Мировой океан — достояние всего человечества, и потому сохранение сложившегося в нем экологического равновесия и защита от загрязнения должны стать заботой всех стран мира. Проведение XIV Тихоокеанского научного конгресса летом 1979 года в нашей стране свидетельствует о международном признании большого вклада советской науки в изучение и освоение Мирового океана.
В пору свежих ветров уходящей весны подступиться к моим островам было не так легко. Весна пришла в этом году поздно, и теперь, прихватив дни у лета, она все еще удерживала экспедиции на берегу. Мне же оставалось уповать на случай, а ключ от случая мог быть только у хозяина заповедных островов Юрия Дмитриевича Чугунова.
В Институте биологии моря мне сказали, что Юрий Дмитриевич уехал на остров Попова, благо был этот остров на виду у Владивостока, вернее, выглядывал из-за другого, более крупного острова — Русского. А с верхних портовых улиц казалось: до Попова рукой подать — пересеки пролив Босфор Восточный, и ты там. Так что я, не задумываясь, сел на рейсовый катер и через час был на месте. Но на Попове дальше причала шагнуть не удалось, от первого же встречного узнал: Чугунов предыдущим катером вернулся в город...
В последний раз в институте мне посоветовали: чтобы не упустить Юрия Дмитриевича, настичь его дома рано утром.
...Он открыл дверь и сразу же заполнил собой дверной проем, будто не собирался впускать неожиданно раннего гостя. Может, потому у меня вырвалось:
— Я ищу вас!
— Кажется, нашли, — голос прозвучал мягко и шутливо. — Прошу...
И тут я заметил, что одна нога у него забинтована. Чугунов пригласил меня в квартиру и ввел в кабинет, заваленный книгами, папками — и на полках, и на полу, подоконнике, письменном столе, за который он пробирался, втягивая больную ногу и наступая на босую пятку.
— Вы уж извините за беспорядок, — говорил он, ощупывая глазами предметы на столе.
Я поторопился сказать о цели своего приезда, но он не дал мне договорить.
— Считайте, что вам повезло...— Чугунов поднял на меня светлые глаза и хорошо, протяжно улыбнулся. — Сегодня вечером на острова уходит наше патрульное судно «Берилл», вот его-то не следует упускать.
Юрий Дмитриевич достал из-под папки пачку бланков:
— Для начала надо выписать вам удостоверение...
Но, о чем-то подумав, он отложил бланки в сторону, освободил стол от мелочей и расстелил, как скатерть, большую морскую карту залива Петра Великого со всеми отметками глубин, береговыми обозначениями, магнитными склонениями, рекомендованными курсами и разными поправками... Он оглядел всю карту, хотя заповедные острова были обозначены в западной части залива и тянулись к югу.
— Вы знаете, что наш заповедник организован всего год назад? Советую запомнить это... А теперь посмотрите сюда. — Юрий Дмитриевич всем корпусом лег на карту. — Вот восточный участок заповедника, острова архипелага Римского-Корсакова: Большой Пелис, Матвеева, Де-Ливрона, Гильдебрандта, Дурново... И в стороне от них — остров Стенина. Этот участок — один из наших резерватов, где строго воспрещается изъятие любых организмов, а между берегом и архипелагом, на участке от мыса Льва, видите, и до мыса Теляковского, проход разрешен только маленьким судам, идущим из Владивостока в залив Посьет... Теперь западный участок — он в заливе Посьет на южном побережье полуострова Краббе. И, наконец, южный — тоже в заливе Посьет: острова Фуругельма, Веры и Фальшивый. Фальшивый... Не правда ли, любопытное название? У нас есть молодой человек, Виктор Шереметьев, наш сотрудник, он собирается заняться топонимикой этих островов... Итак, вернемся к карте. Получается девять островов площадью в тысячу с лишним гектаров, а вся акватория заповедника — шестьдесят три тысячи. Если говорить о цели и задачах Дальневосточного государственного морского заповедника Института биологии моря ДВНЦ Академии наук СССР, то главное — это охрана природных сообществ, природных комплексов: морских, островных, прибрежных...
При этих словах он встал и, видимо, хотел пройтись по кабинету, но, неловко ступив на больную ногу, снова сел. Я представил себе Юрия Дмитриевича не заведующим заповедником, а кандидатом биологических наук, доцентом Московского университета, зоологом, экологом... Не помню, кто говорил мне, что Чугунов десять лет кряду преподавал в Москве.
