Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Бумеранг, или Австралия вновь открытая

31 мая 2007
Бумеранг, или Австралия вновь открытая

Джордж Микеш, английский писатель-юморист, уже знаком читателю «Вокруг света». В нашем журнале публиковались главы из двух его книг — «Как стать англичанином» и «Танго», а всего их вышло из-под пера автора восемнадцать. Каждая книга посвящена новой стране, причем в каждой из них предметом особого внимания Микеша становится национальный характер народа — какие-то неповторимые черточки и оттенки, — словом, то, что делает один народ непохожим на соседний.

В этом номере мы предлагаем вниманию читателя отрывок из его нового произведения «Бумеранг».

Речь там идет об Австралии. Речь идет о пустынях и красных скалах Алис-Спрингс, золотых самородках и Большом Барьерном рифе, кенгуру и одичавших кроликах. В общем о том, что делает Австралию Австралией.

Но прежде всего речь, конечно, идет об австралийцах — об их жизни и их проблемах.

Вот это и есть бумеранг, — объявил молодой служащий бюро путешествий, протягивай мне какой-то предмет. Мы сидели в приемной бюро в Мельбурне, и знаменитое оружие было, очевидно, предметом величайшей гордости его владельца.

— Я купил его у аборигенов недалеко от Алис-Спрингс, — продолжал он, — и это не совсем обычный бумеранг.

Я внимательно осмотрел его. А поскольку до этого мне лишь однажды довелось увидеть настоящий бумеранг, я не чувствовал за собой права считать себя специалистом по бумерангам. Я спросил:

— Что же в нем такого необыкновенного?

— Когда вы бросаете обычный бумеранг, он возвращается назад. А этот бумеранг — особый. Он не возвращается.

— А я-то полагал, что бумеранг славится как раз своей способностью возвращаться!

— Да, — кивнул он, — обыкновенный бумеранг всегда возвращается. Но ведь мы говорим о необыкновенном. Такие бумеранги никогда не возвращаются.

— Но в таком случае, — продолжал настаивать я, — все на свете — разумеется, за исключением обычных бумерангов — является необыкновенным бумерангом?

— О чем это вы? — нахмурился он.

— Да я о том, что моя шляпа, к примеру, — особый бумеранг. И авторучка — тоже. Попробуйте-ка бросить их — вряд ли они возвратятся!

— Особый бумеранг, — холодно и веско сказал он, — смертоносное оружие. Ему нет нужды возвращаться: ведь он не простой рядовой бумеранг.

Сдаваться я, однако, не думал.

— И вовсе не каждый обыкновенный бумеранг возвращается! Я как-то бросил один — он не вернулся и по сей день!

— Вероятно, вы просто неумело бросили его.

— Простите, что вы сказали? — я придал своему голосу угрожающее звучание.

— Я хочу сказать, что, по всей видимости, бумеранг, которым вы пользовались, был не совсем исправен. Он вышел из повиновения либо просто испортился. Словом, не вернулся. Теперь-то вы понимаете, что особый бумеранг даст сто очков обыкновенному бумерангу: что бы с ним ни случилось, он все равно никогда не вернется!

Моя первая встреча с Австралией тоже оказалась бумерангом. Одна местная организация прислала мне приглашение посетить эту страну. Ее руководители утверждали, что я окажу Австралии большую честь, если напишу о ней книгу. Я ответил, что подумаю, и продумал целых полгода, после чего написал, что согласен оказать такую честь. «Глубоко сожалеем, — последовал учтиво-ледяной ответ, — но мы берем свое приглашение назад».

Прошло несколько лет, и я отправился в Австралию по собственной инициативе. Но если раньше Австралия не показалась мне достаточно интересной (иначе чего бы мне колебаться целых полгода!), то с какой, спрашивается, стати я загорелся ею сейчас? Ответ прост. Нищий невежественный сапожник (равно как неотесанный трактирщик) — личность ничтожная. Но стоит сапожнику сделать свой первый миллион — и он уже не сапожник, а «фабрикант обуви», трактирщик превращается в «пивного магната», а оба они — в членов палаты лордов. Сделай они еще по миллиону — и первый джентльмен перестанет быть необразованным, а у второго вмиг улетучатся его ужасные манеры. Оба станут «сильными личностями».

Нечто похожее произошло и с Австралией. Она, если можно так выразиться, сделала свой первый миллион и собирается сделать много больше. До палаты лордов ей, пожалуй, еще далековато, но для рыцарского звания она вполне созрела. И эта книга — мой личный скромный вклад в церемонию ее посвящения в рыцари.

Австралия оказалась бумерангом и в некоторых других отношениях. Прежняя юдоль каторжников стала землей, привлекающей многие тысячи граждан так называемой «матери метрополии», в числе которых немало самых блистательных умов. Утечка воров превратилась со временем в утечку мозгов...

— Постой, постой! — возразит читатель. — В своем рвении доказать, будто все в Австралии подчинено теории бумеранга (или в отчаянной попытке хоть чем-то оправдать заголовок книги!), автор заходит слишком далеко. Ну хорошо, в страну теперь вместо разбойников едут ученые, а средний класс растет как на дрожжах. Но какое отношение все это, скажите на милость, имеет к бумерангу?!

Верно, никакого. Но ведь я-то имел в виду необыкновенный бумеранг!

Непонятый континент

— Боюсь, что это типичная точка зрения новоавстралийца. Лично я ничего не имею против них, но, знаете ли, эти новоавстралийцы...

Мой собеседник, огромного роста бизнесмен с багровой шеей, сделал паузу.

— Не знаю, — ответил я. — А кто они, эти новоавстралийцы?

Я-то отлично знал, что он имел в виду. «Новоавстралиец» — просто-напросто более мягкий и дружелюбный заменитель термина «иммигрант».

— Значит, вы порицаете новоавстралийцев за то, что они не аборигены?

— Аборигены? — изумился он.

— Ну да! Ведь именно аборигены являются, так сказать, староавстралийцами!

— А, вот вы о чем, — снисходительно ухмыльнулся он. — Нет, когда я говорю о староавстралийцах, я подразумеваю не этих або (местный снисходительный эквивалент слова «абориген». — Прим. авт.), а нас, англосаксов, старожилов этих мест. А иммигранты из Европы — вот они-то и есть новоавстралийцы.

— Конечно, их можно назвать новоавстралийцами, — не унимался я, — однако те, кого вы называете староавстралийцами, вовсе не являются таковыми. Просто одни приехали сюда вчера, другие — позавчера, вот и вся разница.

Не скажу, что мое замечание особо понравилось собеседнику или что мы с ним сразу же стали закадычными друзьями, но, с другой стороны, и враждебность, с какой он встретил мои слова, не могла поколебать их справедливости. А оскорбленное молчание, воцарившееся после моей реплики, вовсе не могло автоматически означать моей принципиальной враждебности к собеседнику. Наоборот! Я-то хотел сделать комплимент. Молодость Австралии — одна из самых привлекательных ее черт.

Однако есть здесь отдельные человеческие экземпляры, вроде моего собеседника, считающие себя лучшими среди смертных (тогда как на деле они худшие и самые бесполезные!). Они смотрят на себя отнюдь не как на сыновей неотесанных каторжников (само это слово запрещено упоминать в их компании), которые и создали нынешнюю Австралию, а как на аристократов-англичан с гордо поджатыми губами, жизнь посвятивших охоте и рыбной ловле. Они считают себя не колонистами, а колонизаторами, потомками не смиренных жертв, а героев-разбойников. Эти личности — всего лишь имитация второсортных британцев — заимствовали худшие черты английского характера: высокомерие, чувство превосходства, равнодушие, чопорность; одновременно с этим они полностью утратили такие его славные черты, как терпимость, острый вкус к политике, широкий взгляд на вещи, любовь к чудачествам и странностям, мудрое чувство юмора и самокритики. Именно из-за этих людей Австралия видит себя в кривом зеркале, гордится несуществующими добродетелями и стыдится подлинных достижений. Она — непонятый континент, не понятый прежде всего самим собою.

Первые штрихи к портрету

Хотя Австралия и большая страна, она при этом маленький континент. Она даже меньше Европы на 14 процентов. А по сравнению с Азией или Африкой этот континент — вообще крошка. Однако Австралия — единственная в мире страна, занимающая целый материк. Как страна она примерно в 33 раза крупнее Великобритании, а австралийский штат Новый Южный Уэльс в 100 раз больше старого доброго Южного Уэльса! Австралия до недавнего времени, пока Аляска и Гавайи не получили статус штатов, почти не уступала по размерам США.

Здесь мне необходимо сделать одно маленькое отступление. Все, что следует ниже, — результат моих сугубо личных наблюдений. Не хочу, чтобы кто-нибудь, познакомившись с ними, подумал, что я страшно люблю оскорблять людей. Нет, наоборот, мне всегда хочется быть славным парнем, всеобщим любимцем. Но что делать, если уж я выбрал себе такую профессию! Уж лучше обмануть ожидание твоих гостеприимных хозяев, чем быть нечестным со своими читателями.

Австралийцы в подавляющем большинстве своем лишены чувства юмора. (При этом, заметьте, я вовсе не хочу сказать, что во всей Австралии нет человека с более развитым чувством юмора, чем, скажем, у меня.) Пожалуй, ни один самый горячий австралийский патриот-националист не станет доказывать, будто его страна — обитель тонкого остроумия, мягкой иронии и изысканной сатиры. Все вокруг, включая самих себя, они воспринимают с невероятной серьезностью. В каждой шутке иностранца может быть скрыт язвительный укол. Он засмеялся — значит, он смеется над ними. Вот это-то неумение воспринимать шутки, эта неспособность посмеиваться над кем бы то ни было, эта полнейшая незащищенность нередко воспринимаются со стороны как грубость и неотесанность австралийцев. Однако это лишь оболочка, глубоко под которой запрятана душевная мягкость.

