Разорвавшие шаблон: 8 революционных научных открытий, которые поначалу сочли чушью

В наши дни изображение большого и малого кругов кровообращения знакомо всем по школьным учебникам. Но в XVII веке, когда английский врач Уильям Гарвей доказывал, что кровь движется в организме по замкнутому контуру, его коллеги были совсем не готовы к такому повороту.

Они все еще опирались на постулаты полуторатысячелетней давности из трудов древнеримского врача Галена: кровь образуется в печени, поступает в сердце, оттуда по венам в органы и затем уничтожается.

Опубликовав в 1628 году трактат «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных», Гарвей, по словам одного из современников, растерял многих пациентов, «и все доктора были против него».

В первой половине XIX века профессор Казанского университета Николай Лобачевский создал неевклидову геометрию, которая переворачивала устоявшиеся представления о пространстве. «На плоскости через точку, лежащую вне прямой, проходит не менее двух не пересекающих ее других прямых», — доказывал математик.

Геометрию Лобачевского в лучшем случае не понимали, а в худшем — язвительно критиковали, как, например, лидер мнений российского математического сообщества Михаил Остроградский.

Венцом травли стал анонимный пасквиль в журнале «Сыны Отечества» за 1834 год: «Даже трудно было бы понять и то, каким образом г. Лобачевский из самой легкой и самой ясной в математике науки, какова геометрия, мог сделать такое тяжелое, такое темное и непроницаемое учение, если бы сам он отчасти не надоумил нас, сказав, что его геометрия отлична от употребительной, которой все мы учились, и которой, вероятно, уж разучиться не можем, и есть только воображаемая».

Лишь в 1870–80-е годы, уже после смерти Лобачевского, его труды были признаны научным сообществом.

В середине XIX века в Венской центральной больнице родильная горячка уносила жизни до 30% женщин. Ища причины смертности рожениц, врач-акушер клиники Игнац Земмельвейс пришел к выводу, что все дело в грязи, которую сотрудники и студенты приносили в палаты из морга. Он предложил тщательно обрабатывать руки и инструменты раствором хлорной извести перед тем, как принимать роды. Когда врач внедрил этот метод, смертность пациенток в отделении резко упала; в 1848 году она составляла около 1,2%.

На тот момент Луи Пастер еще не открыл микроорганизмы — возбудители болезней, что могло бы подтвердить догадки Земмельвейса. Консервативное больничное начальство и многие коллеги отвергли новый метод профилактики родильной горячки; столичная клиника не продлила с ним контракт. В 1850-е он работал в больнице Пешта и снизил смертность до 0,8%, но признания врачебным сообществом так и не добился.

Неудивительно, что на Дарвина ополчились и церковь, и ученые, и широкая общественность. «Зачем нужны какие-то новые теории, почему бы не оставить законы Божьи в покое?» — писала пресса.

Преподобный Адам Седжвик, один из основоположников современной геологии, поучал Дарвина: «У природы есть не только физическое, но и метафизическое начало. И всякий отринувший эту двойственность безнадежно погряз в грехе…».

Постепенно дарвинизм возобладал, по крайней мере в научных кругах, однако противостояние с креационистами продолжалось и в ХХ веке.

Достаточно вспомнить «Обезьяний процесс» 1925–1926 годов, когда американского школьного учителя Джона Скоупса обвинили в нарушении «акта Батлера», запрещавшего преподавание эволюционной теории в учебных заведениях Теннесси.

Сейчас в науке господствует синтетическая теория эволюции, основу которой составляют, в переработанном виде, открытия Дарвина.

Иногда неизвестно, что хуже: нападки критиков или всеобщее безразличие. Мендель был монахом-августинцем, но монастырская жизнь не мешала ему изучать естественную историю в Венском университете и интересоваться биологией.

Почти десять лет он проводил опыты на горохе и в итоге сформулировал закономерности наследования признаков. Они в корне отличались от господствовавшей в то время теории слитной наследственности, в соответствии с которой все признаки родителей целиком передаются потомку и в нем смешиваются, утрачивая индивидуальность.

Мендель обнародовал свое открытие в 1865 году, выступив в местном обществе естествоиспытателей с докладом «Опыты над растительными гибридами», в следующем — опубликовал об этом статью, сделал с нее 40 копий и разослал именитым ботаникам. Научный мир ответил почти полным молчанием; работу либо не поняли, либо не приняли всерьез.

«Я вполне отдаю себе отчет в бессилии одного человека перед лицом мнения, разделяемого большинством», — писал в 1904 году австрийский физик Людвиг Больцман, один из основоположников молекулярно-кинетической теории и классической термодинамики. В его время существование атомов и молекул, мельчайших частиц, из которых состоит материя, было лишь гипотезой, нуждавшейся в экспериментальном подтверждении.

Противники атомизма, в том числе крупнейшие ученые тех лет Эрнст Мах и нобелевский лауреат Вильгельм Оствальд, беспрестанно критиковали Больцмана. Уровень напряжения научной полемики был таков, что у этого жизнерадостного человека, любителя музыки и поэзии, развилась тяжелая депрессия.

В 1906 году он повесился в гостиничном номере курортного города Дуино. Два года спустя французский физик Жан-Батист Перрен, используя формулу Больцмана, смог доказать существование атомов экспериментально.

Сегодня теория о существовании на Земле древнего суперконтинента, постепенно разделившегося на отдельные материки, в доказательствах не нуждается. Но когда датский метеоролог Альфред Вегенер, делая в 1912 году доклад в Немецком геологическом обществе, в первый раз высказал свою гипотезу, что более легкие континенты медленно перемещаются по более плотным слоям земной коры, эта идея вызвала всеобщее возмущение.

Еще бы: докладчик даже не геолог, а посягает на фундаментальные представления о неизменном положении материков. Профессор Макс Земпер едко замечал: «Следует просить автора соблюдать необходимую дистанцию и в дальнейшем не удостаивать геологию своим вниманием, а искать другие области знания…».