— ...Залив Петра Великого, — он принялся выписывать разрешение, — богат беспозвоночными. Такими ценными, как трепанги, моллюски — приморский гребешок, мидии... Есть разные заповедники... Одни говорят: мы лосей охраняем, другие — медведей, тигра... Мы же охраняем беспозвоночных, мелких животных. И в этом своеобразие нашего заповедника, первого в Советском Союзе — морского.
— Можно ли сказать, подводного? — неуверенно спросил я.
— Совершенно справедливо...
— Но от кого охраняете?..
Тут он отложил ручку и растерянно посмотрел на меня.
— Как это, от кого? — На лице его даже появилось выражение, обиды. — Ну, понимаете... Раньше сторожил природу небритый мужик с ружьем, вылезал из кустов и говорил: «Руки вверх!» Да и браконьер был другой: появлялся ночью с мешком, ножом, берданкой... Сейчас все изменилось: на эту акваторию может прийти трехэтажный плавучий рыбозавод с тремя сейнерами и просто заниматься промыслом...
— Вроде бы спутал...
— Путают таким образом эти границы и отдыхающие — их очень много. Как наступит сезон, тысячами тянутся на всевозможных маленьких судах... Значит, приходится охранять и от них, и от тех организаций, которые пытаются строить свои базы, предъявляют документы. Но в данном случае нас выручает тот факт, что заповедник создан по решению Совета Министров СССР. Поэтому мы говорим: выполняем постановление Совета Министров. Ни больше, ни меньше... Наша охрана делится на такие группы: команда подводной охраны — это аквалангисты, две надводные группы — те, что ходят на патрульном судне; затем электронно-акустическая... Собираемся ставить акустические ловушки, которые не только будут контролировать заход того или иного судна-нарушителя, но и собирать информацию о физике и химии моря... Если не кривить душой, то мы имеем такую возможность лишь благодаря тому, что наш заповедник — любимый ребенок Дальневосточного научного центра и мы охотно используем все научные силы, заключаем договоры, в частности, с Институтом океанологии...
Юрий Дмитриевич снова придвинул к себе бланки удостоверений, взял ручку и, странно посмотрев на меня, сказал:
— Вообще-то, сначала надо было бы пропустить вас через наш музей. Он на острове Попова.
Тут я его не понял, но промолчал.
— Наш музей совершенно не такой привычный, — говорил он с иронической улыбкой, — не такой старый, ветхий, исторический. Он агитационный... — Тут Юрий Дмитриевич от души и откровенно рассмеялся. — Поймали браконьера, тут же приводим в музей и обрабатываем. Или приехал кто, мы сразу его отправляем на Попова. И нам приятно. Почему? Просто музей современный, неожиданный. Столичные дизайнеры им занимались. Текст писали двадцать ученых Института биологии моря. Мы себе цену знаем, понимаем, что размахнулись на очень большое, поднимаем громадный пласт... Мы считаем, что, начиная с нашего музея, суть отношения к морю меняется: «Все это очень вкусно, — как бы говорим мы, — но Мировой океан с каждым днем истощается».
Юрий Дмитриевич наконец начал заполнять бланк, а я, чтобы не отвлекать его, стал рассматривать книги на полках: «Азиатская Россия» с атласом, «Будущее океана» Клода Руффо, «Гольды» Лопатина, Яньковский, Цыбиков, Рулье «Избранные биологические произведения»... Я взял в руки самое доступное для меня — томик Бернгарда Гржимека «Серенгети не должен умереть».
— Что вы там нашли для себя? — Юрий Дмитриевич подошел к книжной полке. — А, Гржимек. Это величина... Занялся национальными парками Африки, будучи талантливым человеком, снял фильм о Серенгети, получил «Гран-при», а деньги опять вложил в экспедицию. Зоолог, директор зоопарка, он по-своему заменил Брема. Но если некоторые считали Брема охотником, то о Гржимеке этого не скажешь. Например, он пишет письмо к знаменитой киноактрисе — имени ее не помню, — чтобы не носила она леопардовое манто. Мотивировал это тем, что многие женщины захотят иметь такое же. И она перестала носить. Не правда ли, рыцарское отношение?.. А на море, конечно же, Ив Кусто. Ему поклоняется вся молодежь... Если говорить о нас, то мы, создавая заповедники, и на море и на суше в охране природы пошли по своему пути...