Они не любят критики. Вернее, критики недоброжелательной. Критику доброжелательную они вполне приемлют. Если вы щедро похвалите их, они на это не обидятся (тогда как британцы каждую похвалу, слетающую с уст чужеземца, считают снисходительной и гордо отвергают ее). Но попробуйте только заикнуться о том, что далеко не у всех австралийцев хороший почерк или что местное пиво не наилучшее в мире, и ваша жизнь повиснет на волоске!

И вовсе они не такие уж «мужественные», как сами они полагают! Как я понял, их «мужество» проявляется в том, что на вечеринках и на танцах мужчины забиваются в самый дальний угол зала, как можно дальше от женщин.

Проблема отношения австралийца к женщине (как, впрочем, и другие проблемы) уходит корнями в глубь истории. Когда среди австралийского буша объявились первые поселенцы, женщин в округе было крайне мало. Дело не в том, что австралийцы решили однажды не обращать на них внимания или по возможности обходиться без них, — женщин просто не было. Поэтому и сегодня, когда положение изменилось, на женщину здесь смотрят как на сотоварища, славного длинноволосого сотоварища, совершенно необходимого для жизни, но в целом ряде случаев заметно уступающего своим коротковолосым коллегам. Женщина — все равно что иностранец, перед нею боишься показаться смешным. Чтобы привлечь ее внимание, нужно, скажем, ловко прокатиться на фигурных коньках, а при этом так легко расквасить нос. Вот друг мужского пола — совсем иное дело. Как приятно находиться в его обществе, когда точно знаешь, что он не умнее тебя (при особо благоприятных обстоятельствах он может даже оказаться глупее). Друг мужчина — вот с кем австралиец чувствует себя полноценным человеком!

Если уж мы обратились к историческим корням, то есть полный смысл заняться историческим прошлым Австралии подробнее. Для облегчения задачи разобьем его на этапы (причем первый этап был этапом в самом прямом смысле этого слова!).

1. Уголовное прошлое Австралии. Для простых людей это время репрессий, и потому они не любят, когда упоминают о той поре. Когда же о ней заговаривают в их присутствии, они называют все это диким преувеличением, сплошной злобной выдумкой, вытащенной на свет божий с единственной целью — опорочить великую нацию. Однако, если бы в свое время в Австралию в качестве изгнанников отправились бы не лондонские уголовники, а преподаватели из Оксфорда и Кембриджа, речь современного австралийца гораздо меньше напоминала бы наш родной кокни...

Подобное отношение к прошлому укоренилось здесь, правда, далеко не у всех. В начале 50-х годов мне не удалось обнаружить в Германии ни одного бывшего нациста. Вполне понятно, что я не рассчитывал встретить в Австралии хотя бы одного человека, готового признаться в том, что его предки — каторжники. В Лондоне один австралиец как-то сказал мне: «Мы произошли не от заключенных, а от стражников». Однако в самой Австралии мои представления были опровергнуты. Первая же встреченная мною леди, очень богатая, очень элегантная и из самой верхушки среднего класса, с которой я принялся обсуждать этот вопрос, живо сказала:

— Да, я сама происхожу из семьи каторжников. Моего прапрапрапрадедушку привезли сюда в кандалах.

Мне потребовалось время, чтобы осознать одну непреложную истину: наиболее «передовые» австралийцы гордятся своими предками-уголовниками. Своеобразный уголовный снобизм в Австралии растет и крепнет. Первые прибывшие сюда поселенцы были хулиганами, убийцами и ворами — не лучшие человеческие экземпляры, надо сказать! Только охранявшие их стражники были, пожалуй, не более привлекательны. Но ни тем, ни другим это качество было ни к чему. Гораздо ценнее то, что они обладали выносливостью, находчивостью, храбростью, а именно эти свойства давали возможность выжить в те жестокие дни. Однако вскоре появились более интеллигентные преступники. Последняя партия ссыльных состояла почти из двухсот биржевых маклеров, наказанных за какую-то грандиозную и вполне невинную аферу. Разумеется, с их появлением средний уровень интеллигентности этой маленькой страны резко возрос. Многие нынешние австралийцы претендуют — нередко без всяких оснований — на то, чтобы их считали потомками этих самых маклеров. Да, да, ныне в интеллигентных кругах Австралии стало чуть ли не правилом хорошего тона ссылаться на предков-уголовников! К несчастью, преступников было слишком мало, чтобы удовлетворить спрос на них: до 1886 года, когда ввоз каторжников прекратился, на континент было доставлено 168 тысяч человек. И все же их ореол еще не погас, и, скажем, две сотни биржевых маклеров играют здесь ту же роль, что викинги, отважные воины и охотники у других народов. Поговаривают даже, правда с оттенком жалости и снисходительности, будто прогресс в Западной Австралии идет столь медленно именно потому, что тамошние жители не унаследовали ни одной черты от тех легендарных Двухсот (Справедливости ради стоит сказать, что Австралия унаследовала не только «дух легендарных Двухсот» и нескольких тысяч уголовников, но и гордый дух ирландских повстанцев, сосланных сюда английской короной после восстания 1798 года. Дело в том, что после отделения от Англии Соединенных Штатов английское правительство решило использовать вновь открытые земли как удобное место новой ссылки, в том числе и своих политических противников. — Прим. ред.).

