Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

«Чтобы стать настоящим тореро...»

22 ноября 2006
«Чтобы стать настоящим тореро...»

О днажды мой старый мадридский друг художник Хуан Лопес предложил познакомить меня с тореадором.

— Соберешь материал для очерка о корриде, — сказал он.

Разве мыслимо представить себе Испанию без боя быков? В час корриды улицы испанских городов пустеют. Мужчины и женщины, старики и дети устремляются домой к телевизорам; зрелище, ради которого они оставляют на время все другие дела, затмило по популярности и футбол, и хоккей, и самые захватывающие кинофильмы и театральные постановки.

А посмотреть на обладателей билетов на «пласа де торос», когда они торопятся занять места на трибунах! Кто в тени, кто под солнцем — в зависимости от суммы, которую они позволили себе истратить, возбужденные, встревоженные, счастливые, они ждут момента, когда дирижер взмахнет своей палочкой и под звуки пассадобля на арену войдут разодетые в яркие костюмы парни, чьи имена здесь знает каждый ребенок. Потом раскроются ворота, и навстречу людям, которых поначалу воспринимаешь как артистов некоего фольклорного ансамбля, кинется большое красивое животное.

Гарсия Лорка, испанский поэт, писал о корриде: «Это подлинная драма, глядя на которую испанец проливает свои самые искренние слезы и испытывает самую глубокую скорбь...»

Я представил себе все этапы корриды, вплоть до того кульминационного момента — он должен наступить точно в срок, положенный по ритуалу, — когда бык падет, сраженный финальным ударом шпаги. Падет, если жертвой мощного животного не окажется тот, кто вступил с ним в смертельный бой. Так кто же этот человек, что постоянно рискует жизнью, для кого коррида стала профессией? И я решился:

— Ну что ж, если можешь, познакомь меня с таким человеком. Одно условие — он не должен ждать от меня рекламы.

— Считай, что встреча будет, — улыбнулся Хуан. — Недавно я виделся с матадором Пако Камино. И он хотел побеседовать с советским журналистом.

Два дня спустя Пако Камино ждал нас в кафе «Хихон», неподалеку от площади Колумба, там, где старый Мадрид соприкасается с новым, ультрасовременным. Когда мы вошли в кафе, Пако поднялся навстречу и протянул руку мне и моему спутнику. Я сразу узнал Пако его фотографии не сходят со страниц газет и журналов. Сильные руки, загорелое лицо, манера говорить — все выдавало в нем крестьянского парня. Пако показал глазами на стоявшего рядом с ним невысокого, изысканно одетого сеньора:

— Позвольте представить моего хорошего знакомого — писателя Педро Бельтрана. Я человек дела, и этим живу. А он человек слова, посвятил жизнь книгам. И большой знаток тавромахии. Надеюсь, он поможет, если мой собственный язык окажется слишком бедным.

Отмечу сразу: Пако скромничал. За день, проведенный вместе с ним, я убедился, что он не только знает свое дело, но и умеет рассказывать о нем простым и понятным языком. Впрочем, присутствие писателя и художника позволило затронуть такие вопросы, поставить которые сам я скорее всего вряд ли догадался бы.

Мы сели за столик. Хуан заказал всем кофе.

— И по рюмке «магно», — вставил, подмигнув, Пако. — Не возражаешь?

Перейдя на «ты», знаменитый матадор старался быстрее разрушить барьер, неизбежно разделяющий людей в первые минуты знакомства

— Так с чего же ты хочешь начать? — спросил матадор.

— Наверное, с самого начала. Как ты пришел в корриду?

— Ну что ж. Сразу признаюсь, к числу потомственных тореро, таких, как, скажем, Бьенвенида, я не принадлежу. Родился в деревенской семье. Были трудные годы. Только что кончилась гражданская война. Жили мы бедно. Чтобы накормить семью, — кроме меня, подрастало еще четыре голодных рта, — отец нанялся делать бочки для хранения олив. Заработок его был мизерным, и все с нетерпением ждали, когда мы, мальчишки, наконец подрастем и сможем приносить в дом хоть какие-то гроши. Иногда отца приглашали на корриду в качестве бандерильеро. Он должен был, выбежав на арену, всадить в холку быка бандерильи, украшенные разноцветными ленточками.

— Бандерильеро — как бы подсобный рабочий корриды, — поясняет, обращаясь ко мне, писатель. — Он подвергается на арене той же смертельной опасности, что и матадор, но не зарабатывает при этом ни славы, ни больших денег.

— И все же те тридцать две песеты, которые перепадали нашему семейству за каждое выступление отца, никогда не были лишними, — бросает Пако.

— Извини, но можно ли сказать, что ты занялся корридой, чтобы выйти из нужды?

— В известной мере да. Если захочешь, я покажу тебе ферму в Мирамонте. Я купил ее, чтобы прожить, когда не смогу больше выступать на арене. Но это только одна сторона дела. Главное — ты не найдешь в Испании мальчишку, который не мечтал бы стать матадором.

— У детей каждой страны есть своя любимая игра, — включается в разговор Педро Бельтран. — У одних это игра в индейцев, у других — в слова, у третьих — в прятки. Наши дети чуть ли не с младенческого возраста играют в корриду. Их притягивают сила и ловкость матадора, красочность его одежды, музыкальное сопровождение боя. И еще: в других детских играх слава распределяется более или менее поровну между многими. В этой же в центре внимания оказывается один. Он кумир, И, даже став взрослыми и научившись отделять реальность от мишуры, мы, испанцы, не расстаемся со своей детской мечтой. Ведь коррида не что иное, как борьба двух противоположных начал: грубой животной силы и человеческого интеллекта.

Закончив завтрак, выходим на улицу. На небе ни облачка. Ласковое в этот час мадридское солнце гладит своими лучами скверик, дорогу, вереницу машин у тротуара.

— Значит, едем в Мирамонте? — повторяет свой вопрос Пако.

— Что ж, поехали, посмотрим, как живет знаменитый тореадор.

Садимся в «мерседес», Пако за рулем.

— Ты сказал: «тореадор», — повторяет брошенное мной слово Пако.

— Я сказал: «знаменитый тореадор». А разве это не так?

— Дело не в том, знаменитый или незнаменитый. Просто слова «тореадор» в испанском языке не существует.

— ?

— Да, его придумали французы. «То-ре-а-дор»! Звучит красиво, романтично. Но не по-нашему. Мы так не говорим.

— Как же вы говорите?

— По-испански бык — «торо», сражаться с быком — «тореар». А людей моей профессии в Испании называют «тореро». Это понятие собирательное. Далее начинаются тонкости. Во время корриды лишь один из тореро ведет бой от начала и до конца, именно он один должен победить и в конце концов убить быка. Это матадор.

— Значит, тебя можно называть и тореро и матадор?

— Совершенно верно. Но в бою у меня есть помощники, другие тореро. И у каждого четко определенная роль. Вначале на коне выезжает пикадор. Его задача — принять на себя натиск еще не успевшего устать быка. О бандерильеро мы уже говорили. Они выходят на арену в самый разгар корриды. Большую помощь оказывают матадору пеонесы, члены его квадрилии-команды. Нередко они спасают ему жизнь, отвлекая в критический момент на себя разъяренное животное.

Пако поворачивает ключ зажигания и запускает мотор. Машина трогается с места, когда часы показывают ровно десять.

— Соблюдаем запланированный график с точностью до одной минуты, — замечает писатель. — Известно ли тебе, что матадоры — самые точные люди в Испании?

— Да, я начал в этом убеждаться.

— Я, между прочим, не шучу. Можешь так сказать: на свидание со смертью испанцы не опаздывают.

— Надеюсь, нам оно еще не назначено...

Педро смеется:

— К сегодняшней поездке это замечание не относится. Но вообще имей в виду: у нас можно опаздывать на деловую встречу, на собрание, в театр, на дружескую пирушку... никто тебя не упрекнет, все рыцарски закрывают глаза на столь мелкие проступки. Но беда, если матадор позволит себе нарушить правила игры. Ты обязан явиться на арену точно в установленное время, ни минутой позже.

— Иначе?

— Иначе тебя ждет малоприятное объяснение и профессиональная дисквалификация.

— Это во-первых. А что во-вторых?

— Во-вторых, бой проходит в несколько этапов, и для каждого из них установлен свой строгий порядок. Так вот, на десятой минуте последнего этапа бык должен быть убит. Если этого не произошло, матадор получает предупреждение. На двенадцатой минуте неудачника предупреждают еще раз... И это неизбежно скажется на его репутации, а следовательно, и на заработке. По истечении четверти часа оскандалившегося тореро лишают права закончить бой. Его с позором прогоняют. И, возможно, больше он на арену не вернется...

За разговором выехали из Мадрида. Дорога постепенно сужается — справа и слева тянутся холмы. А вот уже и горы, бурые вершины, глубокие зеленые впадины. Серпантин шоссе кружит по склонам, то опускаясь, то взмывая вверх. Но Пако не снижает скорости. Водителя, кажется, не заботят ни перепад высот, ни крутые повороты, ни интенсивный встречный поток.

Мелькает мысль — не столкнемся ли мы с этим потоком? Но за рулем тореро, человек, который привык к опасности, к тому, что она рядом и все же не коснется его. Сто семьдесят километров остаются позади. Вот и Аренас де Сан Педро. Свернув на боковую проселочную дорогу, машина вздымает клубы пыли. Через полчаса подруливаем к деревенской ферме.

Нас встречают друзья матадора, его родные, крестьяне, работающие на ферме. Они наперебой предлагают нам по глотку вина, утолить жажду после далекой дороги. Смуглый босоногий паренек лет двенадцати тащит кожаный сосуд. Мои спутники, не касаясь губами отверстия, подняв сосуд над головой, вливают в рот по доброму стакану прохладной влаги. Мне это удается только после долгой тренировки, когда и лицо и рубашка как будто побывали под дождем.

Посмеявшись, новые знакомые успокаивают меня: для первого раза результат не так уж плох.

Заходим внутрь дома, осматриваем просто обставленные комнаты, заглядываем в хозяйственные постройки. Потом идем на пастбище.

Обращаюсь к Пако:

— Кому принадлежат стадо, земля?

— Мне.

— И все постройки на ней?

— Разумеется.

— Да ты, оказывается, богатей! А прикидывался крестьянином!

— Нет, — смеется Пако. — Я и не думал скрывать, что стал богатым человеком. Но прошу заметить: заработал я это богатство не эксплуатацией чужого труда, а тем, что сам чуть ли не каждый день рискую жизнью.

Я не стал доказывать ему, что, каков бы ни был источник средств, позволивший ему стать собственником этой фермы, отныне он занял иное место на ступенях социальной пирамиды испанского общества, чем то, которое принадлежало когда-то его отцу. Но не удержался от вопроса:

— И что, любой тореро может приобрести такое хозяйство?

Ответ оказался столь же четким, как и быстрым:

— Может, если зарабатывает, как я.

— А много таких?

— По правде говоря, единицы.

По словам Педро, доходы тореро зависят от условий контрактов, которые он заключает с устроителями корриды. Чем известнее матадор, тем больше ему платят. Соответственно дороже и входные билеты на «пласа де торос». Знаменитости нарасхват, а остальные могут рассчитывать на выступления лишь от случая к случаю. Что касается самых неудачливых, они порой месяцами остаются без работы. А потому, естественно, хватаются за любое предложение, даже если оно сделано на заведомо кабальных условиях. Пако с любовью смотрит на своих коров. И я невольно спрашиваю:

— А где же твои быки?

— Нет их у меня, — отвечает он. — Вначале-то я купил бычков. Думал, выращу сам, не буду зависеть от «ганадерос» — поставщиков специальной боевой породы. Человек привязывается к животному, как и оно к нему. Я видел, как подрастали мои бычки, становились красивыми богатырями. И... не мог выйти на них со шпагой. В конце концов распродал их и завел вот это стадо.

— Ты, вижу, слишком щепетилен, — вступает в разговор Хуан, и я не понимаю, шутит он или говорит всерьез. — Разве бык, выращенный другим человеком, не такое же живое существо, как и твой?

— Это другое, — парирует матадор. — Ты вот, например, наверное, любишь хорошее мясо? Но не всякий согласится быть мясником...

— Ловлю тебя на слове, — не унимается художник. — Значит, тореро — тот же мясник?

— Ничего подобного, — начинает кипятиться Пако.

— Но ведь и на арену, и на бойню доставляют живого быка, а с нее — и в одном и в другом случае — вывозят мясо.

— Быка так или иначе ждет смерть. Но на бойне он погибает, не понимая даже, что произошло. А на арене его ждет достойное завершение существования, гибель в бою, ради которого он и был рожден...

Спор остается незавершенным — зовут обедать. Все оживились при виде тарелок с дымящейся паэльей (Паэлья — испанское национальное блюдо из риса с острой приправой, мидиями, креветками и другой морской живностью.). На второе мясо — могло ли оно отсутствовать в доме матадора? За ароматным черным кофе спрашиваю Пако:

— Что, по-твоему, коррида — спорт или искусство?

— Ответ один: искусство. Настоящий тореро — это артист высокого класса. Он играет в драме, посвященной жизни и смерти. Беда, если он плохо выучил свою роль! Конечно, элемент соревнования в бою присутствует. Но это лишь один из элементов. В подлинном соревновании никогда заранее не знаешь, кто завоюет победу, а кого ждет поражение. Иначе это не спорт. Здесь же один из участников драмы-поединка заранее обречен...

— Но случается, что бык ранит и даже убивает человека.

— Значит, поражение потерпели оба. К счастью, это не правило, а исключение. Правда, такого исключения опасается каждый матадор.

— И ты?

— И я. Не верь тому, кто хвастает, будто не боится быка. Надо только, чтобы разум не поддался страху. Это помогает вести бой. Если испытываешь слишком сильный страх, бык как бы вырастает над тобой, становится сильнее. А ты слабеешь. Если же, напротив, легкомысленно полагаешь, что думаешь только ты, а у быка нет в мозгу ни одной извилины, жди неприятностей.

— А в твоей практике они случались?

— Увы, не раз. Особенно запомнился мне урок, преподанный быком в 1961 году, через несколько месяцев после того, как я приобщился к большой корриде. Врачи с трудом вырвали меня из лап смерти.

— И все же продолжаешь рисковать?

— А что делать? Это моя профессия, моя жизнь...

Сейчас, когда я пишу эти строки, в памяти возникает образ еще одного кумира испанцев — Антонио Бьенвенида. Педро Бельтран как-то спросил, не хочу ли я после встречи с «самым храбрым» тореро увидеться с «самым умным» представителем этой профессии. Действительно, я был поражен широтой его кругозора и богатством внутренней культуры Антонио.

А несколько месяцев спустя Антонио Бьенвенида, уже расставшийся с ареной, трагически погиб. Его убил молоденький бычок, когда Бьенвенида демонстрировал приемы тавромахии сзоему сыну.

Но вернемся в Аренас де Сан Педро. Хуан обращается к Пако Камино:

— Где-то читал, что однажды ты поклялся сменить профессию.

— Да, было такое. В 1973 году на «пласа де торос» в Барселоне я оттаскивал быка от родного брата. Я видел, в каких муках он умирал.

И тогда же дал зарок не появляться больше на арене.

— Дал, но не смог сдержать...

— Не смог. Это было сильнее меня.

Пако мрачнеет. Я понимаю, что для него это больной вопрос, и смотрю на Хуана — хорошо бы переменить тему. Но на помощь матадору уже спешит Педро:

— Человеку часто бывает нелегко свернуть с той колеи, на которую он однажды ступил. Матадор Камино не прежний парень, известный лишь своим родным и соседям. Он стал звездой Испании, ее гордостью. Пресса, болельщики, друзья и знакомые — все требовали, чтобы Пако вернулся на арену. И сам он тяжело переживал добровольное захоронение своего «я». Наконец, нельзя сбрасывать со счетов материальные затруднения, а они дают о себе знать сразу же, как только ты оказываешься не у дел...

Пако Камино здесь, рядом, но чувствуется, что его мысли далеко. Хуан вдруг без всякой связи с предыдущим спрашивает:

— Какие качества, по-твоему, нужны, чтобы стать настоящим матадором?

Пако оживляется:

— Прежде всего, я думаю, требуется призвание. У каждого из нас, испанцев, есть в крови что-то от тореро, но далеко не всякий способен сражаться на арене. Но и призвание еще не все. Можно обладать отличными данными для корриды и быть невезучим. Победа достается лишь тому, кто преисполнен решимости ее добиться. Значит, другая важнейшая черта личности настоящего матадора — твердое желание добиться успеха. И, наконец, в-третьих, нужен ум.

— Вероятно, тореро должен обладать и большой физической силой?

— Нет! Атлетом быть необязательно — сильнее быка не станешь!

— Выходит, матадором может стать женщина?

— Может. Но лично я против такого «равноправия» — не женский риск. Алисия Томас, она поняла это. Правда, после того, как не раз пострадала от рогов. Она ушла с арены на эстраду. Слава та же, опасности для жизни никакой.

— А хотел бы ты, чтобы твой сын стал матадором?

— Плохим ни в коем случае. Хорошим — почему бы и нет? Кстати, профессия матадора, на мой взгляд, вырождается. Раньше для простого человека это был один из немногих шансов добиться места под солнцем. Сейчас молодежь имеет более богатый выбор интересных путей в жизни. Может быть, оно и к лучшему?

— Есть ли у тебя друзья среди матадоров? Или мир корриды, как и многие области искусства, полон внутренних противоречий, а порой и соперничества?

— Как правило, матадоры нечасто встречаются за пределами арены. Но это никогда не относилось ко мне, к Диего Пуэрта и некоторым другим нашим тореро. Конечно, когда мы выступаем друг за другом, каждому хочется затмить остальных. Однако после боя мы опять вместе, за одним столом, и друзья у нас общие.

— А ты бываешь на «пласа де торос», когда свободен от выступлений?

— Нет. Не потому, что завидую! Просто страдаю, наблюдая чужую корриду. Кажется, я вел бы себя на арене иначе, вижу чужие ошибки, предугадываю, откуда матадору грозит опасность. Нет, уж лучше действовать самому!

— Ну а какие твои выступления оставили в памяти особый след?

— Любая коррида чем-то отличается от других, чем-то непохожа на предыдущие и последующие. Я убил на арене не одну тысячу быков, и каждый бой неповторим. Но некоторые оставили особые воспоминания... Это случилось в Мадриде. Был бой, в котором я победил — одного за другим — семь быков. Корриду проводили в благотворительных целях, весь кассовый сбор должен был пойти в фонд помощи беспризорным детям. Тогда я в первый и в последний раз вышел на арену в красном костюме, расшитом золотистыми нитями. Назад толпа вынесла меня на руках.

— Говорят, что твой любимый цвет — бордо, — вновь включается в нашу беседу Хуан.

— Это правда. Я почти всегда выступаю в костюме цвета бордо с золотым шитьем. Есть у меня и черный костюм, но, когда я его надевал, всякий раз быки подхватывали меня на рога. После четвертого я убрал этот костюм с глаз долой.

Пако на минуту умолкает, потом бросает взгляд на меня и, улыбнувшись, продолжает:

— А еще был такой любопытный случай. Ты ведь знаешь, французы — большие оригиналы. Так вот, однажды они попросили меня принять участие в... оперном спектакле. Ставили «Кармен». Дело было в Ниме, спектакль шел в развалинах древнеримской арены. В третьем действии на сцену вышел я. Следом туда же выпустили быка. Коррида была проведена по всем правилам. Только не под пассадобль, а под музыку Жоржа Бизе. Я сражался, а мой двойник — Эскамильо пел: «Тореадор, смелее!»

— И часто ты выступаешь за границей?

— Бывает. Это интересно мне самому: для меня спектакль перемещается с арены на трибуны. Реакция публики совершенно непредсказуема. Одни восхищаются корридой, другие ужасаются, но равнодушных не бывает!

— А есть ли страны, куда ты мечтал бы попасть?

— Есть. И первая из них — Советский Союз...

По дороге в Мадрид Пако предложил:

— Заскочим на минутку к ганадеро. Его зовут Мартин Власкес, и он чудесный человек. Его «ганадерия» — бычья ферма — поставляет быков для всей Испании и даже экспортирует за границу.

В местечко Валь-де-Олива, где расположена ферма Мартина Власкеса, мы приехали под вечер. Гостеприимный хозяин, предупрежденный матадором по телефону, встретил нас на пороге своего дома. Он обнял Пако, пожал руку каждому из нас. И предложил, пока светло, осмотреть стада.

Мы пересели в «джип» и двинулись. Первая остановка у изгороди, за которой паслись молодые бычки. Мартин открыл ворота, и мы въехали внутрь. Животные смотрели на нас с недоверием и не торопясь отходили в сторону.

— Это мой молодняк, — пояснил ганадеро. И показал на вторую ограду — за ней разгуливали крупные животные.

— А этим лучше поперек дороги не вставать... Давайте подъедем поближе. К моей машине они привыкли.

Мы приблизились к изгороди, и все стадо повернуло головы в нашу сторону. Мощные фигуры быков фантастически выросли в последних лучах заходящего солнца. Я достал фотоаппарат.

— Ни в коем случае! — схватил меня за руку Мартин. — Услышав щелчок, они разнесут ограду! И «джип» не спасет!

Ганадеро позволил сделать снимок, лишь когда мы удалились на расстояние, с которого животные вроде не могли услышать, как я манипулирую своим «Киевом-10». И все же, едва щелкнул затвор, два или три быка подняли головы и насторожились. Но мы уже выезжали через главные ворота...

Мартин Власкес отпустил нас только после того, как мы осмотрели небольшую арену, специально оснащенную для испытания подрастающих животных на агрессивность.

И вот снова за окном машины горы, долины, огни городков и деревушек, поля и леса. А в голове звучали слова Лорки, повторенные Пако Камино, когда мы отправлялись в обратный путь и он желал — и себе и нам — хорошей дороги: «Карта Испании — это шкура быка, не правда ли?»

Анатолий Красиков

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения