Сложный разговор: как лингвисты пытаются определить самый трудный язык и нужно ли это делать

Говорят, что самые простые вопросы — самые сложные. Казалось бы, простейший вопрос: «Какой язык сложнее всех?». Но ответить на него очень непросто. Трудно определить, что вообще такое сложность и как ее измерять.

Таинственные знаки

Когда речь заходит о сложных языках, русскоговорящие обычно вспоминают китайский, японский, корейский или арабский. Такой ответ легко объясним: это языки с непривычной нам письменностью. Фразы 我爱您 по-китайски, 愛してます по-японски, 사랑해요 по-корейски или انا احبك по-арабски выглядят намного удивительнее, чем Szeretlek по-венгерски, Обичам те по-болгарски или Я тебя люблю по-русски, хотя все они значат одно и то же.

Однако система письма — это совсем не то же самое, что язык. В мире около 7000 языков, и по меньшей мере половина из них не имеет письменности. Более того, выбор письменности зависит от культурных традиций и не связан напрямую с языком. Например, турецкий в 1920–е годы перешел с арабского письма на латиницу. А белорусские татары с XVII по XIX век писали по-белорусски арабскими буквами.

Мао Цзэдун несколько раз говорил, что стоило бы перевести китайский язык на латинский алфавит, но ограничился только упрощением форм некоторых иероглифов. Получается, что на одном и том же языке можно писать самым разным письмом, и наоборот: одно и то же письмо может обслуживать множество языков.

Моя твоя понимать

А что же будет, если не обращать внимания на письменность? Окажется ли китайский на самом деле таким сложным? Возьмем два языка — исландский и китайский — и переведем на них три русских предложения. Китайские слова запишем не только иероглифами, но и латинскими буквами, приблизительно передающими их звучание.

Иероглифы с непривычки выглядят пугающе. Но те же китайские фразы, записанные латинскими буквами, удивительно просты. Wǒ — «я», nǐ — «ты», mǎ — «лошадь», yǎo — «кусать». Частица de образует притяжательные местоимения: wǒ de — «мой».

Бросается в глаза, что «я» и «меня» передаются одинаково, между «ты» и «тебя» тоже нет разницы. Это потому, что в китайском языке местоимения не склоняются. Глаголы тоже не спрягаются, поэтому «кусаю», «кусаешь» и «кусает» звучат одинаково. Слова не меняют своей формы, поэтому фразы можно собирать из них, как из кубиков: «Ты кусаешь меня» — это буквально «Ты кусать я».

А вот по-исландски все гораздо запутаннее. Глагол «кусать» выглядит как bít или bítur в зависимости от того, кто совершает действие. «Лошадь» изменяется по падежам: если кусает она, то это hesturinn, а если ее, то hestinn. Слова «я», «меня», «мой» не выводятся друг из друга — надо просто запомнить, что это ég, mig и minn соответственно.

Постараемся теперь беспристрастно взглянуть на русский язык. В трех простых фразах — целых три формы глагола и непредсказуемые местоимения. Хорошо еще, что в нашем примере не изменяется слово лошадь. Но мы-то знаем, что на самом деле у него много разных форм: лошади, лошадью, лошадей и так далее.

Оказывается, китайский язык — очень простой на фоне русского и исландского! Во всяком случае, пока речь о грамматике.

С другой стороны, в китайском языке есть тоны — движение голоса вверх или вниз, закрепленное за словами. В примере выше все слова, кроме служебного de, имеют тон, обозначенный значком ˇ. Это значит, что голос сперва идет вниз, а потом вверх. А если сказать не yǎo, а yào — с движением голоса просто вниз? Получится слово, которое значит не «кусать», а «надо». В русском и исландском языке такого нет, так что в этом отношении китайский все-таки сложен.

С точки зрения марсианина

Может быть, сложный язык — это язык, который труднее выучить? Но сразу же встает вопрос: кому именно труднее? Китайцу будет трудно выучить спряжение русских глаголов, но у поляка с этим не будет особых проблем. А китайские тоны с легкостью освоит вьетнамец, потому что во вьетнамском языке тонов даже больше.

Получается, что так мы измеряем не насколько язык сложен, а насколько он похож на наш родной язык. Если взять за точку отсчета русский, то самыми простыми окажутся славянские языки, а если китайский — то языки Юго-Восточной Азии. Итак, нужна какая-то абстрактная мера сложности — с точки зрения машины или воображаемого инопланетянина, который прилетел на Землю и смотрит на земные языки незамутненным взглядом.

В 1990–е и 2000–е годы лингвисты пытались изображать такого инопланетянина и составлять рейтинги сложности, но постепенно осознали бессмысленность этой затеи. Дело в том, что все эти рейтинги получаются произвольными.

Кто-то скажет, что тоны — это очень сложно, и придаст им особенно большой вес (и тогда китайский окажется высоко), а кто-то будет в первую очередь учитывать количество склонений (и тогда китайский окажется низко: существительные там не склоняются).

Поэтому вы не найдете в этой статье красивой инфографики «топ–10 самых сложных языков мира»: лингвистика просто не умеет надежно составлять такие списки.

Сложность — это разнообразие?

Единственное, что лингвисты действительно умеют измерять — это разнообразие тех или иных элементов языка. Например, в базе данных Phoible собраны сведения о фонетике языков мира — какие в них есть звуки и тоны. Для всех языков можно посмотреть, сколько в них есть согласных, гласных и тонов.

Рекордсмены получаются такие:

• согласные: 130 — восточный къхонг (Ботсвана и Намибия, менее 2500 говорящих)

• гласные: 50 — тхавынгский язык (Лаос и Таиланд, 700 человек), эльвдальский диалект шведского языка (2400 говорящих)

• тоны: 10 — бафут (Камерун, 100 тыс. говорящих), були (Гана, 170 тыс. говорящих).

На языках-рекордсменах говорит лишь горстка людей, и это не случайно. Оказывается, разнообразие элементов особенно характерно для небольших языков, на которых говорят замкнутые сообщества. А вот крупные языки, которые используются для межнационального общения, например, английский, китайский или суахили, обычно куда однообразнее.

Все дело в том, что очень многие люди учат их уже во взрослом возрасте и передают следующим поколениям, не освоив все тонкости идеально. Это касается и звуков, и грамматики. Представьте себе взрослого человека, который эмигрирует в США и постепенно осваивает там английский. Вполне возможно, что он так и не научится правильно произносить звук th в словах think, through и так далее.

В русском языке такого звука нет, так что наши соотечественники часто произносят вместо него что-то вроде «ф», «с» или «т». Эта ошибка не так уж мешает общению, так что многие предпочитают смириться с ней, а не тренироваться зажимать язык между зубами. Дети нашего эмигранта воспримут его произношение как совсем обычное и могут даже перенять его.

Возможно, наш герой узнает, что в английском языке есть глагол tread «наступать». Но с большой вероятностью он не услышит или не запомнит его прошедшее время — trod — и будет говорить treaded. Такую форму и усвоят его дети, уже свободно говорящие по-английски. Когда таких детей много, разнообразие форм глагола уменьшается. Таких проблем не возникает, если язык осваивается только как родной в детском возрасте. Дети легко осваивают любые исключения, и они с веками накапливаются и делают язык разнообразным, сложным.

Русский язык — тоже большой язык межнационального общения, поэтому и в нем есть следы упрощения. Во всех славянских языках, где есть специальная форма предложного падежа, в этой форме происходит чередование согласных: польское noga — na nodze «на ноге», сербское нога — на нози. И только в русском г не чередуется с з-образным звуком: мы говорим нога — на ноге, а не нога — на нозе. По-древнерусски з все еще было, но по мере расселения его носителей исчезло.

Иногда, впрочем, трудно понять, где сложность, а где простота, даже если мы посчитаем разнообразие элементов. Табасаранский язык, на котором говорят в Дагестане около 125 тыс. человек, — рекордсмен мира по количеству падежей: их в нем 46. Но если присмотреться к этим падежам, окажется, что 42 из них — пространственные. Они обозначают, где находится предмет, а также откуда и куда он движется.

По-русски эти же значения выражаются непредсказуемыми сочетаниями падежей и предлогов. Почему «под стол» мы лезем в винительном падеже, а «к столу» идем в дательном? Смысл-то один и тот же: мы перемещаемся в некоторое пространство.

Мало того, «за столом» и «под столом» мы сидим в творительном падеже, «у стола» — в родительном, а «на столе» — в предложном. Никакой системы не просматривается, надо просто запоминать комбинации падежей и предлогов для каждого случая. Действительно ли это проще, чем выучить 42 табасаранских пространственных падежа?

Тоска по величию

Разнообразие форм, обилие исключений и тонкостей — это хорошо или плохо? Это вопрос не столько к лингвистам, сколько к обществу. Дело науки изучать языки, а не делить их на хорошие и плохие.

Обычно как «хорошие», «классические» воспринимаются языки, на которых написаны священные тексты, философские трактаты, памятники мировой литературы. Расцвет культуры снабжает нас образцами языка. Например, классическая латынь — это язык I века до нашей эры, язык Цицерона, Горация и Вергилия.

Расцвет культуры часто приходится на пик политического могущества. Носители языка из маленькой группы, тесно контактировавшей между собой, превращаются в глобальную силу. Так язык немногочисленных латинов, занимавших небольшой уголок Аппенинского полуострова, охватил все Средиземноморье и стал средством общения для множества народов.

Это, как мы помним, снижает разнообразие языка. Латинский язык, до того накапливавший грамматическую сложность, во времена Римской империи стал ее терять. Например, в латинском языке у существительных было шесть падежей. А в его потомках — французском, итальянском, испанском — их нет вообще.

Если принять классическую латынь за образец языка, получается, что упрощение грамматики — это ухудшение. Однако это странная логика. Возможно, язык Бальзака проще языка Цицерона. Но значит ли это, что он хуже?

Роскошь человеческого общения

Вообще-то на любом языке можно выразить любую, сколько угодно сложную и глубокую мысль. Можно возразить, что есть языки, на которых нельзя поговорить о математике, философии, да и просто повседневной жизни горожанина. Было бы трудно перевести на какой-нибудь из языков коренного населения Америки фразу «Редактор журнала процитировал корректору абзац текста».

В этих языках просто нет нужных слов. Но ведь и в русском варианте этой фразы абсолютно все слова — заимствованные. Скажем ли мы на этом основании, что русский язык не подходит для журналистики? Кстати, в европейских языках тоже не хватало слов для описания индейского быта.

Так в Европу из Америки пришли «вигвам», «пирога», «тотем», «мокасины», «томагавк». А если бы европейцы глубже интересовались этим бытом, им пришлось бы освоить куда больше подобных слов. В общем, языки существуют не в вакууме и легко перенимают друг у друга недостающие слова, как только они понадобятся.

Получается, что оценить сложность языка очень сложно или даже невозможно. Приходится сравнивать отдельные стороны языков: фонетику, грамматику и так далее. Единый рейтинг, даже если он возможен, — дело будущего. А пока такого рейтинга нет, проще считать, что во всех языках есть что-то сложное и что-то простое и что эти элементы уравновешивают друг друга.

Ведь главная задача любого языка — это позволять людям общаться между собой. А с этой задачей справляются и китайский, и тхавынгский, и табасаранский, и русский, и все прочие языки.

_{Иллюстрации: Виктор Богорад}

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 7, сентябрь 2023}