2. Колониальное прошлое оставило по себе еще более глубокую память, даже шрамы. Быть каторжником, конечно, плохо, но это скорее результат фатального невезения, и любой англичанин — а англичане славятся своей безупречной честностью — с легкостью готов простить это. Но быть жителем колонии — это уже простить невозможно! Если англичане и смотрят на Австралию свысока, то вовсе не потому, что когда-то они ссылали сюда каторжников, а потому, что они посылали сюда своих самых бездарных отпрысков.

Нет ничего хуже, чем смотреть на себя глазами противника, оценивать себя его меркой. В свое время Австралия считала себя отдаленной колонией, населенной провинциалами и лишенной всяких традиций, — и действительно была похожа на таковую! Но ни одно человеческое существо, ни одна страна, ни один континент не могут продолжать жить, презирая себя. И вот в порядке самозащиты австралийцы искусно пестуют свою драчливость и задиристость.

3. В немалой степени повлияло на австралийский характер также наличие гигантских пустых пространств. В наши дни большая часть населения страны живет в городах, но мы ведь говорим о прошлом. Да к тому же открытые пространства существуют и сейчас, совсем рядом с крупными городами.

Такая обширность страны научила австралийцев не быть мелочными, не обращать внимания на пустяки, не волноваться из-за ерунды. Австралиец думает и говорит о вещах значительных. Он обладает проницательностью и достоинством. Добавьте к этому, что даже сегодня многие клерки и бухгалтеры из Мельбурна, Сиднея и Перта выглядят настоящими атлетами по сравнению со спортсменами из менее благословенных уголков мира.

4. Еще одним памятным этапом в истории Австралии была золотая лихорадка, но эта эпоха продолжается я поныне, причем сейчас она входит в свою кульминацию. Если постараться, можно и сегодня отыскать золото. Кое-кто уверяет, что можно даже особенно не стараться — нужно только нагнуться и поднять из пыли самородок!

Вся Австралия сделалась богаче за те последние десять лет, что я колебался, не зная, ехать мне или нет. Время, как говорится, — деньги, а поскольку традиция — дело времени, то ее тоже вполне можно приобрести за деньги! Хочешь иметь традицию — будь старше или богаче, одно из двух. Австралия приобретает как первое, так и второе, поэтому всякие разговоры об «отсутствии традиций» становятся уже малоактуальными.

Не является Австралия уже больше и одиноким, всеми забытым континентом, заброшенным в самый дальний угол мира. За 24 часа вы можете прилететь туда из Лондона. За 12— из США. Ныне туризм — шестая по счету крупная отрасль индустрии, а лет через десять будет третьей. Австралия становится пригородом Америки и Европы. Правда, кое-кто из австралийцев склонен рассматривать себя как «перемещенных европейцев», что абсолютно неверно. Или как «белых азиатов», что еще более неверно. Но довольно многие считают себя просто австралийцами, которыми они успешно, прямо на глазах, и становятся.

Печальный упадок антиинтеллектуализма

Я спрашивал у многих знакомых австралийцев, правда ли, что антиинтеллектуализм в их стране так живуч? Да, отвечали они. Если ваш интеллектуальный уровень выше среднего, постарайтесь не обнародовать этот тревожный фант. При этом вовсе не обязательно прикидываться слабоумным, но лучше уж быть слабоумным, чем слишком умным. Если вы любите читать, скрывайте от окружающих свою слабость, ибо, заслужив репутацию книжного червя, вы погибнете без возврата!

Но как тогда объяснить обилие великолепных книжных магазинов, не имеющих себе равных даже в Лондоне, Оксфорде и Нью-Йорке?! Справедливости ради скажу, что за пределами крупных городов — ив этом-то все дело! — книжных магазинов вообще почти нет. Однако и в этой области налицо явные перемены. Растет число университетов, растет число студентов.

Столь большая и значительная страна, как Австралия, не может жить «хлебом единым». Ей нужны идеи; нужны квалифицированные ученые — иначе она погрузится во мрак средневековья. Когда в 1957 году был запущен первый спутник, правительство внезапно осознало, что стране нужно гораздо больше инженеров, математиков, биологов, физиков. Потому-то и стали возникать университеты, куда начали завлекать молодежь. Заодно к кафедрам физики и математики прибавили совершенно бесполезные, с точки зрения здравого смысла, кафедры филологии и философии. Во-первых, это делало облик университета более внушительным, а во-вторых, философы и филологи обходятся значительно дешевле физиков и математиков... Так или иначе интеллектуальная прослойка стала крепнуть, и ее голос стал раздаваться все громче. Правительство нахмурило брови, когда вдруг оказалось, что биохимики и специалисты в области нелинейных функций начали высказываться на темы вьетнамской войны и ядерной бомбы. Ведь их нанимали, чтобы они думали над расщеплением ядра урана, а не занимались морализированием вокруг атомной бомбы! Но уж если молодой человек учится думать, очень трудно внушить ему, что именно он должен думать! Он все равно будет иметь свое мнение и будет открыто выражать его. Вначале не слишком громко и решительно, но будет.

Самое южное полушарие

Семь — слышите, не шесть, не восемь, а именно семь! — семь универмагов в различных городах Австралии были показаны мне с аттестацией «самого большого магазина во всем южном полушарии». Я насчитал пять стадионов, каждый из которых был «самым крупным в южном полушарии». Меня познакомили с очень высоким рыжеволосым джентльменом, владельцем фабрики консервированных бобов. Когда он отлучился ненадолго, мой спутник заметил, что он еврей.

— Разве это так уж важно? — спросил я.

— Еще бы! — последовал ответ. — Ведь он самый высокий рыжий еврей во всем южном полушарии.

Я был ошеломлен, но не сдался:

— Лучше бы ему быть адвентистом седьмого дня.

— Это почему же?

— Да просто потому, что их меньше, чем евреев. Звучало бы куда убедительнее: «Самый высокий рыжий адвентист седьмого дня».

Мой собеседник был неумолим:

— Нет, он самый высокий еврей!

— Пожалуй, даже не так, — с готовностью подхватил я. — Он самый высокий рыжий фабрикант консервированных бобов еврейской национа...

Он прервал меня. Предмет был достаточно серьезен, чтобы терпеть всякие там шуточки:

— Я повторяю: это самый высокий рыжий еврей в южном полушарии!

Именно в те дни мною начала овладевать навязчивая идея бросить на время писательскую деятельность и всерьез заняться установлением какого-либо рекорда. Наш век обожает всякие рекорды — важно только, чтобы они отличались полной бессмысленностью. Если, скажем, кто-то объявит, что он написал самую длинную поэму из всех, что когда-нибудь писались под водой шариковой ручкой «бинго», можете быть уверены: от этого выиграет не только шариковая фирма, но и автор подводной поэмы. Наверняка ее тираж будет полностью распродан — пусть он даже превышает тираж стихов Китса и Эллиота (Джон Китс (1795—1821), Эбенезер Эллиот (1781—1849) — выдающиеся английские поэты. — Прим. ред.), вместе взятых, упорно писавших на сухой земле. Я долго изобретал, чем бы заняться, но на ум пришла одна-единственная мысль: объехать на машине земной шар задним ходом... Плевать, что долго, — зато я буду первым, кто проедет по экватору задом наперед! В каждом городе меня будет ждать торжественная встреча, а вместе с нею слава и богатство. У меня будут брать интервью на телевидении, в мою честь назовут консервированные завтраки и компоты из сухофруктов. В конце концов меня удостоят рыцарского звания, и — вершина вершин! — я напишу книгу, которая, впервые в моей практике, будет распродана...

В одном не очень большом австралийском городе мне показали пивоваренный завод, охарактеризовав его как самый крупный в южном полушарии. В другом городке мне с нескрываемой гордостью дали понять, что местная турецкая община — самая большая в южном полушарии.

— А мне почему-то кажется, — усомнился я, — что в Иоганнесбурге турок гораздо больше.

— Как называется это место? — переспросил сопровождающий меня джентльмен. — Ну, то, что вы сейчас упомянули?

— Иоганнесбург. Он, понимаете ли, в Южной Африке.

— Знаю, знаю. Только мы здесь у себя не считаем, что этот самый Иоганнесбург находится в южном полушарии.

— Но, к несчастью, это так,— кротко заметил я.

— А я и не спорю, — холодно отпарировал он. — Я лишь говорю, что мы здесь не считаем, что этот город находится в южном полушарии.

В Сиднее я часто играл в теннис в паре с Джорджем Мольнаром, знаменитым художником-иллюстратором. Как-то мы изо всех сил бились за победу против австралийской пары, но в итоге проиграли.

— Не беда! — утешали мы друг друга. — Все равно мы остаемся самой сильной теннисной парой писателя и художника венгерского происхождения во всем южном полушарии!

Белые австралийцы

Австралия изобрела новый вариант знаменитой сказки о голом короле. Вместо того чтобы воскликнуть: «А король-то голый! На нем нет никакого платья!» — австралийцы кричат: «Нет никакого короля — только его платье!» Во всяком случае, таково их отношение к политике «Белая Австралия». Всякому ясно, что она, эта политика, существует, что она не просто политика, а закон этой страны. И все-таки почти все встреченные мной высокопоставленные австралийцы делают вид, будто ничего подобного они не знают. Кое-какие внешние признаки, так сказать отделка, существуют, но все это лишь платье, а короля в нем нет и не было! После такого категорического заявления они тотчас примутся уверять вас, что эта несуществующая политика — вопрос жизни и смерти для Австралии и что никогда, ни за что от нее (несуществующей политики) она не откажется.

Еще совсем недавно лозунг «Австралия — для белых!» имел широкое хождение. Сегодня он уже не звучит столь громко, более того — сами слова «Белая Австралия» признаны крамольными, чуть ли не ругательными. Но в частных беседах вы услышите немало горячих оправданий этой политики. Чаще всего вам скажут:

— Какая такая «Белая Австралия»? Если что и есть у нас, так просто политика «выборочной иммиграции».

— Да, но вы почему-то всегда «выбираете» лишь европейцев. А как насчет африканцев и азиатов?

— Ну, они сами виноваты — не могут пройти проверки!

Некоторые терпеливо объяснят вам, что азиатов и африканцев не пускают в Австралию ради их же собственной пользы. Во-первых, они будут очень неважно чувствовать себя в совершенно новой и непривычной для них стране. А во-вторых, Австралии нужны только лучшие из лучших, только сливки. В каком же положении окажутся Филиппины, Индонезия, молодые африканские страны, если они враз лишатся всех своих медиков, инженеров, ученых? Нет, это было бы непорядочно!

Один из членов австралийского парламента во время недавних прений в этом учреждении заявил, что Австралия — свободная страна, где нет места расовой нетерпимости и дискриминации. А чтобы оставаться свободной, страна должна иметь право решать, кого пускать, а кого нет. Иными словами, держите цветных на отдалении, чтобы сохранить репутацию свободного, широко мыслящего государства. В самом деле, в стране, где нет чернокожих, последние не подвергаются никаким гонениям. Впрочем, отсутствие цветных еще не означает отсутствия проблемы!

Вот вам краткая история «Белой Австралии».

В 1837 году, менее чем через 50 лет после того, как Австралия сделалась местом ссылки преступников, возникла необходимость законтрактовать индийских рабочих и поселить их в Новом Южном Уэльсе, но это предложение было отвергнуто на расовой почве. Во время золотой лихорадки в Австралии появилось столько китайцев (и других жителей Азии), что в 1888 году их въезд во все штаты страны был запрещен. По федеральному закону 1901 года запрещался въезд тех, кто не выдержит «письменного испытания». Закон этот был, естественно, направлен против неевропейцев, однако случались конфузы. После первой мировой войны блестящий журналист, коммунист Эгон Эрвин Киш решил посетить Австралию, но власти отказали ему в праве на въезд, поскольку Киш не сумел написать диктант на незнакомом языке. Его посадили в лодку, чтобы отвезти на судно, но он выпрыгнул за борт, сломал при этом ногу, провел несколько недель в больнице на берегу и написал остроумную, полную яда книгу о (вернее, против) Австралии.

Затем последовали кое-какие послабления. В 1904 году было подписано соглашение с Японией (а в 1912 году — с Китаем), по которому в Австралию разрешался въезд купцам и членам их семей. Потом было позволено появляться в Австралии иностранным студентам, женам и детям индийских поселенцев. Но в целом мало что изменилось по сравнению с 1837 годом.

Нет никакой заслуги в том, что у белого человека белая кожа. И ничего с австралийцами не случилось бы, если лет через сто они бы чуточку потемнели. Увы, интеллект алабамского шерифа, к сожалению, вещь живучая!

Старые австралийцы

Аборигены — темное пятно на репутации Австралии как страны всеобщего равноправия. Ведь в Австралии, как известно, все люди равны, за исключением тех, кто не равен...

Я уже говорил о том, что Австралия на наших глазах превращается во вторую Америку. Правда, у нее более скудные ресурсы, ей волей-неволей приходится быть изворотливее. Вот, например, в Америке есть и негры и индейцы. В Австралии аборигенам приходится отдуваться за тех и других...

Аборигены составляют менее одного процента всего населения страны, но поскольку они распределяются крайне неравномерно, то их число кажется еще меньшим. Они в основном живут в больших резервациях и поселениях, причем в таких уголках страны, где мало кто из австралийцев бывает. С аборигенами общаются очень и очень немногие австралийцы. Подавляющее же большинство вряд ли когда видело в глаза живого аборигена и, уж конечно, не придает ни малейшего значения так называемой проблеме аборигенов. Как сказал мне один из аборигенских лидеров: «Для белых австралийцев Австралия — исключительно белая страна. Для нас — нет. Для них не существует расовой проблемы. Для нас — да».

Хорошо осведомленные люди поспешат заверить вас, что сама малочисленность аборигенов сводит их проблему на нет. В 1788 году их было около 300 тысяч, затем стало 70 тысяч, а во время войны цифра увеличилась до 100 тысяч. Причем лишь 40 тысяч из них — чистокровные аборигены. 60 тысяч — смешанного происхождения. Что до меня, так мне цифра 100 тысяч кажется не такой уж ничтожной, чтобы от нее отмахнуться. Для меня и одно-единственное человеческое существо кажется достойным внимания...

Другие начнут утверждать, будто эти «або» ложатся тяжелым бременем на плечи национальной экономики. Во-первых, это неправда, потому что многие аборигены честно трудятся. А во-вторых, что тогда сказать об их экономике? Ведь вторжение белых в конце XVIII столетия полностью разрушило их экономику! Пусть примитивную, но жизненно важную для них, не менее важную, чем экономика белых — для белых.

Есть еще одно мнение. Да, согласятся с вами, в прошлом так оно и было, белые — и британцы и австралийцы — совершали чудовищные преступления против аборигенов, но эти времена миновали. Теперь Австралия делает все, чтобы аборигены не тревожились за свою судьбу. Что ж, эта мысль по-своему справедлива, хотя до 1964 года аборигены подвергались многочисленным узаконенным ограничениям. Да и после 1964 года узаконенное бесправие аборигенов далеко еще не было ликвидировано. Лишь 27 мая 1967 года голосами подавляющего большинства населения был принят закон, уравнивающий аборигенов во всех правах. До этого аборигенов даже не считали людьми в полном смысле этого слова — их даже не учитывали при переписи населения! Причем в каждом из шести штатов (точнее, в Австралии пять штатов и так называемая Северная Территория) были свои законы, касающиеся аборигенов. Правда, в штате Тасмания все аборигены уже вымерли, последний — в 1869 году. Так что со смертью последнего аборигена жгучая «проблема» для Тасмании перестала существовать...

В действительности же положение аборигенов остается плачевным... Насчитываются четыре категории этих коренных жителей страны: 1. Те, кто продолжает вести образ жизни настоящих кочевников. Их не более 500 человек. 2. Те, кто живет в резервациях. 3. Жители окраин более или менее крупных поселений. 4. Городские аборигены. Последняя категория находится в привилегированном положении. У ее представителей есть собственные дома, приличная работа, они — полноправные члены общества.

Аборигены, живущие в резервациях, не могут пожаловаться на дурное обращение. Им оказывается медицинская помощь, их учат в школах, приобщают к спорту. И тем не менее они узники государства, и их жизнь мало чем напоминает жизнь свободных граждан свободной страны.

Обычно аборигены третьей категории живут в жалких лачугах из железа и картона, без всяких удобств, в ужасающей грязи и бедности. Во многих кинотеатрах небольших городков им разрешается занимать только первые четыре ряда. Их берут на самую неблагодарную работу, а женщины-аборигенки нередко вынуждены становиться проститутками.

«Но скажите же, бога ради, что можно сделать для этих людей?!» Сколько раз приходилось мне слышать этот вопрос, в котором звучали одновременно раздражение и безнадежность!

Впрочем, во время частных бесед с австралийцами мне неоднократно приходилось выслушивать и обвинения в адрес аборигенов (чего, кстати, публично сейчас почти не услышишь).

«Они грязны и невежественны». Верно, многие аборигены именно таковы. Не очень-то просто следить за внешностью, когда живешь на жалкие гроши. Опрятность и чистота — признаки наличия собственного достоинства. Человек, насильственно лишенный чувства собственного достоинства, не слишком склонен следить за чистотой.

«Даже если им предоставляется возможность посещать школу, они все равно учатся плохо». Ну, во-первых, некоторые учатся хорошо. А во-вторых, немалое количество белых учеников тоже учатся далеко не блестяще! Ребенок-абориген, если можно так выразиться, вступает в жизнь с огромным опозданием, он дает белому ребенку фору, отыграть которую невозможно. К тому же и его родители — люди неграмотные, и их совершенно не трогают академические успехи детей, нередко они даже мешают им, протестуя против бессмысленной, на их взгляд, траты времени на учебу. Опять все тот же древний испытанный трюк: заставить людей жить в грязи и порицать их за то, что они грязнули; лишить их возможности посещать школу и обвинять их в том, что они невежественны. Во время моего пребывания в Австралии там насчитывался один — повторяю по буквам: о-д-и-н — абориген с университетским образованием. Кое-кто, правда, утверждал, что есть якобы еще и второй, но вспомнить его имя никому не оказалось по силам...

«Они работают недостаточно усердно. Они вообще не любят работать». Как будто рабочие во всех странах Европы являют собой пример трудового рвения! Как будто те, что действительно работают, обожают это занятие ради него самого! Вряд ли можно ожидать горения на работе от человека, который твердо знает, что на работу его примут последним, а уволят первым. Доверие рождает доверие, безразличие — безразличие. Те аборигены, которым посчастливилось иметь приличную работу, трудятся великолепно.

«Они слишком много пьют и быстро теряют голову» — вот еще что вам грозит услышать. Белые австралийцы пьют не меньше, и аналогичная слабость должна, казалось бы, вызывать у них симпатию. Но для белых австралийцев выпивка — одна из многих радостей жизни, тогда как для аборигена она чаще всего — единственная возможность уйти от мрачной, безрадостной действительности. Скорее всего они и впрямь не умеют пить и под действием спиртного быстро становятся излишне возбужденными. Не подлежит, вероятно, сомнению и то, что вино как бы раскрепощает аборигена, дает выход таящимся в его душе печалям, горьким обидам, толкает его на буйные, не поддающиеся контролю поступки. Произойди в жизни аборигенов изменения к лучшему, и, пожалуй, исчезли бы со временем причины этих периодических приступов неистовства, и тогда, по-видимому, аборигены научились бы пить, как полагается приличным людям. Правда, два австралийских мировых судьи — мистер Эрни Ланге и мистер Лори Уотсон уже предложили свое надежное средство для борьбы с пьянством: оба джентльмена ратуют за предоставление белым австралийцам права пороть аборигенов! Вот что заявил мистер Ланге (согласно газете «Сан-Геральд»):

— Аборигены начали вырождаться как нация чуть больше года назад, с того самого момента, как им было разрешено пить спиртное... В таком состоянии абориген может украсть лимонад, конфеты, словом, все, что угодно... Нам думается, что нужно ввести порку. Кнут — единственное, что их образумит!

Когда я познакомился со всеми этими разнообразными точками зрения на проблему аборигенов, мне стало понятнее и то недовольство, которое испытывают аборигены и их лидеры. Не случайно они внимательно следят за негритянским движением в США. Вы помните, что в оправдание политики «Белой Австралии» приводился такой могучий довод: иммиграция цветных нежелательна, потому что Австралия не собирается импортировать расовые беспорядки. И пусть аборигенов очень мало и у них отсутствует единая крепкая организация, стоит лишь прислушаться к гневным речам их вождей, к словам, полным сарказма и ненависти, как вы начинаете осознавать, что Австралия бурным темпом идет по пути создания собственной, «доморощенной» расовой проблемы.

Девчонки играют в мильпачунами

Еще четырнадцать лет назад Фил и Ноэль Уоллесы спокойно жили в Мельбурне. Фил работала учительницей, Ноэль каждое утро ходил в свою контору. Летом 1956 года они решили провести свой отпуск, путешествуя по Центральной Австралии. Здесь впервые они встретили настоящих аборигенов — охотников пустыни (до этого им приходилось видеть коренных австралийцев только на страницах журналов). Жизнь аборигенов, их легенды, мифы, обычаи произвели на супругов Уоллесов такое впечатление, что Фил оставила школу, а Ноэль контору.

Отныне их жизнь была поделена между экспедициями к аборигенам, живущим у подножия гор Масгрейв, и обработкой дневников, магнитофонных записей, фотографий.

Целый альбом с фотографиями Ноэля и рассказами Фил они посвятили детям аборигенов. Вот один из этих рассказов.

...В самом сердце Австралии среди «красных песков», у подножия сиреневых гор Масгрейв, живет племя питджанджара. С утра взрослые уходят в пустыню в поисках пищи, дети собирают хворост и сухую траву для костров.

Когда сделано все, что наказали родители, а взрослые еще не вернулись, приходит время для мильпачунами — любимой игры девчонок питджанджара.

Они уходят в пустыню подальше от стоянки и садятся, поджав ноги, широким кругом. Одна из них начинает рассказывать сказку. Хворостиной, сжатой в правой руке, она ритмически бьет по земле, а левой рукой рисует на песке все, о чем говорится в сказке: людей, кенгуру, ящериц или просто солнце. Девочка говорит очень тихо, и все слушают ее, не перебивая, не задавая вопросов. Если кто-то из подруг знает сказку, она тоже берет в руки палочку; и так одновременно одну и ту же сказку могут рассказывать несколько человек; и вокруг каждого собираются свои слушатели — кому что нравится. Иногда сказку начинает одна девочка, а продолжает другая.

Бумеранг, или Австралия вновь открытая

— Когда я буду большой, — рассказывает одна из девочек, — я стану белой. У меня будет всего много. У меня будет красивое платье. И много сахара. И коробка, которая делает картинки...

— Тогда ты приедешь к нам, — подхватывает другая, ударяя прутиком по песку, — и дашь нам все это...

— Если она будет белой, — возражает третья, — она нам ничего не даст. Она будет жадная...

— А ты никогда не станешь белой, — смеется четвертая, — ты так и останешься черной и будешь целый день искать, чем накормить детей.

У рассказчицы появляются на глазах слезы.

— Нет, буду, нет, буду! — кричит она.

Назревает ссора.

— Не ссорьтесь, — говорит тогда девочка постарше, — послушайте лучше, как Мутата охотился за кенгуру Литчапарати...

...Иногда можно увидеть девочку, сидящую в полном одиночестве. В правой руке палочка, левая — чертит по песку. Она что-то говорит, и, если прислушаться, можно разобрать слова сказки.

Она готовится к мильпачунами, готовится загодя, потому что очень трудно одновременно отбивать такт, рисовать и рассказывать сказку, такую интересную, что замирают палочки в руках друзей.

В мильпачунами играют только девчонки. Игре их научили матери, а они когда-нибудь научат своих дочерей.

Ну, а что ж мальчишки? Без игр и они не остаются, да еще каких — веселых игр в охотников, следопытов и просто разных зверей. А иногда и их игры бывают грустными...

Джордж Микеш

Перевел с английского З. Каневский

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения