Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Золото черных песков

14 сентября 2007Обсудить
Золото черных песков

Машину Аманмурадова и Лысенко, которые выехали из Ашхабада, я успел перехватить в Мары, добравшись туда на самолете. Мне было известно, что они собираются объезжать пустынные пастбища, но, узнав, что их путь лежит и в совхоз «Большевик», посчитал, что мне повезло вдвойне. Томясь в ожидании встречи, я случайно услышал, что гостиница в «Большевике» — крупнейшем каракулеводческом хозяйстве республики — одна из лучших во всей округе. Сказал мне об этом чайханщик, к которому я зашел отведать горячего дымного плова. — О-о! — прицокивал языком старик. — Та-акая гостиница Москве не снилась!

Подметив на моем лице тень недоверия, седобородый чайханщик принялся перечислять:

— Комнаты большие, на одного человека. Телевизор... Сад с бассейном, чтоб жару переждать. Джейраны — газели, знаешь? — живут в саду. Совсем ручные, не боятся человека. И тихо, как в санатории, — хоть стихи сочиняй. А захотел покушать — барашка свежего принесут...

Представив сию обитель среди выжженных песков, я вынужден был согласиться, что и в самом деле подобной гостиницы еще не видел, и пообещал старику непременно побывать в ней. И вот оказалось, что от меня не требовалось никаких усилий: Аманмурадов не собирался задерживаться в Мары, и часа через два мы отправились в путь.

Когда машина выбралась на простор весенней пустыни, солнце, нестерпимо палившее днем, кутаясь в полупрозрачное покрывало перистых облаков, уже катилось к горизонту. Дорога шла вдоль оазисной зоны Мургаба. Распаханные под хлопок поля перемежались залитыми водой рисовыми чеками, которые поблескивали, как стекла огромной рамы. Нежная зелень заполонила дали, превратив барханы в цветущие холмы. Пустыня была неузнаваема, и порой казалось, что мы едем не по Каракумам — «Черным пескам», а пробираемся большаком где-то на юге черноземной полосы России.

У обочины дороги то и дело встречались стайки смуглолицых девушек в полыхающих всеми цветами радуги одеяниях. На серых упитанных, марыйской породы осликах гарцевала с серьезным и важным видом детвора. Временами дорогу загораживали трехколесные тракторы, громадные задние колеса которых напоминали высоченные колеса древней арбы... Настроение у меня создалось столь благостное, что, приметив на горизонте сгущающиеся тучи, я вслух взмолился, чтобы не начался дождь, способный испортить мне всю съемку. Азад Аманмурадович, один из руководителей каракулеводческих хозяйств Туркмении, искоса посмотрел на меня и спросил, с чего это я взял, что будет дождь.

— Это он так говорит, — улыбнулся сидевший рядом с водителем Василий Сергеевич Лысенко, заместитель начальника управления «Каракулеводство», — чтоб не спугнуть дождь. Верно, Азад?

Азад Аманмурадович рассмеялся:

— Все знаешь, двадцать лет в пустыне не зря прожил.

— Знаете, как ему сейчас дожди нужны, — продолжал Лысенко. — Как и все настоящие кумли, жители песков, наш уважаемый товарищ по случаю дождя готов резать барана и пировать, только бы водичка не переставала лить с неба...

И Лысенко объяснил, что такое весенний дождь для пустыни, для овцеводческого хозяйства. За месяц-полтора на выжженных солнцем песках успевают вымахать в человеческий рост травы. Бурно вырастают торопящиеся жить многочисленные эфемеры, появляется невысокая осочка — иляк, любимая всеми пустынными животными. На весенних пастбищах ягнята растут не по дням, а по часам. Отары тучнеют, откармливаются, набираются сил, откладывая жир в курдюки, запасаясь питательными веществами на время летней засухи и зимней бескормицы. К тому же высохшая трава, как сено на корню, кормит овец и летом и зимой. Выходит, чем больше дождей, тем больше кормов на год.

В прежние времена сухая весна грозила массовым падежом овец от голода. Теперь каждый совхоз приберегает «страховой» запас, чтоб даже в снежную зиму овцы не голодали. Но если выдастся засушливая весна, то запасы надо делать очень большие, а это хозяйству невыгодно.

— Овца хороша до тех пор, пока обходится подножным кормом, — подытожил Лысенко.

Теперь и я, глядя на сгущающиеся облака, стал, как и Аманмурадов, уверять себя, что на небе их нет и встреча с дождем нам не грозит...

