Ошибка магистра

Где Псков? Где псковские угодья,
Что на словах ты покорял?
Зачем ты клялся нам напрасно,
Что плохи русские войска?
Константин Симонов, «Ледовое побоище»

I

Тяжёлые двустворчатые двери, окованные железом, с грохотом разлетелись в стороны. Глава Ливонского ландмейстерства Тевтонского ордена Иоганн Вальдхаун фон Герсе испуганно сжался за своим огромным письменным столом. В очах его защипало от слёз, выступивших от острой жалости к самому себе. Как же так? Неужели для него действительно всё закончилось?

В помещение вошли пятеро высокопоставленных братьев. Ландмейстер затуманившимся взором смотрел на них: очертания четырёх фигур в белых плащах с чёрным крестом расплывались — и лишь человека, стоявшего в самом центре, Иоганн видел достаточно ясно. Тот был облачён в полный рыцарский доспех, но без шлема.

Ландмаршал Бернхард фон дер Борх пожаловал. Ну конечно, не выдержал, захотел лично насладиться свержением Богом данного начальника…

— Что вы хотите, братья? — старик собрал остатки самообладания и пытался говорить холодным голосом. — Что означает это вторжение? Или вы забыли, как следует входить к магистру?

Фон дер Борх рассматривал сидящего перед ним ландмейстера с презрительным любопытством, точно какое-то занятное насекомое.

— Мы пришли сказать тебе, что ты больше нам не брат и не магистр. Конец твоему ландмейстерству…

— Да как вы смеете? — фальцет Иоганна отчаянно забился под каменными сводами. — Это бунт! Вы знаете, что надлежит делать с бунтовщиками?

Он вскочил и прижался спиной к холодной скамье.

— Можешь не голосить, — ухмыльнулся фон дер Борх. — Верных тебе людей — кстати, их оказалось удивительно мало — мы уже скрутили, и они отдыхают в подвале. Если хочешь присоединиться к ним в целости и сохранности, не помятым, ты уж лучше сейчас не дёргайся.

— Вам это так просто не спустят! Гроссмейстер не простит вам такого беззакония!

— Верховный магистр сидит у себя в Кенигсберге. А мы здесь у себя в Риге, — процедил ландмаршал. — Не беспокойся, уж как-нибудь мы с ним договоримся. Вряд ли он так уж рьяно станет за тебя вступаться — учитывая, каких дел ты наворотил в последнее время.

Тон Иоганна сменился — теперь он уже не угрожал, он умолял.

— Но чем я провинился? Какие преступления совершил? Я же не успел пробыть магистром и двух лет…

Фон дер Борх приблизился, с наслаждением взял Иоганна за ворот его длинной котты и тряхнул магистра: словно кот — крысу. Затем содрал у него с шеи знак ландмейстерской должности: золотую цепь, к которой был подвешен украшенный разноцветной эмалью образ Пресвятой Богородицы с младенцем Иисусом на руках.

— И ты ещё спрашиваешь? Грехи твои перед братством рыцарей Христа в Ливланде тяжки… Не ты ли вошёл в изменнические сношения с русскими и договаривался, что отдашь им приграничные земли?

— Это подлая ложь! — возопил фон Герсе тонким старческим голосом. — Тебе ли не знать, что я отправлял посольство во Псков специально для того, чтобы потребовать от русских возврата отторгнутых ими у нас земель?

— Это всё ты сделал только для вида, — нагло усмехнулся фон дер Борх. — А почему же ты решил сообщить русским, что больше не хочешь жить в Риге и намерен перенести свою резиденцию в Феллин? Зачем русским это знать? А может ты и ещё кое-что решил им передать?

Фон Герсе изумлённо таращился на ландмаршала подслеповатыми глазами — словно сова, застигнутая внезапным солнечным светом.

— Твой приспешник Антон Гаман взят нами, — отчеканил фон дер Борх. — Он под пыткой показал, что, выступив на псковском народном собрании с твоим посланием, потом ещё имел частные беседы со знатными людьми Пскова. И им он изменнически говорил о том, чтобы не обращали внимания на твои требования по возврату земель и вод. Что эти требования он озвучил для вида, а на самом деле ты, ландмейстер, возвращать эти земли не хочешь и не можешь — и что единственное в чём ты заинтересован, так это в установлении крепкого мира. И все эти вещи Гаман говорил не по собственной воле, а по твоему прямому указанию.

— Но что плохого в крепком мире? — бурно протестовал Иоганн. — Разве мы не заинтересованы в спокойствии на наших восточных рубежах?

— Только не такой ценой, — отрезал фон дер Борх. — Но главное твое преступление заключается даже не в том, что ты так легко разбрасываешься землями, политыми кровью и потом усопших братьев, наших предшественников. Как ты смел отправить посла в Псков своей волей, не поставив в известность капитул, не посоветовавшись с гебитигерами?

— Мой посол отстаивал интересы конфедерации!

Фон дер Борх протянул руку в латной рукавице и погасил стоявшую на столе восковую свечу.

— Хватит уже жалкого лепета… Всё, надоел, — ландмаршал снова схватил тщедушного ландмейстера за шиворот, встряхнул и поверг на каменный пол. — Очистите комнату от этой падали…

Фон Герсе, слабо пытавшегося сопротивляться, сразу несколько мощных рук повлекли из его личного кабинета прочь. Затем ему против воли пришлось проделать не особенно длинный путь, в ходе которого он спускался по лестницам. Конечным пунктом этого путешествия стал сырой и тёмный подвал, в которого и швырнули человека, всего полчаса назад являвшегося владыкой Ливонии.

— Это беззаконие! — возопил Йоганн поднимаясь, потирая ушибленные падением колени. — Передайте фон дер Борху, что Господь за меня отомстит!

Ответом ему был лишь грохот двери и звук проворачиваемого ключа в скважине.

В этот же самый момент фон дер Борх жадно осматривал и ощупывал атрибуты власти магистра Ливонии. Перед ним лежала большая печать ливонского ландмейстера с изображением бегства Святого Семейства в Египет, а также золотой перстень, украшенный сапфиром, и облачение члена Высшего конвента Ордена.

— Дождался, — шептал себе Бернхард. — Добился-таки…

II

В небольшом покое сидели двое. Один, высокий и крючконосый, был одет по-домашнему: в короткую кожаную куртку, в штаны из грубого чёрного сукна и в чёрную же суконную шапку без всяких украшений. Второй, низенький толстяк с умильным лицом, носил тёмную сутану, поверх которой красовалась фиолетовая накидка.

— Я придумал отличнейший план! — рыкнул крючконосый. — План, который позволит не только покончить со всеми нашими проблемами, но и вознесёт нас на новую высоту!

Симон фон дер Борх, епископ Ревеля навострил уши. На его двоюродного братца Бернхарда фон дер Борха, ландмейстера Тевтонского ордена в Ливонии напал приступ не свойственного тому обычно красноречия.

— Что нам нужно прежде всего? Чтобы папа Сикст не наложил на нас отлучения, которым грозит. Следовательно, нам нужно доказать и ему и всему христианскому миру, что мы справедливо обошлись со Стодевешером! Знаешь ли, в чём заключалась главная вина Сильвестра?

Симон всем своим видом изобразил напряжённое внимание.

— Он не желал защищать свою паству от восточных схизматиков! — торжествующе вскричал Бернхард фон дер Борх. — Вот, посмотри, я подготовил воззвание к народу — его уже завтра начнут распространять по Риге и окрестностям.

— Ты понимаешь? Псков втихомолку отгрызает у архиепископства куски земли, после чего живущих на них туземцев, давно уже ставших добрыми католиками, насильственно заставляют перекрещиваться в схизму. А Стодевешер смотрел на столь возмутительные вещи сквозь пальцы и никак им не препятствовал. И если бы он остался во главе архиепископства, закончилось бы тем, что весь Ливланд, утратив истинную христианскую веру, оказался в руках русских схизматиков.

Симон вновь вчитался в текст на бумаге: «Поэтому Орден был поставлен перед необходимостью и принуждён сместить епископа, а рижскую епархию в одностороннем порядке и путем войны занять, взять, заполучить. И содеяно это было ради спасения христианства».

— А что же, — откликнулся Симон — Довольно-таки умно — тут ничего не скажешь. Вот только прислушается ли Его Святейшество к этим доводам? Сам знаешь, у Стодевешера полным-полно заступников… Даром, что он гниет в земле — для нас он пока опасен и мёртвый…

— Значит надо заставить прислушаться к нам! — решительно рубанул рукою Бернхард. — И я, видишь ли, уже кой-чего предпринял в этом направлении. Слов мало, необходимы действия! В ближайшее время я отправлю два письма. Одно поедет к папе Сиксту. Я постараюсь внушить Его Святейшеству всю серьёзность угрозы с востока. Пусть он осознает, что схизматики спят и видят, как бы им захватить беззащитный Ливланд и заставить нас, христиан, отречься от настоящей веры. А ещё папа должен понять, что только мы с тобой обладаем достаточным авторитетом и уважением, чтобы сплотить всех ливландцев для обороны от коварного соседа. Но нужно, чтобы папа подтвердил наш статус и право распоряжаться в этой стране. Потому что если мы не получим достаточных полномочий, то русские подчинят Ливланд и заставят всех его жителей перейти в схизму. Я рассчитываю, что моё предупреждение упадет на подготовленную почву — в Риме наверняка уже слышали про великого князя Москвы Иоанна, который сколачивает мощную державу. Совсем недавно он подчинил и упразднил республику в Новгороде, являвшуюся для нас хоть и враждебным, но привычным соседом. Где гарантии, что Иоанн не пойдёт дальше на запад?

Фон дер Борх перевёл дух, хватил пива из стоявшей на столе кожаной просмоленной кружки. Симон только поморщился. Какая плебейская привычка! Употреблять столь презренный напиток, когда к твоим услугам погреба с лучшими винами!

— Те же самые доводы я собираюсь повторить в письме к гроссмейстеру. Буду умолять его замолвить словцо перед папой. Вот, послушай…

Магистр взял вторую бумагу:

— «Мы недолго сохраняли мир в этих землях, поскольку великий князь вместе с Новгородом, Псковом, Москвой, татарами и другими хочет прибрать эти земли к рукам и покорить, а потому пусть его святейшество одарит эту часть христианского мира особой милостью и индульгенцией, благодаря чему мы получим наёмников и деньги и окажем сопротивление неверным, которых сможем принудить к послушанию римской церкви. Вернуть отторгнутые русскими воды, земли и людей, а также уберегать от них страну Ливонию, возможно только с помощью большой силы; вот почему святой отец, папа, должен пожаловать, дать, разрешить и утвердить передачу ордену Рижской епархии, которую рыцари ордена приобрели мечом в порядке правой самообороны, в светском её состоянии, а именно с землями, людьми, замками и крепостями и со всеми мирскими принадлежностями, к возрастанию и процветанию, к преуспеянию и преумножению христианства. Если бы так случилось, то почтенный орден имел бы надежду прилежно содействовать Господу и его высокочтимой Матери ещё и тем, что можно было бы обратить псковичей и новгородцев в христианскую веру».

Ландмейстер отложил бумагу и вновь хлебнул пива.

— Одним словом, я прошу гроссмейстера, чтобы он ходатайствовал перед папой о передаче нам, Ордену, всей Рижской епархии — чтобы город Рига был отдан нам целиком.

— Как это понимать? — нахмурился Симон. — Архиепископ — я! Не ты ли сам мне пообещал?

— Успокойся, ты им и будешь. Я всего лишь попрошу у папы перенести архиепископскую кафедру в твой Ревель.

Симон с облегчением вытер пот со лба и одобрительно посмотрел на кузена.

— Против этого я возражать не стану… Надо полагать, ты ещё и попросишь у гроссмейстера денег на войну?

— Конечно. Но вообще-то я надеюсь, что боевые действия не станут для нас чересчур трудными. Я ведь не собираюсь бросать вызов Москве. Хочу только отвоевать у Пскова некоторые наши бывшие приграничные земли.

Симон скривил постную физиономию, задумчиво пожевал губами.

— Что ж, отвоевать земли — дело хорошее. Но не первоочередное. Всякий раз, начиная войну, мы вступаем на неизведанную территорию — жребий может пасть и так, и эдак. Недаром умные люди ещё в древности говаривали: Homo proponit, sed Deus disponit. Почему ты решил, что война с русскими упрочит наше положение?

Бернхард возвёл очи горе, досадуя на непонятливость двоюродного братца.

— Ну я же ведь только что тебе это объяснил! Надо внушить папе и магистру, что схизматики, ежедневно усиливаясь, точат зубы на Ливланд. И если мы не предупредим их с первым ударом, то они сами нападут на нас. И что же, они удовлетворятся захватом одной только нашей страны? Нет, они пойдут дальше на Европу — в конечном итоге, может оказаться хуже, чем во времена нашествия татар два с лишним века назад! И только мы, понимаешь ли, мы можем остановить это нашествие, раздавив врага в зародыше! Стодевешер злостно пренебрегал этой опасностью, а мы её устраним — и через то добудем себе почёт в христианском мире. Никто больше не осмелится покушаться на твой или мой статус!

— А устраним ли мы опасность от схизматиков? — усомнился Симон. — Силёнок у нас маловато, чтобы идти на Москву и взять её. Да тут нужно созывать всеевропейский крестовый поход…

Бернхард отмахнулся от кузена.

— Да кто знает, что на самом деле происходит тут, на дальнем краю Европы? Даже верховный магистр в Кенигсберге с трудом себе это представляет — что же говорить о Его Святейшестве? Нам вовсе не обязательно брать Москву, удовольствуемся Псковом. И даже если мы самого Пскова и не возьмём, достаточно просто разбить схизматиков в одном-двух приграничных сражениях. Вернем те куски земли, что русские оттяпали у простофили Стодевешера… Мы объявим, что нанесли схизматикам страшное поражение, от которого они будут оправляться десятилетиями. И кто проверит? У гроссмейстера нет собственных шпионов в землях схизматиков, все сведения о них он получает от нас. Так что мы смело сможем утверждать такие масштабы нашей победы, что все преисполнятся к нам почтением. А заодно и неплохо пограбим — в русских землях найдётся, что взять!

Фон дер Борх, преисполняясь волнением, заходил взад-вперед по каменному полу.

— Я прикину ещё… Возможно, что пары писем окажется недостаточно. Подумываю отправить верного человека ко дворам европейских государей. Скорее всего, Герхарда Малинкродта, комтура Голдингена — он малый ловкий, пронырливый, с подвешенным языком. Пусть повидает Фридриха, повелителя Священной Римской империи, да напугает его схизматиками посильнее. Если повезёт, император даст нам денег. Деньги нам очень нужны! Эх, и кто ввёл этот глупый запрет иудеям селиться на орденских землях? А вот поляки и литовцы к ним чрезвычайно гостеприимны — а потому их короли и князья пользуются у еврейских ростовщиков широчайшим кредитом… Ах, ничто так не способно поднять настроение, как сундук с полновесными рижскими марками!

Помолчали. Епископ положил на ладонь свои янтарные чётки и задумчиво глядел на них, точно взвешивая. Одна свеча закоптила. Бернхард взял с полки серебряные щипчики, поправил пламя.

— Раз ты так уверенно обо всём рассуждаешь, то и план войны у тебя, наверное, уже готов? –справился, наконец, Симон.

— Конечно, я давно всё продумал. Уже приказал закупить повышенное количество селитры и липового древесного угля для изготовления пороха. Соберём войско — столь большое, какое ещё ни один из ландмейстеров на схизматиков не собирал. Постараемся поднять всех мариан, кто есть в нашем распоряжении. Кликнем в Европе — наверняка найдется немало наёмников, которые пожелают продать нам свои услуги. Вооружим туземных крестьян.

— А где именно нанесём первый удар?

— Ты слышал про Пурнау?

Симон нахмурился.

— Слово вроде знакомо, но…

— Странно, вроде бы ты сидишь в Ревеле, а такое впечатление, что на краю света… Пурнау — это земля, расположенная между русской Опочкой и нашим Мариенбургом. Ещё двести лет назад мы заключили с русскими договор о том, что эта полоска приграничной земли — наша. Но шестнадцать лет назад у нас была неудачная война с ними — и нам пришлось согласиться на передачу Пурнау Пскову. Русские построили на том участке свою крепость — с чем мы, конечно, смириться не можем. За последние годы там было много мелких стычек: русские в обход старинных договоренностей тишком расширяли захваченную ими территорию. Эти земли принадлежали архиепископству, но растяпа Стодевешер безучастно смотрел, как у него отгрызают всё новые куски… Самые последние нападения были в прошлом году! Стало быть, наша новая война с Псковом станет ничем иным, как актом справедливого возмездия русским схизматикам. Да мы за эту священную войну индульгенции должны получить!

— Ну, отберём мы у русских эту Пурнау… А потом?

— Постараемся нанести удары в самых неожиданных местах! Я хочу поручить Дерпту и Ревелю оснастить флотилию на Чудском озере. Корабли нам понадобятся для перевозки войск — чтобы напасть на Гдов, самую мощную псковскую крепость в Причудье. А ещё прикажу построить специальный корабль с надстройками в виде крепостных стен и башен — с него мы высадимся прямо на стены Пскова! Хочу также привлечь к военной службе купцов, торгующих в Ливланде. Торговля с русскими, само собой, приостанавливается… Запишем в войско и горожан, и земледельцев — всех, кто способен держать оружие! С Божьей помощью постараемся взять сначала Изборск, а потом Псков.

— А почему ты уверен, что нам не придётся иметь дела с Иоанном? А что, если он пожелает прийти на помощь Пскову? Вот о чём тебе нужно думать денно и нощно! Совладаем ли мы с Москвой?

— У Иоанна полно своих бед. Я внимательно отслеживаю, что происходит в отношениях Москвы с её соседями. А сейчас дела для Иоанна складываются куда как тревожно! Он рассорился с татарами, данниками которых были и его отец, и дед, и прадед. Сам же Иоанн не платит им дань уже десять лет! Хан Большой Орды Ахмат уже давно собирается наказать непокорного — тем более, что ему возвышение Москвы внушает точно такую же тревогу, как и нам. Насколько мне известно, он собирается растоптать непокорный город, как уже делали в старые времена другие ордынские ханы. Лет восемь назад Ахмат уже пытался это совершить, но тогда он собрал недостаточно сил и не смог прорваться к Москве. Ну, теперь-то у него будет войско гораздо большее, чем тогда!

Ландмейстер по волчьи усмехнулся.

— А ты откуда это знаешь? — осведомился Симон. — Ты что, поддерживаешь связь с этими варварами?

— Конечно. У меня есть свои люди в ханской ставке. Да, Ахмат готовит настоящее нашествие! Хочет втоптать русских в грязь, как в позапрошлом веке! И у него, на мой взгляд, это вполне может получиться.

Симон фон дер Борх забеспокоился.

— А не станем ли мы следующими жертвами? Когда этот твой Ахмат покончит с Москвой, куда он направится?

— Пустое беспокойство… Нападать на нас ему нет ни малейшего смысла. Да и не хватит Ахмату сил на дальнейшую завоевательную политику. Всё же недаром Иоанн построил мощное государство, накопил могучие силы — так просто татарам его не разгромить. Скорее всего, борьба затянется надолго, а победитель, кем он ни окажется, будет полностью обессилен.

Фон дер Борх опять хлебнул пива.

— К чему я всё это веду? Естественно, Иоанн не хуже меня знает, что татары готовятся к нашествию. Оно начнётся уже в следующем году. Великий князь все силы будет держать на юго-восточных рубежах своих владений. Сил на помощь Пскову у него не останется, псковичам придётся отбиваться от нас самостоятельно. А уж с Псковом-то мы как-нибудь справимся! И получим ту самую победу, которая закрепит наши с тобой права на Ливланд. Alea jacta est, если выражаться на любимой тобой латыни. Мне уже не терпится поскорее выступить в этот поход! Устал я от рижского воздуха: пыль, дым, вонь от нечистот…

Симон по природе своей был человеком куда более осторожным и рассудительным, нежели его кузен. И он попытался образумить Бернхарда:

— Точно ли нам нужна эта война? Война — всегда горе, слёзы, пролитие христианской крови. А что, если твои расчёты не оправдаются? Полной уверенности у нас нет… Что, если Иоанн всё же пришлёт свои полки на помощь Пскову? Вот тогда нам придётся трудно. Вместо похода на псковскую землю придется думать об обороне собственной! А вдруг они прорвутся к нам в тихий процветающий Ливланд?

Бернхард невольно подпал под власть речей двоюродного брата. Задумался — а действительно, так ли уж верно он всё продумал? Цена ошибки может оказаться ужасной — это и само существование Ливонской конфедерации, и его собственная жизнь…

Да нет, пустое — ошибки тут быть не может. Ландмейстер объяснил родичу:

— Ты полагаешь, я не думал, не задавался этими вопросами? И думал, и задавался. Я вообще, как ты знаешь, не из тех, кто бросаются в пропасть очертя голову. Мне ближе паук, который сидит в уголке, выжидая наилучшего момента, чтобы опутать жертву сетями. И если бы я не умел ждать и принимать верные решения, то никогда бы не поднялся так высоко. И тебя на эту высоту не вытянул бы!

— Ещё не вытянул, — отрезал Симон. — Я ещё пока не архиепископ Риги.

— Не уйдёт от тебя твоё архиепископство — это я тебе обещаю. Мы убедим папу не отправлять преемника Стодевешеру, так как таковой уже имеется. А капитул и так уже готов поддержать твою кандидатуру!

— Так может и составим письменный договор? Я обязуюсь тебя во всём поддерживать, а ты за это гарантируешь мне архиепископство. Verba volant, scripta manent…

— Тебе должно быть достаточно моего слова! — громыхнул Бернхард. — Да и с чего мне тебя обманывать?

Епископ понял — спорить, переубеждать бесполезно. Остаётся лишь положиться на волю Вседержителя и надеяться, что задуманная кузеном авантюра на закончится катастрофой. Надо молиться, чтобы ландмейстер исполнил своё обещание, данное ему, Симону. У ревельского епископа почему-то были дурные предчувствия на этот счёт — а они редко его подводили.

Говорить стало не о чем. Бернхард подошёл к стрельчатому окну и уставился на царившую за ним тьму.

— Уже за полночь, — произнёс Симон. — Засиделись мы тут с тобой, дорогой родственник. Я уже давно мечтаю спознаться с подушкой в покоях, которые ты мне так великодушно предоставил. А спорить не вижу смысла. Наверное, ты прав… Как там говорил ещё Сенека: Vivere, mi Lucili, militare est… Не забывай, нам в пять утра вставать на молитву…

Бернхард позвонил в колокольчик. В дверь с поклоном вошёл брат-сариант Альбрехт, которому ландмейстер поручил проводить кузена до его покоев.

— А завтра хорошенько начисти моё копье, меч, кинжал и булаву. Сдаётся мне, что довольно скоро всё это понадобится. Не забудь смазать жиром доспехи. Но только помни — ты их не жарить собираешься! Клади тончайший слой, невидимый!

III

Оставшись в одиночестве, ландмейстер не торопился отойти ко сну. Щурился на оплывавшие в тройном подсвечнике свечи и размышлял. В соответствии со старой привычкой Бернхард размотал свою память до самого начала осознанных воспоминаний. Он думал о том, как судьба последовательно вела его к нынешнему высокому статусу — а он, разумеется, по мере сил помогал Фортуне, стараясь её ни в коем случае не спугнуть.

Сначала Бернхард был весьма скромным игроком за игральным столом судьбы, но со временем научился повышать ставки и рисковать. И, надо сказать, вплоть до сегодняшнего дня ему везло.

…Бернхард фон дер Борх родился в Вестфалии, в городке Зост. И хотя появился на свет он в знатной семье, большое наследство ему не грозило — семья была многодетной. А потому Бернхард отправился в далекую Ливонию, где надеялся сделать карьеру.

Юноша вступил в ряды Тевтонского ордена, широко открывшего объятия таким вот младшим сыновьям. В ту пору это было обычным делом: отпрыски дворянских родов, не получавшие доли в отцовском наследстве, могли рассчитывать на хорошую карьеру в одном из рыцарских орденов.

Вот и юный Бернхард, пройдя период послушничества, принеся необходимые обеты и приняв монашеский постриг, был возведён в сан брата-рыцаря. Став полноправным членом ордена Девы Марии, он передал ему всё своё нищенское имущество и навечно повесил щит с фамильным гербом на стену орденской церкви.

Отныне на щите Бернхарда фон дер Борха красовался лишь крест Тевтонского ордена — чёрный на белом поле.

Пополнив число орденских братьев, Бернхард начал понемногу карабкаться по иерархической лестнице — без спешки, осмотрительно, заводя полезные знакомства, пуская в ход искусство интриги, которому со временем изрядно обучился.

Спустя двадцать лет после своего вступления в Орден он уже занимал пост комтура замка Мариенбург. А оттуда скакнул на место ландмаршала: главы вооруженных сил Ливонского ландмейстерства Тевтонского ордена.

Теперь лишь шаг отделял его от поста ландмейстера Ливонии, одного из высших мест в Ордене — и властолюбивый Бернхард его сделал. Вместе с несколькими другими высокопоставленными братьями он составил заговор против тогдашнего ландмейстера Иоганна Вальдхауна фон Герсе. Бернхард обвинил фон Герсе в предательских сношениях с русскими, а заодно в бесхозяйственности и в полнейшем несоответствии столь важной должности.

Фон дер Борх отстранил неудачника от власти и посадил его под замок. Свергнутый магистр томился в подвале. Томился недолго: условия заключения оказались столь суровыми, что вскоре бедняга отдал Богу душу. Фон дер Борх остался доволен — и рук своих не обагрил кровью брата по Ордену, и избавился от потенциального источника беспокойства. Бернхард положил себе на будущее и впредь избавляться от врагов именно таким образом.

Итак, Бернхард фон дер Борх стал новым ландмейстером. Но полного удовлетворения его душа не ощутила. Дело в том, что в Ливонии фон дер Борх не был полновластным властителем, хотя и очень хотел им стать. Препятствием к обретению им единоличной власти в регионе был архиепископ Риги Сильвестр Стодевешер.

Да, формальным главой Ливонской конфедерации считался глава местного орденского ландмейстерства. Но имелся в Ливонии и второй центр силы — Рижское архиепископство, обладавшее собственной административной территорией и чеканившее свою монету. Так как архиепископов назначали непосредственно папы римские, те вели достаточно независимую от Ордена политику, что раздражало гроссмейстеров и ландмейстеров.

Вражда Ордена и местных князей церкви тянулась ещё с 1245 года, когда папа ввёл своего здешнего наместника в сан «архиепископа Ливонского, Эстонского и Прусского».

По Кирхгольмскому договору 1452 года власть над городом Ригой была разделена между архиепископом и ландмейстером поровну: им обоим город должен был присягать и платить пошлины. В регулярных конфликтах архиепископа с Орденом город участия не принимал, но если рыцари вели войну с внешним неприятелем, то Рига тоже должна была выставлять войско им на подмогу. Внутренние городские дела были поставлены в зависимость от этих двух центров силы, что было не по нраву рижанам, уставшим от ссор магистра и архиепископа.

Вражда Сильвестра Стодевешера и фон дер Борха изначально не могла закончиться примирением — и тот и другой претендовали на единоличную власть в городе и не собирались идти на уступки. Обе стороны вовсю интриговали друг против друга. Так, Стодевешер ещё до назначения фон дер Борха ландмейстером тайком вошел в сношения сначала с королем Швеции Карлом VIII, а затем с его преемником Стеном Стуре, пообещав передать шведам в обмен на вооруженную помощь земли своих вассалов в Ливонии.

На помощь архиепископу прибыли двести шведских солдат. Дело было, впрочем, не в этих двухстах, а в том, что за ними могли последовать уже тысячи вооружённых шведов. Кроме того, Стодевешер располагал крупным отрядом наёмников, прибывших на его зов из Богемии. Располагая такими силами, высокомерный Сильвестр почувствовал себя весьма уверенно — и в конце концов дал понять, что никаких переговоров с Орденом вести больше не станет.

Хитроумный Бернхард нанес удар: его шпионы сумели похитить из резиденции архиепископа документы, неопровержимо свидетельствовавшие о том, что Стодевешер посулил заморскому владыке земли честных ливонцев.

Фон дер Борх позаботился о том, чтобы как можно быстрее осведомить о планах архиепископа его вассалов. Те, естественно, возмутились — и пылая благородным негодованием, переметнулись на сторону Ордена. На ландтаге в Вендене ландмейстер заключил с вассалами архиепископа соглашение о том, чтобы вышвырнуть из Риги и шведов и богемцев.

Разъяренный архиепископ отлучил Ригу от церкви. Но ландмейстер не растерялся. Срочно была составлена жалоба на Стодевешера от имени ордена, рыцарства и городов Ливонии. Фон дер Борх самолично отправился с этой жалобой в Рим, где, проявив чудеса красноречия, уговорил папу Сикста IV снять наложенное архиепископом отлучение.

Вернувшись в Ливонию, ландмейстер внезапно осадил архиепископскую резиденцию — замок Роннебург. После недельной осады шведские наёмники сдались под обещание отпустить их на родину, Бернхардом честно выполненное. А вот командира богемцев Генриха фон Хоенберга Бернхард не пощадил — по его личному приказу глава отряда наёмников был казнен.

Стодевешер, правда, сумел сбежал в замок Кокенгаузен. Но воины Ордена настигли его и там — рижский архиепископ оказался схвачен и брошен в темницу, где содержался в голоде и холоде. Прикованный короткой цепью, в наручниках, которые едва позволяли ему шевелить руками, архиепископ пал духом и молился Небу уже лишь об отпущении своих грехов.

Дождавшись, когда пленник размягчился, как размягчается задубевшая кожа от смазывания свиным жиром, фон дер Борх заставил Стодевешера подписать отмену наложенного им на Ригу интердикта. Казалось бы, всё, победа!

Ах, если бы он тогда проявил больше бдительности! Однако в тот момент Бернхард позволил себе расслабиться — а зря! Он рассчитывал на то, что ненавистный Стодевешер недолго протянет в узилище. У Бернхарда уже был готов собственный кандидат на архиепископство в Риге — Симон, епископ Ревеля, друг и родственник.

Однако папа Сикст, узнав о столь крутом обхождении с архиепископом, разъярился и потребовал выпустить его на свободу. А Стен Стуре устремился на выручку союзнику: внезапно высадившись на севере Ливонии, он нанёс поражение орденскому войску.

Затем шведский регент, диктуя условия мира, добился освобождения Стодевешера — после чего, получив контрибуцию, в удовлетворении отбыл на родину.

Но здоровье архиепископа было подорвано тяжкими условиями заключения. Рига его больше не увидела: он остался в Кокенгаузене, так и не сумел выкарабкаться и вскоре скончался. Это произошло 12 июля 1479 года. Похороны Стодевешера, тело которого было погребено в Домском соборе в Риге, стали своеобразным смотром врагов фон дер Борха — таковых у властолюбивого и коварного ландмейстера в городе оказалось вдосталь.

Так или иначе, от проклятого Стодевешера удалось избавиться. Вздохнув с облегчением, ландмейстер решил наконец-то выполнить свой план и сделать Симона архиепископом Риги. Но подобным самоуправством очень возмутился Сикст IV — у него уже была своя кандидатура: уроженец Лейпцига Стефан Грубе, епископ города Троя на юге Италии.

Братья фон Борхи отказались подчиниться римскому первосвященнику. Так как старый рижский капитул, ведавший избранием главы архиепископства, уже не существовал — члены его или бежали, или находились в плену у магистра — решено было составить новый, отчасти из членов Ордена. Члены этого бутафорского капитула подтвердили Бернхарду, что выполнят его желание и изберут Симона в архиепископы.

Но Бернхард нуждался в каком-то доказательстве своей моральной правоты — оно необходимо было ему, поскольку ландмейстера предупредили, что папа подумывает отлучить его от церкви за самоуправство. Фон дер Борх напряженно размышлял — и в конце концов решил разыграть восточную карту.

Отношения Ордена с соседями из Пскова и Новгорода никогда не были безоблачными. Пограничные конфликты, тлели, не затихая, два с половиной столетия подряд, время от времени вспыхивая большими воинами.

А как раз в 1473-м истекло девятилетнее перемирие между Орденом и Псковом. Послы обеих сторон встретились в Нарве, но так ни о чём и не договорились. Псковичи обратились за помощью к великому князю Ивану III Васильевичу — и тот прислал к ним своего лучшего воеводу Даниила Холмского с большим войском.

На тот момент фон дер Борху, поглощённому своим противоборством с Сильвестром Стодевешером, война на восточных рубежах совсем была не нужна. Архиепископ, впрочем, в этом с ним был вполне солидарен. Оба главы Ливонской конфедерации, в кои-то веки проявив согласие, спешно отправили послов в Псков, велев дипломатам не быть слишком неуступчивыми.

И в 1474-м между Ливонией и Псковом заключили новое, уже тридцатилетнее перемирие. Уступчивость ливонских послов на переговорах дошла до такой степени, что они от имени епископа Дерпта обязались выплачивать Москве «древнюю юрьевскую дань». Якобы эту дань, как утверждали представители Ивана III, прежние обитатели Дерпта (русские называли его Юрьевым) когда-то платили великим князьям…

Впрочем, с заключением этого перемирия спокойнее на границе не стало. Это перемирие служило некоторой гарантией лишь от большой войны, но никак не от пограничных конфликтов, вернувшихся в стадию повседневного тления.

В ливонских городах задерживали и грабили псковских купцов — в отместку псковичи бросали в темницу ливонских купцов. Более того псковичи совершили набег на приграничные владения Ливонской конфедерации — и пользуясь попустительством архиепископа Стодевешера, сумели оттягать себе некоторые участки земли с населявшими их туземцами-землепашцами.

Именно этот факт фон дер Борх решил постфактум использовать для оправдания расправы над архиепископом. А заодно и как повод для начала войны с русскими.

Небольшая победоносная война со схизматиками отвела бы от Ордена угрозу интердикта за столь бесцеремонное обращение с князем Церкви. А заодно, как рассчитывал Бернхард фон дер Борх, посодействовала бы появлению папской санкции на передачу Ордену светских прерогатив в отношении Рижской епархии.

Фон дер Борх сладостно представил, как рыцарская конница утюжит и втаптывает в грязь русских пешцев, а русские всадники в лёгком доспехе, оседлавшие тонконогих лошадок, стремительно улепётывают от непобедимого ливонского войска. А потом он, Бернхард, сидит во дворце псковского наместника и с надменным видом принимает клятвы верности от склонившихся перед ним бояр, самоуничижительно метущих пол своими бородами…

— Нет, ошибки не допущено, — сказал магистр себе перед сном. — Всё пройдёт именно так, как я задумал.

На зов ландмейстера явился Альбрехт. Слуга помог магистру стянуть с ног кожаные башмаки и снять длинный кафтан-конвентсрок. Также Бернхард сбросил и прочее своё одеяние, в расцветке коего он, как и самый последний из братьев-мариан, строго придерживался уставного требования: только белое, серое, чёрное и коричневое.

Улёгшись на свой скромный соломенный тюфяк и накрывшись большим куском кёльнского сукна, магистр мысленно возблагодарил Всевышнего за прожитый день и взмолился о том, чтобы и следующие дни минули для него благополучно.

А потом моментально уснул.

IV

Ландмейстер — пока ещё ландмейстер! — Бернхард фон дер Борх бросал вокруг себя панические взгляды. Сейчас он видел угрозу почти в каждом человеке, появлявшемся в поле его зрения.

Вожак, допустивший ошибку — да что там ошибку, приведший свою стаю на край гибели! — уже считай и не вожак. Его могут лишить власти — часто вместе с головой — практически в любой момент. А именно это с ним, с Бернхардом фон дер Борхом и случилось — полная потеря авторитета. Он допустил крупнейшую в своей жизни ошибку. Возможно, фатальную.

— Где епископ Борх? — спросил он сдавленным голосом.

— Отбыл в Ревель, — кратко ответил верный Альбрехт.

— Как? Не побоялся и чумы?

Проклятие! От кого же ожидать верности, если предал даже кровный родственник, тот самый человек, которого он хотел возвысить? И неужели пребывание в его, Бернхарда, обществе осознаётся Симоном большей опасностью, нежели пребывание в городе, где свирепствует эпидемия чёрной смерти?

Впрочем, этот хитрый лис наверняка не стал на самом деле возвращаться в Ревель, куда недавно пришла чума, а лишь постарался запутать следы. В Ливонской конфедерации сейчас повсюду опасно. Не исключено, что Симона где-то на побережье ждёт корабль — и он уберётся подальше от Ливонии, чтобы пересидеть тяжёлые времена в какой-нибудь заранее заготовленной берлоге…

Впрочем, а что сейчас делает он сам, ещё недавно могущественный ландмейстер? Разве не бежит опрометью из Риги, разом ставшей для него чересчур опасной? Разъяренные рижане, чего доброго, разорвут в клочья…

Нет, уж лучше отсидеться за толстыми стенами Вендена. На верность обитателей этого города фон дер Борх уповал больше, нежели на добрые чувства рижан — недаром он предоставил Вендену право чеканить монеты. Таким образом, Венден стал — наряду с Ригой, Ревелем и Дерптом — четвёртым монетным двором в Ливонии. Возможно, венденцы защитят своего благодетеля, если враги явятся по его душу.

Эта мысль ободрила магистра — и только тут он вспомнил, что сжимает в руке письмо, которое ему всучили перед отъездом. Бернхард взглянул — оказалось, что это послание от комтура Мариенбурга Венемара фон Фюрстенберга. Перед глазами заплясали буквы:

… «…я не могу много на себя принять, а мне подобное, Бог свидетель, крайне необходимо, поскольку русские в большом количестве перебили моих служителей, забрали доспехи и пушки, и поскольку я ныне лишен доспехов, пушек, пороха и подобных необходимых вещей, поскольку ныне при настоящем положении дел я не в состоянии, чтобы…»

Ландмейстер отбросил письмо с таким отвращением, словно жабу. Ничего не скажешь, нашёл Фюрстенберг подходящее время что-то там для себя выпрашивать!

Бернхард скорчился в углу кареты и начал перебирать события недавнего прошлого. Да, он допустил ошибку… но где? В какой момент его расчёты дали сбой? Что ж, найти место, где он сошёл с верного пути, нетрудно. «Почему я решил, что проклятый Иоанн не придёт на помощь Пскову?»

…ливонцы начали войну в январе 1480-го — из-за переменчивой погоды и раскисших дорог несколько позже запланированного. Выступали в поход с воодушевлением — среди рыцарей то и дело вспыхивали споры и даже конфликты за право первым атаковать неприятеля.

Боевые действия открылись нападением на деревянную пограничную крепостцу Вышгородок, выстроенную русскими в той самой области Пурнау, которую ливонцы считали своей. Крепостца была сожжена, а четыре сотни её обитателей обоих полов и всех возрастов нашли смерть в огне.

«А потом сожгли и деревни, которые располагались в округе, а народ, стар да мал, сколько смогли схватить, предали смерти», — бестрепетно выводил Бернхард в письме Симону. С кузеном он мог позволить себе быть честным.

А вот папе Сиксту фон дер Борх написал, что под Вышгородком его собратья по Ордену вернули в католичество местных «поселян», которых русские успели обратить в православие. Бернхард надеялся, что это произведёт благоприятное впечатление на римскую курию.

Заодно он отправил довольно пространное послание в Кенигсберг — верховному магистру Тевтонского ордена Мартину Трухзесу фон Ветцхаузену.

«Достопочтенный, милостивый, дорогой господин магистр! Из наших предыдущих посланий ваша милость узнала о тяжких нехристианских бедствиях, разбоях, убийствах, пожарах, которые принесли в эту страну русские схизматики, наших бедных людей без милосердия порабощавшие, угонявшие, бесчестившие, обращавшие в свою веру и оттеснявшие от христианства. Нам невозможно было это долго терпеть», — объяснял фон дер Борх.

Он постарался как можно подробнее познакомить фон Ветцхаузена с положением дел. «Было решено созвать ополчения гебитигеров и управляющих амтов Мариенбург, Каркус, Венден, Ашераден, Зельбург, Дюнабург, Розитен, Роннебург и Кокенгаузен с их людьми и в первый день нового года направить через Пурнау в Россию, к одному большому белому деревянному замку. Русские заложили и построили этот замок во времена покойного архиепископа Сильвестра на земле Рижской епархии. Мы сожгли этот замок дотла со всеми теми, кто там был, с молодыми и старыми, да к тому же с Божьей помощью опустошили и разрушили много деревень на три мили вокруг. Сомнений нет, мы сделали бы много больше, но из-за разразившейся непогоды и воды должны были оставаться на месте. Кроме того, наши опасались, как бы русские в тылу не перекрыли им дороги и мосты и не перебили их всех, и во избежание такого несчастия и бедствия русские были оттеснены в их пределы, но мы потеряли при том брата Андреаса фон Розена, ландфогта Кокенгаузена, и брата нашего ордена Госфина фон Шерлеберга, шенка из Дюнабурга, с четырьмя служителями, погибших по собственной неосторожности, да смилуется над ними Господь. Поскольку русских было мало, они поскакали к самому замку и, попав под обстрел, не смогли выбраться. Кроме того, местные гебитигеры из Феллина, Йервена, Ревеля, Пернау, Везенберга, Нарвы с ревельцами и вассалами из областей Гарриэн и Вирлянд ныне собрались с намерением вторгнуться в Россию через Чудское озеро на Гдов и, дай Бог, взыскать за урон, причинённый нашему ордену и этой стране…»

Но уже Гдов, к стенам которого подступил второй ливонский отряд, Ордену не дался. Гдов осаждали воины, пришедшие из Йервена, Феллина, Ревеля, Пернау, Везенберга и Нарвы. Всё, чего они сумели добиться — выжгли городские посады. Крепость же, подвергнутая свирепому пушечному обстрелу, устояла.

Ожидалось, что фон дел Борх лично прибудет в Пурнау с ополчением из Дерпта, дабы двинуться на Псков. Увы, находившиеся в Пурнау гебитигеры, опасаясь, что необычно тёплая для этого времени года погода, размокшие дороги и действующие в тылу ливонского войска русские дозоры помешают отступлению, решили удовольствоваться малым. Они тронулись по раскисшим дорогам в обратный путь, рассчитывая вскоре повторить набег.

Фон дер Борх продолжал готовиться к походу на Псков — он был совершенно уверен, что сможет взять город без особых помех, так как помощи псковичи не дождутся. Однако вскоре Бернхард убедился в ошибке: лазутчики донесли ландмейстеру, что к Пскову приближается московская рать под началом воеводы Андрея Никитича Ногтя-Оболенского.

Соединившись с псковскими ратниками, москвичи вторглась в Ливонию и, отбросив войско фон дер Борха, опустошили окрестности Дерпта, взяв там большую добычу и множеством пленных. Ландмейстер был обескуражен.

Но простояв под Дерптом всего сутки, русское воинство убралось восвояси. Лазутчики донесли Бернхарду, что московский владыка Иоанн столкнулся с мятежом собственных братьев и, дабы обуздать их, теперь стягивает силы к собственной столице. Весть ободрила фон дер Борха: значит, если он и ошибся в расчётах, то ненамного!

— Это был разовый эпизод, — внушал Бернхард кузену. — Московиты ограничились одной-единственной демонстрацией и ушли восвояси. Больше мы их не увидим: они погрязли в своих междоусобицах надолго. Мы можем продолжать.

В течение нескольких следующих месяцев на границе шли кровавые столкновения. 25 февраля ливонское войско под командованием магистра двинулось на Изборск. Взять эту мощную крепость не удалось, но ливонцы опустошили её окрестности почти вплоть до самого Пскова.

Псковский наместник Василий Шуйский Бледный, собрав всех нашедшихся под рукой ратников, пытался отбросить ливонцев, но потерпел поражение. Заслуга этой победы принадлежала комтуру Ревеля Иоганну Фридриху фон Лоринкгофену, руководившему отрядом, который первым столкнулся с ратниками Шуйского.

Фон Лорингкофен так удачно выстроил людей, так умело маневрировал своими подразделениями, что отбил натиск Шуйского, нанёс псковичам большие потери и заставил их поспешно отступить.

Но развить успех не удалось и фон дер Борху — не в последнюю очередь из-за того, что Ревель и Дерпт не сдержали обещание и не снарядили флотилию на Чудском озере. Зато у Пскова была своя мощная озерная флотилия, отрезавшая ливонцам самый быстрый и удобный путь снабжения и пополнения их войска — водный. После очередного сражения с псковичами магистр, испугавшись оказаться в ловушке, приказал своему воинству отступить.

В августе 1480-го ливонцы захватили небольшой приграничный городок Кобыла, вырезав и угнав в плен четыре тысячи его обитателей — и оставили на том месте голый пустырь.

Фон дер Борх не торопился. Он задумал поставить под своё командование огромное войско — и как сам же похвалялся, «собрал такую силу против русского народа, какой никогда не собирал ни один магистр до меня». Правда, рыцари, кнехты и навербованные в Европе наёмники составляли меньше половины этой армии.

Ценность же остального скопища, состоявшего из согнанных под воинские знамена почти не обученных боевому делу крестьян-туземцев, леттов, селов, земгалов, куршей, ливов и эстов, была не особенно высока — о чём ландмейстера честно предупреждали некоторые из его военачальников.

Но Бернхард в своём ослеплении тогда их не слушал. Его не остановило и то, что ни одна из держав, к которым он обращался за помощью против русских, на его призывы не откликнулась.

К середине августа Бернхард готов был вновь выступить на Псков. Покидали Ригу, нестройно вытягивая сотнями глоток старинную тевтонскую песню:

Христос Воскресе
После всех мучений.
Мы все должны возрадоваться этому,
Христос станет нашим утешением.
Господи, помилуй!

Если бы он не воскрес,
То мир бы перестал существовать.
С тех пор, как Он воскрес,
Мы хвалим Отца Иисуса Христа.
Господи, помилуй!

Аллилуйя,
Аллилуйя,
Аллилуйя!
Мы все должны возрадоваться этому,
Христос станет нашим утешением!
Господи, помилуй!

Войско сопровождали епископы Ревеля — Симон фон дер Борх и Дерпта — Иоганн Бертков. Бернхард придавал их присутствию огромное значение.

— Пусть все видят, — восклицал он, — что у нас крестоносное воинство! Мы идём на схизматиков, чтобы отстаивать веру. Пусть помогут нам Дева Мария и покровитель рыцарства святой Маврикий! Я рад, что могу продолжить дело своего небесного покровителя Бернарда Клервоского, когда-то поднявшего христианский мир на язычников.

На сей раз фон дер Борх сумел принудить ревельцев и дерптцев исполнить обещанное — в Чудское озеро вошла большая ливонская флотилия. Правда, чаемого Бернхардом судна с надстройками в виде крепостных стен и башен тамошние корабелы так и не осилили…

Сухопутная армия поспешала с максимальной быстротой, делая перерывы лишь на сон и еду. Профессиональные солдаты подгоняли вооружённых кое-как крестьян. Двигались так быстро, что в какой-то момент обоз, состоявший из сотен повозок, на которых громоздились бочки и мешки с запасами сухарей, солёной, копчёной, сушеной и вяленой рыбы, сала, копченого мяса, колбас, ветчины и солонины, серьёзно отстал.

Когда следовавший в голове орденского войска конный авангард — как его называли, «Гончая хоругвь») — увидел стены Изборска, рыцари устремились вперёд, рассчитывая взять город неожиданной атакой. Однако, сделать это не получилось: русские успели поднять тревогу и затвориться в крепости.

Задерживаться же под циклопическими стенами Изборска далее, чем на два дня, фон дер Борх не пожелал — он спешил к Пскову, куда и прибыл 20 августа. Ландмейстер не пожелал прислушаться к мнению комтура Ревеля — фон Лоринкгофен доказывал, что больших запасов провианта и пороха в Изборске нет; стоит проявить немного терпения и крепость обязательно падёт.

И вот перед Бернхардом впервые воочию открылся враждебный город, столь часто занимавший его мысли. Там, где встречаются воды рек Великой и Псковы, на высоком холме горделиво высился Детинец, увенчанный величественным Троицким собором. У подножия его мощных стен лежал Кром — самая старая, центральная часть Пскова.

Знатоки рассказали Бернхарду, что ещё не так давно городские стены города были только на одном берегу. Но пятнадцать лет назад псковичи достроили новую огромную линию стен — Окольный город. Так образовалось укрепленное Запсковье: лабиринт улиц и переулков, застроенных деревянными избами и каменными палатами, средь которых виднелись купола многочисленных церквей и обителей.

— Боже, какой огромный город, — промолвил впечатлённый магистр. — Почти как Рим. Да поможет святой Маврикий нам с ним справиться…

Псковичи оставили посад в Завеличье, предварительно предав его пламени, и затворились в городе. Ливонцы, в свою очередь, начали оборудовать вагенбург — укреплённый лагерь из повозок. Немедленному штурму Пскова помешала река Великая, струившая свои волны прямо под крепостными стенами. 21 и 23 августа со стороны Чудского озера прибыли ливонские речные суда — увидев их, псковичи устрашились и выразили желание вступить в переговоры.

«Они прислали многочисленных послов, и весь Псков просил нам бить челом. В длинных речах они обещали нам вернуть Пурнау, а также то, что они прежде себе захватили, а кроме того разменять пленных голова за голову. На это мы ответили, что у нас есть дополнительные требования», — писал фон дер Борх верховному магистру.

Ландмейстер решил штурмовать город. Вновь воспрепятствовала проклятая река, не позволившая расположить осадные пушки-штейнбюксы вблизи крепости. Тем не менее, раскалённые металлические прутья были поднесены к запалам — но выпущенные ядра стену не прошибли.

Скуповатый фон дер Борх выходил из себя, созерцая столь бессмысленную растрату боеприпаса. Каменные ядра обходились дорого, ибо были трудны в изготовлении. Для них годились лишь твёрдые породы гранита, обтёсывать который приходилось стальным инструментом, обозначаемым в расходных книгах орденских бухгалтеров термином «биккен».

В книги прилежно заносились все расходы на заточку и закаливание этих инструментов. А ведь ещё приходилось тратиться и на специальные железные обручи и кольца, либо деревянные шаблоны, посредством которых осуществлялась выбраковка некондиционных ядер, не соответствующих установленным габаритам…

И пошёл, и пролил — к счастью, нанесённая ему стрелой в руку рана оказалась не смертельной. Зато фон Лоринкгофен чудесно избег всех остальных стрел. Избег он также дробосечного железа, извергаемого русскими пушками-тюфяками, пуль, которыми осыпали немцев стрелки из ручниц и лившегося со стен смоляного вара. Комтур с честью отступил в числе прочих немногих счастливцев, коим удалось уцелеть и был восторженно встречен ливонским войском.

Бернхард велел готовить новый штурм — но параллельно продолжил и переговоры, тщетно пытаясь усыпить бдительность псковичей. Получалось же, что он перехитрил себя: в одну из ночей псковичи молниеносно перегородили Великую брёвнами и затопленными лодками от одного берега до другого — так плотно, что ливонские корабли не могли пройти обратно и вернуться в Чудское озеро.

Сообразив, что корабли теперь, можно сказать, потеряны, фон дер Борх распорядился напоследок применить их в качестве брандеров: набить дровами, облить маслом, поджечь и направить к подступающим к воде стенам Пскова — в надежде, что пламя перекинется на город.

Замысел не удался: псковичи, догадавшись о плане магистра, сами напали на брандеры и развернули их в сторону других кораблей Ордена, спалив их дотла. Город был спасён от огня, но большинство из спасших его героев заплатили за это жизнями…

Тем не менее, русские так воодушевились этим успехом, что отклонили предложение фон дер Борха о возобновлении переговоров. «Они укрепляли и подстраивали город, где в него можно было прорваться, засели там с большими силами, с пушками и прочими орудиями, так что мы, как ни старались, не смогли одержать верх. Поскольку они не хотели выйти из города в поле, а корма вокруг на четыре мили вдоль и вширь были уничтожены, мы сняли осаду и на одиннадцатый день покинули страну», — так объяснял Бернхард причины неудачи в очередном письме гроссмейстеру.

Когда уже ливонское войско покинуло русские земли, оба Борха и Иоганн Бертков отправили в Псков совместное письмо. Пытаясь делать хорошую мину при плохой игре, они потребовали от псковичей компенсировать ущерб, причиненный Ливонии их прежними нападениями.

Также послание содержало дополнительное требование: мол, в ходе переговоров 1473–1474 годов в Пскове с ливонских послов стрясли деньги в виде незаконных поборов — верните их! О Пурнау, впрочем, речи не велось…

Послание завершалось следующими словами: «Нам желательно поскорее получить ваш письменный или устный ответ, после чего мы сможем рассудить, нужно ли нам и дальше осуществлять возмездие в отношении вас за вышеназванные дела. Если же этого не случится, мы намереваемся с Божьей помощью мстить по высшей мере, как только сможем, и не останавливаться, пока вы в полном объеме не вернёте, возместите и оплатите убытки, угон людей и денежные затраты Рижской и Дерптской епархий, а также наши и наших земель. Усматривайте это не как предуведомление о мести, но как увещевание. Если же вы не гарантируете наше благополучие и права, мы должны будем вследствие этого приложить ещё больше усилий, чтобы во всех частях этой страны — в Рижской и Дерптской епархиях, а также в наших землях — вместо бедствий воцарилось счастье. Последнее слово за вами».

Однако ответом Псков магистра так и не удостоил. Разъярённый подобной бестактностью фон дер Борх начал опять снаряжать войско. «В настоящее время мы усердно занимаемся подготовкой похода на ту сторону, а именно, выслали дозоры в направлении замков Опочка, Белья и Красного городка, а также разведчиков. Они разузнали для нас, что в летнюю пору никак нельзя пройти через лесные завалы и водные преграды, и следовать наикратчайшим путем с обозами, а потому мы в настоящее время должны отложить поход до зимы» — писал фон дер Борх гроссмейстеру 8 сентября 1480 года.

При этом Бернхард все отчётливее стал понимать, что без внешней поддержки едва ли сумеет одолеть даже один лишь Псков. Чтобы не обходиться только письмами, посланными зарубежным владыкам, ландмейстер отправил в путь самого верного из своих приближенных — комтура Голдингена Герхарда Малинкродта.

Малинкродт посетил дворы ряда европейских государей, добрался, в итоге, до Вены и встретился там с повелителем Священной Римской империи Фридрихом III. Император настолько впечатлился рассказом ливонского гостя о русских варварах, что на правах верховного владыки германского мира пожаловал фон дер Борху рижскую епархию в ленное владение.

Фридрих обосновал свой дар тем, что мол лишь фон дер Борх сумеет организовать оборону этих земель от схизматиков. Мало того — император даже вызвался ходатайствовать перед римским папой, чтобы тот наделил ливонского магистра правом назначать рижского архиепископа по своему усмотрению.

По мнению Фридриха, это право поможет ландмейстеру сплотить Ливонию перед лицом московитов. Кроме того, властелин пообещал денег.

Когда до Пскова дошли слухи о новых военных приготовлениях ливонцев, там очень встревожились — и на сей раз прислали-таки послов. Дабы ввести их в трепет, им показали новую армию, собранную фон дер Борхом — она выглядела так, словно готова выступить в поход практически сию минуту.

21 ноября послы встретились с магистром в замке Роннебург и сообщили весть, очень Бернхарда обрадовавшую: ради мира Псков готов даже уступить спорные приграничные территории!

Предварительно договорились, что через две недели Бернхард прибудет в приграничный Мариенбург, а Псков вышлет свою депутацию в Изборск — после чего псковичи и ливонцы совместно обозначат старую границу, существовавшую до 1463 года. Для того, чтобы в Пскове не передумали, фон дер Борх сохранял боевую готовность своего войска и пока не распускал его по квартирам.

— Наша взяла, — довольно говорил Бернхард Симону. — Хоть и не сразу, но мои расчёты оправдались. Хотя, по совести сказать, Псков решил пойти на уступки отнюдь не только потому, что так уж испугался нашей армии.

— А что же ещё могло их так испугать? — справился епископ Ревеля.

— Я получил надёжные сведения, что татарский хан Ахмат выступил-таки на Москву. Пока трудно сказать, добьется ли он желаемого, но я бы не исключал, что татары Москву возьмут. В первый раз, что ли? Раньше они брали её неоднократно. В любом случае, Иоанну не до Пскова, помощь он им больше не пришлёт. Я думаю, что это соображение размягчило псковичей куда сильнее, чем наши приготовления.

Однако совсем скоро пришло известие о «стоянии на Угре», закончившемся поражением и отступлением хана Ахмата. Тут у фон дер Борха словно пелена с глаз спала — ландмейстер сообразил, что теперь-то Псков откажется от данных им обещаний. Так и произошло — псковичи начали тянуть с выполнением уже практически заключённого договора.

В Мариенбург их послы прибыли с опозданием в две недели и сообщили, что не имеют полномочий для заключения мира. Бернхард опять принялся писать верховному гроссмейстеру Тевтонского ордена — требуется срочная помощь! Фон дер Борх особенно напирал на то, что беда грозит не только Ливонии. Мол, если падет Ливония, то перед лицом русской опасности окажутся и другие «христианские земли».

Дурное предчувствие фон дер Борха, появившееся у него после известий с Угры, оправдалось: в январе 1481 года лазутчики донесли ему, что великий князь Иван Васильевич готовит поход в Ливонию.

В тот же день Бернхард направил в Пруссию верховному магистру паническое письмо: «В одиночку мы слишком слабы для сопротивления и, если Ливланд будет покорён, прочие католические страны окажутся в немалой опасности».

Вновь и вновь Бернхард твердил о губительности папской немилости, которая мешает получить помощь от католических государей и городов. И опять внушал насчёт важности перехода Рижской епархии под власть ордена.

Далее всё развивалось по наихудшему сценарию: Иван Васильевич выслал на Ливонию 20-тысячное войско под началом воевод Ярослава Васильевича Оболенского и Ивана Васильевича Булгака Патрикеева. К этому войску присоединилась новгородская рать во главе с великокняжескими наместниками Василием Федоровичем Шуйским Китаем и Иваном Зиновьевичем Станищевым.

Василий Васильевич Бледный Шуйский возглавил в походе псковский полк. Однако та зима была очень холодной, снежной и ливонцы до поры не опасались — они думали, что наступление начнётся весной. Собранное магистром войско было распущено и отдыхало на зимних квартирах, не чая близкого нашествия. Прижимистый фон дер Борх не пожелал тратить лишних сумм на поддержание боеготовой армии в сезон, в который, как ему казалось, русские точно не придут.

— Их надо ждать к лету, — говорил Бернхард комтуру Ревеля фон Лоринкгофену, настававшему, что распускать армию сейчас никак нельзя. — Мы только зря изнурим и людей, и собственную казну. Ты хоть представляешь, в какие деньги нам обходится содержание такой толпы? Весной мы успеем вновь собрать людей и будем готовы встретить русских во всеоружии.

Так думали тогда многие: казалось, что суровость морозов и обилие сугробов, в которых лошади тонули по брюхо, исключало всякую вероятность нападения. Однако, действительность оказалась ужасной: внезапно перейдя границу Ливонии в феврале, московиты, новгородцы и псковичи одновременно ударили в трёх направлениях, двинувшись на замок Тарваст, на замок Каркус и на замок Феллин.

Тарваст и Каркус пали уже через месяц, а осада Феллина, являвшегося одним из мощнейших замков в Ливонии, началась 1 марта. «Когда фон дер Борх воротился из России, то pyccкие последовали за ним в Ливонию, и здесь совершали ещё более ужасные безчинства и жестокости, нежели какие он совершил в России, и совершенно выжгли области Феллин и Тарваст вместе с посадом, много народу убили и взяли в плен без всякого сопротивления, забрали много колоколов из церквей и увезли их из Ливонии вместе с другим разграбленным добром. Тут оправдалось изречение Соломона, в котором он говорит: „Муж и конь уготовляются на день брани: от Господа же помощь“. Подобное же видели и на этом магистре. Потому что хотя он, как уже сказано, и собрал такую силу народа против русского, какой никогда не собирал ни один магистр ни до него, ни после, а всё-таки он с нею достиг очень малого», — грустно повествовал позднейший ливонский хронист.

Бернхард сначала пытался сопротивляться, лихорадочно скликал людей. Но всех, кто мог держать оружие, быстро собрать уже не удалось. Наспех сколоченное небольшое войско, столкнувшись с превосходящими силами русских, откатилось. Рыцари бились храбро — в особенности комтур Ревеля, который лично рубился с московитами своим мечом-цвайхендером и отступил в последнем ряду. Его пластинчатые доспехи приняли немало вражеских ударов. Он снова чудом уцелел: над самым ухом фон Лоринкгофена свистнул арбалетный болт и свалил рыцаря за его спиной. Оруженосец ревельского комтура тоже погиб — получил болт прямо в глаз и упал, сжимая гросс-мессер в костенеющей руке…

Мужество уже ничем не могло помочь, ибо всё решалось огромным численным преимуществом русских. Всё, что смогли орденские братья — уйти в должном порядке, не дав разметать свои ряды и перебить себя поодиночке…

Фон дер Борх понимал, что у него есть скрытые враги — ландмейстер сам их создал в немалом количестве авторитарным стилем своего правления. И сейчас эти враги наверняка развернули скрытую пропаганду: пора, пора менять магистра в Ливонии! Нынешний никуда не годится — своими действиями он вверг конфедерацию в огромные беды, навлёк на край, который обязан был оберегать, войну и разорение…

Ливонские посланцы Антон Пеперзак и Иоганн Оверштех прибыли в Новгород. Но всё, чего они сумели там добиться от русских — обещание соблюдать перемирие до 8 сентября 1481 года. Окончательное решение о продолжении войны или о мире должен был вынести великий князь. Однако он молчал — и его затянувшееся молчание навевало на ливонцев ужас.

В окружении ландмейстера заговорили о новом нашествии, которое московиты могут предпринять ещё до конца года. Фон дер Борх объявил сбор пешего и конного ополчения, вновь пытался получить деньги от верховного магистра. Тот, однако, ссылаясь на трудные времена, денег не дал и настоятельно советовал фон дер Борху не затягивать конфликт с русскими и подписать мир на условиях великого князя. Ничем не помогла и Ганза, на которую ливонский магистр с начала войны возлагал большие надежды…

Единственным светлым пятном на чернильном небосклоне оказалось воззвание императора Фридриха III, с которым он обратился к королю Польши Казимиру IV, литовским панам, шведскому наместнику Стену Стуре и ганзейским городам — поддержать Ливонию перед лицом «русской угрозы». Однако никаких материальных результатов этот призыв не принёс, так — сотрясение воздуха…

А затем поступила и по-настоящему чёрная весть: папа Сикст таки исполнил свою угрозу и отлучил Ливонское ландмейстерство Тевтонского ордена от католической церкви. Весть об отлучении лично привёз в Ригу Стефан Грубе. Он отрекомендовался новым архиепископом, утверждённым папой — и рижские горожане, изрядно разочаровавшиеся в обоих де Борхах, приняли его с распростертыми объятиями.

Стефан Грубе огласил отлучение, а магистрат Риги призвал всех католических государей отказать фон дер Борху в поддержке. Рижане небезосновательно доказывали, что воевать фон дер Борх будет теперь не с русскими, а с Ригой.

Бернхард разом оказался в сквернейшем положении. Ситуация требовала от него решительного разгрома бунта в Риге и восстановления там власти Ордена. Но как воевать с рижанами, если в спину могут ударить полки великого князя? К тому же фон дер Борх опасался, что в его собственном окружении зреет заговор — скинут магистра-неудачника и поставят нового, который может оказаться более удачливым…

В какой-то момент паранойя настолько одолела его, что он спешно покинул орденский замок в Риге и поспешил в верный ему — как он всею душой надеялся! — Венден.

Все эти воспоминания проносились перед ним стремительной вереницей, а потом магистра стала одолевать дремота. Вдруг Бернхард, откинувшийся головой на сиденье, встрепенулся. Сзади послышался шум; кто-то нёсся вскачь, нагоняя карету. Ландмейстер почувствовал приступ паники — разыгравшееся воображение ярко нарисовало гонящихся за ним заговорщиков. Вот сейчас они окружат карету, велят остановиться, выйти… А что дальше? Каменный мешок? Немедленная смерть? Ох, припомнят ему сейчас Сильвестра Стодевешера и Иоганна Вальдхауна фон Герсе…

Но тут к окошку склонился брат Дитрих фон Врангель, начальник ландмейстерской охраны.

— Гонец из Риги. Вернулось посольство от русских. Они привезли мирный договор.

Ландмейстер опешил. Он не ждал послов обратно так скоро. Неужели им удалось уломать русских на сравнительно мягкие условия? Испуг сменился зудом нетерпения — теперь ему хотелось как можно быстрее ознакомиться с договором.

— Вели поворачивать. Мы возвращаемся в Ригу.

…к счастью, башни и стены Рижской крепости ещё не успели окончательно скрыться из виду — ехать было недалеко.

V

Слуги вынесли из ландмейстерских покоев огромную дубовую бочку со скамейкой внутри, в которой фон дер Борх, выкупавшись, только что смыл с себя пережитый стресс. Альбрехт помог магистру натянуть на себя шёлковое белье, шерстяные штаны и куртку. Теперь Бернхард отрешённо сидел за пергаментом.

Итак, 1 сентября 1481 года в Новгороде было подписано два русско-ливонских договора — Ордена с Псковом и Пскова с Дерптским епископством. Главным, конечно, оказалось соглашение о десятилетнем перемирии — вот она, долгожданная передышка! Стороны договорились сохранить старую границу — тут все остались при своих.

Зато московиты навязали Дерптскому епископству обязательство ежегодно уплачивать Пскову ту самую пресловутую «юрьевскую дань» — на что пришлось согласиться… Дань немалая: в размере одной гривны (это значит — по одной немецкой марке или по шести венгерским золотым) с души. Ладно, с этим можно смириться…

Более того, фон дер Борх остался в глубине сердца доволен — грабительские поборы наложены не на Орден, а на епископство Дерпта, главу которого Иоганна Берткова магистр Ливонии рассматривал в качестве потенциального политического противника.

«Тем более, кто сказал, что он действительно будет эту дань выплачивать? — сказал себе ландмейстер для успокоения совести. — Хитрая лисица этот Бертков… Уж он-то прекрасно знает, что обман схизматиков — это ведь и не обман вовсе, а благородная военная хитрость…»

Единственное, что несколько смущало Бернхарда — отсутствовал договор с Новгородом, официально представлявшим интересы великого князя. Впрочем, лазутчики уверяли, что Новгород вскоре присоединится к уже заключённым соглашениям, никуда не денется. Что ж, видимо так оно и будет… А если нет? А если новгородские посланцы уговаривают Иоанна добить Ливонию, пока та слаба?

Нет, пожалуй, с этой войной действительно покончено, уговаривал себя Бернхард. Следующая война с русскими, конечно, произойдёт, но не очень скоро. На подготовку к ней есть как минимум те самые десять лет, означенные в договорах. Что ж, будем надеяться, что в следующий раз удастся подготовиться получше, чем в этот…

Но что делать теперь, когда удалось выскользнуть из ловушки, в которую он влез по собственной неосторожности? Главный вопрос — продолжать ли конфликт с римским первосвященником, настаивать ли по-прежнему на кандидатуре Симона фон дер Борха, как следующего архиепископа Риги? Но ради кого стараться?

Симон оказался трусом и предателем, он в трудный момент бросил облагодетельствовавшего его кузена. Может, пойти на примирение с Сикстом IV, принять его кандидата Стефана Грубе и пытаться как-то наладить с ним отношения? Тогда, глядишь, папа и снимет отлучение…

Он сидел в раздумье, когда в дверь постучались. Брат-сариант Альбрехт просунул в проём всклокоченную голову и сообщил, что магистра хочет видеть епископ Ревеля.

— Разве он здесь? — вскричал Бернхард, вскакивая на ноги. — Ты же сам мне сказал, что он сбежал из Риги?

Оказалось, что Симон вернулся. Мысли Бернхарда забегали, как испуганные мыши, на которых упал луч света из внезапно открывшейся двери. Так-так-так, надо полагать, что у Симона есть собственная система шпионажа — и она очень разветвлённая…

Это ж надо подумать: шпионы епископа не только в мгновение ока пронюхали о только-только заключённом мирном договоре, но и практически моментально известили своего нанимателя! Как они вообще его нашли, если Симон покинул Ригу? А может он её и не покидал — забился в какую-нибудь нору и там отсиживался, ожидая вестей, которые помогут ему определиться с решением?

Бернхард немедленно велел ввести епископа. Он ожидал, что тот явится с видом побитой собаки, но, как ожидалось, магистр слишком плохо знал родственника. Симон появился с постным, но отнюдь не покаянным выражением бритой физиономии и сразу же без спроса занял одно из кресел. Фон дер Борх потребовал вина себе и гостю.

— Я слышал, привезли мирный договор? — осведомился епископ. — Ты, разумеется, со всем согласился? Оспаривать столь выгодные условия было бы сущим безумием. Melior est certa pax, quam sperāta Victoria.

Бернхард в течение пары мгновений испытал сильнейшее искушение: уж очень хотелось ткнуть в лицо кузену его недавней трусостью. «Главная польза от этого договора — в том, что я имею удовольствие вновь видеть тебя здесь, дражайший родственничек. Обернись всё не так удачно, не скоро появился бы ты в Риге…»

Фон дер Борх удержал себя. Какой бы ни был Симон, он всё ещё нужен — и поэтому нет никакого смысла с ним ссорится. Да, ландмейстер убедился, что епископ Ревеля — человек ненадёжный, но он придержит это знание при себе. Вот только наблюдение за Симоном придётся усилить, чтобы чего-нибудь не выкинул…

Впрочем, от укола магистр не удержался.

— Прекрасно понимаю твою радость — ты ведь епископ Ревеля, а не Дерпта.

Симон даже бровью не повёл.

— Разумеется, бедняге Иоганну Берткову придётся нелегко — такие-то деньжищи отдавать этим варварам! Но он же человек умный — и наверняка придумает, как сбросить с плеч столь обременительное обязательство… Впрочем, для нас это вопрос уже второстепенный. Нам надо крепко подумать над тем, как избавиться от папского выкормыша Стефана Грубе. А сейчас это будет куда труднее — после того, как московиты задали нам такую основательную трёпку… Facile dictu, difficile factu…

— Ещё бы, — мрачным тоном подхватил Бернхард, — тем более у папы есть такие средства воздействия, которыми он выбивает из-под нас почву… Отлучение, например… Папа страшный противник — и я бы не хотел, чтобы наш Орден повторил судьбу тамплиеров…

Фон дер Борх стянул с лысеющей головы круглую шапочку-скуфейку и утёр ею вспотевший лоб. Магистр ушёл в свои мысли — не обращая на вопросительный взгляд родича. Он взвешивал. Бернхард никогда не увлекался азартными играми. Дело даже не в том, что для орденских братьев игра — особенно страшный грех. Фон дер Борха такого рода жалкие удовольствия никогда не прельщали. Он всегда играл по-крупному, используя вместо карт и костяшек человеческие жизни — и на меньшее бы не согласился. При том, однако, Бернхард не любил ставить на кон собственную жизнь. Других он отправлял на риск бестрепетной рукой, но собой дорожил.

Обычно фон дер Борх выигрывал — и от того постепенно осмелел и стал завышать ставки. Для него не стало должным уроком даже мимолетное вторжение шведов, приведшее к освобождению архиепископа Сильвестра — ведь шведы убрались, а Стодевешер очень удачно отправился в лучший из миров.

И вот теперь ливонского магистра постигло поражение. Он неосмотрительно ввязался в войну с мощным внешним противником и проиграл. Все расчёты пошли прахом — противник задал Ордену трёпку, опустошил край, который он, фон дер Борх, должен был защищать.

Бернхард, будучи неплохим знатоком истории, прекрасно знал, что часто, очень часто правитель, допускавший ошибку, приведшую к столь тяжким последствиям, расплачивался за неё жизнью. И это огромная милость Господня, что ему, фон дер Борху, удалось так легко выскользнуть из ловушки, в которую он сам столь легкомысленно и залез.

Ах, будь он наследственным правителем, получи свой статус от отца! Отсутствие наследственного статуса делало положение Бернхарда особенно ненадёжным. Кому, как не ему знать, насколько непрочным может быть положение ландмейстера Ливонии! Нет, он не отдавал прямого приказа на убийство свергнутого им Иоганна Вальдхауна фон Герсе.

Однако фон дер Борх распорядился поместить предшественника в столь скверные условия — сначала в подземельях замка Гельмет, а потом и в Вендене — что тот протянул лишь несколько месяцев. А ведь Бернхард не пожалел старика, который всегда к нему был добр и в своё время поспособствовал его возвышению, приблизил к себе — чем и предопределил свою гибель.

И, опять же, не был Бернхард бессмысленно жесток, не творил бесчеловечие ради самого бесчеловечия. Но тогда он рассудил просто: если предоставить фон Герсе комфортные условия заключения, свергнутый магистр ещё долго будет представлять для него угрозу.

Как он, Бернхард, устроил успешный заговор против фон Герсе, так и могут найтись заговорщики, решившие покуситься на него, фон дер Борха. