Ухмылка Фортуны

Берег, близ которого «Орка» бросила якорь, представлял собой великолепное зрелище. Одетые в вечные снега горы гранитными стержнями вздымались на несколько тысяч футов. Во многих местах со склонов простирались до самой воды ледники, контрастировавшие своей берилловой голубизной с мертвой белизной снеговых просторов наверху. Обломки, упавшие с ледников в воду, течение уносило прочь.

Но команде «Орки» было не до этих красот. Люди в грязных куртках и обтрёпанных штанах ожесточённо спорили. На борту маленькой барки кипели такие страсти, что, казалось, её вот-вот разнесёт в щепки, как от порыва самого мощного урагана.

— Плывём домой! — орали одни.

— Возвращаемся за добычей! — ревели другие.

Спорщики распалились до такой степени, что, казалось, в любую секунду могли замелькать клинки.

— Заткните пасти! Кому невмочь — могут воспользоваться для этого пушечным банником! Чтобы я ничего не слышал кроме шума ветра и крика чаек!

Раздавшийся с кормы бас звучал настолько устрашающе, что спорщики разом умолкли и оглянулись. Чёрный Патрик Дуган стремительно вбежал в толпу, раздавшуюся в стороны при его приближении. Тех, кто не успел отодвинуться, здоровенный седобородый ирландец без церемоний оттолкнул в стороны.

— Какого дьявола! — рычал Дуган. — Или мы уже настолько одичали, что не можем договориться без того, чтобы вцепиться друг другу в глотки? Мы Береговые Братья или какая-то помойная шваль? Почему бы нам просто не устроить голосование, как принято у джентльменов в подобных случаях?

Эти слова выборного капитана возымели своё действие — на бесхитростных лицах большинства экипажа отразилось согласие. Но несколько флибустьеров продолжали роптать.

— Это что же, значит, — выкрикнул Голландец Пит, — если я проголосую за то, чтоб идти за добычей, а эти трусы захотят плыть домой — так я им подчинюсь?

Он вскочил на фальшборт, словно на трибуну, и ухватился правой рукой за ванты.

— Да пусть меня продёрнут под килем, если я на такое соглашусь!

— А тебя здесь никто не держит, — громыхнул Рыжий Кот. — Мы выдадим шлюпку — тебе и всем, кто захочет с тобой пойти. Вот и гребите себе в Перу!

— Такого не ждите! — снова рявкнул Чёрный Дуган. — Как я вижу, сторонников того или иного мнения у нас примерно наполовину. Кто бы ни победил при голосовании, преимущество будет небольшим. Так вот, я, как выбранный вами капитан, заранее требую: как решит большинство, так поступят и все те, кто останется при особом мнении! Мы все тут друг от друга зависим. Нас и так слишком мало, чтобы разделяться! Если разделимся, то сгинут и те другие! Те, кто захотят плыть домой, вряд ли сумеют довести «Орку» до Карибского моря. Как только высунемся из пролива, нас вполне может отнести далеко на юг, за мыс Горн. Вы все знаете, какие бури здесь свирепствуют. Если нас останется с два десятка или даже чуть больше, с ураганом мы не справимся…

Капитан перевёл дух и вгляделся в загрубевшие, обросшие дикими бородами лица матросов. В экипаже преобладали англичане и французы, но присутствовали также голландцы и даже несколько метисов.

Дугану удалось всецело завладеть вниманием своих людей — его больше никто не пытался перебивать. Весь вид предводителя внушал подчинённым почтение. Коренастая мускулистая фигура, расплющенный нос, глубокий шрам на лбу и искалеченное правое ухо, от которого остался лишь жалкий обрубок, выдавали в капитане опытного бойца.

— А теперь подумайте, что станется с теми, кто решит на шлюпке отправится в Перу. Во-первых, я очень сомневаюсь, что вы сумеете проделать такой длинный путь в ничтожной лодчонке. Но даже если вы каким-то чудом и доберётесь до цели… Если ваши котелки не напрочь утратили ещё способность варить, то вы поймёте, что испанцы настороже. Времена, когда они не ждали нашего брата на том побережье и вольготно себя чувствовали — они давно прошли! Сначала с донов сбил спесь Морган, потом — команда Шарпа, Харриса и Сокинса. Мы это помним: среди нас есть и те, кто ходил когда-то с Морганом, и те — кто с Шарпом, а то и с ними обоими. Наконец все мы с вами шесть с лишним лет назад снова отправились на Южный океан. Помните, как мы прошерстили всё побережье от Панамы до Перу?

— Как же такое не помнить, — ухмыльнулся Голландец Пит. — Да я в одной только Квеаквилле взял добычи больше, чем за четыре предыдущих года! Эх, как жаль, что мы тогда решили отделиться от товарищей!

На него зашикали.

— А не ты ли сам, старый кашалот, на этом настаивал? — вскричал Рыжий Кот, встряхнув гривой. — Ты же сам зудел: вот, мол, набили карманы, пора и честь знать, надо отправляться восвояси, пока добыча при нас… Да ещё ухватим манильский галеон напоследок, а с другими делиться не станем…

Пит, однако, ничуть не смутился. Он спрыгнул с фальшборта, содрал с головы красный шарф, повязанный на манер тюрбана, и вытер вспотевший лоб.

— Да, я так говорил. Откуда ж мне было знать, что будет дальше? Если б я знал, то посоветовал бы остаться с нашими товарищами в Квеаквилле… Эх, знать бы, где они сейчас…

— О чём и речь! — воскликнул Дуган. — Мы отплыли, а они ещё оставались там! И не удивлюсь, если окажется, что они шерстили испанцев вплоть до самого последнего времени. Доны сейчас настороже, это и идиоту понятно. Если даже пара десятков отделится и пойдёт за добычей, они обречены — передушат, как цыплят. По правде говоря, и пятидесяти трёх маловато. Но это хоть что-то…

— Ничего не маловато! — вмешался старик Аршамбо. — Более двадцати лет назад я вышел с Тортуги с Пьером Большим. У нас была маленькая гнилая барка, похуже этой и всего двадцать восемь человек. Мы долго без толку болтались в море. Жратва кончалась, обшивка прохудилась и наше корыто в любую минуту могло дать течь. У Эспаньолы близ Тибурона мы наткнулись на огромный военный корабль донов. Они на нас не обратили внимания — что их великолепному галеону до какой-то жалкой посудины? И что же вы думаете? Мы приблизились к ним, когда смеркалось и захватили их врасплох! Доны не ждали нападения. Увидев нас на борту, испанцы решили, что мы свалились прямо с неба, и в один голос заорали: «Иисус, да ведь это черти!» Когда мы добрались до каюты, там капитан играл в карты со своими офицерами! Тем немногим, кто пытался схватиться за оружие, мы перерезали глотки — остальные сдались. Большую добычу, между прочим, взяли!

Подал голос Чугунная Башка, ещё один старик, огромный торс которого едва скрывала полинявшая фланелевая рубаха с оторванными рукавами:

— А я был с л`Олоне, когда он с двадцатью людьми на двух лодках отправился к Кубе, чтобы взять Де-Лос-Кайос. Губернатор в Гаване направил нам навстречу фрегат с десятью пушками и девятью десятками солдат на борту. Их капитан прихватил с собой палача-негра, чтобы на месте казнить всех наших, кого возьмут живьём. Но получилось наоборот — мы атаковали этот фрегат с обоих бортов, и пошли на абордаж. Бились так свирепо, что испанцы дрогнули и начали бросать оружие. Мы столкнули их в трюм, а потом начали поодиночке выводить на палубу — где Франсуа собственноручно сносил им головы с плеч. Ярость л`Олоне была столь сильной, что он слизывал горячую кровь, струившуюся по лезвию сабли…

Товарищи Чугунной Башки, хоть они и сами прошли сквозь множество битв и были свидетелями огромного числа жестоких сцен, слушали его, тем не менее, с огромным вниманием. За годы, миновавшие со дня его гибели, Франсуа л`Олоне успел превратиться в легендарную фигуру гигантских масштабов, бросавшую отблеск своей славы на всех, кому довелось сопутствовать ему в боях и походах.

— И что же, он никого не пощадил? — спросил кто-то из флибустьеров.

— Никого. Погибли все, кто плыл на злополучном фрегате, не исключая палача. Франсуа пощадил одного-единственного моряка, которого отправил к губернатору с письмом. Послание гласило: «В возмездие за назначенный мне род смерти я не оставлю в живых ни одного испанца и имею большую надежду наказать таким образом и самого губернатора, который, с своей стороны, однако, ни в каком случае не должен надеяться поймать меня живого».

— Затем мы атаковали ещё четыре судна, направленных против нас губернатором, захватили их, пустили ко дну, а всех членов экипажей, связав им руки, пошвыряли за борт. А перед возвращением на Тортугу захватили близ гавани Маракайбо торговое судно с богатым грузом. Ну и вскоре в наших карманах зазвенели монеты — пока мы не просадили их на выпивку и шлюх.

Чугунная Башка перевёл дух и закончил:

— Я хочу сказать, что тогда нас было всего двадцать человек. А сейчас нас — пятьдесят три! Неужели мы не переплюнем л`Олоне? Всем известно, что десять Береговых Братьев стоят полусотни испанских собак! Возвращаться после шести лет отсутствия с пустыми руками? Да любой встречный нас на смех поднимет.

Эта речь произвела на экипаж большое впечатление.

— Ну, ты не особенно важничай, — осадил Дуган Чугунную Башку. — Ты здесь не единственный, кто плавал с л`Олоне. Франсуа был отважен, спору нет. Но, клянусь Нептуном, он мог, когда надо, проявить и разумную осторожность. Не лез напролом, когда нужно было обойти врага с фланга. А мог и совсем отступить, если видел, что дело безнадёжное…

Нависла тяжкая пауза.

— Кто-нибудь ещё хочет высказаться? — Чёрный Дуган медленно обвёл взглядом своих людей.

— Я хочу! — выступил вперёд Рыжий Кот.

Он расставил пошире босые ноги, поправил широкую фланелевую шляпу с множеством дыр, ухватился рукой за шкот и зычно воскликнул:

— Вы может быть забыли, какой спор у нас кипел четыре года назад, когда мы решали — оставить Квеаквиллу или нет? Так вот, я, именно я тогда пытался достучаться до тех пустых ведер, что вы таскаете на плечах — не надо оставлять товарищей! Мы столько с ними прошли бок о бок, что нужно быть вместе до самого конца! А помните, кто тогда сбивал вас с пути истинного? Да вот этот самый прохвост, который и сейчас пытается вам навязать худшее из двух решений!

Рыжий Кот сделал обвиняющий жест в сторону Голландца Пита; тот нахмурился и сжал увесистые кулачищи.

— Вот этот вот самый голландский горлодёр и несколько его подпевал внушали вам — давайте, мол, бросим товарищей и двинем в Калифорнию! Перехватим там манильский галеон и озолотимся как Дрейк в своё время! Вы его послушали, да, послушали — забыли, что воробей в руках лучше, чем утка высоко в небе?! И чем это закончилось?

— Ты так уж не кипятись, — осадил Рыжего Кота Дуган, всё ещё опасавшийся, что вожаки двух враждебных партий затеют на судне рукопашную. — Не забывай, что идея насчёт манильского галеона исходила не от Пита, а от меня и ван Вельде. А тебя с нами никто насильно не тянул… Если ты такой умный, то отчего же не остался в Квеаквилле? Ты же ведь тоже возмечтал об этом галеоне, или забыл? И чего уж постоянно поминать былое? Да, мы ошиблись, очень крупно опростоволосились… Ну так и что с того?

— Как — что с того? — возмутился Рыжий Кот. — Никакого манильского галеона мы не нашли. Наша бригантина налетает на берег какого-то дьяволом забытого островка. Капитану ван Вельде сносит голову рухнувшей мачтой. Все наши денежки ухают на дно морское. И ко всему мы сидим на этом островке почти целых четыре года, голодаем и холодаем, не смеем сунуться на близлежащий материк, чтобы не наткнуться на испанцев или индейцев…

— Зачем это вновь пересказывать? — зло буркнул Голландец Пит. — Ни у кого из нас память пока ещё не отшибло…

Рыжий Кот не обратил на эту реплику никакого внимания.

— Наконец, мы достаиваем из обломков фрегата эту утлую барку и в кои веки принимаем верное решение — плыть домой. Имея почти беспрерывно противный ветер, добираемся до Магелланова пролива. Мы уже в середине пролива, когда, видите ли, некоторых настигает мысль, что они возвращаются домой нищими. А почему вы раньше об этом не подумали? Нам теперь плыть до Перу почти столько же, сколько до Вест-Индии. Вот и подумайте — а какой смысл возвращаться и пытаться грабить на перуанских берегах? Если мы с тем же успехом можем доплыть до Ямайки, найти там нормальное судно, пополнить экипаж — и грабить тех же испанцев в Карибском море?

— В Вест-Индии испанец стал пуганый, — резко возразил Голландец Пит. — Времена л`Олоне и Моргана миновали. Теперь там всюду на побережье повырастали форты — словно прыщи на немытой роже повыскакивали! Одиночный галеон встретить большая удача — они теперь все ходят под конвоем…

— А капитана ты не услышал? — оборвал Рыжий Кот оппонента. — Он очень правильно сказал, что испанец в Перу и Панаме тоже теперь пуганый. Если ты всерьёз надеешься взять их врасплох, так ты ещё тупее, чем я думал.

— А ты подумал, как нас встретят на Ямайке? — не уступал Голландец Пит. — Наши товарищи, с которыми мы шли на Южный океан, давно поди вернулись и успели промотать заработанное. А тут, представь, прибываем мы — и во всех наших продранных карманах даже сообща не найдётся даже на маленький стаканчик рома! Ох как они будут ржать! Где вы были все эти годы? На островке отсиживались, боялись головы поднять? Да нас так застыдят, что придётся бежать и больше никогда там не показываться!

Страсти вновь накалились — одни отстаивали правоту Голландца Пита, другие рвали глотки, доказывая, что надобно следовать совету Рыжего Кота.

Дуган вскинул пистолет и выстрелил. Звук выстрела произвёл эффект, которого нельзя было бы добиться окриком: скопище на палубе «Орки» замерло в молчании.

— Голосование! — взревел капитан. — Мы устраиваем голосование! Меньшинство подчинится большинству — даже в том случае, если преимущество составит один-единственный голос.

— Согласны… согласны, — раздались возгласы, сначала разрозненные, а потом всё более дружные.

Дуган поочередно вперил требовательный взгляд в обоих вожаков враждебных партий. Его маленькие выцветшие глазки, глубоко спрятавшиеся под густыми бровями, вопрошали: осмелитесь ли вы пойти против воли общества?

Первым голос подал Рыжий Кот:

— Что ж, клянусь первой шлюхой, которую оприходую на Ямайке — я пойду за большинством. Я с вами, братья, каким бы ни было ваше решение!

А Голландец Пит ничего не сказал. Но столь энергично кивнул, что ни у кого не осталось сомнений — с большинством он спорить тоже не станет.

Покатился крик:

— Голосуем прямо сейчас! Ждать нет смысла!

— Спокойно, джентльмены, — Чёрный Дуган теперь всем своим видом выражал ледяное спокойствие. — Дело серьёзное, что и говорить — и подойти к нему нужно как следует. Где Красавчик Билли?

Упомянутый персонаж был тут же вытолкнут из толпы пред очи капитана. Ироническое прозвище подчёркивало, что своим видом Билли нимало не походил на красавца — зато весьма напоминал крысу. Низкорослый, с узеньким лобиком, со шмыгающим носом картошкой, щеткой жёстких рыжих усов и частоколом редких гнилых зубов, которыми он постоянно закусывал нижнюю губу, этот член экипажа производил впечатление плебея, отброса общества.

Тем не менее, ходили слухи о том, что Билли являлся по праву рождения дворянином. Но острый беспринципный ум завёл его в молодости на кривую дорожку афериста — и в конце концов ему пришлось спешно покинуть родную Англию, спасаясь от служителей закона. Умение грамотея неоднократно ему пригождалось, когда Билли попал в среду Берегового Братства.

Многие флибустьеры были неграмотными — и им время от времени требовался человек, способный составить тот или иной документ разборчивым почерком. Чаще всего Билли приходилось оформлять договоры мателотажа.

Большинство Береговых Братьев не были обременены какими-либо семейными узами — и чтобы облегчить себе жизнь, они подписывали с товарищами договоры о совместном ведении немудрящего хозяйства, об обмене имуществом, о взаимной поддержке в случае болезни и травмы, о праве на наследование…

— Надеюсь, ты сохранил свое перо и чернильницу? — обратился капитан к Билли. — И искусство выводить красивые буквы тоже тебя не оставило? А ну-ка тащи сюда свои писарские принадлежности — и бумагу не забудь… Эй, вы? Подкатите сюда бочку! Ставьте её сюда. Билли будет записывать!

Билли сумел пронести через все выпавшие им передряги пузырек с чернилами, гусиное перо и даже потрепанный, измятый лист бумаги. Дуган велел ему разделить лист на две колонки. Заглавие одной из них Билли обозначил так: «Плыть на Ямайку». Вторую — «Возвращаться в Перу».

— А сейчас вы все по очереди, — распорядился Дуган, — подойдёте к Билли и скажете: какой из двух вариантов вам более по душе. А он запишет ваше имя в соответствующую колонку, и вы распишетесь. Кто писать не умеет, тот пусть ставит крест!

Перед бочкой без излишних толкотни и ругани тут же выстроилась очередь. Билли ждал наготове с пером в руке, Дуган стоял рядом.

Первым к ним подступил Голландец Пит.

— Ну, я уже высказал всё, что думаю по этому поводу, — буркнул он. — Так можешь и записать…

— Так не пойдёт! — отрезал капитан. — Отвечай чётко и громко: ты за то, чтоб плыть на Ямайку или за возвращение в испанские владения?

— Разумеется, я за возвращение! — гаркнул Пит.

Билли вписал имя Пита в колонку «Плыть в испанские владения». Затем он протянул ему перо, предварительно окунув его в чернильницу. Пит неуверенно держал перо в своей заскорузлой лапище. Однако к удивлению капитана, считавшего, что тот ограничится крестом, старательно вывел «Голландец Пит». Буквы у него расползлись вкривь и вкось, но были вполне узнаваемы.

Капитан не потребовал, чтобы Пит обозначил свои настоящие имя и фамилию. Береговое Братство с подчеркнутым уважением относилось к тайнам прежних жизней своих членов. Зачастую настоящего имени того или иного флибустьера не знал даже его названый брат, с которым он заключал договор о мателотаже.

— Ну, кто следующий?

Следующим к бочке шагнул долговязый Мишель-Несчастье.

— В Перу, — сказал он, не тратя лишних слов.

А вот Ронни-Кошмар отдал голос за Ямайку.

Дуган попытался прислушаться к себе. А чего желает он сам, выборный капитан этого разношёрстого сброда, доверившего ему руководство собой? Лично у него самого были основания для того, чтобы отдать свой личный голос и за Перу, и за Ямайку. Какое из них окажется сильнее?

***

Отца своего Дуган не помнил — и знал о нём лишь то, что был его старик горьким ирландским бедняком. Отец стал одной из жертв резни, устроенной в городе Дроэде захватившими её «круглоголовыми» — наводившими всеобщий ужас солдатами армии Кромвеля. Войска английского диктатора завоевали Ирландию, и без того изнурённую бесконечными междоусобицами, залив её кровью и сделав ареной жутких зверств.

К счастью, десятилетний Дуган уцелел — мать заблаговременно вывезла его из Дроэды. Детства, как такового, у него не было: все самые ранние воспоминания оказались связаны с нуждой, голодом и страхом. В Вест-Индии он оказался в шестнадцать лет, повторив путь сотен тысяч других искателей счастья. Ох и нелегко же ему пришлось!

Парнишка выучился на плотника, но его увлекли россказни о волшебном Новом Свете, где можно враз стать богатым — и не потребуется до конца жизни утруждаться в поте лица. Мать его умерла, сломленная невзгодами. Родную же Ирландию, измученную и разорённую смутами и войнами, Дуган покинул без всякого сожаления.

Понятно, что денег на проезд до страны грёз у него не было. Дугану пришлось встать на путь, испробованный до него, опять же, многими — он продал себя в трёхгодичное рабство, чтобы оплатить переезд через океан. На островах Вест-Индии эту категорию переселенцев именовали также «тридцатишестимесячными».

Смышлённого и трудолюбивого парня несколько раз сбывали с рук на руки, пока очередным его хозяином не оказался некий Толстый Лоб — человек исключительно жестокий. Толстый Лоб являлся членом сообщества вольных охотников с острова Эспаньола, занимавшихся охотой на обильно расплодившихся там диких быков.

Эти охотники, называвшие себя буканьерами (от индейского buccan — деревянная рама для копчения и поджарки мяса), зарабатывали на продаже мяса и шкур и вели полудикий образ жизни. Слуг они себе покупали из числа тех самых неимущих переселенцев из Европы, которые не могли оплатить свой проезд. Причём обращались охотники со своими слугами крайне жестоко, торопясь выжать из них все соки.

Несколько лет, проведённые Дуганом в рабстве у Толстого Лба, были самыми страшными в его жизни. Хозяин неоднократно избивал паренька до полусмерти. Он постоянно придирался к нему по любым поводам и моментально пускал в ход увесистые кулачищи. На память об этом изверге у Дугана остались несколько прорех на месте выбитых зубов и сломанный нос.

Парень терпел — и сумел дожить до того дня, когда срок его кабалы истёк. Дуган обрёл свободу и сам вступил в буканьерское сообщество. По обычаю, каждый новоиспечённый буканьер отказывался от прежнего имени и откликался отныне только на прозвище, которым наделяли его товарищи.

Зачастую настоящее имя человека можно было услышать лишь тогда, когда он вступал в брак — в связи с чем на Антильских островах возникла пословица, «что людей узнают только тогда, когда они женятся». Вот так и стал Дуган Чёрным — по волосам цвета смолы.

Это была необыкновенно увлекательная, полная опасностей и совершенно свободная жизнь. Однако Дуган довольно быстро ею насытился — потому что душа жаждала не только свободы, но и богатства. Не для того он вырвался в Новый Свет, перетерпев жуткие мучения, чтобы до конца дней своих бродить по лесам Эспаньолы и питаться бычьим и свиным мясом!

Тем более, что жизнь эта могла в любой момент прерваться. Буканьеров ненавидели испанцы, считавшие Эспаньолу своей и не желавшие терпеть присутствие там какого-то сброда. В результате вольные охотники сами стали объектом охоты. Любой куст, любое дерево могли скрывать испанца с мушкетом. Разнесёт тяжелая пуля голову, а ты ничего и не успеешь ощутить…

В этой войне обе стороны друг с другом не церемонились — и Чёрный научился ненавидеть испанцев, которые нападали на буканьеров по ночам, когда те спали в своих станах. Доны с одинаковым хладнокровием убивали и господ, и слуг и не щадили даже собак.

Но буканьеры, искусные стрелки, сбивались в отряды и давали гордым кастильцам отпор. И тогда те пошли на радикальную меру — устроили на Эспаньоле грандиозную облаву на буйволов, постаравшись уничтожить всех диких быков подчистую. Этим испанцы разом подорвали саму основу буканьерского промысла — и те, в итоге, вынуждены были оставить Эспаньолу.

Однако Дуган покинул Эспаньолу ещё до этой развязки. Охотники на быков поддерживали контакт с пиратами, осевшими на близлежащем острове Тортуга. Здесь под крылышком благосклонных французских властей возникло Береговое Братство — интернациональное сообщество корсаров, занимавшихся грабежами испанских кораблей и населённых пунктов.

Береговые Братья (они же флибустьеры) отчисляли часть своей добычи королю Людовику XVI и за это пользовались его покровительством. Охотники везли на продажу на Тортугу добытые ими шкуры и копчёное мясо. Во время подобных визитов Дуган много общался с флибустьерами. Корсары совершали невообразимые, невероятные дела, вести о которых доносились даже до Старого Света.

Дуган воспламенился этими рассказами и решил сам вступить в ряды Берегового Братства — слава его не интересовала, но манила мечта разбогатеть. Время, проведённое на Эспаньоле, превратило Чёрного в воина — он научился метко стрелять и, главное, теперь мог без всяких колебаний наводить оружие на человека.

Чёрный присоединился к экипажу л`Олоне, с которым познакомился ещё тогда, когда тот тоже бродяжил на Эспаньоле охотником. Француз был странным, очень противоречивым человеком. Большая личная храбрость, харизма вожака, острый ум и настоящий талант полководца — все это в нём присутствовало с избытком. И в то же время л`Олоне являлся кровожадным выродком, чья жестокость изумляла даже видавших виды флибустьеров с Тортуги.

Дуган примкнул к нему в тот момент, когда француз вернулся из предыдущего неудачного рейда — один-одинёшенек, после того, как его корабль разбило волнами об берег, а всех уцелевших членов экипажа перебили испанцы. Л`Олоне уцелел, перемазавшись кровью и притворившись мёртвым — а потом чудом смог вернуться на Тортугу, пылая жаждой мести.

Ирландец оказался среди тех двадцати шести, кто поверил л`Олоне и пошёл под его начало после столь обескураживающего исхода его предыдущей экспедиции. Дуган прекрасно запомнил и первый абордаж в своей жизни — л`Олоне с горсточкой своих людей взял испанский фрегат, высланный для того, чтобы их всех уничтожить. Ирландец тогда вскарабкался на этот фрегат одним из первых и дрался так отчаянно, что заслужил похвалу капитана.

А после того, как л`Олоне собственноручно перерезал восьмидесяти девяти пленникам глотки — Дугана тогда замутило с непривычки — пираты обшарили фрегат и раздели найденные на нём ценности между собой. Ирландцу досталось один золотой дублон и несколько серебряных песо. Чуть позже они взяли близ Маракайбо судно с богатым грузом и увеличили тем самым свой прибыток.

Свой первый дублон Дуган сохранил — хотя соблазн потратить монету был велик. Но вместо этого ирландец просверлил дублон, продел в него верёвочку и с тех пор таскал на шее в качестве талисмана. Ирландец верил, что пока дублон с ним, смерть в бою будет обходить его стороной.

Под началом л`Олоне Дуган прошёл суровую пиратскую школу и окончательно избавился от сантиментов. Научился не только сражаться в меньшинстве с превосходящими силами испанцев, но и, при необходимости пытать пленников — если требовалось развязать язык несговорчивым. Научился резать глотки безоружным. Ох, и много же грехов пришлось на душу принять…

Дуган сопровождал л`Олоне до самого конца жизни жестокого француза, оказавшейся не слишком длительной. Участвовал под его командой в знаменитом рейде, увенчавшемся захватом городов Маракайбо и Гибралтар, а потом отправился в несчастливый поход на Никарагуа, оказавшийся для знаменитого флибустьера последним.

Этот поход ознаменовался крупными неудачами, самой последней из которых стало пленение л`Олоне дикими индейцами-каннибалами. Те разорвали Франсуа живьём на куски, зажарили и сожрали. Тот факт, что Дуган избежал этой участи, он приписал благотворному воздействию своего заветного дублона.

Впоследствии Чёрный перебрался в Порт-Ройял и ходил под началом другого знаменитого флибустьерского адмирала — Генри Моргана, участвовал вместе с ним в походе на Панаму. Именно тогда он впервые увидел Южный океан, пленивший душу Дугана своей бескрайней величавостью. Морган в этих краях не задержался — когда он вытряс из несчастного города всё, что смог, то велел трогаться в обратный путь. Но ирландец дал себе зарок когда-нибудь сюда вернуться, чтобы вволю «поработать» на тихоокеанском побережье.

Дуган не отличался врожденной жестокостью, но жизнь не оставила ему других вариантов, кроме как огрубеть и очерстветь. Среда, которая его воспитала, не терпела добреньких и чувствительных. В то же время в ней культивировались своеобразная честность и товарищество.

Интернациональное братство, осевшее на Тортуге и Ямайке, выработало собственные понятия о чести, свои законы — и строго карало за отступление от них. По-своему эти законы были просты, удобны и выгодны тем, кто их придерживался. Пиратская республика казалась Дугану самым справедливым обществом из всех, которые он знал. И это было единственное на земле общество, где он мог бы чего-то добиться, стать кем-то.

К сожалению, Чёрный не сумел совладать с самим собой. Страсть к выпивке и игре не дали Дугану стяжать богатства. Сам он особенно часто вспоминал случай, когда, вернувшись из удачного рейда с пятьюстами реалами в кармане, он проиграл их в кости за несколько часов.

Набрав в долг у приятелей сотню пистолей, Дуган быстро спустил и их. Занял ещё сотню — со столь же плачевным результатом. Пришлось срочно собираться в новый поход, чтобы заработать деньжат для расплаты с кредиторами. Поход оказался исключительно удачным — Дуган не только закрыл долги, но и остался в крупном прибытке.

И тут его непутёвую головушку впервые посетила естественная мысль: не пора ли заканчивать с пиратством и осесть где-нибудь не бережку? На родину, в разорённую бесконечными войнами Ирландию он возвращаться не собирался, но есть же и другие страны! Можно поселиться хотя бы в том же Лондоне и открыть там какое-нибудь честное дело.

— Решено, — сказал он себе. — Бросаю якорь.

Дуган распрощался с товарищами и отправился на попутном судне на остров Барбуда, откуда суда часто уходили в Англию. Нашёл подходящего капитана и ударил с ним по рукам. До отплытия оставалось шесть часов. Погрузив багаж, Дуган навестил близлежащую таверну — немного освежиться. Там на его беду обнаружилась веселая компания, игравшая в кости. Дуган не сумел устоять и присоединился — надо же как-то скоротать время! На сей раз Фортуна благосклонно ему улыбнулась — вскоре он выиграл у богатого купца-еврея двенадцать тысяч реалов.

Купец сказал Дугану, что у него нет больше на руках наличных и предложил вексель на уже погруженную на судно партию сахара стоимостью в сто тысяч ливров. Ирландец, почувствовавший, что такую благосклонность Фортуны нужно выжать досуха, так и не отбыл на своё судно, наплевал на уже загруженный багаж. Купец, ощущавший не меньший азарт, крикнул подать ещё еды и питья. Вокруг их стола выстроились зеваки, следившие за игрой, затаив дыхание. Ближе к полночи Дуган стал собственником всего выставленного на кон груза.

Еврей, обуянный злобой, треснул кулаком по столу. Подписал ещё один вексель.

— Взгляни, это стоимость моей сахарной мельницы. Продолжим?

Дуган, возомнивший, что он не просто подружился с Фортуной, а взгромоздился ей на закорки и погоняет, ответил согласием. Риск оправдался: через некоторое время флибустьер стал владельцем и мельницы.

Торгаш выложил очередной вексель: теперь на двадцать чернокожих рабов. Эти невольники, в итоге, тоже пополнили список новообретённого Дуганом имущества. Недавний голодранец превратился во владельца солидного состояния. Купец мог считать себя банкротом — но в охватившем его безумии, насланном Меркурием, все ещё не хотел признать поражения.

— Вы ведь меня дождётесь? Я вернусь совсем скоро! Дайте мне сбегать к приятелю за деньгами?

И тут в душе Дугана зашевелился червь здравомыслия. Чего ещё ожидать? Если с утра он был человеком относительно обеспеченным, то сейчас вдруг заделался богачом. Встать на ноги, раскланяться и с максимальной скоростью удалиться, сохраняя завоёванное богатство! Да, его судно уже ушло, но для него не составит труда поймать другое. Так что же, здравствуй, спокойная обеспеченная жизнь?

— Да, конечно, дождусь, — язык и губы Дугана выплюнули эти слова словно бы помимо его воли.

Он велел принести себе ещё еды. Трактирный слуга попросил у него позволения задуть в помещении свечи, так как наступило утро.

Купец не обманул — вернулся и в самом деле быстро. Трясясь от возбуждения, он высыпал на стол из холщового мешка золотые монеты.

— Здесь тысяча пятьсот якобинов! Ставлю свою жизнь. Если вы снова выиграете, у меня не останется другого выхода, кроме как повеситься…

Еврей долго тряс кости в рожке, не решаясь сделать бросок. Дуган смотрел на него с сомнамбулической усмешкой. Наконец, бросок был сделан: две шестерки.

— Похоже, если вы и повеситесь, то не сейчас, — проворчал ирландец.

Он злоупотребил благосклонностью Фортуны, и она от него отвернулась. Теперь игра пошла совсем по-другому — еврей постепенно вернул назад все свои прежние потери. Они оба вернулись к тому состоянию своих карманов, какое было до начала их игры.

— Ну как, продолжим? — быстро спросил еврей, всё еще пребывавший в когтях у страсти.

— Само собой! — воскликнул ирландец, охваченный той же самой страстью.

Им принесли ещё еды. Когда миновал полдень, Дуган потерял и ту тысячу двести ливров, которую изначально собирался вывести в Лондон, да ещё и лишился принадлежавшей ему трости с золотым набалдашником, а в придачу и всей одежды. В своём лихорадочном состоянии он уже готов был поставить на кон свою свободу, но тут еврей, который под влиянием вернувшейся к нему удачи мало-помалу вновь обрёл здравомыслие, резко остановил игру.

— Так и быть, одежду я у вас забирать не буду, — сказал купец, промокая лоб платком. — Что думаете теперь делать?

— Не знаю, право. Быть может, повешусь.

— Я думаю, что это лишнее, — живо откликнулся купец. — Возвращайтесь-ка лучше на Тортугу. Вот берите — это вам деньги на проезд. Хотя нет! Уж лучше я сам посажу вас на судно.

Уже когда ирландец, оглушённый постигшим его потрясением, всходил по трапу на судно, призванное вернуть его на Тортугу, он вспомнил про монету-талисман, висевшую на его шее.

«Ну что мне стоило вспомнить раньше? — мысленно возопил он. — Быть может, мне именно этого дублона и не хватило, чтобы отыграться!»

Благодаря великодушию еврея Дуган вернулся на пиратский остров как раз к моменту, когда один из капитанов начал набирать людей для новой экспедиции. Для него возобновилась прежняя жизнь — случившееся он воспринял как знак судьбы и больше не предпринимал попыток к бегству. Потянулись годы, слившиеся в памяти воедино — абордажи, штурмы городов, пороховой дым, звон клинков, грохот пушек и стук игральных костей, недолгая ласка продажных женщин.

К тому времени флибустьеры уже ушли с Тортуги. Французские власти острова, ранее сквозь пальцы смотревшие на грабеж испанцев пиратами, начали закручивать гайки, и флибустьеры предпочли сменить место дислокации.

Многие осели на Ямайке, где на тот момент вице-губернатором был бывший пиратский капитан Генри Морган, сделавший хорошую карьеру на королевской службе. Хотя Лондон предписывал Моргану заняться искоренением пиратства, дабы не ухудшать отношения Великобритании и Испании, сэр Генри исполнял этот приказ спустя рукава. Флибустьеры чувствовали себя на Ямайке довольно вольготно.

В 1680-м Дуган вновь увидел Южный океан. Он тогда примкнул к команде, собранной капитаном Бартоломью Шарпом. Вставший под начало Шарпа отряд из триста тридцати одного флибустьера пересёк Панамский перешеек и начал разбойничать в окрестностях Панамы. Поход был очень труден — Береговых Братьев поджидали изнурительные переходы по суше и на море, кровопролитные сражения с легионами испанцев…

Наконец, флибустьеры на захваченном ими корабле отправились в обратный путь вокруг всей Южной Америки. Поскольку путешествие выдалось долгим и скучным, начали коротать время за игрой. Несчастливая звезда Дугана сказалась и здесь — если он при дележе добычи получил пятьсот семьдесят восемь пиастров, то скоро остался почти столь же нищ, как и в тот день, когда отправлялся в этот поход.

Ирландец вспомнил своё приключение на Барбуде. Если тот купец сумел тогда отыграться, то может быть удастся и ему? Дуган мысленно дал зарок: если сумеет вернуть потерянное, то больше по гроб жизни не прикоснется к игральным костям. С этой мыслью он поставил на кон последний пиастр — и ему начало везти. Постепенно Чёрный отыграл всю сумму, да ещё и остался в небольшом выигрыше. И здесь его охватило великое искушение — надо продолжить, раз уж наступила полоса везения!

Дугану, хотя данное им Небесам обещание было совсем свежим, пришлось выдержать жестокую внутреннюю борьбу. Он закусил губу до крови, выбрался на палубу, вцепился в поручни и уставился на созвездие Южного Креста. Глубоко дышал, ждал, давая время поднявшейся со дна души взвеси снова улечься. И… победил-таки!

Затем были удивленные взгляды и даже насмешки — их Дуган выдержал. А деньги, которые сумел сберечь, пригодились ему по возвращении. В конце концов, ему было уже сорок четыре года — возраст более чем солидный! Пора, пора, остепениться и бросить якорь! О возвращении в Европу он больше не помышлял.

Зачем возвращаться туда, где всё уже давно стало чужим! Дуган осел в Порт-Ройяле и занялся бизнесом — открыл портовой кабачок. Оказалось, что в нём дремал талант к предпринимательству — кабачок отнюдь не разорился, Дуган довольно быстро отбил затраты и начал зарабатывать. Нанял двоих помощников. Госпожа Судьба, одобрительно взиравшая на перемены в его жизни, выписала Дугану ещё одну награду — устроила его личные дела.

Молли Армстронг была чистокровной англичанкой — нет, сэр, не чернокожей рабыней, коих частенько брали в подруги осевшие на суше моряки. Молли являлась вдовой — её прежний супруг сапожник Томас оставил этот бренный мир в результате апоплексического удара. Дуган стал новым избранником этой моложавой, крепкой, решительной и бранчливой женщины. При первом знакомстве он подарил ей серебряную коробочку с перуанскими сладостями — чем растопил её сердце.

Их совместная жизнь не всегда протекала гармонично и гладко. Молли любила распускать руки — а в минуту гнева могла наградить крепкой затрещиной и собственного муженька, не испытывая ни малейшего почтения к статусу супруга, данного Богом ей в повелители.

Но невзирая на свою страсть к сквернословию и рукоприкладству, Молли оказалась верной подругой и помощницей. Всё у Дугана было хорошо. Он сначала даже не сожалел, что не принял участие в одной из крупнейших и прибыльных флибустьерских экспедиций — захвате города Веракрус. Это случилось как раз тогда, когда Дуган уже намертво, как ему тогда казалось, осел в Порт-Ройяле.

Однако, как вскоре оказалось, жизнь преподнесла Дугану очередное из цепи судьбоносных искушений. Вездесущая молва донесла до него весть о том, что флибустьерское сообщество готовит новый поход на Южный океан. Дуган сначала отмахнулся, а потом погрузился в раздумья. Он всегда мечтал ещё раз туда вернуться — а вот и подходящий случай… Манила возможность увидеть эти величественные глади, завораживающие взгляд моряка. Ну и, конечно, привлекал шанс поднять своё благосостояние на новый уровень.

Два предыдущих путешествия к океану, как-никак, дали ему неплохой прибыток. А ещё — хоть он и сам не хотел себе в этом признаться — хотелось ещё хотя бы раз ощутить себя частичкой флибустьерской вольницы, вкусить разудалой жизни лихого пирата. Когда-то он мечтал сбежать от всех этих странствий, лишений, абордажей и свиста пуль — а теперь оказывается, что без всего этого жизнь потеряла изрядную часть привлекательности, стала пресной…

Но бизнес, но супруга… Хотя, если начистоту, передышку от Молли он взял бы с огромным удовольствием — её всегдашняя напористость утомляла…

Дуган пару дней мялся, но в конце концов мещанское здравомыслие в нём сдалось перед зовом приключений. Потом он ещё столько же мучился, не зная, как преподнести новость дражайшей супружнице. Получилось, как и следовало ожидать, неуклюже — в результате Молли отбросила свой веер из красных и зелёных перьев попугая со вставленным в середину зеркальцем и схватилась за половник.

— Ах ты, старый висельник! — вопила мегера, размахивая половником. — Снова, стало быть, тебя потянуло на старое?! А обо мне ты не подумал?

Дуган клятвенно обещал, что его отсутствие не затянется дольше чем на год, а по возвращении он привезёт деньги, много денег. Это обещание не очень-то подействовало — и он спешно покинул дом, провожаемый полетевшим в его спину башмаком, сорванным с женской ноги.

Позже, вспоминая жёнушку, Дуган пришёл к выводу, что она его по-своему любила, а боль от расставания выказала именно таким образом просто потому что не умела выражать свои чувства по-другому. Но это он понял уже потом, а сейчас был рад-радёшенек, что сумел сбежать от этой фурии.

Тогда, на исходе 1684 года происходило нечто удивительное — толпы флибустьеров, англичан, французов и голландцев, рассеянные по разным карибским островам, вдруг устремились на Южный океан: не сговариваясь между собой, словно бы руководимые единым инстинктом, как перелетные птицы.

Стронулись разом две тысячи человек. Дуган оказался среди тех восьмисот англичан, которые на разных судах отправились вокруг Южной Америки. Другие отряды выбрали более короткий маршрут — двинулись через Панамский перешеек, пользуясь, где возможно, речными артериями.

Объявившись в Южном океане, флибустьеры четыре недели крейсировали близ Панамы, пока не увидели испанскую эскадру, направленную для их уничтожения. Она состояла из семи больших военных судов, среди которых были три мощных линейных корабля. Пираты без тени сомнений устремились навстречу, радуясь, что одним махом смогут завоевать господство в здешних морях.

Но на сей раз флибустьеры на мелких суденышках не смогли, невзирая на всю свою отчаянную храбрость, разгромить превосходящие силы врага. К тому же на стороне испанцев выступили беспокойное море, неблагоприятный для флибустьеров ветер и незнание ими здешних берегов и отмелей.

В итоге пираты отступили, понеся минимальные для такого случая потери. Но начавшаяся буря совершенно рассеяла корсарские судёнышки — и вместе вся флотилия уже не соединилась. Образовались несколько разрозненных отрядов, действовавших отдельно друг от друга.

Англичане и французы предпочли разделиться ещё и по причине разных религиозных воззрений. Выходцы с Альбиона, пылая ненавистью к католицизму, подвергали церкви в захваченных населённых пунктах поруганию. Англичане стреляли из пистолетов в распятия и образы, разбивали их на куски — и смеялись над французами, в ужасе крестившимися при виде этих кощунств.

Дуган, как католик, примкнул к французам. Эти сто тридцать искателей приключений творили невероятные дела — они и на суше и на море грабили всех встретившихся им испанцев, забирали все попадавшиеся им корабли, высаживались везде, где чуяли добычу, и брали выкуп с небольших прибрежных городков, жители которых были слишком слабы или трусливы, чтобы оказать сопротивление.

Город Никоя, не сумевший заплатить выкупа, был сожжен. Здесь, на западном берегу Коста-Рики не привыкли видеть врагов, а потому обыватели дрожали при виде всякого вооруженного человека. Страшное же имя флибустьеров, далеко опережавшее своих носителей, и вовсе ввергало здешних испанцев в липкий ужас.

Со временем с французским отрядом соединились англичане с одного из судёнышек, занесённых сюда ветром — увеличив тем самым общую силу. Затем к удачливому отряду присоединились ещё несколько флибустьерских партий — и, наконец, пираты усилились до такой степени, что решили атаковать большой и богатый город Гранаду.

Туда отправились триста сорок пять человек. Город защищала крепкая цитадель, которой пираты овладели за несколько часов. Но в самом городе их ожидало жестокое разочарование: заранее прослышав о приближении грозных врагов, гранадцы вывезли всё ценное. Эта неудача поставила крест на планах флибустьеров по возвращению домой — ведь Гранда стоит на берегу огромного озера Никарагуа, соединённого рекой Сан-Хуан с Карибским морем.

Разочарованные флибустьеры покинули Гранаду, прихватив оттуда с собой одну-единственную пушку. Она пригодилась им как нельзя лучше: едва только пираты вышли из города, как на них напали две с половины тысячи испанцев — но при первом выстреле из пушки враги стремглав разбежались.

Чуть позже и другой отряд в полтысячи человек был изгнан столь же легко. Однако поход до океанского берега дался корсарам чрезвычайно тяжело, так как испанцы при их приближении заранее уничтожали всё съестное, которого не могли заблаговременно скрыть. Когда же, наконец, флибустьеры достигли океана, отряд раскололся надвое.

Дуган остался с большинством — и эти двести семьдесят три пирата, французы и англичане вскоре нашли возможность поправить свои дела. Для начала они взяли городок Виллия, где обрели пятнадцать тысяч пиастров золотом и серебром и на полтора миллиона разными товарами.

От экипажа судна, шедшего из Панамы и взятого ими на абордаж, флибустьеры узнали, что тридцать шесть их товарищей из отколовшегося ранее отряда сели на барку, чтобы рекой Бока-де-Чика достигнуть Карибского моря. Их атаковал большой отряд испанцев и индейцев — и истребил почти поголовно.

Та же участь постигла два других отряда по сорок человек каждый, состоявшие из англичан. Но вместе с этой неприятной вестью получили они и другую, возбуждающую. Оказалось, что гарнизон Панамы со дня на день ожидает прибытия двух кораблей из Лимы, которые должны привезти жалование солдатам.

Флибустьеры бросили якорь у острова Тарога, чтобы перехватить корабли из Лимы. Но один из пленных испанцев сбежал, добрался до Панамы и сообщил тамошнему губернатору о незначительном числе пиратов. Губернатор направил к Тароге фрегат и две барки. Флибустьеры атаковали вражеские суда, облепив их, словно шершни — и забросали фрегат ручными гранатами, взяв затем его на абордаж, как и одну и барок.

Другая барка была потоплена. Та же участь постигла ещё две барки, направленные губернатором на подмогу. На одной из них пираты обнаружили четыре огромных пучка веревок, предназначенных для связывания пленников. Находка так взбесила флибустьеров, что они изрубили всех пленников на этом судне. Сами они потеряли только одного человека убитым, а двадцать два получили раны. Все эти двадцать два вскоре умерли, ибо испанцы стреляли отравленными пулями.

Зная о том, что в Панаме содержатся несколько их пленных товарищей, флибустьеры передали губернатору весть — они изрубят и прочих захваченных испанцев, если тот не вернет пиратам свободу. Тот не дал сразу однозначного ответа — и получил в дар двадцать голов. Губернатор тут же освободил пятерых флибустьеров, а пираты вернули свободу девяти десяткам испанцам, за которых соплеменники ещё и заплатили десять тысяч пиастров выкупа.

Следующим их предприятием стала экспедиция в богатый перуанский город Квеаквилла на реке того же имени, установленный на сваях в десяти милях от побережья. Все три защищавших город форта, один за другим, были взяты после одиннадцатичасовой битвы. Корсары победили, невзирая на чудовищное неравенство сил: форты защищали около пяти тысяч человек.

Но эта победа стоила пиратам жизней значительного числа товарищей, в том числе их предводителя капитана Гронье. Зато и добыча была велика: жемчуг, драгоценные камни, серебро и семьдесят тысяч пиастров монетой. Чуть позже Береговые Братья взяли у спасавшихся бегством жителей ещё двадцать две тысячи пиастров и массивного золотого орла, ранее украшавшего одну из местных церквей. Наконец, свыше сорока тысяч пиастров они позже взяли в качестве выкупа за пленников.

После этого многие задумались о возвращении домой. Среди них был и Дуган — страсть к приключениям он удовлетворил, остался в прибытке и теперь практически ежечасно вспоминал об уютном своём кабаке и о тёплом боку Молли, под который он вновь хотел поскорее закатиться.

Вскоре ирландец сговорился с другими подобными страждущими — и они решили отколоться от товарищей, не желавших пока ещё уходить из этих краёв. Всего этих ренегатов набралось общим числом пятьдесят шесть человек. Товарищи, узнав об их намерении, не возражали — коли желаете уехать, так это ваше дело, нам же больше испанских богатств достанется. Уезжающим выделили бригантину.

Однако Дуган и его спутники были себе на уме. Прежде чем взять курс на родные края, они хотели взять ещё один, теперь уже последний куш — и этот куш должен был стать самым большим в их жизни.

Дело в том, что вскоре после взятия Квеаквиллы флибустьеры совершили бросок на север и наведались в другой город — Санто-Доминго-Теуантепек на тихоокеанском побережье Мексики. Там поживиться ничем не удалось, так как большая река, протекавшая у самого города, разлилась до того, что грозила запереть флибустьеров. Поэтому им пришлось немедленно оставить Санто-Доминго-Теуантепек, не разграбив его.

Впрочем, там им удалось взять некоторое количество пленных. Одного из них, оказавшегося местным чиновником, скрутил лично Дуган. Позже, оказавшись в спокойной обстановке, он применил к дону Фелипе (фамилию его ирландец запомнить не удосужился) кое-какие обычные для флибустьеров средства убеждения и вынудил поделиться всеми имеющимися у пленника сведениями, способными представлять для корсаров интерес.

И после того как дон Фелипе запел соловьём, Дуган убедился, что интуиция, подсказавшая ему сохранить жизнь этому испанцу, его не обманула — ведь дон Фелипе, по его словам, знал о времени прибытия в Мексику манильского галеона.

Манильский галеон! Так назывались огромные суда, курсировавшие между Мексикой и Филиппинами. Мало какая мечта манила пиратов той эпохи столь же сильно, как манильский галеон. Такой корабль обычно совершал ежегодно два рейса. В начале года он, забитый песо под завязку, отплывал из Акапулько в Манилу, а в июле возвращался с Филиппин с колониальными товарами в Новую Испанию.

В Мексику галеон доставлял пряности, фарфор, слоновую кость и изделия из неё, изделия из лакированной древесины и шёлковые ткани, из Мексики вёз серебро, на которое всё это покупалось. В какой из рейсов ни захвати галеон, всё одно останешься в гигантском прибытке.

До сих пор из всех пиратов такое удалось одному лишь Фрэнсису Дрейку, который в 1578 году обрёл на борту захваченного им галеона «Нуэстра Сеньора де ла Консепсьон» столь великое количество золота и серебра, что, если верить легенде, был вынужден швырнуть часть этих сокровищ за борт, так как его «Золотая лань» не могла их все принять. За минувшие с тех годы манильский галеон превратился для авантюристов в недостижимую легенду, в фата-моргану. И вот теперь дон Фелипе говорит, что точно знает дату, когда галеон будет у берегов Мексики!

Откровенно говоря, Дуган поступил не по-братски. Он до поры скрыл то, что узнал. Позже ирландец тайком поведал это лишь товарищу, с которым был связан отношениями мателотажа — голландцу по имени Клаас ван Вельде, человеку, среди флибустьеров весьма авторитетному, уважаемому за свой опыт и храбрость.

Оба пришли к выводу, что делить сокровища манильского галеона на всю флибустьерскую ораву будет куда менее сподручно, чем на несколько десятков пиратов. И они начали тишком обрабатывать некоторых своих знакомых, выбирая среди них только тех, кто умел держать язык за зубами. Нужное количество вскоре набралось.

В итоге, отплывающие не соврали товарищам, лишь немного не договорили. Они и в самом деле собирались домой. Вот только предварительно они намеревались завладеть грузом манильского галеона.

Да, Дуган и ван Вельде были наслышаны, что каждый из таких галеонов является настоящей плавучей крепостью — гигантские размеры, огромный экипаж и множество пушек. Но при том пренебрежительном отношении, что флибустьеры питали к донам, они ничуть не сомневались, что сумеют завладеть галеоном без особых трудностей. А чем меньше команда, которая пойдёт на абордаж, тем больше окажется богатство, что достанется каждому при дележе. Ну разве это не логично?

…итак, они отплыли — не подозревая, что теперь их ведёт злая судьба. Манильского галеона они так и не встретили, зато разразившийся шторм загнал их на рифы маленького островка где-то у берегов Калифорнии. При крушении погибли ван Вельде и ещё трое — одним из этих несчастливцев оказался дон Фелипе. Квеаквилльская добыча, заботливо уложенная в трюмы, пропала, ушла на дно. А сами искатели счастья, уменьшившиеся в числе до пятидесяти трёх, остались бедствовать на этот проклятом островке.

Новым капитаном в ходе голосования выбрали Дугана — и ирландец, надо сказать, оказался на высоте положения. Он сумел преодолеть уныние своей команды и клятвенно пообещал всем, что они выберутся из этой передряги. Самое главное: на острове оказалась пресная вода, а также кой-какая живность и растительность. Дуган сплотил людей и заставил их тяжко работать во имя выживания. Первый год они занимались самым насущным — обустроили примитивные жилища, занялись охотой и рыбалкой.

Им по крайней мере повезло в том, что они оказались не первыми, кто горевал горе на этом островке. На берегу они нашли остов испанского корабля, а в нём — множество бесценных для себя вещей. Самих испанцев, ни живых, ни мёртвых на острове не оказалось — судя по всему, их спасли соотечественники, которым они как-то сумели передать весточку о своём несчастье.

У флибустьеров такой возможности не было — напротив, они молились о том, чтобы испанцы с близлежащего континента не прослышали о своих заклятых врагах, оказавшихся здесь в беспомощном положении. Хотя… некоторые уже стали мечтать, чтобы испанцы появились — пусть даже и в сколь угодно большом количестве. Лучше пасть в бою, чем прозябать в этой гнусной пустыне.

Четыре года они провели там, целых четыре года! Ровно столько им потребовалось на то, чтобы из обломков бригантины и из остова испанского корабля соорудить барку — достаточно надёжную для того, чтобы вверить себя на ней воле волн. И они отправились на ней домой, наконец-то, домой.

Уже в пути среди команды начались споры. Первым эту тему поднял Голландец Пит:

— Мы вернёмся с пустыми руками! Нас же на смех поднимут! Скажут: шесть лет пропадали невесть где, а не привезли собой ни единого жалкого песо! Как мы будем смотреть людям в глаза?

Пит — человек бессемейный, ему по большому счёту наплевать, где быть. И у него нашлось достаточное количество единомышленников, никакими якорными канатами ни с одной сушей не связанными. С другой стороны, не менее половины экипажа стремились поскорее домой — вот у них свои привязанности были. Постепенно команду стала раздирать склока, достигшая своего апогея, когда «Орка» шла длинным извилистым Магеллановым проливом. Но прежде чем флибустьеры успели пустить в ход кулаки, а то и что-то посерьёзнее, Дуган выставил вопрос на голосование.

***

Ирландец заранее решил положиться на волю большинства — как оно решит, в ту сторону «Орка» и поплывёт. Однако большинство никак не желало оформиться: сторонники продолжения пути домой и те, кто желал вернуться, чтобы грабить донов, шли практически вровень.

Напряжение нарастало — Дуган чувствовал себя почти так же, как тогда, за злосчастным игральным столом на Барбуде. И не он один: экипаж окружил тесной толпой бочку — почти не дыша, воздерживаясь даже от ругани, они следили за тем, как очередной флибустьер объявляет свой выбор.

…к бочке протолкнулся Жак-Пикардиец. Он стянул с головы истрёпанную феску и утёр пот с лысины и изборождённого глубокими морщинами лба.

— Кто как, а я ещё хочу попытать счастья. Так и запиши.

Красавчик Билли тут же внёс имя Жака в графу «Плыть в испанские владения», а сам Пикардиец вывел рядом крест. Следующим свой выбор огласил Фрэнк-Дубина — этот выбрал Ямайку.

Осталось всего двое — Михель-Гамбуржец и Чёрный Эмилио. Первый проголосовал за Ямайку, второй за Перу.

— Тысяча молний в пороховой погреб! — вскричал Билли. — Победили Перу и Панама, но с минимальным перевесом! За возвращение в пасть к испанскому дьяволу — двадцать шесть рыл! Остальные — за то, чтобы продолжить путь на Ямайку…

Сторонники Ямайки громко зароптали. Но Рыжий Кот нашёлся:

— А про себя, Билли, ты совсем запамятовал? Мы тут все выставили свои закорючки — или ты брезгуешь вывести рядом с ними своё имя этим красивым почерком? А про капитана ты тоже забыл? Он же тоже ещё не сказал, чего хочет?

Эти слова были встречены громовым рыком единомышленников Пита. Билли, приосанился и выпятил грудь:

— Мне скрывать нечего. Свой выбор я озвучиваю, как говорили в нашем учебном заведении, incerta et dubia. Надоели мне скитания!

Все взгляды обратились на капитана. Дугана охватило оцепенение — впервые за долгое время ему абсолютно нечего было сказать. Он так надеялся, что за него этот выбор сделают другие…

— Дайте мне подумать, — наконец вымолвил капитан. — Сами понимаете, дело нелёгкое. Мне надо всё взвесить…

На судёнышке воцарилась мёртвая тишина, нарушаемая лишь плеском волн и криками чаек. На Дугане сошлись пятьдесят две пары взыскующих глаз. Не в силах выдерживать их жжение, он повернулся к ним спиной и встал у борта. Зажмурился, пытаясь сосредоточиться: а чего же он, собственно, хочет сейчас больше всего?

Оно, конечно, понятно, что возвращаться после всех этих лет с пустыми карманами — стыдно. И всё-таки Дуган наплевал бы на утраченный прибыток, если б точно знал, что Молли его ждёт. О как часто он вспоминал её бессонными ночами! Слишком поздно ирландец сообразил, что бросить Молли — то был, в сущности, глупейший шаг в его жизни. Ещё более глупый, чем тогда, на Барбуде — когда он, обчистив еврея-купца, вместо того, чтобы вовремя ретироваться, позволил тому отыграться.

Ведь он же уже вышел из игры и обрёл всё, о чём мечтал — спокойную размеренную жизнь, честный заработок, надёжную и любящую женщину под боком. Как можно было всё это бросить по доброй воле? И что он выиграл от этого шага?

С другой стороны, надежды на то, что Молли продолжает его ждать — практически никакой. Уходя, он пообещал ей, что его отсутствие затянется на год, ну, максимум, на два. А он исчез на целых шесть! Разумеется, Молли его не дождалась. Не тот она человек, чтобы потратить шесть лет на ожидание человека, которого она знала всего три года. Да и не сомневается наверняка Молли, что гниют кости Дугана где-нибудь на морском дне, или его труп высох на какой-нибудь виселице. И даже если жив он, то наверняка забыл про неё, утешился в объятиях кого-нибудь посвежее да помоложе…

Все эти соображения ирландец прокручивал в мозгу ежедневно. Однако в последнее время он привык к мысли, что скоро в любом случае вернётся в Порт-Ройял. И хотя это возвращение, девяносто девять шансов из ста, никакой радости ему не принесёт, но всё же…

Можно будет по крайней мере вновь бросить якорь, отдохнуть и отдышаться, а потом решить, что делать дальше. Хотя, понятно, в общем-то, что дальше. У него нет начального капитала, чтобы снова попытаться встроиться в береговую жизнь. Надежда же на то, что Молли сохранила и преумножила его бизнес, что не продала кабачок и не уехала куда-нибудь с деньгами, откровенно невелика. Хотя всякое может быть.

«Ну а теперь посмотрим на дело с другой стороны. — размышлял Дуган. — Много ли у нас шансов разбогатеть, если мы вернёмся на рога к испанскому чёрту? Откровенно признать, немного. Мы не знаем, надолго ли задержались наши товарищи в Квеаквилле после того, как мы с их покинули… Долго ли ещё они промышляли в тех краях? В любом случае, испанцы будут настороже. Да, у меня тут полсотни отборных молодцев.

Но этого недостаточно, чтобы взять, например, город. Взять судно на абордаж — да, можно. Но предварительно надо знать, где оно плывет, это судно, которое стоит брать на абордаж… Сейчас испанцы пуганые, они не станут больше отправлять суда с богатыми грузами в одиночку по Южному океану. А на целый конвой у нас, опять же, не хватит сил. Наверное, всё же стоит отказаться от этой затеи и плыть, куда плыли… Или не стоит?»

Дуган машинально потёр шею и его заскорузлые пальцы коснулись двух веревочек — на одной висел католический крестик, на второй — монета-талисман. Ирландец вдруг вскинул брови — его осенила мысль. Он снял монету с шеи и зажал в кулак.

«Вот ты мне и подскажешь, как поступить. Как скажешь, так и сделаю».

Дуган подбросил дублон на ладони и зажал монету в кулак. Потом опустил руку с дублоном в карман потёртых, покрытых множеством заплат бриджей. Стал вертеть монету в кармане. Принял такое решение: если выпадет герб — Порт-Ройял, если крест — они разворачиваются на обратный курс и вновь идут ловить удачу за хвост.

Выпал крест.

***

— Это правда? — Дуган угрожающе поднёс к горлу пленника лезвие абордажной сабли. — За обман мы с тебя шкуру живьём сдерём!

— Клянусь вечным спасением, сеньоры, — захныкал пленник. — Я вам сказал чистейшую… чистейшую…

— Не думаю, что он врёт, — быстро вставил Рыжий Кот. — Разве вам не доводилось слышать, друзья, о серебряных рудниках в Потоси? Испанцы уже больше века выкачивают оттуда такое количества серебра, что их король, будь он проклят, может одновременно вести несколько войн разом! Это совсем неподалеку от Арики. Они используют здешнюю гавань для вывоза серебра.

Разумеется, они слышали о Потоси. Все прекрасно помнили, как Морган взял в Панаме большой груз серебра, шедший транзитом из Потоси.

— Вот она, наша удача! — свистящим шёпотом произнёс Голландец Пит, глаза которого сияли дьявольским пламенем.

Дуган оглядел членов своего импровизированного штаба, столпившихся вокруг съёжившегося, скулящего пленника. Неужели им и в самом деле наконец-то улыбнулась удача?

Когда они встретили у чилийских берегов это жалкое каботажное судёнышко, Дуган сомневался: стоит ли вообще тратить на него время? Победила осторожность — экипаж каботажника мог сообщить о встреченном им судне. Правда, во внешнем виде «Орки» ничего не выдавало её принадлежность Береговому Братству, но кто знает, кто знает…

Захват произошёл, как по маслу — экипаж каботажника «Весёлый андалузец», состоявший из шестнадцати неуклюжих деревенщин, не смог оказать ни малейшего сопротивления банде отъявленных головорезов, закалённых всевозможными испытаниями.

Буквально через несколько минут пятнадцать из шестнадцати уже погружались на дно с распоротыми глотками. Их капитана же Дуган временно пощадил — нужно было предварительно выкачать из пленника всю информацию, которой тот располагал. Чёрный приказал притащить беднягу к нему в каюту и сам проследовал туда же.

Пленник был высоким, стройным и физически сильным на вид человеком, облачённым в светло-голубой костюм из тафты с серебряными галунами. Став свидетелем гибели своих товарищей, он трясся, не в силах сказать ничего внятного. Справедливости ради надо отметить, что своего экипажа, с которым он обращался не более почтительно, чем торговец мулами из Новой Испании со своим товаром, капитану «Весёлого андалузца» особенно было не жаль. Но его мучил страх за собственную участь.

Чёрный уселся за старый колченогий стол, на котором горела оплывшая свеча жёлтого воска в разбитом глиняном подсвечнике и сурово взглянул на съёжившегося пленника. Дабы сходу разговорить несчастного, Дуган отхлестал его по щекам и велел принести горящий фитиль.

— Мы тебе его засунем между пальцев. А если это не подействует, то поджарим пятки расплавленным железом, — любезно разъяснил он.

Этот испанец рассказал им нечто такое, отчего у флибустьеров захватило дух. Со слов пленника, гавань Арика — совсем рядом. Это название Дугану оказалось хорошо знакомо — он уже был в этих краях в июне 1680-го, когда участвовал в походе под началом капитана Бартоломью Шарпа.

Тогда имел место драматический эпизод: участники похода, раздражённые обрушившимися на них неудачами, сместили Шарпа и поставили капитаном Джона Уотлинга. Именно Уолинг и предложил им атаковать Арику — что оказалось весьма неосмотрительным, ибо в городе девяноста двум флибустьерам пришлось вступит в бой с полутора тысячами испанцев. Пираты атаковали защищавший Арику форт, но из-за чудовищного неравенства сил потерпели поражение.

В битве сложил голову и сам Уотлинг — и тогда пираты попросили Шарпа, вновь принявшего начальство над ними, отступить к кораблям. Они тогда потеряли двадцать восемь человек убитыми и пленными. Самой чувствительной потерей стали три корабельных хирурга, которые обнаружили в одном из домов в Арике спиртное — и накачались им до того, что товарищи не смогли их увести с собой.

Все эти воспоминания быстрее молнии пронеслись перед умственным взором Дугана.

— … и стоит галеон на п-погрузке, — пленник выбивал дробь зубами. — Грузят серебро, которое потом повезут в Панаму. Если вы отправитесь прямо сейчас, то ещё успеете застать его в гавани.

Итак, на этот раз им не требовалось брать город штурмом. Предстояло нечто другое, куда проще — войти в гавань Арики, быстро взять судно на абордаж и ретироваться. Когда Дуган, Голландец Пит и Рыжий Кот рассказали об этом плане команде, та разразилась восторженными воплями.

— А ты ещё не хотел возвращаться! — Пит беззлобно толкнул Рыжего Кота в плечо. — Небось теперь-то признал, что я был прав?

Рыжий Кот хохотнул.

— Нам ещё надо суметь сцапать эту птичку, — промолвил он. — Испанцы наверняка настороже.

Дуган вернулся к допросу.

— Видишь ли, приятель, — доверительным тоном сказал он пленнику, — мы отсутствовали в этих краях целых четыре года. Но когда мы отсюда уходили, здесь оставались наши приятели. Не именно здесь, а к северу отсюда, в Квеаквилле. Ты об этом не мог не слышать. А ну-ка рассказывай — давно они покинули Южный океан?

Видя, что пленник всё ещё трясётся от ужаса, ирландец подтолкнул к нему оловянную кружку с агуардьенте — из запаса, захваченного на «Весёлом андалузце».

— Хватит тут отплясывать танец Святого Вита, — прикрикнул он на беднягу. — Раз уж мы не отправили тебя на дно с твоими людьми, то, скорее всего и не отправим. Вот если ты нам лжёшь и тащишь нас в ловушку, то что бы ни случилось, кишки тебе мы выпустить успеем. Ты меня услышал?

— Virgin Santissima! — простонал горемыка.

— А вот если ты не соврал, и мы уйдём отсюда с добычей, то сохраним тебе жизнь и отпустим при первой возможности. Даже серебра отсыплем, чтобы немного закрыть твой убыток. А теперь отвечай на вопрос!

Испанец вновь заговорил. Из его слов выходило, что все флибустьеры с тихоокеанского побережья уже убрались — и произошло это более трёх лет назад. В самом начале 1688-го последние пираты, остававшиеся ещё на Южном океане, его покинули. Они не решились плыть на своих дрянных судёнышках вокруг всего континента, а отправились пешком через центральноамериканский перешеек. Что с ними произошло далее, пленник с уверенностью сказать не мог — слышал лишь, что там имели место многочисленные бои и стычки.

— Прорвались, — уверенно сказал Голландец Пит. — Расшвыряли испашек, добрались до Карибского моря и сейчас пьют вино где-нибудь на Ямайке. Может уже и спустили-то всю добычу… Ну ничего, обтяпаем здесь дельце и ещё с ними увидимся.

Пленник — его, кстати, звали Санчо Хуарес — утверждал, что с тех пор, как флибустьеры ушли, все меры предосторожности на тихоокеанском побережье были резко убавлены. В течение трёх лет с лишним на всей колоссальной территории испанских владений, прилегающих к Южному океану, не видели ни одного пирата. В Арике корсаров сейчас никто не ждёт, портовая стража расслабилась…

— Кто ж знал, что не все вы отсюда убрались? — Хуарес комично развёл руками.

Когда пленник умолк, Рыжий Кот и Голландец Пит разом заговорили — оба торопились изложить свои соображения.

— Тишина! — рявкнул Дуган. — Я буду думать.

Думал он недолго.

— Нам нужно войти в Арику, не привлекая внимания. Лучше захваченной нами посудины для этого не сыщешь. Нам понадобится каждый из молодцов, так что «Орку» придётся бросить. Во всяком случае, этот «Андалузец» ничуть её не хуже. Пожитков у нас, к счастью, кот наплакал, так что переселение не займёт много времени. Пойдём ночью, когда большинство донов будет дрыхнуть. Ты, уважаемый дон Санчо, будешь иметь дело со стражей — наплети им что-нибудь о том, почему вернулся так быстро. Если что, я буду стоять рядом и — ну, ты понимаешь… Наша задача — молниеносно подвалить к этому галеону и влезть на него. Оружия у нас маловато, что и говорить… Что ж, возьмём его на галеоне. Нужно будет как можно быстрее перерезать вахтенных. Если судно готово к выходу, то, возможно, команда будет спать на борту. Нам нужно запереть их, пока не опомнились — потом в море с ними разберёмся… Поднимаем паруса и отваливаем — будем надеяться, что с ветром повезёт. В любом случае, если в нашем распоряжении окажется большой корабль со множеством пушек и ручного оружия, мы отобьёмся. И не такие дела проворачивали…

***

Всё получилось, как нельзя лучше. Дуган, стоя на шканцах захваченного испанского галеона, негромким голосом отдавал команды к отплытию, а вокруг в упоении суетились его люди. На его памяти это оказался один из самых простых абордажей — что ж, Фортуна действительно решила компенсировать им четырёхлетние лишения. Эх, было бы так всегда!

Появление в гавани Арики хорошо знакомого там «Весёлого андалузца» никакого удивления ни у кого не вызвало. Хуарес не подвёл — у него наготове оказалась удобная байка об обнаружившейся на судне течи, принудившей, его дескать, прервать рейс и спешно вернуться для ремонта. Впрочем, выбора у испанца не было — рядом с ним неотступно стоял закутавшийся в плащ Дуган. Санчо прекрасно знал, что при малейшем подозрении на двойную игру он получит свинец в живот.

Отчитавшись перед стражей, они подвели судёнышко к причалу. Гружёный серебром галеон стоял неподалеку. На корме торчали фигуры двух полусонных часовых в кирасах и гребенчатых шлемах-морионах, а кроме них на борту никого не было видно. Экипаж если и находился на судне, то спал мёртвым сном. И немудрено — стоял полуночный час.

Многоопытным головорезам, каждый из которых участвовал в десятках абордажей, ничего особенного объяснять не требовалось. Они вскарабкались на борт. Аршамбо и Чугунная Башка сняли часовых столь быстро, что те отправились в рай, так и не успев осознать происходящее.

— Buena noche, caballeros, — зловеще пробормотал Чугунная Башка, обтирая свой нож об одежду одного из убитых.

Флибустьеры нырнули во внутренние помещения: ирландец шёл первым, сжимая в одной руке саблю, а в другой — горящий фонарь. Испанского капитана и офицеров застигли спящими в каютах и моментально прирезали — вместе с их слугами. Дуган не утерпел и напялил на ноги обнаруженные им в капитанской каюте высокие роскошные сапоги из жёлтой кожи, с облегчением выкинув свои прежние жалкие опорки.

Испанцы-матросы тоже спали, оглашая кубрик храпом на разные лады.

— Нам сейчас некогда с ними возиться, — шепнул Дуган. — Просто заприте их покрепче. А пока надо поднимать паруса… Чувствуете? Ветер на нашей стороне!

Флибустьеры побежали по мачтам. Массивный галеон оделся чёрными в ночной тьме полотнищами парусов, воздел якорь и, подгоняемый береговым бризом отвалил от пристани. Корабль медленно шёл мимо пришвартованных судёнышек. Предстояло миновать форт, контролировавший выход из гавани. Дуган отправил людей к пушкам, расставленным на батарейной и верхней палубах. Те запалили фитили.

Некоторые из флибустьеров, не утерпев, сунулись в трюм. Оттуда раздались восторженные вопли.

— Заткни этих недоумков! — велел Дуган Питу. — Они же нас выдадут!

В какой-то момент Чёрному показалось, что они выскользнут незамеченными. Экие ротозеи эти испанцы! Но…

— Эй, на «Сантьяго»! Вы, что ли? Куда вас понесло в такую темень?

— Залп! — гаркнул Дуган.

Ночь раскололо огнём и грохотом выстрелов. Двенадцать пушек правого борта — 22-фунтовых, 18-фунтовых, 10-фунтовых — выплюнули в форт двенадцать разнокалиберных ядер. При столь малом расстоянии промашки ждать не стоило. С берега донесли крики и стоны. Через некоторое время уцелевшие испанцы опомнились и вслепую открыли слабую беспорядочную пальбу в сторону кормы удаляющегося «Сантьяго». Двадцатифунтовое ядро расщепило фальшборт — но этим всё и ограничилось. Галеон покинул зону огневой досягаемости.

В эти минуты у каждого из флибустьеров на борту «Сантьяго» буквально пела душа, люди работали споро и весело. На палубу выбрался Голландец Пит — его бородатая рожа сияла от счастья.

— Трюмы забиты серебром, — сообщил он. — Когда доберёмся до Карибского моря, каждый из нас станет богачом на всю оставшуюся жизнь.

Дуган широко улыбался, раздавая распоряжения. Задача выполнена, самое трудное позади. Осталось лишь совершить скучное путешествие вокруг континента — и здравствуй, райская жизнь!

Мишель-Несчастье притащил откуда-то из низов сильно запыленную бутылку порто. Преодолев искушение — ведь им не приходилось видеть выпивку целую вечность! — Мишель вручил её капитану, человеку, приведшему их к успеху. Дуган раскупорил бутылку, сделал огромный глоток, а потом передал её Рыжему Коту.

С непривычки хмель ударил в мозг. Рука машинально расстегнула ворот и потянула через голову цепочку с заветным дублоном. Дуган повернул монету аверсом к себе и начал рассматривать при свете горевшего за его спиной фонаря.

«Я знал, что однажды ты принесёшь мне удачу. Настоящую удачу».

Улыбка на его лице вдруг стала расплываться в недоуменную гримасу. Монету расплющило прямо в руке. По барабанным перепонкам хлестнул треск выстрела, а на камзоле стало расплываться кровавое пятно. Выпущенная из мушкета пуля ударила капитана в спину, прошла тело насквозь — и вылетев из груди, угодила прямо в счастливый дублон.

Дуган мешком повалился на палубу. Над палубой разнёсся рёв:

— ¡Muerte a los sinvergüenzas! ¡Golpea a esos hijos de puta!

Пока флибустьеры выводили галеон в море и разбирались с фортом, испанский экипаж, взломав засовы, вырвался на свободу. На палубе завязалась кровавая схватка, участники которой бились, словно звери — каждая из сторон понимала, что на пощаду со стороны победителей рассчитывать не стоит.

Дугану хватило сил только на то, чтобы доползти до борта и, перевернувшись на спину, созерцать ход схватки при свете бледнеющих звёзд. Своим людям он уже не мог помочь ни словом, ни делом. Многоопытные флибустьеры моментально оправились от неожиданности, а в рукопашном бою, как справедливо говаривал Чугунная Башка, каждый из Береговых Братьев стоил пяти испанцев. Дуган успел увидеть, как последний из испанских моряков упал с топором в голове.

Сам ирландец умер чуть позже, всё ещё сжимая в раненой руке исковерканный дублон.

***

Потеряв своего вожака, флибустьеры повели «Сантьяго» в Карибское море. Факт обладания грузом стоимостью в два миллиона пиастров скрасил им гибель капитана. Сменивший Дугана Голландец Пит, не обладавший его познаниями в морском деле, ухитрился посадить галеон на мель в Магеллановом проливе. Впрочем, на сей раз Береговые Братья сумели спасти часть своих сокровищ. Из обломков корабля они соорудили две шлюпки, на которых преодолели длиннейший путь вдоль побережья Аргентины и Бразилии.

Наконец они благополучно прибыли во французскую колонию Кайенна. Там экипаж и прекратил существование. Некоторые из них там и остались, другие отплыли на Сан-Доминго, а остальные отправились в Европу. Лишь только на Ямайку ехать никто уже не захотел. Ибо первая новость, которую они услышали на Кайенне, касалась страшной судьбы Порт-Ройяла, знаменитой пиратской столицы, в одночасье разрушенной страшным землетрясением…