Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Архитектор ищет свет

12 июня 2007Обсудить
Архитектор ищет свет

Вечный материал зодчего

Во все времена, с тех пор как человек научился строить себе дом, вопрос о том, как его строить, во многом определялся строительным материалом. Всякий материал имеет свою историю, свою жизнь. Римляне придумали кирпич, им пользуются и поныне, но он уже не столь современен, как некогда. В начале XX столетия железобетон был новостью, сейчас время его широкого применения. Пластик же только «нащупывает» себе место в архитектуре. Успехи химии и других наук дадут новые материалы с поразительными физическими свойствами. Тогда, быть может, состарятся и железобетон, и пластик.

Но есть в распоряжении архитектора и вечный материал. Материал, который всегда был к его услугам и в котором, однако, он всегда искал и открывал новое для себя. Это свет.

Термин «световая архитектура» стоит в ряду таких понятий, как каменная или деревянная архитектура. Свет в архитектуре не только освещение, не только подсобное средство. Это материал, который научились рассчитывать, подобно тому как рассчитывают балку. И как другие материалы, он, служа утилитарным целям в руках строителя, одновременно — одно из средств в палитре художественных возможностей зодчего. Отличие его от прочих строительных материалов лишь в том, что ему столько лет, сколько архитектуре, и он всегда современен.

Это простая и важная мысль. Она важна в ретроспективном смысле, поскольку позволяет понять и использовать многое из того, что сделано в области света в прошлом, важна и для понимания современном и будущей архитектуры, где роль света трудно переоценить.

Проблема световой архитектуры в прошлом — это проблема гармонии архитектурной формы и природного освещения. Рассматривая памятники прошлого, можно определить в бесконечном разнообразии архитектурных композиций и форм некоторые закономерности, подсказанные авторам особенностями освещения.

Памятники древнегреческой архитектуры (прежде всего Парфенон в Афинах) демонстрируют умение зодчих создавать гармонию средствами светотехники и оптических коррекций. Солнечный свет акцентирует тектонику греческих храмов. Попытки воссоздать Парфенон в Эдинбурге, а также скопировать его на основе обмеров в Нешвилле (США) не увенчались успехом. Восприятие копий не имело ничего общего с впечатлением от подлинника. Основная причина этого — иные условия освещения и обозрения.

Высокого искусства использования солнечного и рассеянного света неба достигли зодчие в готической архитектуре средневековья. В готических соборах, разнообразных по архитектурным формам, богато украшенных пластической отделкой, многоцветными витражами, достигнута гармония пространства, пластики, цвета со светом.

Русская архитектура нашла свои формы, орнаментику и приемы, прекрасно читающиеся в условиях преобладающего рассеянного света облачного неба. Так, древнерусские мастера открыли интересный прием пластического членения стен, создавая узоры при кладке стен из кирпича. Членящие стену по высоте узорные дорожки малой башни Кириллово-Белозерского монастыря благодаря глубоким, резко очерченным углублениям отчетливо видны в пасмурную погоду. Этот прием хорошо сочетается и с прекрасной силуэтной архитектоникой монастыря. Рассеянный свет, преобладающий на Руси, характеризуется большой яркостью небосвода. В этих условиях решающую роль играет силуэтная архитектура. И сама светлая архитектура воспринимается силуэтом на фоне неба.

Приведенные примеры говорят о том, что история архитектуры — это, в частности, история архитектурных приемов, учитывающих особенности природного освещения.

Комплекс художественных задач, решаемых с помощью природного света, — такова сущность термина «световая архитектура» применительно к архитектуре прошлого. Но сегодня световая архитектура — это не только умение пользоваться дневным светом.

Сегодня жизнь города не затихает с наступлением ночи. Сегодня вечерние часы не менее интенсивны, чем дневные. Значит, и архитекторы должны думать об архитектуре, пластике, цветовой отделке зданий, улиц, ансамблей — в применении не только к дневному, но и к вечернему освещению.

Пройдитесь по вечернему Ленинграду. По Невскому проспекту. Аничков мост, кони, вставшие на дыбы над изогнутой поверхностью моста. Разворот колонн Казанского собора. Золотая игла Адмиралтейства. Насыщенная, эмоционально-разнообразная смена архитектурных комплексов. Человек не успевает позабыть впечатление от одной красоты, как перед ним открывается другая... Сегодняшняя техника освещения позволяет не только сохранить художественные образы дневной архитектуры города, ансамблей, зданий, но и обогащать их с наступлением вечера. Вспомним недавно осуществленную подсветку Московского Кремля. Древние башни его с наступлением вечера смотрятся неожиданно ново.

В мировой практике есть ряд интересных примеров решения вечерней архитектуры города.

Для Парижа, например, характерно стремление сохранить пространственность площадей и проспектов города, акцентировать главные архитектурные ансамбли, связать город со световыми воротами — аэропортами. Световой ансамбль Парижа — это многокилометровый его центр, и центр этого центра — Елисейские поля. Глубина пространства этого авеню создается на фоне белого света фонарей и реклам и прекрасно решенным интенсивным теплым светом Триумфальной арки... Итальянские архитекторы выделяют цветным светом наиболее ценные архитектурные памятники Рима, связывают их в единую светоцветовую сюиту, особенно выразительную на фоне обычной городской застройки. Днем солнце подчеркивает руины Форума и Колизея, мягкая гамма вечернего освещения Форума и красноватый свет, проходящий изнутри через открытые проемы Колизея, оживляют эти памятники, возвращают им ощущение жизни. В Риме свет — гид, чичероне...

Световая архитектура Нью-Йорка, как, впрочем, и других городов США, строится по принципам, далеким от эстетики. Вечером исчезают пространственность, форма и пластика — и только огни, яркие, броские, назойливые, зовут, приглашают, внушают, навязывают. Огни рекламы... Горький говорил о них: «царапанье глаз».

Для нас, конечно, неприемлемо вечернее освещение, которое диктуется интересами коммерции. Наши поиски идут по другому пути.

Если на первых этапах своего развития наука об освещении города была занята главным образом созданием такого освещения, которое обеспечивало бы безопасность движения, если позднее стали думать о повышении качественной стороны освещенности, то сегодня искусственное освещение рассматривается совершенно по-иному.

Намечающийся путь вечерней световой архитектуры наших городов можно проследить в экспериментальном проекте освещения Тольятти, на основе которого сделана попытка изучить и разработать научные принципы нормирования, расчета и проектирования архитектурного освещения городов.

Прежде всего городское искусственное освещение рассматривается как материал для создания на улицах и площадях городов светоцветовых композиций и ансамблей. Другими словами — огни на улицах города должны служить не только утилитарным целям, но и выполнять эстетическое назначение. Их функциональность должна быть неразрывно связана с художественностью. Это единственно правильное и экономичное решение проблемы вечернего освещения.

Далее. Вечернее освещение должно быть составляющей общего архитектурного и планировочного решения города. На смену случайному, хаотичному подсвечиванию зданий должно прийти проектирование художественного образа зданий, улиц города.

Но архитектор не должен обращать ночь в день, не должен подражать мотивам дневной архитектуры, его поиски следует направить на создание ансамблей, естественных для ночи.

Надо смелее вводить современные средства освещения, в частности, подобные природным светодинамические эффекты, помня, конечно, о том, что каждому архитектурному стилю свойственны свои индивидуальные приемы освещения и что одни средства хороши для современной архитектуры и другие для исторических ценных ансамблей.

И последнее — в этом далеко не полном перечне принципов — для наших городов, конечно, неприемлемо противопоставление окраин центру. С наступлением вечера центр города и его окраины связываются светоцветовым лейтмотивом и образуют впечатляющую световую панораму.

Так старая проблема света в архитектуре вновь вернулась к нам, но уже в другом виде, подтвердив свою неисчерпаемость и вечность.

Дерево, камень, глина и солнце

Одного рода дома следует строить в Египте, другого — в Испании... потому что одна часть земли лежит прямо под путем солнца, другая отстоит от него далеко, третья находится посредине между ними.

Витрувий

В ночи афинский Парфенон массивен и нерасчленен. Он кубичен и замкнут. Он не рассчитан ни на тьму, ни на серое низкое небо, ни на пасмурный свет. Ему нужно солнце.

Архитектор ищет свет

Именно солнце вот уже двадцать пять веков каждое утро начинает выстраивать храм. Оно четко прорезает лучами безупречные вертикали колонн, замкнутые в горизонталях ступеней, архитрава и фриза. В каждом отчетливом углу портика, в единых прямых линиях фронтона, в строгой общей симметрии здания говорит гордость классического геометра, не помышляющего еще о Лобачевском. Геометра, для которого параллельность линий и равенство углов равноценны философским истинам.

Однако античный строитель не так простодушен и наивен, как может показаться тому, кто увидит в постройках лишь нехитрый геометрический этюд, правильный и соразмерный. Острием палки на чуть влажном песке или мелом на плоскости камня можно вычертить точный чертеж. Таким он и останется.

Другое дело — храм. Он стоит на покатой земле, он ослеплен солнцем и, наконец, окутан летучей воздушной стихией, Палладой, «синеокой богиней», по словам Гомера.

Поэтому вам не увидеть задуманного чертежа в готовой постройке. Чтобы воздушная перспектива и изменчивое освещение не нарушили архитектурного замысла, в строении Парфенона заранее предусмотрены «ошибки»: искривлена линия основания и кажется потому идеально прямой, утолщены удаленные элементы здания, концы балок и блоки колонн, и уравнены таким образом с себе подобными, прорезаны в колоннах вертикальные желобки — каннелюры, обогащающие восприятие колонн благородными градациями светотени. Каждая такая каннелюра подчеркивает стройность колонны, а так как их много, человеческому глазу не под силу заметить, что колонны вышли не совсем равной толщины. Кверху сами колонны чуть сужены и представляются припухлыми, будто не из камня они вовсе, а из плоти. Сходство с плотью довершает солнце, оно золотит теплом, будто пропитывает насквозь и оживляет камень.

Антика — это человек. И архитектура здесь не исключение. Пропорции колонн, их размеры, голова — капитель — все это соразмерно человеческой фигуре. Поэтому, когда изваянные Фидием скульптуры-кариатиды подменяют колонны, это выходит легко и естественно. Парфенон требует большого простора вокруг себя, на удалении, на фоне сини неба и далекого контура гор дорический строй колонн — периптер, опоясывающий прохладную сердцевину храма, смотрится торжественно, как строй людей (или, если угодно, богов, но очень похожих на людей), собравшихся на форум.

Все здесь — пространство, освещение, пластика, размеры — соответствует человеку. Они призваны укрепить в нем чувство собственного достоинства, приподнятости, героизма, призваны дарить радость при встрече с прекрасным.

Вся сила изобретательности, все искусство и умение строить сосредоточено только в членении.

Леон-Баттиста Альберти

Если античные храмы подставлены лицом к солнцу, солнцу, в котором нет недостатка под южным небом, где нескончаемо долог и светел день, где стены призваны спасать человека от зноя и слепящего света, то готика средневековой Европы стремится сберечь каждую крупицу света. Будто губка, кружевной собор старинной столицы Нормандии — Руана аккумулирует свет в бесчисленных своих ячейках — в средних широтах ведь его не так уж много, света. Здание, казалось, готово раствориться в воздухе, если бы не грубая материя камня, хотя и утонченного мастерами до крайности, до скелета.

День ясного солнца готический собор принимает торжественно, как дар, как удачу. Вы видите тогда, как он начинает мерцать и светиться, исполняя гимн свету, а роза на фасаде будто приходит в движение. И, даже не видя этого воочию, можно представить этот праздник по полотнам Клода Моне, на которых Руанский собор то горит расплавленным золотом под солнцем, то, остывая после полудня, превращается в многоцветный коралловый риф.

Но обычно готика живет в неярком рассеянном свете. Вот тогда-то соборы и начинают «работать» своим модулированным продуманным силуэтом со множеством шпилей и башенок, усеянных фигурами и шипами. Вспомните, например, собор святой Анны, если вам приходилось бывать в Вильнюсе пасмурной осенью.

Собор XIII века заключает в себе огромное пространство, но снаружи, в отличие от тех же греческих храмов, он чаще скован, окружен тесным средневековым городом. С трудом втискиваясь в скопище сбившихся один к другому домиков и путаницу косых улочек, он многофакельным пламенем вырывается высоко вверх.

Силуэт его виден далеко за городскими пределами до глубокой ночи. В звездную ночь он вовсе не пропадает из виду, подсвеченный луной.

Собор готических времен не только аккумулирует свет, он имитирует его лучи в своих взлетающих арках и нервюрах, мостиках-аркбутанах. Колонны его собраны как из отдельных волокон, поднимающихся подобно столбам света. И уж конечно, цветные прозрачные стеклышки, витражи на окнах, синие, красные, зеленые, желтые, завальцованные в свинцовые жгуты, они поддерживают память о звонком солнце в зале собора даже тогда, когда снаружи сумеречный день.

Архитектор ищет свет

Просыпался с неба прекрасный шафран. Его не присвоит ни бей, ни султан.

(Солнце) Тунисская загадка

Архитектура арабского Востока — это архитектура раскаленного безоблачного неба, открытых безводных пространств, не сулящих тени, знойного, немеркнущего солнца. Здесь солнце в крови людей, в символах власти и веры, в мудрых старинных книгах и лукавых детских загадках.

Архитектура арабского Востока — это архитектура белых защитных плоскостей, составленных в многоячеистые соты городского района.

Каждый отдельный домик — куб или купол, оконца в нем очень малы и редки. Они похожи не на обычные окна в нашем представлении, а скорее на бойницы крепостных башен. Башен, осажденных солнцем. В старой части любого арабского города — Туниса и Кайруана, Бейрута и Алжира — вы увидите, как дома собираются в тесные толпы, сверкают белыми площадками крыш и фасадов вперемежку с резкими тенями задних дворов, стен и проемов.

Украшения жилых домов сведены до минимума: на пыльной уличной жаре их некогда и некому разглядывать. Скрываясь от зноя, человек успевает открыть и тут же захлопнуть дверь. Только дверь и несет украшения — она может быть причудливой формы, украшается подвесным кольцом и узким орнаментом, резным или выложенным кафелем по контуру.

..И многими красотами удивлена ecu...

(Из древнерусской рукописи)

В тех краях очень цветистые луга по берегам озер и речек, а повыше пашни пересекаются короткими лесочками. И ближе к осени холмистые дали рвутся в пестрые желто-зеленые клочья.

Среди разгула красок той земли мне не хватало, лишь одного цвета, в котором завертелись бы все другие, — белого. И может быть, поэтому белый силуэт Кириллова монастыря среди холмов кажется таким уместным, таким необходимым глазу, словно это не создание человеческих рук, а творение самой природы. Его только и не хватало для совершенной гармонии и красоты земли.

Он естествен, как сама земля. И неотделим от нее и от светлого неба над нею. С землей стены монастыря единит зыбкое повторение его в зеркале Сиверского озера. Само-то озеро, как и все вокруг, пестро зеленью камышей, отражением рыжих холмов, рябью волн. И в этой ряби лишь белые плоскости стен смотрятся успокаивающе строго, так же строго, как и в чистоте неба. А от неба их отделяют лишь темные черточки крыш — они подтверждают стройность и единство всех строений, но нисколько не давят, не ограничивают каждое из них, не мешают им растворяться в светлом воздухе. И воздух заполняет здесь все, он ощутим, он видим, он весом настолько, что делает невесомыми каменные башни.

Кириллов вы видите среди лесов издалека, из такой дали, из какой, казалось бы, его никак нельзя увидеть. Может быть, этому помогает холмистый ландшафт, вдруг открывающий взору то, чему положено быть за горизонтом.

Архитектор ищет свет

Вы подходите ближе, и город скрывается, будто ныряет в озеро, узкой синью прочерченное во впадине меж холмами, потом открывается вновь, уже близкий, уже различимый в деталях. И вот вы под древними стенами, простоявшими — ни мало ни много — четыре века.

Светлые, не громоздкие формы, плоскости, разбиваемые либо незатейливыми дорожками поребрика и бегунца, либо узкими, едва намеченными тенью вертикальными щелями бойниц. Мягкая окраска строений. Грани башен переходят одна в другую ненавязчиво, незаметно. Плоские ниши, неглубокие полукружья закомар — ни одной резкой тени, ничего такого, что бы вносило диссонанс в ваши ощущения. Каждая грань — частица единого силуэта, рисующегося так едино и свободно, будто не строили все дома и башни несколько веков, а прочертили прямо в воздухе одним росчерком угольного карандаша и закрасили мазком белил. Простота, скупость и одновременно мягкость очертаний роднят каменные палаты и башни с избами окрестных сел, со строгими лицами северянок.

Все, что может быть изобретено, древние, несмотря на всякого рода трудности, либо изобрели, либо пытались изобрести, — я говорю о тех вещах, которые могли бы явить человеческому взору красоту и разнообразие.

Джордано Вазари

Там, где сходятся пути из Китая и Индии, посреди Бирмы, тысячу лет назад возник город Паган.

Лет шестьсот назад из него ушли последние жители. Сухой воздух средней Бирмы и мастерство древних строителей придали пагодам и храмам стойкость, сохранили их.

Утро. С Иравади поднялся туман, расплавил острые грани холмов. И солнце разгоняет туман не спеша, набирая силу, прогревая воздух, покалывая лучами каменные громадины, щекоча их. Храмы поутру чувствуют себя молодыми, легкими и купаются в тумане и солнечных лучах. Два цвета в этом мире: розовый — стены храмов, уже освещенный солнцем верхний слой тумана, и голубой — туман в тени.

Архитектор ищет свет

Паган днем. Полдень — не самое яркое время суток. От жары небо становится белесым, бесцветным. Листья и иглы кактусов, поля арахиса, занявшие те части города, что принадлежали раньше домам и дворцам, деревянным, истлевшим полтысячелетия назад, стены деревянных хижин — все покрыто пылью. Пыльными кажутся храмы и пагоды. И те из них, что рассыпались, обвалились, приняв цвет пыли, кажутся термитниками или могильными курганами. Тени резки, но и они потеряли голубизну, помутнели, прогрелись. Прохлада таится лишь в самих храмах, за черными прямоугольниками дверей.

Паган на закате. Солнце заходит за реку, где округлыми спинами холмов ограничена долина.

Пыль золотится на храмах, исчезает куда-то с зелени, возвратившей себе густой и чистый цвет. Длинные тени становятся фиолетовыми, и с семидесятиметровой высоты храма Татбинью видишь бесконечные оранжевые кубики и пирамидки на много километров вдоль реки. Закатная прозрачность и умиротворенность воздуха рисует их силуэты четко и нежно.

И ночь. Но не темная, бездонная, подчеркнутая лучами фар, а серебряная, полная звезд и лунного света. Тогда в мире остаются две краски: голубое серебро зданий и чернота зелени.

И храмы, совсем невесомые, своя среди звезд, разбредаются по равнине, устраиваются на ночь. И спят стоя, как кони...

В пасмурный же день Паган, столь склонный к театральным эффектам, становится самим собой. Но пасмурных дней мало.

Когда Паган был жив, храмы, а их тысячи, не белили. Они были покрыты светлой, желтоватой, вернее кремовой, штукатуркой, кое-где оживленной зелеными керамическими плитками, позолотой шпилей и раскрашенными, словно вятские игрушки, львами-охранителями у ворот. К этому надо добавить тысячи домов, хижин и дворцов из темного дерева, чей цвет не нарушал цветовой гаммы храмов и пагод, но подчеркивал их золотистый оттенок.

Белить храмы стали потом, много лет спустя после смерти города. Изменились вкусы, исчезли деревянные строения, и их коричневый цвет сменен был зеленым — цветом полей и кустарника.

Поэтому мы видим нынче город не совсем таким, каким он стоял на этой земле когда-то...

Архитектор ищет свет

В Индии храм родился из пещеры. И в период расцвета, в средневековье, индийские зодчие довели до совершенства единство этого образа. Храм возвышается крутой горой над городом. Он весь, как лесом, покрыт скульптурами, позы и движения которых динамичны, многообразны, словно лес этот опутан живыми корнями. Но это когда вглядываешься в скульптуры. А издали лес неподвижен, и неподвижна, горда, сурова гора храма. В горе положено быть пещере. В ней укрыты святыни. И вот внутренность индийского храма — настоящая пещера, с нависающим тяжелым, плоским потолком, неожиданно малая для такой горищи, свет расплескивается по статуям у входа в черноту, где надежно спрятаны от мира боги.

Паганский же храм, в отличие от индийского, обретает прямоту и лаконичность линий неземного, стремящегося к облакам, легкого, несмотря на размеры, строения. Лишь внутренность его остается таинственной пещерой.

И возникает город-фокусник, город-оборотень, прекрасный и молодой, однако вобравший в себя догматы устоявшегося буддизма, мистику и обряды, рожденные в Индии.

Вы подходите к храму, умелые пропорции которого, золотистый, оранжевый, розоватый, в зависимости от времени дня или погоды, цвет настраивают на торжественный лад. И если сегодня у вас возникает преклонение перед талантом зодчих, придумавших и сотворивших эту каменную сказку, то у жителя Древнего Пагана рождалось чувство религиозное, ощущение близости к миру неба.

Легкие пламенные порталы, тонкая резьба по штукатурке — чем ближе подходишь к храму, тем легче и изящней он становится.

И тут вы нерешительно переступаете порог.

И темнота.

И узкие своды. И редкие окна-бойницы, бросающие лучи света на статую Будды.

И храм раздавил вас. Тьмой, тишиной, теснотой, отрешенностью.

Человек — игрушка, ничтожество, муравей, заблудившийся в лабиринте. Громадный Будда, выхваченный одним-единственным лучом, нависает над ним, склонив позолоченную голову...

Построит коммуну из света и стали Республики нашей сегодняшний житель.

В. Маяковский

Основой современной архитектуры стала плоскость. И ныне архитектор рассчитывает уже не луч света, не солнечное пятно, а массу света, что должна входить в дом, рассчитывает светомассу, как количество цемента, как кубатуру воздуха. Световые потоки уже планируются архитекторами во всех видах строительства (даже в промышленном) в самом начале, в самом зарождении проекта.

Архитектор ищет свет

Интуицию зодчего заменила лаборатория. В Москве это Центральная лаборатория светотехники в Институте строительной физики. Там под куполом искусственного неба определяют, сколько солнца должно быть в вашей будущей квартире и сколько тени на дорожках будущего парка.

И поэтому стекло современно не только как строительный материал, оно современно и как явление, отвечающее тенденциям нынешней жизни. Прозрачные стены общественных строений растворяют границу между «внутри» и «снаружи», улица врывается внутрь, оставляя снаружи свой шум и суету, врывается движением, листвой и светом. В домах же, где люди живут, улицу не пускают внутрь, там стекла столько, чтобы пропустить лишь свет и зелень древесных крон.

Стекло придает городу нарядность: днем оно отражает пестроту улицы, вечером зажигается всей гаммой закатных красок, ночью же, выпуская наружу свет, а с ним и дыхание жизни домов, оно оживляет темную улицу, делает ее уютнее. Словом, днем стекло — зеркало, вечером — источник света.

Н. М. Гусев, заслуженный деятель науки и техники РСФСР

Материалы подборки «Дерево, камень, глина и солнце» подготовили наши специальные корреспонденты И. Можейко, Б. Письменный, Т. Чеховская

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения