» и «чужих» основано на том, чему вы научились у своей семьи и своих друзей, когда росли среди них. Если бы вы росли в другом месте и в другом окружении, вы бы стали частью другой культуры. В этом смысле главная особенность культуры в том, что она условна.

Культурные общности кашалотов — единственные группировки такого рода, существующие в трансокеаническом масштабе. Везде, где только изучали этих китов — на Галапагосах, в Индийском океане, в Мексиканском заливе, на Канарских и Азорских островах, в Саргассовом и Средиземном морях, в Бразилии, на Гавайях и на Маврикии, исследователи отмечали взаимное притяжение внутри кланов и отторжение между ними. Члены клана объединяются — а кланы, соответственно, разъединяются — признаками клановой идентичности. И Шейн особо это подчеркивает: «Все их существование подчинено делению на „мы“ и „они“».

В значительной мере то же самое можно сказать и о нас. Подобное осознание себя как личности среди других знакомых личностей, такое многоуровневое восприятие идентичности считается большой редкостью в животном мире, если не брать в расчет человека. Правда, не так уж многих животных мы изучали достаточно глубоко.

Например, нам известно, что все это есть у разных китов. И у летучих мышей тоже существуют похожие способы идентифицировать себя и сородичей и сообщать о своей принадлежности к определенной локальной группе.

Но раз это явление встречается у столь разных существ, как кашалоты и летучие мыши, то мы вправе задаться вопросом: «Так, может, оно присуще и всем, кто между ними?» Скорее всего, нет, не всем. Но вполне вероятно, что между китами и летучими мышами есть немало других животных, способных индивидуально распознавать сородичей. И я надеюсь, что скоро мы о них узнаем.

На самом деле в какой-то степени это есть и у собак. Они хорошо знают, кто есть кто и кто входит в их социальную единицу. Когда мы с женой отправляемся на прогулку по пляжу, спустив наших собак, Чулу и Джуда, с поводков, они общаются с другими собаками и подбегают поздороваться к дружественно настроенным к ним людям. Время от времени они затевают игру с другими псами или позволяют погладить себя кому-нибудь из прохожих.

Но если я просто продолжаю идти, они держатся вместе, ждут друг друга, а потом догоняют меня. Они никогда не делают попыток уйти с кем-то другим, будь то собаки или люди. То есть они понимают разницу даже между новыми для них и знакомыми собаками.

Вот, скажем, простой пример: на пляже Чула останавливается, чтобы понюхаться с незнакомой беленькой собачкой, потом бежит ко мне, и мы идем дальше. Дойдя до конечной точки нашего маршрута, мы разворачиваемся и идем по пляжу обратно, туда, откуда начали.

Через сотню метров мы снова видим ту же беленькую собачку, но Чула больше не проявляет к ней интереса. Она знает, что уже встречалась с ней. Но стоит в нескольких шагах от беленькой собачки появиться рыжеватому боксеру, как Чула тут же направляется к нему. Она знает, что он новенький, а значит, его нужно понюхать.

Недавно мы взяли семимесячного щенка австралийской овчарки по кличке Кэди. На второй день мы с Чулой, Джудом и Кэди пошли на наш пляж, где разрешено гулять с собаками, и решили спустить с поводков всех троих. Кэди держалась рядом с нами и подходила, когда ее звали. Многократно общаясь по пути с другими собаками и людьми, она всегда возвращалась к нам. Проведя всего лишь сутки в нашем доме, Кэди уже осознала свою принадлежность именно к нашей группе.

Как мы еще рассмотрим далее и гораздо подробнее, сам тот факт, что культура объединяет особей в группы и разделяет группы между собой, имеет важнейшие следствия для эволюционных путей многих видов и в целом для всей истории жизни на Земле.

Хэл Уайтхед и Люк Ренделл, изучавшие социальное обучение у китов и дельфинов на протяжении десятилетий, обнаружили значительное сходство между человеческой культурой и культурой других животных. Впрочем, увидели они и глубокие различия между ними. Однако их не слишком заботило, подходят ли ответы китов к вопросам, которыми задаются люди. Они просто написали: «Культура, на наш взгляд, — важнейшая часть того, что представляют собой киты».

Так ли это в действительности? Вопросу «Обладают ли другие животные культурой?» посвящены тысячи страниц — и большей частью впустую. Ни вопрос, ни само это слово не могут считаться реальными. Ведь тут все зависит от определения, а определений, что такое «культура», существует много. Слишком много.

Дело в том, что специалисты по культурной антропологии и гуманитарным наукам — люди; их работа заключается в изучении людей, и в научных статьях, которые публикуются в академических журналах, они дают определения вроде такого: «Культура — это формы поведения и идеи, которые люди приобретают как члены человеческого социума».

Но если мы в своих определениях будем рассматривать лишь то, что является культурой для человека, то мы никогда не сможем даже задаться следующими вопросами: «Откуда происходит способность человека к культуре?» или: «Обладает ли признаками культуры кто-то, кроме людей?»

И если в один прекрасный день к нам из космоса прилетит неведомый корабль и по трапу из него сойдут зеленые человечки, будем ли мы по-прежнему настаивать, что у них нет культуры, просто потому, что их нельзя отнести к человеческим существам? Определение, которое исходно приписывает обладание культурой исключительно человеку, не дает нам ровным счетом ничего.

Как и мы, киты состоят из плоти и крови, из костей и нервов; они тоже, как и мы, теплокровные позвоночные, выкармливающие детенышей молоком. Мы с ними дышим одним и тем же воздухом — только, в отличие от нас, они играют, общаются и живут целиком и полностью в море. Все это и делает китов тем, что они есть. Культура же в форме различий в поведении разных групп и вокальной идентификации делает китов тем, кто они есть.

Если как следует задуматься об этом, разве не становится очевидно, что другие животные не обладают культурой в человеческом понимании? У китов — своя, китовая культура. У слонов — слоновья. Вопрос не в том, насколько их культура близка к нашей.

Скорее, он звучит так: «Каковы культуры у разных видов?» Или, если взять еще шире: «С кем мы здесь? В чем заключается образ жизни, который ведут разные существа, населяющие нашу планету? И что на самом деле мы теряем, стирая тот или иной вид с лица Земли?»

_{Отрывок из книги Карла Сафина «Воспитание дикости: Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся». М.: Издательство Альпина нон-фикшн, 2023.}