Я родился и вырос в Измайлове, на острове Виноградо-Серебряного пруда. В начале тридцатых годов Измайлово было окраиной Москвы. Единственный трамвай № 14 доходил лишь до Окружной железной дороги, приблизительно до того места, где теперь станция метро «Измайловский парк». Позже трамвайная линия кончалась у пруда. За пятиглавым Покровским собором стояла деревня, а дальше, там, где теперь вырос целый город, располагалось кочковатое болото и в конце его — аэродром.
Поколесив по белу свету и завершив круг, в который входили Таймыр и Памир, Париж и Камчатка, я вновь поселился в Измайлове. Теперь уже в Измайлове-городе, в его жилом массиве. И когда после долгого перерыва пришел на родной остров, у меня защемило сердце. Я понял: никуда не уйти мне от Измайлова. В самых экзотических странах не нашел я ничего прекраснее его...
В ясный зимний день, бродя по острову, я останавливался то перед Восточной башней Государева двора, то перед Мостовой башней, а то и просто перед окном дома. Останавливался и замирал со сладким чувством узнавания, к которому примешивалось немного горечи. Сквер с чугунным фонтаном под окнами нашего дома порос высокими деревьями, а тогда здесь были клумбы и несколько кустов сирени. А где же струйки воды из позеленевших львиных морд? Где часы на башне, отбивавшие время нашего детства? Где керосиновая лавка? Впрочем, керосиновая лавка на месте. Только на ней теперь написано: «Изостудия».
Подмосковная вотчина Романовых — Измайлово — строилась не как усадьба, не как путевой дворец или крепость. Царь Алексей Михайлович задумал создать здесь большое опытное хозяйство, какого еще не бывало на Руси. Успех задуманного предприятия сулил избавление от импорта шелка и хлопка, красителей и лекарств. В период короткого расцвета годовой доход от Измайловского хозяйства выражался в ощутимых суммах. В 1676 году, например, на продажу пошло 20 тонн чистого льна, 186 тонн льна-сырца и 18 тонн пеньки. Все это отправлялось прямо в Архангельск на корабли иноземных купцов. Но свои сады и огороды царь Алексей создавал не только ради льна. В садах выращивали виноград, огурцы кизилбашские, дыни бухарские, арбузы шемаханские, миндаль, перец астраханский, кизил кавказский, дули венгерские, различные лекарственные травы и тутовое; дерево. Долго недоумевая, как можно в Измайлове вырастить виноград, который шел не только к царскому столу, но и на продажу, я наконец обнаружил сведения о сооружении здесь первых на Руси теплиц. Покрывались они слюдой, а отапливались печами.
Царь Алексей Михайлович умер, когда осуществление его планов по созданию Измайловского хозяйства подходило к концу. Но и то, что было сделано, вот уже триста лет не перестает удивлять многие поколения русский людей.
До наших дней, к великому сожалению, от того Измайловского сохранилось немногое: испорченный пристройками XIX века Покровский собор, Мостовая башня и двое въездных ворот Государева двора. А ведь тогда существовали и церковь Иосафа Царевича Индийского, и мост, и плотины, и мельницы, и стекольный завод. Не говоря уже о трехэтажных царских хоромах и стрелецких палатах.
Можно предположить (сохранились описания Измайловского дворца), что в своем первоначальном виде он напоминал Коломенский, построенный из дерева в древнерусском стиле. Как выглядел Коломенский дворец, мы хорошо знаем. В этом замечательном сооружении были использованы для покрытия каждой отдельной клетки все изобретенные в.Древней Руси формы: четырехскатные крыши, кровли скирдом или епанчой, пирамиды-колпаки, пирамиды-шатры, кубы, бочки, крещатые бочки, «баня» — приплюснутый граненый купол и так далее. Так же богат древнерусскими архитектурными формами был и Измайловский дворец.
Завершал строительство Измайлова сын Алексея Михайловича — Федор. Он не обладал энергией отца и не увлекался хозяйствованием. После его смерти Измайлово становится излюбленной резиденцией правительницы Софьи. Шла ожесточенная борьба за престол, и ей удобно было следить за своими противниками из партии Нарышкиных, обосновавшихся вместе с юным Петром и его матерью неподалеку от Измайлова — в селе Преображенском. В Москве в это время было неспокойно: бунтовали стрельцы.
...В 1691 году Петр вместе со своим учителем голландцем Францем Тиммерманом забрел как-то в Измайлове на льняной двор и обнаружил там ботик, построенный мастером Брандтом. Историк С. М. Соловьев так описывает происшедший при этом разговор между Петром и Тиммерманом: «Что за судно?» — «Бот английский».— «Где его употребляют?» — «При кораблях для езды и возки».— «Чем лучше наших?» — «Ходит на парусах не только по ветру, но и против ветру».— «Против ветру?! Быть не может!»
Петру захотелось починить ботик и испробовать его. К счастью, корабельный мастер голландец Карштен Брандт был еще жив. Он починил снасти, и кораблик спустили в пруд. Петр с Брандтом и Тиммерманом плавал на нем по ветру и против ветра, испробовав все паруса. Впоследствии Петр приказал этот ботик, прозванный «дедушкой русского флота», перевезти из Измайлова в новую столицу на Неве. Кораблик торжественно встречали 23 корабля и 200 галер, он обошел под штандартом Петра весь флот, и каждый корабль салютовал ему выстрелом. Управляли ботом царь-адмирал и вице-адмирал Меньщиков.
Каменный Измайловский собор Покрова Богородицы был освящен в 1679 году. Тысячи людей любуются теперь его куполами, когда поезд метро выходит из-под земли перед станцией «Измайловская». По своим архитектурным формам Покровский собор архаичен даже для своего времени — так строили еще в XV веке. Чтобы ощутить его грандиозность, надо подойти к храму вплотную и постоять перед его крыльцом. В стенах высокие и узкие окна «в два света», на массивных барабанах пять огромных куполов. Они так велики, что теснят друг друга...
Признаюсь, я побаивался в детстве Покровского собора и никогда в него не заходил. От мальчишек слышал, что стены его расписаны ликами и белые глаза их следят за тобой неотступно. Много раз во сне я видел эти ужасные глаза и долго не мог избавиться от детского страха перед собором. На самом деле никаких фресок в соборе нет и никогда не было. В 1680 году был изготовлен в Оружейной палате деревянный иконостас, а «царские изографы» Карп Золотарев, Автоном Иванов, Яков Иванов и другие украсили его иконами с позолоченными венцами. То есть это было собрание произведений древнерусской живописи XVII столетия. Сохранился полный перечень и описание этих икон и даже их изображения на гравюрах и фотографиях. Дорогая церковная утварь храма Покрова Богородицы была разграблена французами в 1812 году.
Покровский собор необычайно щедро разукрашен изразцами коричневых, желтых, зеленых и синих непрозрачных тонов: они не только обходят фризами вокруг глав Покрова, ими сплошь покрыты широкие поля закомар. Взлет русского изразцового убранства происходил в те же самые годы, когда строилось Измайлово. И потому, когда в других, городах — Ярославле, или Ростове Великом, или Сольвычегодске — я вижу похожие изразцы, они сразу напоминают мне Измайлово, век XVII...
Одним из самых распространенных узоров на изразцах был так называемый «павлиний глаз», которым Степан Иванов по прозвищу «Полубес» украсил и Покровский собор. Изображение напоминает скорее цветок репейника, чем око павлина. Фон на этих изразцах темно-синий, по нему идут зеленые листья, и среди них горит оранжевый «глаз», в котором сверкает даже белый зрачок. На измайловских изразцах изображены также диковинные птицы и звери, растительные орнаменты, розетки.
По бокам крыльца собора и теперь можно увидеть два отверстия — в самый раз, чтобы пролезть мальчишке. Видимо, они служили для вентиляции подземных помещений. Отверстия эти были забраны ржавыми чугунными решетками. И вот в один прекрасный день мы обнаружили, что одной решетки нет, ее подпилили и выломали. Под страшным секретом мне было сообщено, что ход ведет в подвал, а в нем стоят сундуки. Кругом разбросано оружие — сабли, кинжалы, пистолеты. Золото сундуков нас не привлекало, а вот старинное оружие... Мы решили добраться до клада с моим соседом Колькой-маленьким. Он был небольшого росточка, что соответствовало его кличке, а я очень худ, протиснуться в эту дыру нам ничего не стоило.
Запасясь спичками и огарком свечи, полезли. Колька был поотчаяннее, поэтому лез первым. Сначала ход был таким узким, что пришлось ползти змеей. Потом он расширился, и мы смогли встать на четвереньки. Ход завернул влево и вскоре соединился с другим, идущим, видимо, от второго входного отверстия. Тут уж стало совсем темно, и Колька зажег свечку. Осветился полукруглый потолок хода, помнится, он был из белого камня. Колька прополз еще метров десять и остановился. Он поднял над головой свечу, и я почувствовал за его спиной черную, не освещаемую пламенем пустоту...
— Что там? — спросил я, похолодев.
Вместо ответа Колька-маленький засопел и попятился, не разворачиваясь. И тут погасла свечка. Мы стали быстро удирать; остановились только тогда, когда забрезжил свет.
— Обрыв там глубокий,— выдохнул Колька.— На дне сундуки, но спуска нет.
Стояла в годы моего детства на Измайловском острове еще одна церковь — Иосафа Царевича Индийского. Тогда она для нас была лишь грудой кирпича, на которой мы играли в ожидании хлеба — во время войны рядом был хлебный ларек, куда к шести часам утра собирался весь городок. Всем приходилось стоять в очереди, потому что все работали. Иждивенческих карточек почти не было. Работали и подростки, а малышам карточки не доверяли. Мы называли эту церковь Красной и знать не знали, что она — первое сооружение архитектурного стиля, получившего название «московского» или «нарышкинского барокко»...
Таким образом, на острове возникли одновременно три основных здания, имеющих общие детали (например, изразцы), но совершенно отличающихся друг от друга: старорусских форм пятиглавый Покровский собор, выстроенная в новом стиле московского барокко церковь Иосафа Царевича и Мостовая башня с крышей-шатром.
Хорошо сохранившаяся Мостовая башня дает представление о традиционных русских архитектурных формах. Они как бы повторяют в камне приемы деревянного зодчества Древней Руси. Приземистый нижний четверик с широкими проездными арками, стены которого разделены на три части узкими колоннами. По его верху — барьер с изразцами, а за ним — гульбище, обширная терраса, ведущая вокруг второго четверика. Он уже более наряден, каждая стена с тремя окнами, наличники которых украшены резным камнем. Здесь располагалась «думная палата», поэтому помещение было утеплено печами. Третий этаж — восьмерик — покрыт широким шатром.
В нашем детстве Мостовая башня стояла заброшенной, шатер прохудился, ржавое железо с него срывало ветром. На гульбище очень быстро вырастали березки. Одно время в нижнем четверике оборудовали магазин, где продавали сразу мыло, мясо, лопаты и сахар. «Думную палату» я помню всегда разоренной, с грудой кирпича на полу и остатками каких-то перегородок. Из этих досок и фанеры мы построили здесь жилье моему другу Васе Косоурову, приехавшему из деревни к родственникам. Соорудили конурку с железной печкой, и он там временами жил.
Эти полуразвалины с торчащими из стен заржавленными металлическими скобами, изъеденными временем стенами, узкими таинственными ходами, в которых гулко отдавалось эхо шагов,— пожалуй, самые запомнившиеся впечатления детства.
С. М. Соловьев в своем труде «История России с древнейших времен» проводит резкую границу в истории нашей Родины между царствованием Алексея Михайловича и последующими событиями. «Здесь мы заканчиваем историю Древней России,— писал он.— Деятельность обоих сыновей царя Алексея Михайловича, Федора и Петра, принадлежит к Новой истории». Значит, первое наше Измайлово есть последняя страница истории Древней Руси.
Петр, как известно, перенес столицу на Неву. Так хорошо устроенное хозяйство Измайлова расстроилось, пришло в упадок. Гремели здесь только охоты императоров и императриц. Охотился юный Петр II, императрицы Анна и Елизавета, которые провели здесь детство. Охотились уже це с соколами, как Алексей Михайлович, а с гончими — на волков, медведей, оленей и зайцев. Зверей здесь, конечно, разводили специально.
Зверинец Алексея Михайловича располагался на острове, неподалеку от царских хором. В нем водились лебеди, «китайские гуси», павлины, «английские куры» и другие редкие и заморские птицы. Содержались и диковинные звери, по свидетельству иностранцев,— даже львы и тигры. В 1731 году Анна Иоанновна приказала завести новый зверинец в заповедном лесу к югу от дворца, ближе к Владимирской дороге. Там, где теперь Измайловский парк. В новом зверинце разводились главным образом охотничьи животные — олени, волки, медведи, кабаны, лисы, барсуки, соболи. Собственно, это был заповедник, заповедный режим для Измайловского леса установлен в 1700 году. Дикие животные жили в лесу на свободе, их охраняли. Охотиться на них было строжайше запрещено. Когда Петру в Петербурге донесли, что в Измайлове появились браконьеры, он приказал управителю села Измайлова, стольнику и воеводе Афросимову «присылать тех людей в Преображенский приказ», где расправа их ждала короткая — плети и «ссылка в Азов с женами и детьми на вечное житье».
Сто пятьдесят лет стояло Измайлово заброшенным. Вторая его жизнь началась в середине XIX века. Именно тогда здесь открыли Измайловскую военную богадельню, пристроив к Покровскому храму нелепые корпуса — казармы. Возводили их десять лет на средства кавалеров ордена св. Анны.
Богадельня предназначалась для неимущих ветеранов и инвалидов Отечественной войны 1812 года, персидской, турецкой и кавказской войн. К моменту ее открытия — в 1849 году — здесь содержалось 432 человека, в том числе шестнадцать штаб- и обер-офицеров. Были тут ветераны Семеновского, Преображенского и Измайловского полков, были и моряки, в большинстве своем здоровые пожилые люди, которым не хотелось возвращаться в деревню, к барину, в крепостную зависимость. Особенно героям войны, гвардейцам, георгиевским кавалерам. Вот и устраивались бывшие солдаты на службу сторожами, дворниками, кучерами, называясь инвалидами. Или шли в богадельню. Не отдыхать на всем готовом, а работать по мере сил.
Богадельня имела довольно обширное хозяйство, свою кузницу, различные мастерские, сады и огороды. В то время были установлены чугунные триумфальные ворота и фонтан, вокруг которого разбили цветники. Для снабжения всех зданий чистой водой призираемые построили «водоподъемную машину», ту самую водокачку, которая снабжала водой и нас, живших в этих корпусах сто лет спустя. Стоит она и теперь — каменный домик у пруда.
Измайловская военная богадельня просуществовала до Октябрьской революции.
В 1927 году корпуса несколько перестроили, из третьего верхнего этажа сделали два. И разместился здесь рабочий городок имени Баумана.
Жизнь в этом городке достаточно памятна мне... Длиннющий коридор заканчивался единственным окном, по обеим сторонам коридора шли двери комнат. Крайняя комната на всех этажах была кухней. Столик на две семьи, у каждой свой примус. Чад, темнота и непрекращающиеся разговоры.
Мои дети уже не знают, что такое примус. Разве что в походы по горам мы брали с собой маленький бензиновый примусок, но это совсем не то... Примус был своеобразным символом семьи, чем-то вроде семейного очага. Приготовив обед, его уносили в комнату, хранили там так же, как и бидон с керосином.
Как услышишь: «Керосин привезли!», сразу бегом. В одной руке жестяной бидон, в другой — четвертинка для денатурата, заткнутая тряпочкой. Большая была радость, когда поручали купить капсули для примуса. Они были новенькие, медные, очень красивые. Пятачок — капсуль, копейка— примусная иголка.
Впрочем, и эта жизнь — теперь уже тоже история.
Сегодня на территории Измайловского острова поселилась Росреставрация — организация, которая, пожалуй, здесь нужнее всего. Много раз встречаясь с архитекторами — ими руководит Николай Иванович Иванов, я слушал их далеко идущие планы: открыть в Мостовой башне музей, восстановить церковь Иосафа Царевича, реставрировать Государев двор... Художники думали, мучились, искали.
А тем временем вокруг Измайловского острова выросли грандиозные олимпийские сооружения — гостиницы, стадион, современные дома-кубы. Островок оказался окруженным со всех сторон. На этом фоне древние купола Покровского собора, шатер Мостовой башни и ворота-башни Государева двора заиграли еще лучше, еще звучнее стал голос истории. Какими странными кажутся мне сегодня слова Ле Корбюзье, который, говоря о преобразовании столиц, в том числе и Москвы, писал а своей книге «Архитектура XX века», что они «должны быть полностью преобразованы... сколь велики ни были бы связанные с этим разрушения». Сегодняшнее время, к счастью, пересмотрело эту категорическую оценку.
Когда я пришел на Измайловский остров осенью прошлого года, я не узнал Измайлова своего детства и добрым словом помянул реставраторов. Они восстановили весь юго-западный угол Государева двора. Поставили стрелецкие палаты, бывшие позже казармами служителей богадельни. Государев двор был очищен от мелких застроек и мусора, а растущие внутри его деревья прорежены. Вдоль проложенной между западными и восточными воротами дорожки открылся вид на главы Покровского собора. И хотя работа была еще не завершена и в окнах палат не везде еще вставлены стекла, увиделся наконец весь архитектурный комплекс — так, как он будет выглядеть через несколько лет.
Было воскресенье, ясный день с первым морозцем. Навстречу мне шли по дорожке празднично одетые люди, некоторые с фотоаппаратами. Я вдруг понял, что Измайлово, мое Измайлово, наше Измайлово, как памятник русской истории и культуры уже состоялось. Пусть здесь не работает еще музей, пусть нет еще церкви Иосафа Царевича, но уже произошло появление нового Измайлова, третьего Измайлова, возродившегося в совершенно новом качестве — любовно ухоженного уголка наглядной русской истории, заключающего в себе три эпохи: 60-е и 70-е годы XVII века, 40-е и 50-е годы XIX и 80-е годы нашего столетия.
Встреча времен произошла.
Александр Кузнецов
