На берегу Тоймы, над плавной ее излучиной, поднимался город. Вертикали трех церквей держали его фасад, а рядом с церквами и за ними белели каменные особняки. Когда-то сюда, почти к самой Елабуге, подходили купеческие баржи, груженные хлебом, и еще издали встречала их белая свеча четырехъярусной колокольни, примкнувшая к громаде Спасского собора. Извилистая Тойма прорезала просторную луговину, вливаясь близ высокого холма с башней «Чертово городище» в широкую Каму. На дальнем окоеме поймы синели леса.
Бывает так: живет город в безвестности, хотя богат он историей и природа вокруг хороша. А до поры до времени о нем не слышно. Так было и с Елабугой, тихим районным городком Татарии, пока не началось здесь несколько лет назад строительство Камского тракторного завода. О городе заговорили, забеспокоились — не нарушит ли большая стройка облика старинной Елабуги? И потянулись сюда архитекторы, историки, реставраторы...
Бродя по улицам Елабуги, я довольно быстро уловила нехитрый план ее старой части. Он напоминал планы многих наших городов, строительство которых приходилось на конец XVIII века. Указом Екатерины II предписывалось проложить в Елабуге три улицы, параллельные набережной, и рассечь их семью поперечными. Этот геометрический рисунок имел свой смысл: город сохранял черты военного поселения и в то же время не отрывался от воды, мирной, торговой и добычливой жизни.
Правда, понять город, разобраться в нем без той изначальной путаницы, которая обычно сопутствует первому знакомству с незнакомым, помогла мне Светлана Васильевна Бобкова. Коренная елабужанка, директор дома-музея И. И. Шишкина, она любезно согласилась пройти со мной по тем местам и улицам, что дороги ей самой. И теперь белокаменные особняки на набережной и следующей за ней улице невольно связывались в моем восприятии с рассказом об известных купеческих фамилиях, которые знала когда-то не только вся Елабуга, но, пожалуй, и вся Россия. Ушковы, Гирбасовы, Стахеевы... На ушковских химических заводах в Бондюге (ныне город Менделеевск) экспериментировал Дмитрий Иванович Менделеев; в руках Стахеевых были сосредоточены пароходство, мельницы, имения, винокурни, прииски, магазины. Недаром присказка «Елабуга близ Чертовой горы» сменилась другой: «Елабуга, где живут Стахеевы». Двухэтажные дома «отцов города», выделяясь парадностью и белизной, были окружены зданиями уездной и городской управ, реального училища, гостиного двора. Здесь, в центре города, под стенами Спасского собора, вершились главные дела уездного города.
В массивном, угрюмом с виду особняке Г. В. Стахеева размещается сейчас штаб школы милиции. Нынешние хозяева показывают тщательно оберегаемые ими комнаты: лепные потолки, кафельные печи (изразцы темно-коричневые, зеленые, пестрые с золотом были выполнены в прошлом веке елабужскими мастерами), окна, взятые в дубовые рамы, тяжелые двери с бронзовыми ручками. Да, размашисто жили елабужские купцы, и нам оставили на что посмотреть...
Чем дальше от центра, тем скромнее выглядят дома. На главной торговой улице, где жило среднее купечество, здания в основном двухэтажные — деревянный жилой верх (известна поговорка: «дом сосновый, сердце здорово») и каменный низ, где размещались подвалы, лавки, склады, магазины. Еще дальше, там, где селились мелкие торговцы и владельцы постоялых дворов, дома чаще бревенчатые. И везде высокие заборы, ворота то деревянные под навесом, то каменные с резьбой, ажурные дымники и «зонтики» над крыльцом, словно сотканные из чугунных стеблей и трав.
Кажется, прикрой на минуту глаза — и увидишь, как подъезжают обозы к Хлебной площади, толпятся торговцы и покупатели на Рыбном и Сенном рынках, дребезжат по булыжной мостовой повозки, лихо перекидывают мужики кули в глубокий подвал (Сохранился старинный альбом фотографий Елабуги прошлого века, сделанных Дмитрием Павловичем Репиным, племянником И. И. Шишкина. Альбом подарила дому-музею Ольга Павловна Гвоздева, родственница художника.)...
— Я как старожил своего города, находясь в преклонных летах, хочу на память потомству рассказать историю своего родного города...
Слушая тихий, ненавязчивый голос Светланы Васильевны, я понимала, что она говорит не свои слова, хотя по смыслу их можно было соотнести и с ее чувствами.
— Чьи это слова? — спросила я.
— Ивана Васильевича Шишкина. Из его книги «История города Елабуги». Она была издана в Москве в 1871 году.
Впервые это имя я услышала от той же Светланы Васильевны, когда мы, прежде чем войти в город, стояли на холме, у каменных стен башни «Чертово городище», и рассматривали с высоты Елабугу и широкую, вольную пойму Тоймы и Камы. Защищаясь от порывов ветра, моя спутница потуже затянула косынку, потом обошла башню, осмотрела, по-прежнему ли зарешечены маленькие окошки, не раскрошилась ли где кладка.
— Еще Иван Васильевич реставрировал эту башню...— заметила она.
— А кто это?
— Отец живописца Ивана Ивановича Шишкина,— отозвалась Бобкова и, сделав паузу, добавила: — Купец второй гильдии, городской голова Елабуги. Он и мастер-изобретатель, и археолог, и краевед...
Потом, когда я держала в руках тоненькую, потрепанную, с тонкими глянцевитыми страницами книжечку «История города Елабуги» с посвящением: «На память добрым и благотворительным моим согражданам», меня не покидало горькое сожаление о том, как мало мы знаем о людях, которые, подобно Ивану Васильевичу Шишкину, могли бы сказать: «Единственным побуждением к этому труду была только одна-единственная моя любовь к родине,— на цели и звание ученого я не претендую...»
Первая глава называлась «От древнейших времен до взятия Казани». Рассказывая об этом долгом периоде истории, Иван Васильевич ссылается на труды русского исследователя XVIII века П. И. Рычкова, местную летопись, татарскую рукопись, записки археологического общества, но ни слова не говорит о своем участии в археологических исследованиях. Видимо, не считая себя профессионалом-археологом. А между тем за раскопки Ананьинекого кургана близ Елабуги И. В. Шишкин был удостоен звания члена-корреспондента Московского археологического общества.
Вел он раскопки и на холме, где стоит башня «Чертово городище». Башня эта насчитывает много веков и помнит немало событий, в том числе полчища монголо-татар, орды Тамерлана и время, когда после взятия Казани в 1552 году и присоединения Казанского ханства к Русскому государству, в прикамские леса пришли русские люди и появилось на берегу Тоймы село Трехсвятское. Оно возникло как крепость, и все в нем было как обычно: кремль, церковь, башни с бойницами для ружейного дула, деревянная стена и ров...
«Село Трехсвятское, что на Елабуге» — так непременно писали в старинных документах. Происхождение слова «Елабуга» точно не установлено, существует много версий; известно, в частности, что большое озеро за Тоймой называлось Алабуга — в переводе с татарского это означает «окунь-рыба».
Иван Васильевич Шишкин упорно, страница за страницей, движется, не страшась трудов, вслед за историей, и вот уже пришел XVIII век, сотрясаемый народными восстаниями, от которых добровольный историк не отвернулся в смущении, а изложил их так, как диктовало время и его звание. Глава «Акаевский бунт» посвящена восстанию башкир, татар и других народов под руководством Акая, а в главе «О бытности Пугачева в здешней местности» рассказывается, как пугачевское войско подходило к селу Трехсвятскому. Историки и сегодня находят в этих описаниях немало интересных подробностей.
Немалую ценность представляют опубликованные в «Истории города Елабуги» тексты царских указов 1621 и 1748 годов. В первом указе говорилось о переписи крестьян дворцового села Трехсвятского на предмет получения оброка в государеву казну, а во втором — «о заготовлении стерляди и сазана», которые в прорезных стругах должны доставляться в Москву, к царскому двору.
В 1780 году на основании Указа Екатерины II село Трехсвятское стало уездным городом Вятского наместничества. Из старожилов этого села и происходили Шишкины.
В тот день мы еще долго кружили по городу. Светлана Васильевна показывала здание бывшего женского епархиального училища, построенного на средства Глафиры Стахеевой,— только вместо чинных епархиалок по широким коридорам с этажа на этаж бегали озабоченные будущие учителя — теперь здесь педагогический институт. Потом водила меня по длинной Московской улице, чтобы я смогла взглянуть на аккуратный домик в три окошка, где жила знаменитая Надежда Андреевна Дурова, первая в России женщина-офицер, ординарец М. И. Кутузова, писательница, чьи «Записки кавалерист-девицы» высоко оценил Пушкин.
— Мы думаем создать здесь литературный музей,— говорила Светлана Васильевна.— Ведь с Елабугой связаны имена Радищева, Короленко — вспомните нашумевшее «Мултанское дело», когда писатель выступил в защиту несправедливо обвиненных удмуртов из села Старый Мултан. В нашем городе недолго жил Пришвин, бывал Алексей Толстой. В Елабуге похоронена Марина Цветаева. Здесь в 1941 году ее настиг «одиночества верховный час»... Мы собираем каждую строку о Цветаевой...
Молча возвращались мы к колокольне Спасского собора. На обочине улицы, возле металлической будочки, толпился народ с ведрами.
— Отведайте водички Ивана Васильевича,— предложила моя спутница и загадочно улыбнулась. Потом пояснила, что в 1832 году Иван Васильевич Шишкин разработал проект и построил деревянный водопровод. «Фонтаны» — так называли елабужане места на площадях, где под специальными навесами стояли краны. Строил Шишкин на свои деньги, в конце концов разорился и вынужден был выйти из купеческого сословия и стать елабужским мещанином.
— Ну а подробности, Светлана Васильевна, как строили?
— Это расскажет сам Иван Васильевич...
В доме-музее И. И. Шишкина мне показали отпечатанную на машинке рукопись — «Жизнь елабужского купца И. В. Шишкина, написанная им самим в 1867 году». «Никто решительно не надеялся,— отмечал автор,— что можно было провести воду туда, где ее нет». Иван Васильевич сам нанял мастеров рязанских «вертеть трубы» из соснового леса. Когда уложили их в канавы, налетела буря — и трубы потоками воды унесло. Шишкин снова взялся за дело, и воду благополучно пустили, и начала она «действовать фонтаном на несколько сажен вверх как нельзя лучше». «Но граждане наши,— замечает с грустью автор,— пользуются очень равнодушно».
Мир купеческого уездного городка встает со страниц этого бесхитростного повествования: пожары (самый страшный был в 1850 году, когда сгорело полгорода; сгорел и дом Шишкиных, после чего Иван Васильевич с сыном Иваном построили новый, теперешний); хождение барж с хлебом по Каме и Волге, бури на Каме, холерные кордоны 1830 года; сделки, беззакония, интриги, наветы, донимавшие Шишкина изрядно, когда он был в «отцах города».
...Я вглядываюсь в портрет Ивана Васильевича. Портрет в овальной раме висит в его кабинете, чуть в стороне от просторного дубового письменного стола. Черный сюртук, черный шарф вокруг шеи, лицо жесткое, грубоватое, решительное. Наверное, он и был таким, купец Шишкин. Но был он и другим: в книжном шкафу хранятся журналы «Отечественные записки», «Живописное обозрение 1840-х годов», «Энциклопедический словарь Плюшара»... В этом кабинете решилась судьба Ивана Шишкина — отец рано заметил талант сына и, понимая, что к купеческому делу он не склонен, отпустил Ивана в далекую Москву, в училище живописи и ваяния.
Время, перевернувшее жизнь купеческой Елабуги, не оставило пышных особняков и соборов. Только скромные могилы, мемориальные доски да названия улиц в честь героев революции...
В 1980 году, к двухсотлетию города, решено было создать на общественных началах музей истории города Елабуги. Занялась этим Галина
Николаевна Мясникова, елабужанка, преподаватель истории, которая много лет руководила школьным музеем.
...За окном ее кабинета хлещет дождь, беседа течет неторопливо. Галина Николаевна рассказывает, как работала она в Кирове, в архиве — там сохранились богатейшие материалы по Елабуге. Копии многих из них в скором времени появятся в музее. В Ленинграде, в библиотеке Салтыкова-Щедрина, в отделе редких рукописей Галина Николаевна обнаружила 17 писем Дуровой.
Но больше всего Мясникову, как историка, интересуют предреволюционные годы. В Елабуге в начале прошлого века было шесть частных заводов — мыловаренный, колокололитейный, прядильный и кожевенные — да и в уезде столько же. Выступления рабочих были нередки. Дошел до нас, например, рассказ о том, как после событий Кровавого воскресенья десятки елабужан направились в Никольскую церковь и потребовали отслужить панихиду в память рабочих, погибших на Дворцовой площади.
— Записывали мы со школьниками,— рассказывает Галина Николаевна,— и воспоминания участников гражданской войны, отыскали карту движения одного из батальонов дивизии Владимира Азина. Все эти документы, поверьте, уникальны. Многие елабужане помогали нам...
— Галина Николаевна, вот мы с вами часто упоминаем слово «елабужанин». Желание сохранить историю своего города, согласитесь, неудивительно. Но ведь сейчас Елабуга приняла тысячи новых, в основном молодых, людей, строителей тракторного. Как приблизить их к истории города, чтобы и они со временем ощутили себя старожилами? В этом, по-моему, залог будущего Елабуги...
Галина Николаевна задумалась.
— Однажды,— сказала она,— пришли ко мне комсомольцы тракторного завода с вопросом: «Как проходили маевки в Елабуге?» Я рассказала, и ребята устроили маевку по историческому, так сказать, сценарию на Красной горке, в Танайском лесу, а потом решили привести в порядок могилу красных партизан. Неплохое начало, а?
Мне удалось побывать на Красной горке. Высокий обрывистый берег, поросший соснами. Снизу белопенная Кама. Вдали — силуэт Елабуги. Когда-то сюда приходил Иван Шишкин с друзьями, отсюда он писал картину «Елабуга с Красной горки». В 1918 году на этих кручах были расстреляны партизаны. А у пристани белочехи поставили плавучую тюрьму — «баржу смерти», с виселицей... На ней погибло несколько сот активистов, красноармейцев, членов комбедов, в том числе и Василий Шишкин, родственник художника, первый советский комендант Елабуги.
— Мы хотим,— тихо говорила Галина Николаевна,— чтобы этим людям был поставлен памятник. И, надеюсь, ребята с тракторного нас поддержат. Они уже взялись привести в порядок сквер Цветаевой, что неподалеку от ее дома; обещали сделать ремонт в нашем музее — и сделали! Пойдемте, покажу...
Когда смотришь на Елабугу с вертолета, старый город с дугой церквей по берегу Тоймы и шахматными квадратиками кварталов напоминает сцену театра под открытым небом. Широкое зеленое полукольцо Елабуги-2, как называют кварталы нефтяников, обнимает эту сцену, подобно зрительным рядам. А дальше лежат пока еще чистые луга, щетинятся строчки лесов и краснеет обнаженным грунтом строительная площадка тракторного завода.
Елабуга-2 — это тоже уже история, и начиналась она в годы войны, когда появились здесь, в Татарии, разведчики нефти. Тогда никто из жителей города не знал, наверное, зачем эти люди уходят в леса... Елабужане работали не покладая рук и ждали, ждали писем с фронта. Более десяти тысяч елабужан ушли на войну, и более половины не вернулись. В память павших горит теперь Вечный огонь на берегу Тоймы.
Первая нефть в Прикамье была добыта в 1955 году возле деревни Сетяково. Это имело серьезное значение для Елабуги. Через несколько лет началось строительство Елабуги-2. Финские домики в Голубом поселке были первыми, за ними стали расти двухэтажные дома из местного бутового камня, потом четырехэтажные и выше, потом разбежались улицы — Разведчиков, Строителей, Коммунистическая, Девонский переулок... Поднялись, зазеленели деревья на обочинах и во дворах, радуя глаз и скрывая примитивность послевоенного строительства.
Ну а старый город? Что изменилось в его жизни с появлением Елабуги-2?
Меня познакомили с Лидией Ивановной Зайцевой, главным геологом нефтегазодобывающего управления Прикамнефть, которая живет в Елабуге с 1961 года. Мне был интересен ее взгляд на город, ставший для нее родным.
— Я довольна, что судьба занесла меня в Елабугу,— говорила Лидия Ивановна.— Родом я из-под Рыбинска, работала в Лениногорске, молодом городе на юге Татарии, и, попав в Елабугу, поразилась ее тишине. И еще запомнился мне осенний аромат яблок на базарах... Коллеги, приехавшие сюда на несколько лет раньше, вспоминали, что елабужане встретили их словами: «Чем можем — поможем». И помогли поначалу самым главным — жильем.
Первые нефтяники чувствовали себя десантом, высаженным на отрезанный от мира остров. Связь только по санному пути и летом — водой. Нефть шла по Каме баржами. Это уже потом построили ЛЭП (раньше была только местная электростанция), проложили нефтепроводы, появился аэродром, а еще позже — мост через плотину Нижнекамской ГЭС, автомобильное шоссе на Казань, железная дорога. Город перестал быть провинцией, куда новости доходят только с оказией...
Со строительством Елабуги-2 в квартиры пришел газ, появились асфальтовые мостовые, посадили деревья — и тучи пыли улеглись над старой Елабугой (Раньше в Елабуге деревьев не сажали. Леса стояли вокруг, и человек отвоевывал у них место для жизни. Пни не выкорчевывали, не выжигали, и на вырубки слетались птицы — полакомиться личинками насекомых. Не потому ли в старинном гербе Елабуги был изображен «в серебряном поле сидящий на пне дятел, долбящий оный...»?). Но сам город не тронули — геологи строились в западной, новой части, хотя тогда еще не говорили так много и так настойчиво о необходимости сохранения памятников истории и природы.
Я приехала в город в тот момент, когда жизнь Елабуги-3 только начиналась. На промышленной площадке уже поднимался каркас сталелитейного завода, на окраине города один за другим росли новые дома для строителей, приезжающих на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку со всей страны.
Но, быть может, самой горячей точкой в Елабуге в эти дни была комната главного архитектора КамТЗ Геннадия Борисовича Сысоева. С первых минут нашего разговора я почувствовала: заботы у коренных елабужан, старожилов и тех, кто в Елабуге недавно, общие, и есть надежда, что город не проиграет от предстоящих перемен.
Разговор о Елабуге будущего начался с городов, лежащих поблизости. Дело в том, что на берегах нижней Камы, у Нижнекамского водохранилища, рождается, как говорят специалисты, мощная агломерация городов машиностроения и нефтехимии — Брежнев с КамАЗом, Нижнекамск, Менделеевск. Елабуга с будущим тракторным заводом входит в нее как одно из звеньев. Причем старинной Елабуге отводится в этом кусте роль культурного центра.
Долгое время Сысоев работал в городе Брежневе и теперь, размышляя об опыте его строительства, сказал:
— Этот город воплощает наши градостроительные идеалы 70-х годов, но ныне иное время...
Говорил Геннадий Борисович тихо, тщательно взвешивал слова, пристально глядя на собеседника, как бы проверял свою мысль.
— Сегодня совершенно ясно,— продолжал он,— что город автостроителей, который впечатляет размахом, простором, многоэтажностью, получился безадресным, безнациональным, безрегиональным... Что можно сказать о нем? Что ему десять лет — и ничего более! Человек, живущий в нем, не привязан к ситуации, как мы говорим, а потому испытывает дискомфорт; такой город не может стать ему близким... Не случайно многие жители Брежнева едут отдыхать душой в Елабугу. А знаете, почему так получилось?
Геннадий Борисович, рисуя что-то на листе бумаги, сам ответил на свой вопрос. Он говорил, что была практически игнорирована история некогда богатого торгового села Набережные Челны, на месте которого вырос город Брежнев. Правда, архитектурных красот там было меньше, чем в Елабуге, но было все-таки две-три улицы, а осталось два десятка домов... А ведь город — это организм, у которого есть прошлое, настоящее и будущее, и время должно нарастать вокруг древней сердцевины, как кольца на спиле дерева.
— Я до сих пор помню дом моего детства в городе Пудоже,— неожиданно сказал Геннадий Борисович.— Баньку, речку, запах свежевыскобленного стола. У моей дочери не будет таких воспоминаний...
И еще Сысоев размышлял о «необжитости городской среды», сетовал, что этой проблемой сегодня почти не занимаются, как будто город создается для машин, а не для человека. Я видела, как под его карандашом рождались уличные кафе, маленькие скверики со скамейками, киоски, фонтаны, беседки...
Нетрудно было понять, что главный архитектор примеривался к той большой работе, которая предстояла в Елабуге. «Елабуга,— говорил Сысоев,— это подарок для архитекторов, хотя во сто раз сложнее Набережных Челнов: есть богатая и хорошо сохранившаяся история, да и рельеф холмистый, с перепадами. Лишь бы хватило сил и умения избежать ошибок прошлого...»
Архитекторы видят старый город вместе с поймой Тоймы — зоной исторической, заповедной. За ней поясом идет охранная зона, где предполагают строить дома невысокие, чтобы просматривалась старая Елабуга. Этажность будет постепенно возрастать, город устремится на север и окончательно обретет форму амфитеатра, раскинувшегося на берегу Тоймы.
Многие специалисты Москвы, Казани, самой Елабуги работают сегодня над проектами города (даже при комитете комсомола КамТЗ есть клуб молодых проектировщиков). Работают интересно — им реально видится Елабуга городом развивающимся и в то же время сохраняющим свои корни. Мне рассказывали о Фирдаус Мансуровой, кандидате архитектуры, старшем преподавателе Казанского инженерно-строительного института, которая вместе с группой специалистов много лет собирала материалы по старой Елабуге — изучала архивы, обмеряла дома, разговаривала со старожилами. Теперь эти материалы очень и очень нужны специалистам.
Все сегодня солидарны в одном — старую Елабугу надо сохранить. Но главного архитектора КамТЗ и его коллег волнует вопрос — как сохранить? Будет ли это музей-заповедник? Или по-прежнему — жилые кварталы? Или то и другое вместе? Одни специалисты настаивают на сохранении исторически сложившихся автономных по структуре кварталов, другие предлагают встраивать внутрь кварталов коттеджи за счет неценных, полуразвалившихся амбаров, сохраняя старинные фасады и общий характер застройки. Замыслов много, но — время? КамТЗ строится.
Леса и поля окружают Елабугу. Без них трудно представить прошлое и настоящее города и нельзя, говоря о жизни его, не коснуться и их судьбы. Хотя бы потому, что без этих лесов и рек не было бы, наверное, ни города здесь, ни его людей, оставивших нам этот город, ни художника Ивана Шишкина.
Вместе с Виталием Михайловичем Ачаевым, директором Елабужского мехлесхоза, мы едем по местам, где работал художник.
— Вы были в Танайском бору? — резко повернулся с переднего сиденья машины Ачаев.— Там, где Шишкин писал этюды к картине «Утро в сосновом лесу»,— и, не дожидаясь ответа, с горечью сказал: — Сохнет Танайский бор. Сохнет от дымов нефтехимического комбината Нижнекамска. Большой бор тоже страдает. На сегодня химия — главная опасность для шишкинских лесов, и надежда наша — только на научно-технический прогресс. На создание таких уловителей, что ни одну вредную молекулу не выпустят.
Виталий Михайлович вновь повеселел, не сомневаясь, видно, что именно так и будет, и скомандовал:
— В Большой бор, в лесопитомник.
Пока мы добирались до Большого бора, я расспрашивала Ачаева о его жизни. Оказалось, что он уроженец этих мест, кончал лесной техникум, потом лесной институт в Йошкар-Оле, работал лесником, механизатором в лесничестве. Похоже, Виталий Михайлович не представлял, как можно, родившись в этом краю, выбрать профессию, не связанную с лесом.
— Конечно, лес любят все,— рассуждал Ачаев,— но по мне лучше бы меньше было любителей-дилетантов...
Мы вновь коснулись момента, болезненного для жизни шишкинских лесов. Говорят, по воскресным дням через плотину — из города Брежнева в елабужские леса — идут толпы людей. Поток машин мчится по шоссе и вскоре за плотиной рассасывается: машины въезжают в лес, добираясь по лесным просекам до самых его глубин. И это несмотря на запретные знаки! Жгут костры — следы пожара 1972 года видны до сих пор. Грибы вырывают с грибницами...
— Каждые десять лет мы проводим ревизию лесов,— вновь вспыхивает Ачаев,— и последняя установила: исчезло 14 видов трав. Исчезло — как будто бы никогда здесь не росли! Поверьте, очень многое упирается в экологическое воспитание, точнее, в его отсутствие.
Попытки сохранить, уберечь шишкинские леса уже предпринимались. В горисполкоме мне показывали постановление 1983 года Совета Министров Татарской АССР «О переводе лесов зеленой зоны городов Брежнева, Елабуги, Менделеевска в категории лесов, имеющих научное и историческое значение». 9532 гектара были признаны таковыми. Памятниками природы объявлены Большой и Малый бор, а также Богатый лог, где Шишкин писал картину под таким же названием. Но этих мер оказалось явно недостаточно. Развитие больших городов на Каме, сама жизнь показали, что нужен национальный парк. Ачаев рассказал, что проект парка разработан: предполагаемая площадь его — 50 тысяч гектаров, из них 22 тысячи займут леса, остальное — луга, озера, поляны. Национальный парк Татарии будет делиться на зону заповедную, зону, предназначенную для отдыха людей, и зону эксплуатации, то есть место, где можно будет вести рубку. Под эту последнюю отойдут наименее ценные участки.
...Мы шли по сосновому бору, что стеной стоял за поселком Луговой. Косые лучи предвечернего солнца заливали лес, и сосны казались красноствольными. Просеки были устланы хвоей, по обочинам в густой траве краснела земляника. Тишина, покой, терпкий запах смолы.
— Любо-дорого смотреть на это совершенство,— Виталий Михайлович снял кепку, стоит задрав голову и смотрит на верхушки деревьев, улыбается.— Лет 120—130 им, не меньше, а живут, радуют...
За бором, на просторной поляне поднимались березки, нежно зеленел подрост кедра, темнели елочки. Здесь подрастали будущие леса края, которые так любил писать Иван Шишкин. Елабуга XXI века будет дышать благодаря этим лесам.
В день моего отъезда в Елабуге шел слепой дождь. Дымились туманом берега Тоймы и Камы, сладко пахли цветущие, напоенные влагой липы, меж белых каменных плит старинных тротуаров текли коричневые ручьи. Солнце, прорываясь сквозь нависшие над водой тучи, заливало ослепительным светом белую иглу колокольни.
Это была последняя картина, которую подарила мне Елабуга.
Елабуга — Москва
Лидия Чешкова, наш спец. корр.