По раскопкам в Анау (древнейшее поселение человека в песках) ученым удалось установить, что еще в седьмом тысячелетии до нашей эры в хозяйстве человека была домашняя овца. Но каракульская порода не является родственницей тех животных, которые походили более на дикого барана, встречающегося еще кое-где в предгорьях Копетдага. По одной версии, овцы каракульской породы пришли сюда, в каракумские пески, из монгольских степей вместе с кочевниками. Так или иначе в настоящее время каракульская овца признана эталоном приспособления живого организма к экстремальным условиям жизни в наиболее засушливых местах пустыни. Она привычно переносит и лютую жару, и холод, и голодовки, неприхотлива в кормах. Она поедает зимой даже ядовитые полыни; привычно пьет полусоленую воду, что дает возможность чабанам производить смену пастбищ, сохраняя отаву; перепахивает копытцами пески, не давая им запекаться коркой, вызывая к жизни растительность, и вообще является незаменимым звеном в экологической цепи пустыни, издавна позволяя человеку существовать в песках.

Овцы дают возможность выращивать на песках, более ни для чего не пригодных, в буквальном смысле слитки золота. И дебет таких необычных «приисков» Туркмении, как сказали мне в Институте пустынь в Ашхабаде, равен ни много ни мало двум пудам ценного металла в день. Не считая мяса, получаемого при этом, Туркменские овцеводы, хотя и имеют не самые крупные стада каракульских овец в нашей стране, но благодаря необычным условиям климата Каракумов производят самый высококачественный каракуль, за который платят золотом на международных аукционах.

Золото черных песков

Надо сказать, что в разведение каракульских овец вложен немалый труд сотрудников Института пустынь АН Туркменской ССР, и прежде всего академика Нины Трофимовны Нечаевой. Исследования Нечаевой и ее коллег — разработка научных основ и методов коренного улучшения пустынных пастбищ Средней Азии, внедрение их в производство — представлены на соискание Государственной премии.

К сожалению, встретиться с самой Нечаевой мне не удалось, ее не было в Ашхабаде. Но верный ее сотрудник Сергей Яковлевич Приходько рассказал о разработанном лабораторией фитомелиорации методе подсева. Он заключался в полосной распашке определенных участков пустыни: землю распахивают через равные промежутки и высевают семена, заделанные в специальные гранулы, в строго определенные сроки. За этой вроде бы простой схемой, как это чаще всего и бывает, скрывался кропотливейший труд экспериментаторов. Разработка методики потребовала от фитомелиораторов почти четверть века. Ведь каждый эксперимент, ставившийся на стационарах института, требовал наблюдения в течение нескольких лет. Только тогда можно было понять причины неудач, если они были, и повторить все снова.

Не особенно словоохотливый Сергей Яковлевич, чтоб мне легче было понять работу лаборатории, вытащил из стола фотографии, где на опытных участках красовались полутора-двухметровые кусты чогона и саксаула — отличный зимний корм для овец; на таких пастбищах можно обходиться без «страховых» запасов. Культурные пастбища бессменно «работают» до двадцати пяти лет и окупаются в три-четыре года. Случайно в руки мне попалась фотография, где Приходько, совсем еще молодой парнишка, роет лопатой землянку.

— Вот, — перехватив фотографию, которую Приходько хотел было, смутившись, спрятать, сказала сотрудница лаборатории, принимавшая участие в разговоре, — так они и жили, чтоб быть со своим участком постоянно рядом. В этой землянке он ревматизм заработал и едва туберкулез не прихватил...

— Да будет тебе, — сердито остановил ее Сергей Яковлевич. А мне припомнилось, что и Нечаевой нелегко далась эта работа, ради которой она переехала жить в Туркмению всей семьей. Во время Ашхабадского землетрясения семья погибла, ей тогда чудом удалось уцелеть, но долгое время, как всякая мать, она не признавала радости спасения...

Я разговаривал и с доктором наук Виктором Николаевичем Николаевым, составлявшим под руководством Нечаевой первую обзорную карту пустынных пастбищ Туркмении. Эта карта показывала типы существующей во всех районах пустыни растительности, классифицировала их с точки зрения «аппетита» овцы, рекомендовала наиболее продуктивный режим пастбищ. Она давала также представление о потенциальных возможностях пастбищ, указывала, где нужно обводнять их, где рыть новые колодцы.

Создание этой карты заняло у Николаева восемь лет — восемь лет неустанных «челночных» разъездов по пескам. Виктор Николаевич проехал пустыню из конца в конец и, без преувеличения можно сказать, знает ее теперь «как свои пять пальцев». Я спрашиваю его, были ли за эти годы разъездов по пустыне трудности, опасности.

— Пустыня страшна тем, кто ее не любит и не знает, — ответил Николаев. — У меня же был прекрасный наставник, влюбленный в Каракумы и научивший всех нас, тогда студентов, относиться к пустыне с уважением. Это был удивительной судьбы человек, получивший за свои труды ученую степень без высшего образования, — Иван Александрович Мосолов. В прошлом балтийский моряк, он помогал здесь устанавливать Советскую власть. Многие старики туркмены помнят его и сейчас, называют Иван-ага. Все тропы пустыни Мосолов изучил с дотошностью прирожденного проводника, водил по ним первые отряды пастбищно-исследовательских экспедиций. Мы объезжали пустыню, пользуясь составленными им картами, наученные его советами, как отыскать колодец и без карты. Иногда попадали в тяжелые ситуации: едем к колодцу, чтобы запастись водой, а ее нет... Добираемся до другого колодца, в жару, под палящим солнцем, по пескам, без надежды найти воду и там... И все-таки по сравнению с тем, что испытывали исследовательские отряды Ивана Александровича, разве это можно назвать опасностью? Мосолов рассказывал, что, прежде чем подойти к колодцу, они подолгу лежали, затаившись, высматривая, не засели ли там басмачи. А набрав воды, тут же скрывались, уходили в пустыню. Вот им, — закончил Николаев, — было действительно трудно...

Мы подъезжали к совхозу «Большевик». Дорога петляла по барханам, вздымавшимся, словно океанские волны. Они ненадолго возносили нас на свои гребни, давая возможность окинуть взором окрестности, взглянуть на заросшее камышом мутное русло Мургаба и усыхающие озерки. Кое-где на их берегах стояли рыбаки, заставляя меня удивляться непривычному виду пустыни. Когда мы совсем было приблизились к совхозному поселку и к гостинице, где бродили воспетые чайханщиком газели, машина внезапно свернула с большака на проселок. «В «Красный партизан» заехать надо, — пояснил Аманмурадов. — Совхоз тоже очень известный, с «Большевиком» соревнуется».

Едва мы подъехали к дому директора совхоза, как с неба прыснуло. Дождик был совсем легкий, по-весеннему теплый. Седовласый Баба Джуманиязов, вышедший нас встречать, с довольной улыбкой воздел руки к небу и пригласил следовать в свой дом, где сразу же ловко затерялись в комнатах одиннадцать душ его семейства. По современным туркменским понятиям, семья была не особенно многочисленной.

— Ничего не попишешь, — сказал Лысенко. — Пока дождь не пройдет, придется нам погостить здесь. Баба, хоть в аллаха и не верит, народные традиции гостеприимства никогда не нарушит. А обычай гласит: гостя, привезшего с собой дождь, держать и угощать, чтоб ему не скоро захотелось уехать.

— А как же с «Большевиком»? — поинтересовался я.

— Они же соседи, сейчас его директора пригласят.

И верно. Не прошло и получаса, как у калитки появился Ата Аллабердыев. Небольшого роста, крепкий, как камень, дядечка с настороженно-веселой ухмылкой. Баба усадил его по левую сторону от себя, сказав, что дорогой сосед до того, как возглавить «Большевик», восемь лет работал в «Красном партизане», но, став директором, родного совхоза не пощадил. Год за годом обставлял его в соревновании, обгоняя по приросту молодняка. Аллабердыев хитро и довольно посмеивался.

Золото черных песков

— Все призы забрал, — бушевал Баба. — «Жигули» взял. «Газик» взял. Черную «Волгу» взял... Но уж теперь, — пригрозил Баба, — «Волга» будет наша. Не удастся тебе обскакать нас.

— Я же не спорю, — улыбнулся Ата, и широкие ноздри его вздрогнули. — Сдадим молодняк и посмотрим, твоя она или моя.

На полу, устланном коврами, была расстелена скатерть, и огромная эмалированная миска традиционной шурпы из баранины водружена на середину; вокруг разложили зелень, лепешки и подняли первый тост за чабанов.

— Прежде всего чабанам, — сказал Ата, — людям, которые, как за малым дитем, изо дня в день присматривают за отарами, оставаясь в пустыне и в бурю и в пургу, мы обязаны нашими успехами...

— И качеством каракуля тоже, — прибавил Лысенко.

Тугой, шелковистый завиток шкурки ягненка появляется, как ни странно, благодаря жестким условиям содержания. Каракульская овца должна проходить по пустыне под палящими лучами солнца многие километры; она не должна переедать и пить воды больше нормы; чабан должен держать тело овцы в постоянном тренинге, не давать ей тучнеть и расплываться. «К примеру, — пояснил Василий Сергеевич, — мы пробовали перевести каракульских овец на богатые украинские пастбища. На третий год способность рождать каракульских ягнят у овец пропала. Рождались обычные ягнята, без тугого завитка на шкурке, за что прежде всего и ценится каракуль. Такой завиток не размочит ни дождь, ни снег; волнистый рисунок шкурки остается вечным».

Долгие годы, рассказывал Лысенко, мы поставляли на рынки традиционные сорта каракуля: араби — черный и ширази — серый. Такой же каракуль поставляют и страны Южной Африки, Афганистан. И в том, что наш каракуль в настоящее время не уступает зарубежным сортам, — немалая заслуга советских селекционеров, специалистов по пастбищам. В свое время, как известно, баи и басмачи перегнали за границу огромные отары особо ценных пород овец, так что каракулеводство при Советской власти создавалось почти заново. Конкуренты по рынку, естественно, не желали делиться секретами. В Афганистане, например, человеку, переправившему за границу породистого баранчика, сильно бы не поздоровилось.

Сейчас поголовье каракульских овец только в Туркмении по сравнению с тридцатыми годами выросло в пять с половиной раз; в обмене опытом с нами теперь заинтересованы все страны. Особенно после того, как мы стали поставлять редчайший сур.

Волосок шкуры ягненка этой породы отличается от всех остальных тем, что он до половины темный, а верхняя часть либо светлая — серебристый сур, либо коричневая — золотистый сур. Ягнята с такими шкурками встречались эпизодически: на них и смотрели как на игру природы. Пустить их в дело никому и в голову не приходило, слишком уж редко они появлялись на свет. Но в пятьдесят восьмом году сура набралось столько, что на аукционе мы смогли выставить лот. Лот — это образцовая кипа шкурок, по которой покупатель может судить об остальной партии каракуля. На аукцион привозится лишь лот, все остальные шкурки хранятся на складах и оттуда без осмотра поступают покупателю. Но сура в тот раз был всего лишь лот.

— Мы волновались, — вспоминал Лысенко, — наблюдая за покупателями. Едва бросив взгляд на табличку, именитые купцы сразу же уходили. Мы не могли понять, в чем дело: шкурки каракуля были удивительно красивы. Лишь под вечер у лота надолго задержался американец. Покупатель этот был известный, но за давностью лет фамилию его я забыл. Наш переводчик Канцепольский, большой знаток каракуля, извинившись, спросил по-английски, что так заинтересовало уважаемого господина. «Да вот, дивлюсь, — ответил тот по-русски. — Ведь это же настоящее богатство!» — «Так, может, вы возьмете товар?» — предложил, не растерявшись, Канцепольский, но американец отказался. «Моя фирма изготовляет манто, — сказал он, — а что я буду делать с суром — шапки? Дайте мне партию побольше, и я, клянусь, заберу его у вас весь». Говоря это, господин, конечно же, не мог предположить, что вскоре мы будем поставлять сур в таких количествах, что скупить его одной лишь фирме будет не под силу...

Сур вывели вначале в Узбекистане, но теперь и в Туркмении есть специализированные совхозы, где разводят овец, дающих эту драгоценную шкурку. Пока что наша страна является единственным поставщиком сура на международном рынке.

— Но, думаете, на этом дело кончилось? — загадочно усмехнулся Василий Сергеевич. — Наши селекционеры во вкус вошли. Скоро появится доселе невиданный белый каракуль, а в будущем, возможно, мы будем выращивать каракуль самых разных цветов... Ведь сейчас дело обстоит так, что одноцветный каракуль вначале отбеливают, а затем красят, придавая ему нужный оттенок. Белый будет качественнее, красить его легче, но лучше бы и вовсе не красить, а использовать природный цвет. Думаю, со временем это будет во власти селекционеров...

Утром мы катили по умытой дождем, освеженной пустыне, где за зеленью травы почти не было видно песка. С серебристых кустов черкеза взлетали рогатые жаворонки; огнями алели в траве тюльпаны, рыжие суслики выбегали из нор и мчались, смешно подбрасывая лапки, с машиной вперегонки. Перебегали дорогу дымчатые корсаки; путешествовали во всех направлениях проснувшиеся после зимней спячки черепахи; как небольшие самолетики, расправив крылья, парили над барханами жуки-скарабеи. Тысячне отары овец терялись на зеленых пастбищах пустыни, и нам с трудом удавалось отыскать их.

Убедившись, что бонитировка — оценка породистых качеств ягнят — проведена верно, Аманмурадов заторопился обратно в Ашхабад.

— А как же «Большевик», джейраны? — разочарованно протянул я.

— Джейраны? — удивленно поднял глаза Азад Аманмурадович, когда я признался, почему мне так хотелось посмотреть на здешнюю гостиницу. — Не знаю, сроду их там не бывало.

— Но отчего же люди об этом говорят? — не унимался я.

— Ххе-э, — усмехнулся Азад Аманмурадович. — Гордятся, первый совхоз в республике, вот немножко и «приписывают». Знаете, слава в пути крыльями обрастает...

В. Орлов, наш спец. корр.

РЕКЛАМА
Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения