Каракумскому каналу имени В. И. Ленина уже более двадцати пяти лет. Расскажите, как строится и работает канал сегодня.
Е. Капранов г. Шахты, Ростовская область
Сколько времени нужно, чтобы капля воды пересекла с востока (на запад самую большую пустыню нашей страны — пустыню Каракумы? Этот вопрос, нелепый на первый взгляд, я задал знакомому гидротехнику. Но он не удивился, произвел быстрый расчет и ответил:
— Капля пробежит трассу Каракумского канала за шестнадцать дней...
Шестнадцать дней. Меня такое время устраивало. И я отправился в дорогу по самой длинной в мире искусственной реке вслед за живой водой.
Нулевая отметка. Амударья
Мне повезло. В самом начале своего путешествия я встретил Валентина Гавриловича Пазенко, главного инженера треста Каракумгидрострой.
— Вы должны увидеть все! — заявил он решительно и повлек меня за собой.
Старенький катер наш долго чихал и кашлял, пока мы выбирались на стремнину реки. Мутная, цвета кофе с молоком Амударья несла нас туда, где, срастаясь с рекой четырьмя головными протоками, как корнями, пил воду Каракумский канал.
— Здесь все и начиналось,— повел рукою Пазенко.— Кругом тугаи были, сплошные заросли чингиля и тамариска. Царство змей и черепах. И стояли развалины древнего караван-сарая. Дальше тянулась пустыня. И вот в пятьдесят четвертом развернулось строительство первой очереди...
Пазенко увлекся. Он сравнил Каракумы с гигантской сковородкой, наклоненной к Каспийскому морю. Эту особенность рельефа использовали проектировщики: вода должна была идти по каналу самотеком. Масштабы и условия работы требовали творчества, прежние способы гидростроительства не годились — ведь в мировой практике не было подобных проектов. Переход пустыни был осуществлен оригинальным методом — «ведением воды за собой». Что это такое? Сначала бульдозерами, скреперами, экскаваторами выкапывали небольшую, километров пятнадцать длиной, траншею и заполняли ее водой. Затем мощными земснарядами разрабатывали канал на полный профиль. Дальше цикл повторялся. Что дал такой метод? Главное — строители обеспечивали себя водой и дорогой, по которой можно было доставить все необходимое. Новый метод ускорял и ввод канала в эксплуатацию.
Жили строители в плавучих домах — брандвахтах, пользовались плавучими мастерскими и электростанциями. Защищались от наступающих песков: прижимали их камышитовыми клетками, засевали барханы саксаулом и черкезом. Мешала работать грунтовка — подземные соленые воды. Держал в напряжении дейгиш — размыв берегов, блуждание русла. Канал искал себе удобное ложе, чтоб улечься. И все же километр за километром он все дальше уходил в пустыню...
— Не хватало специалистов, техники, опыта,— продолжал Пазенко.— Учились на ходу. Мы строили канал, а канал строил нас. Я попал сюда прямо из института. После Украины контраст был ошеломляющим. Иные вскоре уехали — не выдержали. Их осуждать не надо — кому что. А кто остался, тот остался навсегда...
Разговор наш продолжается на головном гидроузле. Здесь вода, проскакивая через шлюзы-регуляторы и судоходный шлюз, бьется и рычит, как пойманный зверь, и продолжает путь дальше уже усмиренная, размеренная на кубометры. С этой точки, собственно, и начинается канал, здесь его нулевая отметка.
— Построить канал — еще полдела,— говорил Пазенко,— надо его содержать. Вот Дарья нас иногда сильно подводит. Трудная река: вихляется, крутится, непрерывно меняет фарватер, береговую линию. И задает нам работу. Чтобы обеспечить нормальные условия водозабора, приходится все время регулировать ее русло. Кроме того, как известно, Амударья — одна из самых мутных рек в мире. До пяти килограммов ила в каждом кубе! Ну, крупные примеси осаждаются в подводящих каналах, мы их постоянно чистим. Остальное идет дальше — в Келифские озера.
— А не зарастает канал? — спросил я.
Вместо ответа Пазенко подвел меня к нижнему бьефу шлюза.
— Посмотрите вниз.
Под водой двигались могучие темные тела. Рыба?
— Вот вам и ответ,— засмеялся Пазенко.— Для очистки канала от растительности мы применили биомелиорацию — развели рыбу, белого амура и толстолобика. А это сомы купаются, они уже сами, без приглашения сюда вселились. Рыба прижилась прекрасно. А нам от нее двойная польза: и канал чистит, и людей кормит.
Прощаясь, мой спутник сказал:
— Дальше вы пойдете по эстафете, как вода. И следующая остановка — Ничка, столица пустыни.
178-й километр. Ничка
Наш маленький Ан-2 сильно мотает. Задыхаемся от зноя, мокнем от пота, прикладываемся к термосу, но тепловатая жидкость только усиливает жажду. Далеко позади осталась цепь Келифских озер, где отстаивается мутная амударьинская вода,— там, широко раскинув крылья, парят цапли, в обросших камышом лывах бродят видные даже с высоты огромные рыбы. Чайки мелькают белоснежными платочками...
Юго-восточные Каракумы. Великая, выжженная солнцем пустыня. Сединой проступают на ее рыжей шкуре пятна солончаков. Лишаями темнеют такыры. А ветер гонит и гонит песок, сбивая его в бесконечные волны барханов. Но вот показалось одинокое строение, несколько верблюдов и среди них фигурка человека. Пилот объяснил, что это колодец Суйджи гуйы, Сладкая вода...
Мне будет дано напиться из этого колодца. Мы подъедем к нему завтра к вечеру, прокрутив колесами «Нивы» несколько десятков километров тряского бездорожья, после которого, даже выйдя из машины, кажется, что ты все еще кланяешься пространству. Тощая рыжая лиса встретит нас на этом пути среди верблюжьих колючек и сухой полыни тусклым немигающим взглядом и потом, когда будем возвращаться, проводит с того же самого бугра, застыв на фоне пламенеющего вполнеба заката. А у колодца как раз застанем стрижку овец, и чабаны не отпустят нас без дастархана — скатерти-самобранки с целебным напитком из верблюжьего молока — чалом — и парной бараниной. «Передайте начальству в Ашхабаде,— скажет колхозный бригадир Акмамед Бабагулиев,— у нас все в порядке. Вот только обещали телевизор привезти и до сих пор нет, а без телевизора что за жизнь...»
А потом Акмамед поведет нас к колодцу. Такими колодцами измерялись в Каракумах все пути. Еще совсем недавно, на памяти чабанов, тут действовал примитивный ворот — верблюд вытягивал с пятидесятиметровой глубины полный до краев бурдюк. Мы добыли воду простым нажатием кнопки электронасоса. Она была студеная, прозрачная и действительно чуть сладковатая на вкус.
...Ничка возникла под самолетом, словно пышная зеленая ветвь на синем стволе канала. Разлив садов, ряды белокаменных домов с шиферными крышами — эта Ничка двадцать пять лет назад была таким же затерявшимся в песках колодцем.
Еще в воздухе летчики сообщили:
— Прямо на той летим. В Ничке свадьба. Нас всех уже пригласили по радио...
Той, праздник, начался, когда зажглись на небе крупные чистые звезды, набрал силу звонкий хор цикад и запахли разом все цветы.
Во дворе под виноградным навесом стоял длинный, ярко освещенный стол с угощеньем. Во главе его восседала юная туркменская пара — жених и невеста. И трудно было понять, где родня новобрачных, где соседи, где просто гости — все чувствовали себя как дома, все казались одной семьей. Бок о бок сидели за столом и туркмены, и русские, и украинцы, и армяне... Молодым желали «сибирского здоровья, кавказского долголетия и туркменского многодетия», песни под дутар сменялись «Барыней», а та, в свою очередь, оглушительным шлягером из динамика. Каждому, кто решался выйти в круг и сплясать, отец жениха вручал подарок — повязывал на рукав платок.
В разноголосом и разноязычном этом веселье царил какой-то особый лад. Были у собравшихся, конечно, свои невзгоды, но сейчас они отодвинулись, и выступило наружу то, что объединяло этих людей — общая судьба строителей канала.
Сидящая рядом со мной женщина вспоминала:
— Я родом из уральской деревни. И долго не могла привыкнуть к пустыне. Жара: с мая по октябрь ни тучки. Адская работа. Привезут в цистерне по два-три литра воды на душу, хочешь, пей, хочешь, купайся. Ревела белугой. Мужу кричу: «Где лес?» А он на саксаул показывает: «Вот тебе лес!» — «Где речка?» Показывает на ведро: «Вот тебе речка!» Раньше трудностей было больше. Но молодость! Все перемогли...
389-й километр. Мургабский оазис
Южный рассвет стремителен и ярок, краски его сменяются на глазах. Серо-дымчатая даль быстро зарозовела, бирюзовый, без единой облачной складки купол неба посветлел и распахнулся ввысь, все готово к появлению солнца — и вот оно без промедления выкатилось из-за горизонта, торжественное, как победитель. Сразу же засвистели и зачирикали птицы. Проснулся ветер и погнал по дороге первые столбы пыли.
В этот час наш глиссер отчалил от берега. На воде, при скорости, зноя не чувствовалось. Заросли камыша и лилового тамариска держали берега канала, над ивами с белесыми листьями, узкими и длинными, вились стаи горлинок, шныряли пестрые щуры и зимородки.
С воды хорошо было видно, как работает канал. Здесь, в культурной, освоенной зоне, он разветвлялся: вода, расходясь по меньшим, магистральным каналам и далее по лоткам, трубам и шлангам, питала хлопковые поля и виноградники, сады и бахчи, шла через очистители в города и поселки, тянулась по водоводам на отдаленные пастбища. В республике создана единая система орошения, действующая очень четко — за все время существования канала не было ни единого срыва в подаче воды.
Миновали пересечение с Джарским оврагом. Джар, как называют здесь этот овраг, ныряет под каналом; в трубах, проложенных по нему, собирают и отводят паводковые потоки. Нет воды — плохо, но слишком много тоже несчастье. Был случай, когда весеннее половодье чуть не смыло мосты. Четверо суток не спали тогда строители. В остальное время года Джар служит дренажным коллектором, по нему сбрасывают грунтовку. Прежде, вводя под орошение новые земли, строители не занимались трудоемким дренажем, и почвы начали засоляться. Экономия обошлась слишком дорого. Ошибку строители Каракумского канала исправили, сейчас их задача — не только дать земле «живую» воду, но и отвести «мертвую», соленую. Работа по освоению новых земель ведется в комплексе: кроме подготовки почв к использованию, Главкаракумстрой возводит и поселки для целинных совхозов с коммуникациями и дорогами.
В одном таком целинном совхозе — «Путь ленинизма», расположенном в Гяурской долине, я побывал.
Как раз начиналась хлопковая страда. На поля вышли первые бригады. Большой куст хлопка с белыми пушистыми коробочками украшал и кабинет директора совхоза Ягмура Пошадова. Разливая в чашки свежезаваренный зеленый чай, Пошадов сказал:
— Угощайтесь! Лучшее средство от жажды и усталости. Вы уж простите, мы, производственники, привыкли к цифрам, они иногда красноречивей слов...
Вот что он рассказал о своем хозяйстве.
Совхоз «Путь ленинизма» возник в 1967 году с приходом в эти места канала. Начинали с хлопкового поля в 80 гектаров. Сейчас под посевами 5300 гектаров, и почти весь хлопчатник самых ценных, тонковолокнистых сортов. Развивается и животноводство. Кормами совхоз обеспечивает себя сам. В благоустроенной усадьбе живет несколько тысяч человек — переселенцев из разных районов Туркмении. Есть своя школа, больница, Дом культуры, стадион.
— Родит не земля, а вода,— вспомнил Пошадов народную поговорку.— Совсем недавно на этом месте была голая пустыня, сейчас в наш совхоз приезжают за опытом со всей Средней Азии. Правильно говорят, что Каракумский канал не просто стройка, а целая эпоха в истории нашего народа. Это новая экономика, новый быт и даже, если хотите, новая психология людей.
На улице возле конторы совхоза стоял грузовик; вокруг суетились люди, украшали кузов кумачом: на завтра было назначено отправление «Красного каравана» — начало массовой машинной уборки хлопка. Пробежала, щебеча, стайка школьниц в длинных, до пят, ярко-синих платьях. У могучего карагача мальчишки гоняли самодельными клюшками шайбу. Ребята эти родились и выросли здесь, они знают о том, что было в их родных местах раньше, только из книг да из рассказов родителей, которые своими руками строили новые Каракумы. Впрочем, на их долю пустыни еще хватит...
По каналу, минуя разведенный понтонный мост, плыл белый туристский теплоход «Беларусь»...
800-й километр. Ашхабад
В небольшом ашхабадском скверике сидит на скамейке старик в полосатом халате и в тельпеке — косматой овечьей папахе. Сидит, нахохлившись как птица, и смотрит на фонтан. Вокруг ни души, никто не мешает старику слушать голос воды...
— Вспомнилось, как в Мургабском оазисе у древнего мазара Султан-ага учил меня умываться. Он был сторожем здесь, красивый высокий восьмидесятилетний аксакал, обугленный солнцем, в повязанном чалмой русском цветастом платке. Сжав узловатую морщинистую длань, Султан-ага налил в нее, словно в пиалу, воду из кувшина и бережно растер ее ладонями. Затем растопырил кисти, как гребни, и, накладывая их одна на другую, смочил кожу между пальцами. Так три раза он брал воду то правой, то левой рукой и повторял всю процедуру. Еще три пригоршни пошли на лицо. Последним жестом он, поклонившись, увлажнил голову. При умывании вода не проливалась из рук старика, а лишь капала на землю редкими каплями. Ее нельзя было стряхивать.
— Харам! Грех! Кто делает так, тот негодный человек,— сказал Султан-ага.
Выходя из городского сквера на людную улицу, я еще раз оглянулся. Журчал фонтан, и старик, словно загипнотизированный щедро и праздно льющейся водой, все так же неотрывно и сосредоточенно смотрел на нее...
Управление Главкаракумстрой находится в самом центре Ашхабада, в большом многоэтажном здании. В главке решаются ежечасно сотни, если не тысячи больших и малых дел. И все же я, честно говоря, был ошарашен тем ритмом работы, который царил в кабинете главного инженера управления Геннадия Эдуардовича Грибача.
— Присядьте,— предложил Грибач,— сейчас освобожусь.
Он разговаривал по телефону, как мне показалось, с представителем газеты.
— Каракумский канал орошает полмиллиона гектаров. Записали? Как это представить? Это половина производимого в республике хлопка, три четверти объема винограда, фруктов, овощей, бахчевых, вина, зерна, коконов шелкопряда. В результате обводнения пустынных пастбищ в несколько раз увеличились отары овец, а это мясо и каракуль.
Добавьте сюда нефть и газ, ведь канал дал толчок и развитию промышленности. Учтите еще сотни километров линий электропередачи и шоссейных дорог, судоходство. Такова отдача.
Грибач повесил трубку. Тут же зазвонили сразу два аппарата. Грибач манипулировал трубками, как рычагами, одновременно что-то отмечая на календаре, умудрялся даже говорить по обоим телефонам сразу.
— Какой кран затащить? Вы что, сами не можете это решить? — холодно отчитывал он кого-то и, отведя эту трубку в сторону и приблизив другую, переходил на мягкий тон: — Простите, не могу. У меня на делегации время кончилось. Слишком часто бывают...
Наконец телефоны замолчали. Но зато в кабинет принесли ворох срочных бумаг на подпись. Потом, споря на ходу, ворвалась целая толпа людей, и по всему было видно, что главный нужен им позарез.
Поначалу обстановка в кабинете показалась мне почти авральной. Даже слова здесь звучали как-то по-военному: «фронт работ», «подтянуть тылы», «бросить технику»... Но скоро стало ясно, что никакого аврала нет. Просто такой темп работы. Грибач оставался совершенно спокоен, много шутил — для него шел обычный день. Но была большая сосредоточенность и абсолютное знание дел, которое позволяет ориентироваться во всем мгновенно.
И со мной он, в конце концов, поговорил без всякой спешки, обстоятельно ответив на все вопросы. Когда речь зашла о трудностях, он закурил и начал мерить кабинет шагами.
— Что ж, дело большое и трудности большие. Иногда кажется, только они и есть. Скажу основное. Техника еще отстает. Не хватает мощных машин, а те, что есть, не используются полностью. Механизмы ведь для чего делают железными? Чтобы вертелись круглые сутки. Так ведь? Непростой вопрос — очистка канала от наносов. Келифские озера уже почти заилены. Сократился прирост рыбы. Сейчас мы строим новое, Зеидское водохранилище, оно позволит нам убить сразу нескольких зайцев—будет очищать канал, аккумулировать дополнительный объем воды и поддерживать рыбные запасы...
Я спросил, как повлиял канал на климат пустыни.
— Стало легче дышать. Повысилась влажность воздуха, появилось больше зелени, и климат помягчел. Наши водохранилища — Хаузханское, Копетдагское — это же моря! Есть теперь где отдохнуть. У нас даже проводятся всесоюзные соревнования по водному спорту. Это в пустыне-то!
— А дикая природа? Звери? — не унимался я.
— Судите сами. Сейчас у нас вдвое больше разных видов птиц, чем до прихода большой воды. Изменились маршруты перелетов: пернатые летят теперь вдоль канала — здесь им отдых и кормежка. А некоторые покружатся-покружатся и остаются на зимовку. Стало больше кабанов, правда, и волков тоже. Есть отрицательные моменты. Сократилось количество некоторых животных, джейранов например,— канал перерезал им пути миграции. Но это, как говорится, издержки неизбежные и оправданные. Пользы все же больше.
— Ну а самое главное — продолжение канала?
— Не это главное, даже не это.
— Как?
— Самое важное и самое сложное сейчас — создание новых оазисов. Мало дать воду — надо освоить земли. А темпы мелиорации у нас еще отстают. Вот над чем мы бьемся, вот что должны решать прежде всего.
Грибач подошел к большой настенной карте.
— А канал что? Будем, конечно, продолжать. Мы добрались вот сюда,— он показал место на карте рядом с городом Казанджиком, где синяя лента канала переходила в пунктир.— Это одна из самых горячих точек, наша передовая. И работает там у нас в основном молодежь. «Джанахыр» — так назывался этот край раньше. «Конец жизни»... Знаете что? — закончил он неожиданно.— Я дам машину — посмотрите все сами.
1100-й километр. Вагончик Нурыева
Буран налетел внезапно, плотной стеной и уже не отпускал. Солнце едва просвечивало сквозь серые тучи свистящего песка. Он набивался в машину, резал глаза, скрипел на зубах. Сразу стало трудно дышать. То был каспийский ветер. Он достигал в этих местах Копетдага и безраздельно хозяйничал в предгорьях.
— Задувает каждый день в одно и то же время, хоть часы проверяй,— проворчал шофер.
— Джанахыр,— вспомнил я.— Конец жизни.
Впереди уже маячили дымящиеся трубы Казанджика, когда наш «газик» свернул с шоссе. Мы были у цели.
1100-й километр канала. Здесь среди вывернутых пластов земли, между бугров и ям обрывалась четвертая очередь канала. Здесь была вершина гигантского водного ствола... Но канал продолжает расти. В пыльной мгле ползают по котловану желтые скреперы, крутят шеями экскаваторы, перебегают фигурки людей. Отсюда канал разойдется по двум веткам: одна протянется на запад, в город нефтяников Небит-Даг и дальше, в Красноводск, другая пойдет южнее — на Мессерианское плато, в острозасушливую прикаспийскую зону.
Последняя сотня километров канала давалась особенно нелегко. Бураны — леденящие зимой, обжигающие летом. Твердые как камень участки глины — такыры. Чтобы пройти их, приходилось наваривать на бульдозеры специальные клыки — рыхлители. Применяли также метод направленного взрыва. Подстерегали строителей и нередкие в предгорьях сели. «Живем от сели до сели»,— мрачно сострил наш шофер. Как раз на аварийный участок, подвергшийся нападению селя, мы должны были сегодня заехать. Там несла вахту комсомольско-молодежная бригада Сеида Нурыева — прокладывала траншею для сброса селевых вод. По дороге мой спутник, главный инженер треста Копетдагводстрой Иван Андреевич Заболотный, рассказывал:
— Вы, наверное, знаете — Каракумский канал объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. На канале трудится уже второе поколение — дети первостроителей. Много рабочих династий. Есть кому продолжать дело ветеранов. А бригада Нурыева одна из лучших на всей трассе. Бригадир — лауреат премии Ленинского комсомола Туркмении, награжден орденом Трудового Красного Знамени...
Помолчав немного, Заболотный добавил:
— Но я бы сказал так — он не потому молодец, что лауреат, а потому лауреат, что молодец. Нурыев к нам сразу после армии пришел и сумел быстро наладить работу. И еще. В его бригаде не просто пашут, но пашут с умом.
Мы довольно долго плутали в вихрях песка, прежде чем нашли участок Нурыева. Одинокий вагончик притулился на краю скрытой отвалами земли неширокой траншеи. Невдалеке рокочут моторы. Ни единого деревца, ни кустика вокруг, лишь редкие клочки сухой желтой травы. Мелькнула и мгновенно исчезла, не дав себя разглядеть, ящерица.
Постепенно один за другим у вагончика собираются все члены бригады.
— Салам алейким!
— Валейким салам! Рассаживаемся кружком прямо на земле в затишье, у стены вагончика. Нурыев смотрит твердо и насмешливо. Ему лет двадцать пять, он плечистый, рослый.
— Какие проблемы?
Парни смеются:
— Нет проблем.
— Кому жаловаться? — говорит Нурыев.— Сам действуй.
Можно представить, каково им здесь. Постоянный ветродуй. От солнца спрятаться негде. Жара доходит до пятидесяти градусов в тени. На солнце это — за шестьдесят, а в кабине бульдозера и того больше. Металл обжигает руки. Ветровое стекло в пыли, ничего не видно, а откроешь, песок бьет прямо в лицо. Даже машины не выдерживают, останавливаются от перегрева. И быт походный, как на марше. Питьевую воду, продукты привозят. А дом и семья далеко позади по трассе.
— Дети у вас есть? — спрашиваю Нурыева.
— Четверо.
— Скучаете по ним?
— Конечно. Но ведь мы канал ведем, жизнь меняем...
Виталий Шенталинский, наш спец. корр.
Пустыня Каракумы, Туркменская ССР
