30 апреля. Светит солнце, кругом лежат на диво ровные ледяные поля. В полдень подвели итоги и остались довольны — за вчерашние послеобеденные семь ходок и сегодняшние пять пробежали 21 милю. Это наш рекорд. Чтобы сэкономить время, решили обед сварить прямо «на улице», не ставя палатку. Толя вырыл яму в заснеженном склоне высокого тороса, укрыл в ней от ветра примусы и приготовил горячее молоко — по две кружки на брата. Накрыли стол — спальную пенопластовую подстилку.
Сервировка закончена: семь столовых ложек брошены кучкой, четыре эмалированные кружки стоят пустые, три заняты творогом. В мисках лежат ровные порции: сухарь, четыре галеты, шесть кусков сахара и два могучих ломтя сала. Наш великолепный стол освещает яркое солнце, и если бы кто-то взялся за кисть, то, несомненно, получился бы оригинальный натюрморт «Обед с салом на пенопластовом коврике во льдах».
— Володя, кому? — кричит Мельников.
Правила игры известны. Рахманов отворачивается, Толя показывает пальцем на одну из мисок.
— Тебе.
— Кому?
— Юре Хмелевскому...
После обеда на втором переходе погода испортилась: полосами появился туман, порывами ударил ветер. Но предложения остановиться никто не сделал.
А потом мы попали в торосы. Разумнее, конечно, было бы вернуться. Но надежда вырваться из западни и продвинуться на север подталкивала вперед. Потом, когда надежда совершенно исчезла, возвращаться уже было слишком обидно.
Остановились, чтобы сделать разведку. С высокой гряды увидели три небольшие прогалины и пошли к ним. И вдруг канал. Метров шесть шириной, высота берега около метра. На воде плавала кашица из снега и тонких льдинок. Мы взяли вправо, но рельеф льда там, на востоке, не сулил ничего хорошего. К общей радости, когда мы собрались было накачать маленькую лодку, чтобы на ней переправиться, Рахманов углядел впереди, в тумане, словно специально заготовленную плавающую льдину. Володя прыгнул на нее, и она почти не шелохнулась. Он перескочил на противоположный берег, а на льдину перешли Давыдов и Хмелевский. Вместе с Рахмановым между островом и северным берегом канала они соорудили мостик из лыж. Мы передавали рюкзаки Давыдову и Хмелевскому, затем парни по лыжному настилу переправляли их Володе Рахманову.
Все молчали, сознавая, что из-за непогоды и нашего опоздания сброс может не состояться. Очень спешили. На место пришли в 17.40, и через полчаса Мельников вышел в эфир.
Погода окончательно испортилась: низкая облачность, сильный северный ветер, поземка, видимость не более километра. Сварили последнюю порцию каши с молоком, попили чаю.
Самолет вылетел с «СП-24», но найдет ли он нас и как сбросит груз? Рахманов запустил змей с канатиком антенны средневолнового привода.
Льдина почти круглая, диаметром не более трехсот метров. На южном крае ее, куда несутся струи поземки, хаотическое нагромождение торосов; собственно, торосы окружают нас со всех сторон. Посередине поля стоит палатка, над ней, как птица на привязи, бьется змей: «борт 4175» говорит с Мельниковым. Самолет идет по нашему приводу, вот уже и по ультракоротковолновой радиостанции мы слышим голоса пилотов — командира Охонского и флаг-штурмана летного отряда Кривошея. С юга из серой мглы неслышно выскальзывает Ил-14. Курс держит точно на нас — будто палатка магнит, который своим полем захватил и притягивает самолет.
— Приготовиться к приему парашютов,— командует из палатки Мельников. В высоте на маленьком вытяжном парашюте летит небольшой черный ящик.
— От Новикова,— комментирует Толя.— В нем психологические тесты.
Яшик упал в 10 метрах от палатки, и его тут же подтащили к дому. Снова заход. Теперь, словно бомба, летит к нам лыжа, с двух сторон прикрытая тяжелыми досками. Еще четыре круга, и повисли в небе очередные парашюты. Первый, второй и третий, приледнившись, бешено уносятся на юг, словно буера. И трое из нас бегут за ними, дабы хоть зрительно отметить, где их потом искать. Оставшиеся уже и не пытаются поймать четвертый парашют, а, выстроившись цепочкой южнее, ждут, когда тот помчится мимо них. Везет Васе. Схватив нижние стропы, он гасит купол, и все же полсотни метров парашют волочит его по снегу...
Наконец палатка утеплена пригодившимися для этого парашютами, горят примусы, заварен чай, и, поужинав, после очень короткой связи — самолет благополучно вернулся на «СП-24»,— в час ночи мы засыпаем.
За палаткой надсадно воет пурга. Ветер 20 метров в секунду, видимость нулевая. И все-таки... Пожалуй, впервые нам столь крупно везет. Встань мы лагерем на поле побольше — парашюты вовсе можно было не догнать. Урок на будущее...
1 мая. Митинг возле палатки. Говорим речи: и научный руководитель, и парторг, и комсорг, и я. Поздравляем друг друга. Вадим палит из карабина. Леденев и Рахманов фотографируют. Бояться пурги? Это несерьезно.
Сегодня у нас свежие газеты, поздравительные телеграммы, письма из дома, от друзей...
Над нашей палаткой празднично развевается красный флаг.
18 мая. Хмелевский — главный штурман, считает себя ответственным за точный выход на Северный полюс и следит, чтобы все были сыты и продуктов непременно хватило до очередного сброса. Он научный руководитель экспедиции и педантично контролирует выполнение всеми участниками полученных научно-практических заданий.
У Юры несколько тетрадей: штурманские и по питанию. Алгоритмы записей и вычислений составлены загодя, и поэтому, когда Юра заполняет свои журналы, создается впечатление, что никаких слов он не пишет, а только цифры и знаки математических действий.
Володя Рахманов — наш гляциолог, изучает льды. Мельников описывает ледовые препятствия и способы их преодоления. Шишкарев хронометрирует действия группы и ведет гидрометеорологические наблюдения. Давыдов следит за нашим здоровьем и выполняет научную медицинскую программу. Леденев отмечает особенности эксплуатации снаряжения и одежды. По программе «Выживание на дрейфующих льдах» передо мной тоже стоят некоторые задачи — фиксировать кризисные, аварийные ситуации и действия группы в них.
Самое изнуряющее препятствие, конечно, торосы. Падения ужасны главным образом тем, что после каждого приходится снимать, а потом надевать рюкзак. Взгромоздить себе на спину сорок килограммов трудно, сил на эту операцию уходит много; и часто на десятиминутных привалах парни ищут ледяные полочки, на которые можно было бы поставить рюкзак, не стаскивая его с плеч, а потом, после привала, сразу встать и пойти.
— Торосы — изощренная пытка,— говорит Вадим.— Выкручивают сразу и ноги и руки.
Как-то он буквально потряс всех, сказав, что планирует количество надеваний рюкзака.
— Подлезть под рюкзак для меня — чистая мука,— объясняет Давыдов.— Утром я узнаю у Димы, сколько будет переходов. Коли десять, значит, страдать минимум десять раз. Да еще в среднем четыре падения за день. После первого привала я говорю себе: если не упаду, то осталось восемь; после второго — если не упаду, то осталось семь...
Все смеются и убеждают Вадима, что четыре падения — цифра непонятная, сильно заниженная.
— Откуда ты ее взял, Вадик?
Но он относится к ней очень серьезно и, если на одном из этапов падает дважды, то не огорчается, будучи уверен, что впереди его ждет как бы награда — переходы, на которых он ни разу не упадет...
Каналы, покрытые льдом, препятствие уже иного рода. Тут проверяется не крепость лыж и ног, не координированность и физическая сила, а нервная система, если хотите, воля, смелость, хладнокровие.
Делаешь шаг по пленке ниласа, и она прогибается, будто идешь по натянутой материи...
Мы подошли к трещине шириной десять-пятнадцать метров. Нилас черный, удивительно красивый, покрытый белыми кристаллами соли — снежными цветами, как их называют в Арктике. Местами по нему бегут трещины, и он не внушает доверия. Однако перебраться быстро — это значит спасти вторую половину рабочего дня.
— Володя, как? Пробуй.
Мне хочется, чтобы он пошел, и в то же время я жду, чтобы он ответил: «Нет, нельзя — ненадежно», потому что боюсь за него.
Почему Леденев спускается на лед? Не думаю, чтобы он особенно доверял моей интуиции. Он хочет так же, как я, спасти ходки, вот в чем дело. Ему положено вносить свою, очень весомую, лепту в успех предприятия — личное бесстрашие...
Одна из задач экспедиции — наблюдения за фауной. На острове Генриетты вольготно живется медведям и песцам — следов видели много. Молодого грациозного зверя, по-кошачьи мягкого, мы наблюдали на льдах незадолго до старта — опасливо оглядываясь, он убегал в открытое море. Там же, возле ледниковых обрывов, на воде кормились люрики. 9 апреля на широте 80°22' возле полыньи увидели совсем свежие следы медведицы и двух медвежат. Появилась на свет малышня недавно, на суше, но была крепкой,— до ближайшей земли ведь 400 километров.
На 81-й параллели пересекли следы большого медведя. По следу ясно, что зверь тащил добычу, видимо нерпу. Помнится, Давыдов, наш хранитель оружия, сразу же насторожился. Перед сном, как и в первые дни пути, он несколько раз напоминал нам:
— Братцы, осторожно. Карабин возле меня. Заряжен...
В районе 84-го градуса мы обнаружили настоящую медвежью тропу. Узкие, затянутые льдом каналы, лежащие в широтном направлении, следовали один за другим. И по четырем из них с востока на запад незадолго до нас прошли звери: медведица с детенышем, медведь, два медведя, еще медведь. Расстояние между застывшими реками, облюбованными животными, 4—6 километров. Бросалось в глаза, что белые странники топали в одном направлении.
Вчера на широте 88° 10' увидели след песца. На свежем снегу отпечатались подушечки лапок, на наледях остались царапинки от коготков. Полярная лиса держала путь куда-то на северо-запад. Леденев снял след на кинопленку, я сфотографировал. За десять минут до этого в разводье Мельников увидел нерпу. Выходит, приполюсный район зверями обжит довольно основательно. Почти наверняка где-нибудь тут бродит и белый мишка. Ведь он — вершина цепочки, краешки которой нам повстречались: нерпа — пища медведя, а песец сопровождает хозяина Арктики, рассчитывая на остатки его обеда.
...После сброса 30 апреля вес рюкзака возрос до сорока девяти килограммов, то есть стал на четыре килограмма больше, чем на старте. Почему? Прежде всего за счет отснятой фото- и кинопленки, заполненных дневников и тетрадей, которые никому не сдашь на хранение... По сравнению с мартом температура поднялась на 20 градусов. Раздеваемся, складываем вещи в рюкзак — опять он тяжелеет.
Пот заливает лицо, темные очки. Постоянно хочется пить. Хмелевский говорит, что жажда теперь мучит его так же, как прежде холод.
У нас хорошие защитные очки, со сменными фильтрами разного цвета. Но все, по-моему, стараются как можно меньше возиться с ними. Рабочий день построен так, что солнце почти не светит в глаза. Сначала оно на востоке, потом за спиной, в 18 часов на западе. Но от полярной белизны, солнечного света, отраженного от снега и льда, глаза устают. А у четверых, в том числе и у меня, уже неделю они нестерпимо болят. Вадим лечит нас, закапывая альбуцид.
Ночи из-за вечного солнца стали трудными. В нашей палатке и в пасмурную погоду солнечно, а теперь она буквально светится, словно какой-то бенгальский огонь горит. Проснешься — в глазах резь. Спасаешься, накрывая лицо шлемом или ложась на живот. Толя шутит: «Раньше спальник натягивали на голову, чтобы было теплее, теперь — чтобы стало темнее».
Давыдов, выполняя программу, составленную отделом защитной оптики Министерства медицинской промышленности СССР, устраивает опрос — кто и как носит очки: сколько времени, запотевают ли фильтры, режут ли дужки, болит ли переносица и так далее. Сам он предан очкам: раньше всех, еще 10 апреля, нацепил их и не расстается. То и дело Вадим восторгается красотами, которые видит через свои фильтры: то наст у него поджаренный, как пирог в духовке, то снежинки разноцветные, как елочные игрушки...
20 мая. Вечером в палатке подолгу идут разговоры. Лаз — вход в нее — сделан из синего капрона, так легче найти его среди оранжевых стен, когда ставишь дом. Через этот рукав мы любуемся солнечным пейзажем. Иногда в окошко, обрамленное легкой колышущейся тканью, льды кажутся синими, а про солнце Рахманов говорит: «Химическое».
Пустили в ход шутку: «Включи телевизор» — то есть открой синюю дверь — окно.
На последнем сбросе некоторые парни подровняли бороды и стали сразу какими-то прилизанными, приглаженными. Я запросил ответственного секретаря Штаба Володю Снегирева — скорее в шутку, чем всерьез,— можно ли в канун достижения Северного полюса побриться. Ответ пришел неожиданно официальный: «Указаний на этот счет у меня нет». Затем была передана просьба председателя Штаба Валерия Ганичева бороды оставить хотя бы до «СП-24», где планируется первая пресс-конференция.
Вынудили Давыдова провести физиологическую пробу — тест ПВЦ-170. Аббревиатура эта растолковывается, как «в определенном ритме на каждый шаг словно взбираешься на ступеньку». Юра предложил, Вадик отказался. Леденев и я поддержали научного руководителя. Известная формула не делать лишнего объясняется ленью или пассивностью, но часто трактуется и как некий принцип самосохранения личности. Я думаю, что истина в ином: заставь себя не сидеть, а стоять, не отдыхай, а работай, делай то, чего делать не хочется. Таков, кстати, не щадящий себя Леденев.
Двадцатого провели и другую пробу — стоматологическую. Всем семерым Вадим смазал десны йодом, затем мы широко пораскрывали рты, и Рахманов крупным планом сфотографировал на цветную пленку зубы и наши почерневшие десны. Вадим что-то измерял и записывал.
Наше путешествие заканчивается. Но каким будет финиш? Ситуация осложнилась. Сегодня исчезло солнце. Сперва на небо словно легла частая сетка, и светило стало матовым. Затем туману прибавилось. В какой части неба плывет солнце, теперь угадать можно только по большому светлому пятну, разметавшемуся на облаках. Дальние торосы исчезли. Небо, воздух и снег скоро слились в единое белесое, тусклое и в то же время светящееся пространство.
26 мая. Сегодня шли хорошо, много, упорно. На каждой ходке четыре-пять раз проверяли по компасу направление движения.
В лагере четвертого сброса штурманы получили тринадцать линий положений солнца, стремясь точно выявить возможный дрейф льда. Его не было. Определили магнитное склонение (угол между направлениями на Северный полюс и Северный магнитный полюс) — 100°.
Мы считаем, что по-прежнему находимся на 160-м меридиане и склонение по-прежнему 100°.
По компасу идем точно. Меридиан всегда удавалось держать точно — солнышко, если не каждый, то через день непременно поднималось. Теперь его нет девяносто шесть часов. Ветер переменный, несильный. Естественно предположить, что дрейфа нет, как не было его в лагере последнего сброса. Естественно... Ну а что на самом деле? Легко сообразить: если льды увлекли нас вправо, то магнитное склонение, чтобы по-прежнему двигаться прямо к полюсу, мы должны увеличить. Ведь с прежним мы шли бы уже не на север, а отклонялись к востоку, куда и без того нас сносил дрейф.
Послезавтра, 28 мая, благоразумнее будет остановиться и ждать солнца. А сегодня, по нашим расчетам, в любом случае мы приближаемся к полюсу и поэтому торопимся и бежим быстро, крепко держась за воображаемый 160-й меридиан.
28 мая. Вчера все-таки удалось определиться. Хмелевский и Рахманов независимо друг от друга произвели вычисления: 89°28' северной широты и 160° западной долготы. Магнитное склонение 170°. Вот так. Произошло то, чего боялись: дрейф утащил нас к востоку. Не появись солнце и откажись мы от плана сегодня стоять на месте, север остался бы у нас за спиной.
Плохие известия лучше, чем неизвестность, и настроение очень хорошее. Главное — можно идти.
Хмелевский «подсчитал дрейф». За пять дней нас снесло к востоку на 8,5 мили. Предлагается теперь, чтобы компенсировать это смещение, идти со склонением 180й, то есть на десять градусов левее полюса. Забавно и красиво: пойдем на географический Северный полюс по магнитной стрелке, указывающей на юг!
29 мая. В 1.15 Вася закричал: «Солнце!» Его взяли по верхнему краю и по нижнему. Наблюдение повторили несколько раз. Теперь бы еще разок оно выглянуло часа через два. Установили дежурство: Шишкарев, Леденев, Давыдов. В 5.30 Мельников и я выходим на связь.
Хмелевский, Рахманов и третий штурман, Шишкарев, по-моему, так и не легли — всю ночь возились с приборами, таблицами, картами...
Оставшиеся 52 километра решаем пройти без ночевок. Настроение ударное. Режим принимаем такой: пять ходок, горячая пища, два часа сна без спальных мешков и снова ходки.
За первые пять по счислению прошли 12,4 километра. Снова повезло с солнцем, определились: 89°39' северной широты и 164° западной долготы. Нас снова утянуло к востоку на полторы мили, причем всего за 9 часов. Снос произошел из-за сильного западного ветра — он дует весь день, скорость 10 метров в секунду. Считаем дрейф достоверным и выбираем курс левее полюса на 15°
31 мая. Второй пятимаршевый этап начался 29-го в 21 час 15 минут. Три ходки дают 6,4 километра. Отдыхаем не по десять минут, а по пятнадцать. Четвертая, очень тяжелая — по дикому скоплению торосов,— дала немного. К счастью, кажется, разлом позади. Пасмурно. Подходим к каналу, покрытому серой массой. По краям, словно накрахмаленный высокий воротник, стоит ледяной бортик. Сбиваем его и внимательно изучаем поверхность. Этим занимаемся на некотором расстоянии друг от друга. Подходит Хмелевский и, говоря что-то, вдруг ступает на лед. Тут же проваливается. Его хватают за плечи... Наученные горьким опытом, мы не тянем Юру вверх, а держим в воде, пока не удается стащить с его ног лыжи.
Отходим от канала и ставим палатку. Пятая ходка вовсе пропала, а четвертая — в общей сложности 65 минут — дала нам всего-навсего 1,3 километра.
Юра крайне разочарован. Все стараются его приободрить.
...Давыдов готовит еду. Он сильно накачал примус, но толком не разогрел головку. «Шмель» вспыхнул как факел; мало того, Вадим ухитрился облить себя, и розовые языки огня мигом заплясали на его синей пуховке. Я сидел рядом на брезентовом анораке и, выхватив его из-под себя, бросил на грудь Вадима. Руками прижимая анорак к Вадиму, затушил пламя. Леденев тем временем выбросил из палатки пылающий примус.
Купание Юры и оплошность Давыдова для нас были добрым (все кончилось хорошо) и нужным предостережением: вы устали, друзья, будьте бдительны!
В 11.50 двинулись дальше и сделали шесть ходок. Одна была компенсацией за предыдущий этап.
Прошли 13,1 километра, до полюса остается чуть больше шести. Сегодня с 2.30 до 6.45 отдыхали. На связь решили не выходить.
Сделали еще три марша, и Василий объявил: «До полюса — триста метров». Последняя льдина, которую мы миновали, оказалась идеально ровной — прекрасный овал, словно футбольное поле, увеличенное раз в десять. Торосы по краю вполне могли сойти за трибуны.
— Остановимся,— предложил Давыдов,— впереди все дрянь, а тут идеальное поле. Годится и для приема самолетов, и для торжественной церемонии.
Я колебался. Бипланы с красными полосами на фюзеляжах так чудесно вписались бы в белизну этой ледяной гавани. Но Хмелевский сказал то, что должен был сказать:
— По-моему, надо выбрать и эти триста метров.
Полезли в торосы и 30 минут ползли. Спускаясь с последних наклонных льдин, я увидел, что парни ждут меня возле разломанной части старой белой горы. Кругом торчали ледяные зубья, полянка по размеру напоминала московский дворик с картины Поленова. Мы прорывались к этой полянке черт знает как. Зачем? Наше местоположение определяется по солнцу с точностью до километра, так стоило ли учитывать эти триста метров ледяной чащи? Стоило. Наше определение Северного полюса должно обладать прежде всего одной точностью — быть абсолютно честными по отношению к самим себе.
— Под этим торосом наверняка сокрыта записка Пири,— улыбнулся Рахманов.
— Ребята, салют! — закричал Давыдов, подняв карабин.
— За начальника экспедиции Дмитрия Шпаро, за Научного руководителя и штурмана Юрия Хмелевского, за любимого комсорга и завхоза Владимира Леденева, за парторга и радиста Анатолия Мельникова, за штурмана и радиста Владимира Рахманова, за завхоза, радиста и штурмана Василия Шишкарева, за врача Вадима Давыдова. За ребят на базе! За Штаб! За по-бе-ду!!!
В небо ударили десять выстрелов.
...Пожалуй, ни разу на маршруте мы не стояли вот так, плотно прижавшись друг к другу. В палатке теснились, чтобы согреться, но за стенами дома всегда умещались между нами и ветер, и мороз, и снег.
Я сказал несколько слов:
— Здесь полюс. Многие стремились к нему, и многие мечте о Северном полюсе отдали жизни. Наверное, и после нас люди придут сюда. И может быть, благодаря нам они будут стремиться к Северному полюсу чуть больше, чем прежде. Всегда человек будет тянуться к звездам, вершинам и полюсам. Сегодня наша победа. Поздравляю вас с ней. Поздравляю с Северным полюсом!
— Мы здесь! — кричал Юра через минуту, стиснув меня своими железными руками и поднимая вверх.
— Поздравляю от всей души! — сиял Вадик.
Василий обнял меня вслед за Давыдовым.
— Поздравляю.
— Победа,— сквозь слезы ликовал Леденев.
Володя Рахманов стеснялся и все-таки шептал: «Ура, как здорово! Наконец!»
— Здесь полюс,— выдыхал синеглазый Мельников.
Дмитрий Шпаро, лауреат премии Ленинского комсомола, начальник комсомольско-молодежной полярной экспедиции.
