Жестокая память: как граждане Германии отказывались от своей истории

Российский ученый Александр Борозняк рассказывает о сложном пути преодоления прошлого, который проходят вот уже четыре поколения немцев.

Память или забвение?

Год 1945, 30 апреля, пять часов пополудни, концлагерь Дахау. Распахнуты лагерные ворота, замолчали пулеметы на вышках, не дымится больше труба крематория, отключен ток высокого напряжения. «Мы свободны!» — кричат на разных европейских языках живые скелеты в полосатых робах…

На следующий день, еще до того, как были убраны бесчисленные тела узников, погибших от голода и от эсэсовских пуль, командующий 42-й американской дивизией приказал всем жителям близлежащего баварского городка (по имени которого и было названо место мучений и смерти) построиться в колонны и двигаться по направлению к лагерю, уже бывшему лагерю.

Немцы, преодолев несколько рядов колючей проволоки, прошли мимо лагерных бараков, мимо пыточных камер, мимо крематория. Но они не хотели видеть этот ад, они отворачивались и закрывали глаза руками, они уверяли американских офицеров: «Мы ничего не знали о лагере смерти, ничего о нем не слышали».

Граждане Германии отказывались от своей истории. Победа СССР, стран антигитлеровской коалиции побуждала немцев к коренному повороту в жизни общества, к очищению от скверны нацизма, к осмыслению его корней и последствий, к новому обретению человеческих ценностей, затоптанных гитлеровским режимом. Но подавляющее большинство немцев восприняло окончание войны не как освобождение, но как поражение, как национальную катастрофу.

Марта Гельхорн, известная американская журналистка, действовавшая в составе союзного экспедиционного корпуса, передавала впечатления о первых беседах с немцами Рейнской области: «Нацистов здесь нет. Нацисты были в городе в 20 километрах отсюда, там их полно. Это движение надоело нам донельзя. Ах, как мы страдали! Бомбежки. Неделями мы жили в подвале».

«Такие песни, — вспоминала Гельхорн, — можно было услышать повсюду. Все говорили одно и то же. Возникал вопрос: каким же образом власть, которую никто не поддерживал, вела эту войну пять с половиной лет?»

Что ожидало Германию? Существовал ли выход из тупика, о котором, мучаясь и надеясь, писал в 1945 г. Томас Манн: «Германия, с лихорадочно пылающими щеками, пьяная от сокрушительных своих побед, уже готовилась завладеть миром в силу того единственного договора, которому хотела остаться верной, ибо подписала его собственной кровью. Сегодня, теснимая демонами, один глаз прикрывши рукою, другим уставясь в бездну отчаяния, она свергается все ниже и ниже. Скоро ли она коснется дна пропасти? Скоро ли из мрака последней безнадежности забрезжит луч надежды и — вопреки вере! — свершится чудо?»

И о том же вопрошал — себя и своих соотечественников — гейдельбергский социолог Альфред Вебер, младший брат прославленного немецкого ученого: «Обретет ли — в нужде и в горе, в оккупированной чужеземцами стране — немецкий народ духовное величие, необходимое для того, чтобы рассчитаться с самим собой? Выдержит ли он это тяжкое испытание, одно из самых тяжких, какие выпадали на долю великих народов? Одолеет ли свою собственную тень?» Путь в будущее лежал через понимание трагедии недавнего прошлого, через преодоление прошлого.

«Это не должно повториться!» — такое общее название можно было бы дать книгам первых послевоенных лет о нацистских концлагерях, публикациям, авторами которых были спасенные от неминуемой смерти узники. Особое место в этой скорбной библиотеке занимает книга Ойгена Когона «Государство СС».

Это — не только трагический рассказ о страданиях и гибели заключенных, но прежде всего научный анализ системы гнета, рабского труда и умерщвления миллионов людей. Когон (1903–1987), участник католического Сопротивления, был арестован нацистами в марте 1938 г. и с сентября 1939 г. до апреля 1945 г. был узником Бухенвальда.

В 1946 г. он основал один из лучших демократических журналов послевоенной Германии — Frankfurter Hefte, был профессором Дармштадтской высшей технической школы. В основу книги Когона легли не только его личные впечатления. В течение нескольких летних и осенних месяцев 1945 г. он изучал архивные материалы Бухенвальда и других концлагерей, предоставленные ему сотрудниками военной администрации США. Рукопись была завершена в декабре 1945 г.

Автор — «как человек, как христианин, как политик» — формулировал свою цель следующим образом: предельно объективно («только голая правда, ничего, кроме правды») рассказать о зле, которое «может принимать такие формы, что перо отказывается писать об этом». Он стремился предостеречь Германию, предостеречь мир от повторения подобных ужасов, познать зло, «чтобы оно оказалось излечимым».

Когон, хорошо понимавший, что большинство немцев не хочет ничего слушать и слышать о лагерях смерти, стремился все же побудить соотечественников осознать свою вину, задать себе мучительные вопросы: «Как мы дошли до точки падения? Как это стало возможным? Что мы можем сделать, чтобы сохранить свое существование?»

Для него Бухенвальд и другие концлагеря были моделью того противоестественного «нового порядка», который нацисты планировали создать в Германии и Европе. Он был убежден в том, что можно, «веря в силу правды, устранить незнание». Он обращался к знанию и к совести: немцы обязаны узнать «свои благородные и свои отталкивающие черты. Не следует страшиться судей, потому что мы сами осудим себя».

Современный исследователь так формулирует цель, которой добивался Когон: «фундаментальный разрыв преемственности с прошлым». Но его книга представлялась «показателем политического и социального одиночества» и была надолго забыта в ФРГ. О ней вспомнили только в 1970-x…

* * *

Международный процесс по делу главных немецких военных преступников (ноябрь 1945 — октябрь 1946 г.) стал одним из главных событий ХХ в. Впервые в истории перед судом предстали злоумышленники, завладевшие государством, сделавшие государство орудием своих преступлений и развязавшие кровопролитную войну. Надежды демократов и антифашистов были неразрывно связаны с деятельностью Международного трибунала.

Репортажи 1945–1946 гг. из Дворца правосудия в Нюрнберге потрясли мировую общественность. «Наша собственная история, — вспоминал впоследствии философ Юрген Хабермас (в 1946 г. ему исполнилось 17 лет), — внезапно озарилась таким светом, в котором изменились все ее существенные аспекты. Я вдруг увидел, что мы жили в рамках преступной политической системы».

Вопрос о вовлеченности германского народа в злодеяния режима, о его вине и ответственности мучил вернувшегося из эмиграции немецкого романиста Альфреда Дёблина.

В выпущенной в 1946 г. (под псевдонимом) брошюре он писал: «Мы достигли главного этапа германской истории. После того, о чем мы узнали, как ответить на вопрос: виноват ли народ? Можно ли простить слабости, леность, приспособленчество? Виновны мы или нет? Должны ли мы сделать выводы из прошлого? Извлечем ли мы для себя выводы, которые следуют из преподанных нам ужасных, необходимых и целительных уроков, превращающих нас в настоящих немцев, в настоящих европейцев?»

Известный немецкий историк Вальтер Марков, активный участник Сопротивления, отсидевший 10-летний срок в нацистской тюрьме, писал в июне 1946 г.: «В Нюрнберге судят не только нарушителей правовых норм, но и организации, представлявшие большинство политически активной части населения. На скамье подсудимых не национал-социалисты, но — национал-социализм. Мы должны понять, что сделан шаг вперед: от осуждения отдельных злодеев — к осуждению причины зла… Но военные преступления могут быть осуждены только представителями их собственного народа — энергично и безжалостно».

Однако для массы обывателей — их стали именовать «попутчиками» режима (Mitläufer) — процесс принес не только страх, но и облегчение. Большинство немцев восприняло окончание войны как поражение, как личную и социальную катастрофу.

Для них наказание главных военных преступников было равнозначно тому, что проблемы прошлого уже разрешены. «Нюрнбергские виселицы, — заметил позднее публицист Карл-Хайнц Янссен, — сняли вину с попутчиков».

Политический обозреватель Эрик Регер так характеризовал доминировавшие в обществе настроения: «С каждым документом обвинения, когда вся шеренга нацистов от Геринга до Кейтеля все чернеет и чернеет, среднестатистический немец становится подобен ясной романтической луне над Гейдельбергским замком… „Вот во что они нас превратили! Если бы мы только знали!“ — заливается хор партайгеноссен, которые еще недавно с удовольствием глядели на то, как унижаются и уничтожаются народы всего мира».

Современный читатель получил уникальную возможность понять, насколько широк и парадоксален был спектр суждений германских современников о целях, характере и ходе процесса.

В 2006 г. в ФРГ была издана большая подборка личных писем, направленных немецкими гражданами главному обвинителю от США Роберту Джексону. Журналист Генри Бернхард обнаружил эти документы в фонде Джексона в Библиотеке конгресса в Вашингтоне и опубликовал их со своими комментариями.

Корреспонденты Джексона представляли практически все поколения, социальные слои и политические течения послевоенной Германии: от крупных чиновников до рабочих, от бывших активистов нацистской партии до освобожденных из концлагерей противников режима.

Бывший узник Бухенвальда призывал Джексона и трибунал «покончить с коричневой чумой». Антифашист, чудом выживший в Освенциме, выражал готовность выступить на процессе в качестве свидетеля убийства 125 тысяч евреев в Риге.

Резолюция собрания социал-демократов и коммунистов деревни Ихтерхаузен (Тюрингия) требовала от суда «обращаться с военными преступниками как с массовыми убийцами и вынести им смертные приговоры».

Священник из города Швебиш-Гмюнд (Баден-Вюртемберг) призывал Джексона: «Никакой пощады убийцам, они не могут находиться среди людей, которым они принесли столько горя, нужды, крови и слез».

Служащий из Нюрнберга надеялся, что процесс «впервые за тысячу лет может стать началом новой высокой морали». Мать погибшего на войне солдата упрекала обвинителя: «Мне представляется, что вы чересчур мягко обращаетесь с этими бандитами».

Порой ненависть к нацистским преступникам принимала у авторов писем своеобразные формы. Стремление «завершить этот затянутый процесс» сопровождалось сентенциями такого рода: «Нечего возиться с этими разбойниками, с воплощением позора человечества»; «Не нужно никаких юристов или параграфов. Нацистов надо судить по их собственным законам».

Или: «Прошу отказать преступникам в юридической защите»; «Для этой банды воров и убийц было бы чересчур большой честью пользоваться услугами адвокатов». И даже: «У меня только одно желание: стать палачом, но только не при гильотине или виселице. Нет, только с топором в руках!»

Но рядовые немцы и слышать не хотели о национальной вине и национальной ответственности. Только в одном из сотни опубликованных писем Джексону содержалось согласие с тезисом об ответственности немецкого народа за совершенные преступления.

«О совиновности немецкого народа не может быть и речи», — уверял Джексона некий чиновник, причислявший себя к «находившимся под давлением номинальным членам партии». Он утверждал (запасшись соответствующими документами), что постоянно помогал пленным. Так это или не так — кто знает? Но характерна концовка письма: «Мы обещаем быть послушными и верноподданными».

Другой корреспондент: «С нацистами у меня нет ничего общего. Я был только кассиром и собирал ежемесячные партийные взносы». Или: «Я вступил в партию исключительно из идеалистических побуждений».

Знали ли рядовые немцы о преступлениях нацистов? Типичны утверждения такого рода: «Мы ничего не ведали, и большинство немцев не понимает, как все это могло случиться и насколько ужасными могли быть эти „фюреры“»; «Мы не знали о насилии по отношению к евреям и о том, что творилось в лагерях».

Многие корреспонденты убеждали Джексона в том, что пора прекратить «оскорблять немцев и клеветать на них», требуя «христианского сочувствия к невинным жертвам бомбардировок».

Нередко тональность писем «вечно вчерашних» становилась явно агрессивной: «В страданиях и бедах нашего народа виновны прежде всего союзники»; «США, объединившись с Англией, совершили самые ужасные преступления в мировой истории».

Главными злодеями провозглашались русские и «демократически-капиталистическая еврейская банда, которая несет ответственность за несчастья всего мира». Нацистская идеология отнюдь не прекратила своего существования.

Стремление обелить пособников режима нередко перерастало в прямую апологию режима: «Решение еврейской проблемы являлось внутренним делом Германии»; «При Гитлере истреблялись только неисправимые элементы»; «Мероприятия нацистов все же были успешными».

И даже: «На скамье подсудимых — самые способные люди, которые в 1933–1943 гг. добились невозможного». Но только в одном из обращений к Джексону выдвигалось требование оправдать конкретного подсудимого, именно Гесса. Аргументация: он был «неплохим человеком», «его руки чисты».

В нескольких письмах содержался неожиданный и бесцеремонный вывод: именно тем, кого судит трибунал, следует поручить разработать и осуществить план восстановления Европы.

Столь же наглым было требование: «Возвратите нам империю в ее прежнем виде! Отдайте нам отобранные у нас колонии или предоставьте взамен равноценные территории! Позвольте нам вернуть себе место под солнцем!»

Подобные установки стали возможными только в обстановке начавшейся холодной войны. Чем дальше от весны 1946 г., от мартовской речи Уинстона Черчилля в Фултоне, тем чаще в письмах возникали прямые требования прекратить «односторонний» или «инсценированный» процесс над «так называемыми военными преступниками».

Настал час шантажа со стороны приверженцев рейха. В обращениях к американскому обвинителю все чаще и чаще возникали прямые угрозы: «Германия еще проснется»; «Мы не дремлем! Мы наблюдаем за всем, что происходит»; «Национал-социализм невозможно ни искоренить, ни уничтожить».

И вот уже легли на бумагу (сентябрь 1946 г., до вынесения приговора осталось две недели!) слова о возможности союза Соединенных Штатов с бывшим противником: «Закройте свои уши от пения сирен, взывающих к мести!»; «У Америки еще есть время для того, чтобы привлечь немцев на свою сторону. Те, кого американцы и англичане обвиняют в Нюрнберге, смогут еще пригодиться: ведь войны между Востоком и Западом рано или поздно все равно не удастся избежать».

Наверное, самой массированной и самой циничной была атака на принципы Нюрнберга, предпринятая для реабилитации военной верхушки рейха. У истоков этой кампании находился меморандум группы немецких генералов, направленный Международному военному трибуналу 19 ноября 1945 г., т. е. за день до начала процесса. Документ был обнаружен в государственном архиве Нюрнберга Манфредом Мессершмидтом.

Авторы меморандума — нацистские военачальники, активно участвовавшие в планировании и осуществлении захватнической войны против Советского Союза: бывший главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич, бывший командующий 11-й армией, затем группой армий «Дон» генерал-фельдмаршал фон Манштейн, бывший начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер, бывший заместитель начальника штаба оперативного отдела верховного командования вермахта генерал Варлимонт.

В указанном документе, отмечает Мессершмидт, была заложена схема «безоговорочной фальсификации» истории войны. Стремясь снять с себя ответственность за план «Барбаросса», высшие военачальники вермахта утверждали, что они якобы были «обескуражены» приказом Гитлера начать войну против СССР и будто бы «ни в коем случае не одобряли» этого решения.

Сравнивая утверждения генералов с составленными и подписанными ими в начале 1941 г. оперативными документами по плану «Барбаросса», Мессершмидт доказал абсолютную несостоятельность положений меморандума. Автор аргументировано отвергает версию о том, что генералы верили в нападение СССР на рейх, чтобы «упредить германское наступление».

Телфорд Тейлор, один из американских обвинителей на Нюрнбергском процессе, тогда же пришел к обоснованному выводу: в документе, подписанном нацистскими генералами, содержатся «зародыши будущих мифов и легенд», которые будут направлены на реабилитацию вермахта.

И все же, подчеркивает Норберт Фрай, Нюрнбергский процесс «дал, по меньшей мере, сигнал, глобальный сигнал к тому, что мировое сообщество в будущем больше не станет обращаться с бесправием такого масштаба в традициях Вестфальского мира, а именно „прощено и забыто“, что начинаются поиски нового начала».

_{Отрывок из книги Александра Борозняка «Жестокая память: Как Германия преодолевает нацистское прошлое». М.: Издательство Альпина Паблишер, 2023.}