Юрий Дмитриевич положил книгу на место, подошел к письменному столу и протянул мне разрешение на посещение заповедника.
— «Берилл» стоит на Мальцевской, у сорок четвертого причала. Думаю, завтра увидимся на острове Попова. Вам его не миновать.
— А как же нога? — спросил я.
— Заживет в движении...
С Чугуновым мы увиделись еще раз в тот же день. Вечером, перед самым отходом «Берилла», — я только-только стал знакомиться с ребятами из охранной команды, Юрий Дмитриевич ввалился в каюту. Пришел не один. Поначалу за его огромным телом, в тесноте мы не сразу увидели небольшого росточка светленькую девушку. В энцефалитке и кирзовых сапогах, с коротко остриженной кудрявой головой — ее можно было принять и за парнишку.
— Знакомьтесь, это Катя, студентка Московского университета, приехала к нам на практику. — Чугунов сел на нижнюю койку, вытянул ногу и предложил сесть напротив начальнику охраны. — Виктор Иванович, на Попова возьмете палатку и спальный мешок для Кати, забросите ее к группе Назарова на Большой Пелис. — Он оглядел присутствующих. — Если есть необходимость, могу сходить с вами.
Виктор Иванович молчал.
— А вы, — сказал он мне, — можете пользоваться моей стеганкой». — Он встал и попросил начальника охраны проводить его.
Разобравшись, кто есть кто, я понял: в охранную группу входят только два человека — Игорь Сажин и Виктор Иванович Татаринов. Сажин своим видом вполне оправдывал образ бродяги: тяжелые солдатские ботинки, видавшая виды штормовка из жесткой парусины и вязаная шапочка на все случаи жизни. С ним было легко, потому-то, как только я ступил на палубу «Берилла», узнал: по образованию Игорь механик, года два назад пустился из Ленинграда в путешествие по Дальнему Востоку, застрял во Владивостоке, ушел на промысел и, вернувшись, решил посвятить себя, как он сам говорил, «охране живности моря». В отличие от Татаринова он, казалось, улыбался даже тогда, когда не улыбался вовсе... Виктор Иванович же был человеком сдержанным. Поняв это, я отложил знакомство до подходящего случая. Напротив, Катя сразу нашла с ним контакт, стала рассказывать ему, что сдала сессию на месяц раньше, чтобы попасть сюда, и потом это ее пятое море. На что Сажин заметил: «Не пятое море, а первый океан». Мне показалось, студентка чувствовала себя рядом с Татариновым спокойнее. Виктор Иванович носил костюм десантника, на боку — полевая сумка. Но самое главное — выразительный шрам на левой щеке сухого смуглого лица, синие глаза и гортанный низкий голос.
Что же касается капитана небольшого рыболовного сейнера Николая Ивановича Парфёнова, то он оказался настолько спокойным человеком, что мы даже не заметили, когда и как отошли от причала. Я подозревал, что долго проплававший на рыболовных судах Николай Иванович никогда, наверное, не видел, чтобы судно оставалось таким чистым и новеньким, как это. Он любовался свежестью красок, и если что-то и вызывало в нем беспокойство, так это — не дай бог на белоснежном корпусе «Берилла» появится царапина...
К острову Попова мы подошли ближе к ночи. А утром с первыми петухами встали — действительно, с берега доносилось пение петуха — и после завтрака пошли на берег. Сразу же от причала тянулась в глубь лесистого острова дорога, а по краям ее виднелись аккуратные маленькие домики, над которыми возвышался большой белый двухэтажный особняк с голубыми перекрестьями рам. Он выделялся, как старинная дворянская усадьба. В особняке и располагалась база заповедника. Когда мы пришли туда, на первом этаже, в просторной комнате сотрудники заканчивали завтрак. От горячего свежезаваренного чая и мы не отказались.
За столом я и познакомился с Виктором Шереметьевым. «Современный человек» — так охарактеризовал его Игорь. Узнав, что мы уходим патрулировать, Виктор взволновался, и от этого его смуглое бородатое лицо стало асимметричным.
— Возможно, я пойду с вами, — сказал он и пригласил на крыльцо покурить.
Пока наши ребята ходили по своим хозяйственным делам, я стал расспрашивать его и узнал, что Виктор окончил Владивостокский университет по русской филологии. Знает языки эвенков и коряков, жил в их среде семь лет, а начинал в «красной яранге» на севере Охотского моря. Очень любит Арсеньева, заведовал в музее Арсеньева отделом дореволюционного прошлого Приморья... Я спросил Виктора, действительно ли он занимается топонимикой островов. Он почему-то смутился:
— Да так, между делом... Читаешь Гончарова и понимаешь, что названия даны офицерами фрегата «Паллада». Например, Фуругельма, Римского-Корсакова... А вот на острове Стенина я нашел наскальный рисунок, но он требует тщательной работы с археологом... Это было несколько дней назад, мы с одним ботаником выезжали на острова, на инвентаризацию ранних растений.
На крыльцо вышла худенькая девушка с задумчивыми глазами.
— Анна Колтомова, — представилась она и попросила пройти с ней в музей. Я сказал, что сейчас мы уходим в море.
— Тем более пора... — сдержанно заметила она.
Анна открыла дверь, и из темноты потянуло холодной пустотой. Но в следующее мгновение помещение вспыхнуло ярким электрическим светом, который заполнил квадратные отсеки из пластика и стекла с огромными кругами иллюминаторов. Многосвечовое освещение здесь как бы становилось частью конструкции, средством объемной имитации морского дна залива Петра Великого, животного мира и растительности Тихого океана с моделями экосистем коралловых рифов, экспозициями марикультуры...
— ...Зона заповедника будет служить эталоном природы моря. В резервате допускаются научные работы только по описанию морских и островных биоценозов, их динамики в результате естественных и антропогенных воздействий. Целевое назначение резервата — сохранение генофонда морских организмов, в том числе промысловых, редких и исчезающих форм; создание естественного питомника для пополнения морских организмов соседних районов...
Колтомова говорила четко и быстро, без единой запинки, не оставляя пауз для вопроса. Она так научно и грамотно излагала, что я не удержался, прорвался к ней.
— Анна, где вы учились?
— Окончила библиотечный факультет Института культуры, — сухо ответила она и продолжила: — Проблему охраны океана, так же как проблему охраны природных ресурсов, ни одно государство самостоятельно решить не в состоянии, потому что океаны подобны сообщающимся сосудам...
Виктор Шереметьев ждал нас у крыльца. Подходя к нему, я сразу понял: он чем-то расстроен.
— Вышел на связь с Чугуновым, — сказал он. — Не разрешает мне выйти в море... Пойдемте, провожу.
Мы шли к причалу молча. У трапа «Берилла» он протянул руку:
— Не помню, чьи слова я повторяю, но на островах расстаются с надеждой на встречу...
Все складывалось как нельзя удачнее. И теперь, когда мы подходили к архипелагу островов Римского-Корсакова, долгие поиски Чугунова в городе казались недоразумением. Со вчерашнего вечера дела завертелись и устроились с такой быстротой, что появление перед нашими глазами целой гряды островов воспринималось от неожиданности как нечто нереальное... И лишь весна подкачала. Вместо ожидаемых в этих широтах ослепительной голубизны залива и буйной субтропической плотной зелени островов из сырой туманной мглы выплывали бурые скалы. В эту серую погоду они напоминали скорее остуженные камни чукотских берегов. В сетке мелкого дождя по правому борту тянулись острова Де-Ливрона, Гильдебрандта, Дурново. А слева, окутанные в свинцовую синь, возникали острые головы цепочки скал на подходе к острову Матвеева. За ним, как спящий двугорбый слон, самый крупный из архипелага — Большой Пелис...
— Пройдет месяц, и эти острова будут похожи на корзины цветов. — Татаринов стал разглядывать в бинокль приближающийся берег. — Ничего... На Пелисе обещаю вам кита, — сказав это, он даже не улыбнулся.
Что он имел в виду, я не спросил, взял со штурманского стола красный томик лоции Японского моря, нашел описание Большого Пелиса: «Остров состоит из двух возвышенных частей, северной и южной, соединенных между собой низким перешейком, покрытым галькой и валунами... Восточный берег острова к югу и к северу от низменного перешейка представляет собой гранитные скалы, отвесно обрывающиеся к морю, местами поросшие вереском. Западный берег острова спускается к морю более полого, образуя овраги, покрытые разнообразной растительностью...»
Все, кто собрался в рубке, разглядывали правый холм над низким перешейком, искали палатку орнитологов. «Берилл» уже бросил якорь в нескольких кабельтовых от берега, а жилья так и не удалось обнаружить.
Мы спустили катер, погрузили вещи Кати и пошли прямо к низкому берегу. Но и тогда, когда подошли, никто не появился. Игорь объяснил это тем, что вокруг острова прибой, и люди не слышали шума мотора. Сразу же за галечным пляжем, покрытым выброшенной морской травой, мы нашли еле заметную тропу — раздвинутый человеческими телами проход в густых колючих зарослях. Он и повел нас к палатке.
Наше появление орнитологи восприняли без удивления. В палатке рыжебородый человек в энцефалитке сидел на лежанке перед открытой тетрадкой и писал. Увидев нас, он лишь выпустил из руки карандаш.
— Юрий Николаевич Назаров, — тихо представился он и посмотрел на женщину, которая лежала напротив, укутанная в плед. — Прошу вас, а это Мариса Григорьевиа Казыханова, мой коллега по университету...
Женщина хотела встать, но Виктор Иванович остановил ее:
— Нет, нет, мы выходим на воздух. Там и поговорим...
Тут же в палатке, ближе к свету, с книгой в руках сидел студент-практикант, тоже из Владивостокского университета. По-моему, он больше всех был рад появлению Кати, которая, как только познакомилась со своими будущими наставниками, обратилась к студенту:
— Володя, покажи остров... Вслед за ребятами вышли и мы.
— Ну что, браконьеров не видно? — спросил Виктор Иванович.
— Даже скучно... — ответил Назаров.
— Если кто появится, запишите бортовой номер. Обострять отношения не надо... А как работается?
— Те, что должны улететь, сидят. А тех, кого ждем, — Назаров посмотрел на серое дождливое небо, — пока не прилетают.
— Весна опоздала, и они опаздывают. Пошли? — это уже Татаринов обратился ко мне. — А то я обещал товарищу кита.
Последняя фраза его на этот раз меня не на шутку заинтриговала.
— Да, совсем забыл, — прощаясь, сказал Татаринов. — Юрий Николаевич, мы практикантку сегодня заберем, покажем ей остальные острова, а там высадим к вам уже надолго... Может, что подвезти? А то сегодня пойдем на берег, в бухту Витязь, на ночевку.
— Если только свежего хлеба... Мы спускались вниз к перешейку, а я всерьез задумался о ките.
Сколько мы шли, не помню. Только осилим сопку, впереди вырастает другая. Виктор Иванович отрывался далеко вперед и останавливался лишь тогда, когда перед ним был спуск — ждал, чтобы я не потерял его из виду. В низинах лес казался плотнее. Чаще попадались липы и низкорослые дубы.
— Вы представляете, что будет здесь через месяц, когда наступит настоящее лето? — сказал он, нагнулся, сорвал траву и протянул ее мне. — Кислица, ешьте, никакого вреда... Единственный остров, где есть озеро, так вот идем сейчас туда. Правда, на Стенина тоже есть, но там оно постепенно затягивается, исчезает...
Татаринов уже на ходу показывал мне лекарственные растения; одно называл хвощом, другое — аралией, перечислял съедобные... Вскоре он опять оказался далеко впереди. Сидел и ждал меня. На крутом склоне я схватился за куст. Заметив, как я уколол пальцы, Виктор Иванович сказал:
— Вот если бы природа могла себя защищать, как сейчас... Правда, она людей наказывает, но уже покалеченная или уничтоженная.
— Слушайте, Виктор Иванович, — меня уже выводила из терпения его невозмутимая бодрость, — скажите, а как вы попали в заповедник?
— Посмотрите, — сказал он, — склон усеян диким луком. Видите? А теперь пошли, опустимся и пойдем берегом, по валунам... Говорите, как я попал сюда? Прежде всего родился здесь, в Приморье. С двенадцати лет занимался охотой, подолгу жил на природе, интересовался лекарственными растениями, чтобы вовремя вылечить себя, изучал съедобные травы... Работал егерем. А потом Юрий Дмитриевич предложил работать с ним. Чугунов страстно предан природе. С таким человеком легко...
— А как вы встретились с Чугуновым?
— Первый раз семь лет назад. Ездил я на испытание лаек по белке. На все давался час; одну белку лайка могла найти до обеда, другую — найти и облаять после обеда... Ехали с Чугуновым в одной машине, сидели друг перед другом, он еще удивлялся, что я еду с переломом руки. Потом он трех-четырех человек, приглянувшихся ему, пригласил к себе, стал расспрашивать... И когда открылся заповедник, позвал работать...
Неожиданно мы вышли к небольшой, идеально тихой бухте, где у маленького причала из двух досок болтался наш катер. Шум прибоя остался за отвесной стеной скалы. Медленно шелестя, шел дождь. В печи, сложенной из кирпича, под открытым небом трещал сушняк. Игорь и два практиканта грелись. В прошлом году здесь была стоянка ученых. Каркас для большой палатки, двухъярусные нары, сбитые из добротных досок, стол, скамейка. Рядом — антенна для рации.
— Игорь, поставь чайник, — попросил Татаринов. — А мы пока сходим на озеро.
Озеро находилось в двух шагах от становища Чугунова, сразу за раскидистыми черемухами. Оно было небольшим, лежало между высоким скальным берегом и прибоем, от которого озеро отделялось узкой булыжной полосой, словно выложенной человеческими руками. Но странно, увидев над озером чаек, я вспомнил, что до сих пор на острове их не встречал. Только здесь. Над камышами пролетела белая цапля. Редкая птица. Ее заметил Татаринов и пожалел, что рядом нет студентов.
В нескольких шагах от прибоя Виктор Иванович остановился.
— Ну что, — сказал он, — посмотрите на нашего гостя.
В булыжном углублении я увидел аккуратно сложенные, огромные, словно обглоданные и отполированные ребра, похожие на сабли. Но это было не все. Ближе к прибою лежала хвостовая половина кита с еще не рассыпавшимися позвонками, с потемневшими от времени остатками мяса. От кита шел трос к самодельному вороту-лебедке. Видимо, в свое время тушу кита оттащили, чтобы море не унесло остатки...
— Малый полосатик, — пояснил Татаринов, — где-то около восьми метров... Мясо отбило водой. Собираемся восстановить скелет для музея.
— А как он оказался здесь?
— Ученые видели его сверху. Он ходил вокруг острова много дней кряду. А потом исчез. И вдруг обнаружили вот на этой косе — мертвого. Значит, сам выбросился. С китами это бывает. Почему? Люди еще не разобрались в этом...
У перешейка, недалеко от палатки орнитологов, мы высадили студента и только развернули катер, как увидели Назарова. Он стоял высоко над нами, с поднятым капюшоном. Его спокойное лицо заставило ненадолго забыть печальную историю кита. В эти секунды я завидовал Юрию Николаевичу, завидовал тому, что он может вот так, в дождь, в любую погоду сидеть и ждать свою птицу, может, одну-единственную — с редкой окраской.
К самому южному острову, Фуругельму, мы подходили при абсолютном штиле. Солнце заслоняли облака, но тепло его чувствовалось: тусклые лучи, прорывавшиеся сквозь мрачное небо, освещали залив атласным светом, прогрели ветер, и от этого он казался мягким и тихим. Странно, со дня выхода в море мы так и не встретили ни одного судна. Вчера, оказывается, мимо нас проходил циклон к Японии. Потому-то нас так сильно болтало... Впереди, постепенно чернея, проступал силуэт острова. Шли малым ходом, и тихий рокот машин отдавался в рубке ровным урчанием. Татаринов и капитан тихо совещались, с какой же стороны лучше подойти, и наконец Николай Иванович посоветовал остановиться в бухте Северной.
Солнце кое-где уже приоткрывало выветренные скалистые берега Фуругельма. И чем ближе мы подходили, тем чаще мимо пролетали стаи чернохвостых чаек. В стороне зловеще отливали камни Михельсона. Белый серебрящийся помет на вершинах скал, торчащих из глубин, говорил о присутствии на них птичьего обиталища...
— Виктор Иванович, посмотрите, — капитан передал Татаринову бинокль.
Даже невооруженным глазом было видно, как небольшое суденышко покоилось на тихой воде в нескольких кабельтовых от южной оконечности острова.
— Это бот экспериментальной базы, — сказал, возвращая бинокль хозяину, Виктор Иванович.— Стоит спокойно. Значит, документы в порядке. У них здесь свое хозяйство.
Я и сам знал со слов Чугунова, что на южном участке заповедника отводится место для разведения промысловых организмов. Здесь будет продолжаться искусственное выращивание гребешка, устриц, трепанга...
— А теперь глядите вон туда, — спокойно, но с улыбкой капитан снова передал Татаринову бинокль.
Виктор Иванович лишь на секунду приник к окулярам и тут же с высоты рубки крикнул на палубу: — Приготовить катер к спуску!
У самого берега стояла моторка, и в ней засуетился человек в гидрокостюме: что-то быстро стал выкидывать в воду, а другой, на корме, чувствовалось, никак не мог завести мотор. Наш катер, уже застропленный к грузовой стрелке, был наготове, только «Берилл» хотел подойти поближе. На палубе ребята тоже увидели «ловцов» и теперь наблюдали, что же они будут делать дальше. Вдруг моторка, оставляя бурунный след, пулей направилась к боту. Наш капитан лишь успел переложить ручку телеграфа на «Полный вперед», но в это время бот принял конец с моторки и вместе с ней стал уходить в сторону залива Посьет.
— Держись за ними, — бросил капитан рулевому и сказал: — Подозрительно. Если они занимались дозволенным, то чего это так заторопились? — Парфёнов нажал на кнопку тифона, и над заливом несколько раз заревел гудок.
Чайки с криками разлетелись от нашего судна в стороны, а бот, не обращая на патруль внимания, уходил. Но услышав снова гудки и, видимо, поняв, что «Берилл» не отстанет и пойдет вслед за ним в Посьет, свернул и направился к нам навстречу. Парфёнов переключил телеграф на «Стоп».
Небольшое суденышко с бортовым номером «МБ-301» зашло к нам с кормы и встало лагом к «Бериллу». Люди с двух сторон некоторое время разглядывали друг друга.
На чистой, добела выскобленной палубе стояли в выжидающей позе несколько человек, а на крыше трюма торчал худой длинный белобрысый парень в мокром еще, наполовину скатанном у пояса черно-желтом гидрокостюме... У его ног валялись ласты, акваланг, шланги, грузики... Первым нарушил молчание Татаринов.
— Документы на право работы есть? — обратился он ко всем.
Никто ему не ответил.
— Ладно, — прохрипел он. Чувствовалось, что Виктор Иванович волнуется. — Кто старший?
— Я, — сказал небольшого росточка мужик в хромовых вычищенных сапогах. Его маленькие глаза забегали. Он сделал шаг к нашему борту.
— Прошу документы!
— Нету у меня их.
Татаринов перелез на палубу бота и велел то же самое сделать Игорю Сажину.
Но пока они перелезали через борт, мужичок, объявивший себя старшиной, скрылся во внутренних помещениях бота. Татаринов подошел к аквалангисту, с которого все еще стекала вода на палубу.
— Ну как? Хорошо ловится гребешок?
— Мы, — нервно заявил парень, — готовили к постановке коллекторы...
— Не вижу документов. Если вы занимались законным делом, то, во-первых, почему вы ныряли, и притом у самого берега, во-вторых, стали убегать...
— А в-третьих? — сострил один из мужиков.
— В-третьих, вы браконьеры, — жестко ответил Татаринов и сел на крышку трюма. Он открыл полевую сумку, извлек оттуда чистые бланки и сказал:
— Будем составлять акт.
Татаринов опрашивал парня, записывал. Мужички же пытались острить, шутить.
— Позовите вашего старшину, — попросил Татаринов одного из них.
Когда тот вышел на палубу, Виктор Иванович взял у него паспорт, данные занес в акт и попросил расписаться.
Бот отошел. Люди в нем даже не оглянулись...
Спустив катер, Татаринов предложил, прежде чем высадиться на остров, обойти его. Вскоре, обогнув Северную бухту, мы оказались у подножия обрывистых скал. Сажин сидел за рулем и выжимал из мотора «Прогресса» все, что можно: здесь, у гряды надводных камней, накат волны был сильным и опасным, а скорость катера позволяла пройти этот участок на самом гребне. В кипящих водоворотах виднелись подводные рифы. Виктор Иванович все время просил держаться поодаль, сам же рассматривал склоны, трещины и, находя среди сотен и сотен чаек то черного баклана с красными лапами, то серую цаплю, показывал Кате, которая, прижав к коленям полевую тетрадку, увертывалась от холодных брызг, пыталась увидеть птицу, записать ее... Шапки серых берегов, окропленные точечками чаек, казались усеянными белыми цветами. А ближе, над бурунами, плыл в воздухе разноголосый крик птиц, взволнованных то ли шумом мотора, то ли грохотом раскалывающихся волн. Изредка на самой верхотуре, на пути всех ветров, показывалась одинокая могильная сосна — длинный голый ствол и плоская шапка зелени...
Когда вышли, наконец, к тихой воде, у самого берега вдруг наткнулись на белые буйки. Поначалу ребята решили, что от этих поплавков на капроновых концах в глубину идут коллекторы для сбора личинок. Но, оставляя за кормой последний буй, Татаринов вдруг попросил развернуть катер. Заглушив мотор, мы оказались у буя. Виктор Иванович поднял его, и мы увидели, что от поплавка тянется лишь голый капроновый конец. Подошли к другому — то же самое. Буй на каменном якоре, и никакого коллектора.
— Но, возможно, они так отметили места постановки коллекторов, — вслух размышлял Татаринов. — Тогда гидрокостюм им не понадобился бы... Скорее всего они ныряли за гребешками. Иначе чего им было при виде нас драпать? Значит, браконьерничали. А буи всего лишь отметка для ныряльщиков...
Все еще рассуждая об этом, мы вышли на берег, на чистый кварцевый песок. Стоило поднять голову, сразу же в глаза ударила буйная растительность: кусты шиповника, багульника, красными пятнами в поле высоких трав прошлогодней полыни, взбиравшейся на крутой склон... Катя сразу ушла вперед, мы же с Татариновым — Игорь остался у катера — сначала двинулись по ее следу, а потом — вдоль ручья меж рощ низких, корявых деревьев с густой разбросанной кроной. Виноградная лоза толщиной с крепкий канат тянулась по сырой зелени, исчезала в густых зарослях и снова выходила к ручью... Остановишься, осмотришься: высокогорный ясень, ольха, а еще выше по соседнему склону ползут хвойные деревья... И вдруг неожиданно — целая поляна папоротника или «страусовых» перьев.
Татаринов вел на ближнюю скалу уже через камыши и упругие кустики, больно бьющие по телу. Кажется, после недавних передряг здесь, на острове, напряжение Татаринова отпустило. На голой выветренной скале он остановился.
— Ничего не видите? — спросил Виктор Иванович.
Перед нами расстилался свинцовый залив, и там, примерно в миле от нас, стоял белеющий, как парус, «Берилл», вокруг него кружилось множество чаек.
— Посмотрите под ноги...
В трещинах окал лежали крупные яйца зелено-землистого цвета с бурыми пятнами.
— Надо вертаться, — вдруг заторопился Татаринов. — Ветер усиливается. — Он глянул на соседний выступ скалы и несколько раз громко позвал студентку. — Пошли... — сказал он мне. — Жаль, не пришлось походить.
Внизу Игорь показал нам неполную свежую пачку «Примы».
— Кто-то выронил. На траве нашел. Значит, эти, с бота, были здесь.
Татаринов ничего не сказал, сел на траву, достал бланк радиограммы и стал писать: «Институт биологии моря. Чугунову. На борту «Берилла» четыре человека по несению охраны акватории морского заповедника. У острова Фуругельма задержан мотобот МБ-301 без документов. Татаринов».
Я только сейчас сообразил, что Виктор Иванович причислял к охранной команде и меня и студентку.
Спустилась Катя. Она положила на траву чернохвостую чайку с окровавленным крылом.
— Наверное, разбилась о скалу... — Помолчав, она обратилась к Виктору Ивановичу: — Чего звали?
— Надо уходить, — Татаринов встал, — накат волны усиливается...
И тут же мы услышали тревожные гудки «Берилла», зовущего нас.
Со стороны смотришь на остров, и кажется: попади туда, и ты легко пройдешь его вдоль и поперек. Но стоит только ступить на его берег, как этот обособленный морем мирок разрушает твое изначальное представление о нем... Нужно много исходить, не день, не два, чтобы случайно выйти к новой бухте или мыску: не раз уставать, искать пристанища и, все еще чувствуя боль в мышцах, снова пускаться в путь. Ты поймешь, что каждый клочок земли по-своему безмерен... Тебя будет притягивать высота, а там — парящие запахи полыни и дрожание ветра. Вот тогда-то, увидев, как заходит и восходит солнце, как после дождей наступают ясные дни, а в звездном небе ночи одна и та же звезда светится ярче остальных, ты можешь сказать: я знаю этот остров и там у меня есть своя бухточка...
Владивосток — залив Петра Великого — Москва