Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Поставщик ситца

25 февраля 2007
Поставщик ситца

Несколько лет назад я приехала в Иваново, интересуясь историей ивановских ситцев, и впервые услышала имя Бурылина. Интуиция подсказывала мне, что за этим как-то глухо, вскользь и все-таки не случайно упоминавшимся именем скрывается сложная, талантливая и противоречивая судьба. Но время, когда начало выходить из забвения наше истинное прошлое, тогда еще не наступило...

И вот я снова в Иванове. В городе уже работал музей ивановского ситца и действовал недавно возникший клуб краеведов-неформалов «Иваново-Вознесенск». Познакомилась я и с комиссией, созданной при клубе, которая начинала изучение и пропаганду наследия Бурылина.

Штрихи биографии Дмитрия Геннадьевича Бурылина таились в пожелтевших подшивках «Нивы» и «Русского слова», в «Иваново-Вознесенском губернском календаре», в немногих современных изданиях. Но, пожалуй, самыми богатыми источниками информации оказались архивные документы: воспоминания о Бурылине дочерей и родственницы А. П. Носковой, его деловые записные книжки, письма, сведения о фабрике, написанные им самим, воззвание Бурылина к жителям и рабочим Иваново-Вознесенска, духовное завещание... Почерк торопливый, бегущий, порой невнятный, свойственный человеку бурному, деятельному, увлеченному. И даже потом, когда в подвале бурылинского особняка я увидела его портрет (хозяин дома оставил на потолке портреты — медальоны своей семьи), на котором он выглядел этаким преуспевающим фабрикантом, чувство большой духовности этого человека меня не оставляло.

Раскручивая виток за витком историю жизни Бурылина, я отчетливо поняла, в какой крепкий узел завязались его судьба и судьба его края...

«Дед отца — Диодор Андреевич Бурылия был крепостным графа Шереметьева, владельца обширного имения с селом Ивановом. Получив вольную, он, будучи набойщиком, приобрел светелку; в 1812 году основал набивную фабрику и выстроил себе дом на левом берегу Уводи, за пределом села Иванова» (из воспоминаний Софьи Дмитриевны Кузьминой, младшей дочери Д. Г. Бурылина»).

В этом доме через сорок лет и родился Дмитрий Геннадьевич. Только в 1905 году, пригласив знаменитого тогда архитектора А. Ф. Снурилова, Бурылин надстроил и перестроил в стиле модерн каменный дом деда, украсив особняк лепниной, витражами итальянской работы, мраморными лестницами. Ныне в этом особняке и разместился музей ивановского ситца. А напротив высится массивное, словно возведенное на века, здание историко-краеведческого музея, который создал, построил и подарил городу Бурылин. Место для своего музея он выбрал не случайное: именно там, напротив их родового дома, стояла набивная фабрика Диодора Андреевича. Дмитрий Бурылин очень интересовался своей родословной и на основании архивных данных, находившихся в конторе графа Шереметьева, проследил жизнь семи поколений. Предки Бурылина «за строптивый нрав» были высланы с Новгородчины на «пустопорожние» земли еще, видимо, при Иване Грозном. Были они старообрядцы-беспоповцы, и только дед Бурылина перешел в единоверие, получив имя Диодор вместо Федор. Кстати, религиозные корни семьи сказались, думается, на принципах жизни Дмитрия Бурылина.

Дом Диодора Андреевича был первым за рекой Уводью. Вокруг него стали отстраиваться и другие вольные люди — так появился Вознесенский посад. Сохранившиеся до наших дней краснокирпичные здания фабрик на берегах Уводи и окрестных ручьев помогают, при известном воображении конечно, представить прошлое этих мест.

...Село Иваново, известное еще с 1561 года, славилось льняными холстами. Лен здесь рос хорошо, рек и речушек на этой земле было вдоволь (для обработки льна нужна вода), и цикл его производства длился круглый год — вот и растила лен почти каждая семья, а долгими зимними вечерами ткали при свете лучины, чтобы свезти холст на ярмарку в Москву.

Диодор Андреевич застал еще время ивановских холстов (с них начинались ивановские ситцы), научился набивать на тканях узоры: отсюда и пошло название профессии — «набойщик». Первые краски были олифа да сажа. Художественное чутье было у ивановских крестьян в крови: в этих краях испокон лека жили иконописцы, рядом с селом Ивановом располагалась слобода Иконниково, неподалеку — Палех и Холуй. Традиции деревянной резьбы, привычной для этих мест, помогли мастерам-резчикам изготовлять «манеры» — деревянные набойные доски с узором. Суровый холст, черные сажевые перекрестия орнамента, живо напоминающие о деревянной резьбе,— так выглядели набойки XVII—XVIII веков.

Архивы сохранили имена многих предпринимателей, и первое среди них — имя Осипа Степановича Сокова. Он жил во второй половине XVIII века, но делами и талантом своим смотрел в век XIX...

Не было, наверное, в Иванове человека, который не знал бы Сокова. Знал его, надо полагать, и Диодор Андреевич, коли приобрел светелку, где набивали вручную хлопчатобумажную ткань. Не льняную, заметьте, а хлопчатобумажную. Человек острого ума, цепкий, «капиталистый» крестьянин, как говорили тогда, он, видимо, по достоинству оценил новшества Сокова, который одним из первых в этих местах стал работать с хлопком, ввел органические красители, изменил и технологию окраски, перейдя на новый, «заварной» способ крашения. Не узнать и рисунка на соковских тканях: распустившиеся розы, хороводы цветов, колосья, переплетения стеблей и трав, в основном на светлом фоне, отчего и называли эти ситцы «белоземельными».

Одно за другим росли в селе Иванове и Вознесенском посаде во времена деда Бурылина набойные заведения и мануфактуры. Особенно после 1812 года, когда в Москве от пожаров и разрушений погибло много фабрик. Производство холста постепенно исчезает, прочно утверждается хлопок, поначалу только иноземного происхождения: грубая восточная бязь, тонкий ост-индский и английский миткаль. Набивка по миткалю высокого сорта и носила название — ситец. Со временем ивановцы стали изготовлять свой миткаль, вытеснивший привозные ткани. «Журнал мануфактур и торговли» 1830 года свидетельствует: «Нет почти ни одного дома, ни одной крестьянской избы в окружных селениях, где бы не ткали миткалей, кашемиров, нанки, холстинок и проч. или не набивали ситцев, выбойки, платков, шалей». И добавляет: «Можно бы назвать сию округу Российским Манчестером».

Диодор Андреевич много работал, много ездил. В архиве хранится, например, билет на право Диодора Бурылина занять лавку на Нижегородской ярмарке. Железной дороги тогда не было, в лесах прятались разбойничьи шайки, и каждая поездка на лошадях — на Ирбитскую, Нижегородскую, Макарьевскую или Ростовскую ярмарку — была настоящим и опасным путешествием. Во время одного из таких путешествий Диодор Андреевич погиб.

«Меня мучит этот способ добывания денег для моего музея и библиотеки...» (из письма Д. Г. Бурылина к Л. Н. Толстому).

Слова эти Бурылин напишет через много лет после того, как принялся поднимать хозяйство, запущенное его отцом. Отец был человеком болезненным, любил покутить, умер рано, оставив после себя лишь векселя, закладные и... пятерых детей, лишенных практически средств к существованию. Старший брат Дмитрия, Николай, поступил на службу, а Дмитрий начал свое дело, и начал весьма необычно.

Однажды он увидел котел, который какой-то фабрикант, переоборудуя фабрику, выбросил за ненадобностью. Вместе со своим другом рабочим-татарином Алимом перетащил его на лямках по реке Уводи. Тащили через весь город, к потехе ивановских жителей. Потом Дмитрий отремонтировал котел и в 1868 году организовал свою «заварку» — маленькую фабрику полукустарного типа. От постоянной работы с водой и физического напряжения он заболел ревматизмом, который преследовал его всю жизнь.

Верно, с этого котла и потянулась за Бурылиным сомнительная слава «чудака». «Вот, Николай, старшой брат, тот голова,— перешептывались люди.— А этот...» — и насмешливо крутили пальцем у виска. «Этому», младшему Бурылину, еще предстояло много лет удивлять сограждан — до самого заката своей жизни. (Бурылину шел 66-й год, когда он, получивший в свое время только азы начальной грамоты у дьячка, стал студентом Политехнического института. Дмитрий Геннадьевич регулярно посещал лекции и очень гордился зачетной книжкой.)

В «заварке» дела у молодого Бурылина поначалу шли хорошо. Но Дмитрий — в противоположность брату, который быстро преуспел на службе, женился на единственной дочери фабриканта Куваева и, приняв его фамилию, стал директором Куваевской мануфактуры,— двигался по жизни иначе. Он разбрасывался, увлекался, его буквально одолевали новые идеи и планы. За свою жизнь он освоил восемь производств, постоянно прибегая к займам. Фабрикант Бурылин часто сидел без денег, жену его одолевали кредиторы. А дни выдачи зарплаты рабочим превращались в сущий кошмар — приходилось срочно занимать деньги, гасить одни векселя, выдавать другие...

Его преследуют неудачи — пожар, взрыв парового котла, снова пожар,— но он не опускает рук.

Не успел Бурылин построить новую красильно-набивную фабрику (колориста для нее искал сам, путешествуя по Европе, один, без знания языка, и нашел), как неожиданно услышал, что российское военное ведомство вынуждено покупать в Англии обезжиренную хлопчатку — мешковину, которая шла на упаковку бездымного пороха. И тотчас у него явилась мысль организовать собственное производство. Он едет в Англию. Но как выведать секрет производства этой мешковины? Дмитрий Геннадьевич, получив разрешение посетить фабрику, смазал подошвы ботинок чем-то липким и вынес несколько ниток... Сторож фабрики свел его с мастером, который согласился поехать со своей семьей в Россию на три года.

Бурылин ликвидирует красильную фабрику и в тех же корпусах организует новое производство. Первая партия — брак, вторая тоже. Крах неминуем... Бурылин расторгает контракт, подозревая англичанина во вредительстве, и отдает дело в руки своих рабочих, которые успели присмотреться к работе иноземного мастера. Дело налаживается.

Так много лет плыл Дмитрий Бурылин в штормящем деловом море. Рабочие роптали: расценки низкие, грязь... Акты осмотров его фабрик свидетельствовали: «...помещение крайне тесно, темно и труднодоступно». Бурылин сознавал это, но переступить через себя не мог: ему нужны были деньги, много денег, чтобы выполнить задуманное.

«Возвратясь с фабрики, отец надевал старенький чесучовый пиджак и спускался в музей; вскрывались ящики с прибывшими новыми вещами... Отец каждую вещь осматривал, бережно обтирал концами рукава своего пиджака и ставил на предназначенное место. Отец весь был поглощен работой в музее и говорил: «Музей и работа в нем — это моя душа, а фабрика — лишь необходимость для существования всей семьи» (из воспоминаний С. Д. Кузьминой).

Дед Бурылина оставил после себя библиотеку. Образования он, как и внук, не получил, но грамоту знал. В архиве, к слову, сохранилась «Книга по постройке дома Диодора Андреевича Бурылина, написанная его рукой». Не библиотека ли деда дала Дмитрию толчок к собирательству? А может, поначалу это была обычная мальчишеская страсть к коллекционированию? Так или иначе, но в 1864 году в подвале родового дома Бурылиных Дмитрий начал создавать музей: рукописные и старопечатные книги, монеты, оружие... Этот год и считается годом основания историко-краеведческого музея в Иванове. Основателю его было тогда 12 лет!

С годами страсть к коллекционированию не утихла, как это бывает нередко, а, напротив, завладела Дмитрием Геннадьевичем целиком. Он много путешествовал — и по России, и по странам Европы. Бывал в Африке, в Иерусалиме, мечтал поехать в Америку, даже купил билет на пароход, но после гибели «Титаника» оставил эту мечту. Бурылин легко входил в контакт с людьми, их привлекала его внешность, его неподдельное восхищение произведениями искусства и, конечно, легкость, с какой он отсчитывал деньги за покупки... Так, в Австрии, добравшись до затерянного в горах монастыря бенедиктинцев, он купил редкостные книги и пергаментные свитки; в Италии, осматривая помпейские раскопки, приобрел несколько только что извлеченных находок, и среди них, видимо, знаменитую мозаику времен династии Флавиев (I век нашей эры) — «Петух»; в Брюсселе, на Всемирной выставке, сумел сойтись с ученым индусом — и потекли в Иваново-Вознесенск посылки из Индии. Вообще Бурылина чрезвычайно интересовала древняя культура Востока, религия и быт Индии, Китая, Японии; это нашло отражение в его коллекции: статуи Будды, фарфор, одежда, монеты...

Чутко следил Бурылин за всем тем, что сулило новые приобретения. Вот лишь несколько писем из его архива: князя Николая Щербатова, директора Исторического музея; П. Щукина, историка и коллекционера; Алексея Александровича Бахрушина, владельца литературно-театрального музея в Москве; студента Александра Левина, отправлявшего мумию из Каира в Иваново, купленную Бурылиным во время путешествия по Египту; О. Иокиша, владельца магазина «Старина и роскошь»; Андрея Васильевича Ноарова, священника Гавриловского посада, любителя-нумизмата. Этот список можно легко продолжить...

Поставщик ситца

Если бы не расторопность Дмитрия Геннадьевича, на которую толкала его страсть коллекционера, не видать бы ивановцам и универсальных часов, которые сконструировал и изготовил парижский механик Альберт Биллете в 1873 году для одного из потомков знаменитого рода герцогов Альба. Часы эти после долгих странствий по Европе оказались в Петербурге ив 1911 году попали на аукцион. Мог ли Бурылин, ценитель всего необычного и прекрасного, устоять перед соблазном и не купить часы — единственные в мире? Они имели три независимых друг от друга устройства и показывали движение Земли и других планет вокруг Солнца (астрономическая часть), дни недели по четырем летосчислениям — григорианскому, юлианскому, иудейскому и магометанскому (хронологическая часть), поясное время для 37 городов пяти континентов Земли (географическая часть).

Часы, правда, были не вполне исправны, и, когда остановились, Бурылин долго и тщетно искал мастера. Только в 1943 году А. В. Лотоцкий, доцент Ивановского педагогического института, восстановил их. С тех пор диковинные часы идут без остановки.

Так в российской провинции стараниями Бурылина собирались непреходящие ценности. Но вот парадокс: с каждым приобретением за Бурылиным среди сограждан закреплялась недобрая слава человека, который проматывает состояние. Его не понимали многие, даже близкие люди. Впрочем, могло ли быть иначе в городе, который, по свидетельству писателя-народника Ф. Д. Нефедова, уроженца села Иванова, представлял такую картину: «Вознесенский посад, составляющий, так сказать, предместье русского Манчестера, при въезде поразительно походит на обыкновенное село; те же чумазые избы и избенки, крытые соломой и тесом, те же кабаки и дома, тот же неизбежный трактир с чудовищно пузатым самоваром на вывеске, рядом с какой-нибудь разваленной хижиной крестьянина встречается громадная фабрика с пыхтящим паровиком или большой каменный дом богача-фабриканта с шторными драпри на окнах. Прибавьте к этому базарную площадь с торговыми рядами, трактиры и бесчисленное множество кабаков, попадающихся чуть не на каждом шагу,— и перед вами налицо весь русский Манчестер с его внешней стороны».

Все знаменитые люди, приезжавшие в город, непременно бывали в хлебосольном доме Бурылина. Гостей за столом часто собиралось так много, что порой Дмитрий Геннадьевич украдкой спрашивал у дочерей: «А кто это?» Однажды гостил известный дрессировщик Анатолий Дуров. Он предложил купить его коллекцию, собранную во время гастролей. Бурылин купил и оказался обладателем, кроме прочего, многочисленных чучел разных животных и даже теленка... с двумя головами! Были в коллекции Бурылина и другие курьезы, например пузырек с темной жидкостью, надпись на котором гласила: «Тьма египетская»...

Можно, конечно, улыбнуться этой «тьме египетской», но, с другой стороны, разве не говорит эта всеохватность создателя коллекции о его свободном мышлении (может быть, благодаря отсутствию образования), о желании видеть музей как отражение всей мировой культуры, всего человеческого бытия — с книжной мудростью и предрассудками... Так, по крайней мере, воспринимает и толкует деятельность Бурылина-коллекционера один из членов нынешней Бурылинской комиссии, студент-историк Василий Когаловский. И такой взгляд, думается, имеет право на существование.

Собирал фабрикант Бурылин и нелегальную литературу. Как-то жандармы произвели обыск в музее. Бурылин доказывал, что хранит эти материалы для истории, просил вернуть — тщетно. Тогда он, не теряя времени, едет в Москву к генерал-губернатору. Вернулся довольный, получив разрешение на хранение нелегальной литературы в запечатанном жандармами ящике. Да еще расписку потребовали — в том, что никому о содержимом ящика говорить не будет. «Ничего,— усмехался Дмитрий Геннадьевич, рассказывая домашним о происшествии,— время может перемениться, и то, что сейчас запечатано, станет явным. Правда, все это вылетело мне в копеечку».

В 1914 году музей, построенный на средства Бурылина, был открыт.

«В городе Иваново-Вознесенске открылась недавно чрезвычайно интересная выставка. Для огромного промышленного города, где числится более 70 тысяч жителей, выставка Д. Г. Бурылина явилась редким и поучительным зрелищем. Большинство ее экспонатов должно заинтересовать мануфактурных фабрикантов, так как представляют первые шаги и последовательное развитие русского ткацкого, прядильного и ситценабивного мастерства» (журнал «Нива» за 1903 г.).

Странно ли, что главным увлечением Бурылина, потомственного текстильщика, стало собирание уникальных ценностей промышленной культуры края? Конечно, нет! На его фабриках, как и на других предприятиях города, на смену ручному труду приходили ситценабивные машины, механические ткацкие станки системы «Платт», прядильные машины «Дженни». Но в отличие от других предпринимателей что-то заставляло Бурылина оглянуться на время прошедшее. Он собирает материалы для книги по истории своего города. Сохранились документы, которые дают представление, в каком направлении шла работа над книгой, что интересовало Бурылина: быт жителей села Иванова, биографии уроженцев и деятелей Иваново-Вознесенска, история отдельных предприятий; там же, в архиве, среди набросков, отчетов и выписок хранится «список лиц, проявивших желание заменить визиты приличия в праздники Рождества Христова 25 декабря и в Новый год пожертвованием в пользу бедных жителей Иваново-Вознесенска...». Бурылин готовит к печати и большой исторический труд по текстильному и красочному делу. Но — увы! — записки эти в водовороте жизни были утеряны; пропал, к сожалению, и дневник, в котором Бурылин подробно описывал, как по крохам собирался музей. Однако осталось главное — уникальная коллекция тканей, собранная Д. Г. Бурылиным.

Я видела эту коллекцию, точнее, малую ее часть: не хватило бы и года, чтобы просмотреть все пухлые книги со страницами-образцами. Есть образцы редчайшие, например, коптские ткани — Египет, пятый век. Они хранятся отдельно, под стеклом, в футляре — три небольших кусочка льняной ткани, вышитые разноцветной шерстью. Есть и другие иноземные образцы. Но главное в коллекции — это, конечно, ивановские ситцы...

Вообще «ивановские ситцы » — название собирательное. Их производили не только в селе Иванове и Вознесенском посаде, которые в 1871 году превратились в город Иваново-Вознесенск, но и в Шуе, Кохме, Тейкове, Александрове и во многих других окрестных точках. Здесь, на землях бывшей Владимирской губернии, сложился один из трех — наряду с петербургским и московским — крупный центр текстильной промышленности. Можно сказать, вся Россия ходила в ивановских ситцах — доступных, дешевых, близких своим рисунком народному вкусу. Они совершили своеобразный переворот в народном быту: исчезли домотканые изделия, сарафаны сменились платьями, крестьянская одежда приближалась к городской.

Вот они, эти ситцы, перед глазами, начиная с «масляных набоек» конца XVII века и кончая простенькими ситцами 20-х годов нашего века, напоминающими по рисунку агитплакат: шестеренки, трубы, тракторы... Ситцы рубашечные, с мелким геометрическим орнаментом, с узкой полоской; плательные — с богатым цветочным и растительным рисунком. Ситцы обойные, мебельные. Ситцы для платков, кубовые, темно-синие, с красно-розовыми цветами; кумачовые, красные — на них цветы словно хохломская роспись...

В каких-то образцах глаз улавливает мотивы русского прикладного искусства, в других — западноевропейского, в третьих — элементы восточного орнамента (миндалевидная фигура «боба», или «огурца»). Но часто все эти мотивы так причудливо, по-своему переплетены, что образец становится самостоятельным произведением искусства, которому нет другого названия, кроме как — ивановский ситец.

Рисунок — душа ивановских ситцев. Из этой непреложной, выверенной временем истины и исходил Дмитрий Бурылин, собирая свою коллекцию. Он хотел, чтобы традиции ивановских ситцев передавались из поколения в поколение. В городе при реальном училище работала школа колористов. Но Бурылин предпринял немало усилий, чтобы открыть еще и рисовальную школу, филиал Центрального училища технического рисования барона Штиглица в Петербурге. В этой школе готовили и художников для ситценабивных фабрик.

Бурылин видел перспективу своих начинаний.

«Тут-то Лев Николаевич высказался, что я задумал доброе дело, и собрание моего музея, и желание устроить его и читальню не пропадут бесследно, и что общение людей Великое дело».

Эта запись, сделанная Бурылиным в 1908 году, вклеена в «Книгу собственноручных расписок посетителей», где оставлен и автограф Л. Н. Толстого.

Бурылин искал знакомства с Толстым. Но только после многих лет оживленной переписки он приехал в Ясную Поляну и привез «Книгу собственноручных расписок посетителей». В ней Лев Толстой сделал запись: «Желаю успеха устройству читальни для жителей Иваново-Вознесенска. 9 ноября 1908 года». Читальня имени Льва Николаевича Толстого была открыта, Софья Андреевна подарила для нее собрание сочинений Толстого с дарственной надписью.

Сохранились десятки писем, телеграмм, открыток Бурылина ко Льву Николаевичу. Бурылин советуется с ним, давать ли высшее образование дочерям, присылает в Ясную Поляну ситец своих фабрик для раздачи крестьянам, сообщает о женитьбе сына. В ответ на это сообщение Толстой 17 января 1910 года шлет телеграмму: «Желаю молодым чистой и честной жизни. За ситец благодарю от имени тех голопузых, которым передам его от Вас».

И самые, как мы уже знаем, мучительные и сокровенные свои сомнения высказывает Дмитрий Геннадьевич писателю — о «способе добывания денег»...

Бурылин был среди тех, кто провожал Толстого в последний путь. В своем музее он создает комнату писателя, в которой собрал прижизненные издания Толстого и газетно-журнальные публикации о нем. Из Астапова привез посмертную маску писателя работы скульптора С. Д. Меркурова...

Вспомним, каково было тогда официальное отношение к Толстому, отлученному от церкви. Но Бурылин словно не хочет знать этого: он пополняет комнату писателя все новыми изданиями, яростно отстаивает идею открыть школу имени Льва Толстого. Софью Андреевну выбирают почетным членом «Кружка любителей художеств г. Иваново-Вознесенска», одним из учредителей которого был сам Бурылин.

...По центральной улице Иванова, бывшей Александровской, шел к своему дому-особняку высокий старик. Временами он приветливо раскланивался с прохожими, приостанавливался, оживленно беседовал, то вдруг погружался в задумчивость, не замечая знакомых, занятый своими мыслями. А подумать ему было о чем.

В свое время на губернском съезде Советов Михаил Васильевич Фрунзе рекомендовал назначить его главным хранителем фондов Иваново-Вознесенского музея. Его музея, подаренного городу и ныне значительно пополнившегося в связи с поступлениями из бывших помещичьих поместий. Сам Фрунзе передал в музей ценное оружие. Дмитрий Геннадьевич, надо полагать, вспоминал, как он работал эти последние годы (какая, верно, была радость — не разрываться между фабриками и любимым делом), как вдруг...
Существуют разные версии того, что произошло. Я лично, представляя Дмитрия Геннадьевича по его делам, склонна верить воспоминаниям Александры Павловны Носковой. «Все шло хорошо,— пишет она,— но в 1923 году кто-то предупредил Дмитрия Геннадьевича, что один из служащих музея ворует монеты. Дмитрий Геннадьевич... принес вечером ящик с монетами домой, чтобы не спеша проверить наличие. Но кто-то сделал донос, что он будто бы присваивает вещи, принадлежащие музею. Внезапно произвели обыск и обнаружили монеты. Старик был так далек от мысли, что это можно счесть за «присвоение» (он привык всю жизнь работать по вечерам со своими коллекциями), тем более что и монеты были малоценные с точки зрения нумизматов. Можно себе представить, как его поразило постановление отстранить от должности хранителя музея и не допускать к занятиям в музее».

Оставшись не у дел, Бурылин заболел. Затосковал. И все-таки еще нашел в себе силы встряхнуться — и вновь поехал по родной ивановской земле, собирая старинные предметы и образцы ситцев...

На исходе лета 1924 года Бурылин умер. Следуя семейным традициям, он заранее заготовил себе гроб, выдолбленный из цельной выдержанной дубовой колоды.

«Бурылина как фабриканта забыли скоро, но Бурылина как собирателя музея народ и весь край не забудет. И этому не помешает то, что он человек другого круга, круга, враждебного пролетариату. Это не имеет значения» (газета «Известия» 1922 г.).

Я брожу по улицам Иванова и ищу места, связанные с Бурылиным. Вот дом, где проходила первая выставка древностей... Вот больница на улице Ермака, построенная его братом: она работает и сейчас. Вот Успенская церковь, на окраине... Деревянная, XVII век. Как похожа она на северные русские церкви... Ее еще в прошлом веке хотели снести, но Бурылин разобрал, перенес и восстановил на новом месте; закупил для нее с большим трудом старинные иконы, утварь... Это были первые реставрационные работы в крае.

Возвращаюсь в центр, к особняку Бурылина. Сладко пахнут цветущие липы. Дмитрий Геннадьевич хотел озеленить всю улицу, проложить в городе водопровод, канализацию, но не откликнулись коллеги-фабриканты, не поддержали. И тогда он устроил бульвар возле своего дома, где по воскресеньям играл оркестр, чтобы привлечь гуляющих, отвлечь людей от пьянства...

Вспомнилось. За день до этого путешествия по городу в Доме культуры хлопчатобумажного комбината имени Ф. Н. Самойлова я слушала художественно-публицистический альманах «Срез». Тема — «Милосердие на хозрасчете?». Среди многих страниц устного альманаха была одна, которая рассказывала о просветительско-благотворительной деятельности бывших «отцов города». По вопросам слушателей я поняла, как мало еще в Иванове людей, которые знают об этом... И не их в том вина.

Медленно, очень медленно и далеко не всегда нынешние «отцы города» идут на восстановление исторической истины и исторической памяти. В клубе «Иваново-Вознесенск» мне рассказывали, какие разыгрывались баталии в центре Иванова, возле дома XIX века, предназначенного к сносу (сломали-таки, ночью, тайком...), как неожиданно «ушел куда-то наверх» архив Бурылина, едва им заинтересовалась Бурылинская комиссия (сейчас доступ к архиву открыт), как потрясла весь город голодовка нескольких женщин у Красной церкви, когда верующим было отказано в возвращении этого храма...

Что же касается Бурылина — в городе до сих пор нет ни одной улицы его имени, не присвоено оно и музею. В 1944 году, говорят, появился в музее бюст Бурылина, но и он вскоре исчез... Только памятная доска в вестибюле музея, заложенная еще при строительстве самим Бурылиным, говорит о том, кем был он построен и в память кого (Диодора Андреевича Бурылина). Под асфальтом скрылось место, где стояла Благовещенская церковь и находилось родовое кладбище Бурылиных. Теперь здесь авторемонтный завод. Останки Дмитрия Геннадьевича перенесены на кладбище в Болино, на окраину города.

Ошибся, к сожалению, в своих прогнозах автор корреспонденции «В захолустье», напечатанной в газете «Известия» в 1922 году. Но тогда, через пять лет после революции, казалось, что память о таком человеке не может исчезнуть... Ведь это он, Бурылин,— в одиночку! — создал коллекцию, на основе которой работают ныне в Иванове три музея: историко-краеведческий, ивановского ситца и художественный. Это его богатая библиотека при музее положила начало нынешней областной научной библиотеке. Это его, Бурылина, в 1908 году избирают членом-соревнователем Императорского Российского исторического музея, принимая во внимание его «многополезную деятельность по собиранию памятников русской старины и созданию в Иваново-Вознесенске археологического музея и за постоянное содействие научным задачам Исторического музея в деле пополнения его коллекции». Адрес подписан известным историком И. Забелиным.

Ну а какова судьба бесценной коллекции Бурылина в целом?

«Коллекцию растаскивали по частям многие десятилетия,— подтвердил мои опасения Игорь Викторович Лисенков, главный хранитель музея.— Мы знаем, что наши вещи есть в Эрмитаже, ГИМе, Русском музее, Третьяковке... Когда у нас создавался художественный музей, были отданы картинная галерея Бурылина, мозаика «Петух», египетская мумия... После войны, для восстановления Керченского музея ушла археологическая коллекция...»

Никто в городе толком не знает, где «масонская» коллекция Бурылина (только за нее, судя по воспоминаниям, американцы в свое время предлагали Бурылину два миллиона, но он, всегда нуждаясь в деньгах, не продал ее). В 30-е годы ушли на переплавку многие ордена, пострадали фотографии, книги, подвергаясь чистке.

Утечкой ценностей из коллекции Бурылина еще предстоит заниматься долго и всерьез. В этом единодушны и главный хранитель музея, и неформалы из Бурылинской комиссии, и многие ивановцы.

Отрадно, конечно, что ныне перелистываются бурылинские архивы, появились публикации в газете «Рабочий край», в музее была открыта экспозиция, рассказывающая о Дмитрии Геннадьевиче. Уже идут разговоры о превращении того квартала, где особняк Бурылина, в некий культурный центр — квартал Бурылина — с памятником человеку, который достойно носил звание почетного гражданина своего города.

Но только ли о восстановлении доброго имени Бурылина и его коллекций должны быть сегодня наши помыслы? Помню, как художник Владимир Дмитриевич Ковалев, преподаватель техникума, озабоченный нынешней судьбой ивановских ситцев, с тоской в голосе говорил: «Нам бы сейчас таких покровителей, как Бурылин...»

Да, забота о большем: о восстановлении традиций благотворительности, собирательства, просветительства, которые всегда были сильны в России. По силам ли нам это?

Лидия Чешкова

г. Иваново

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения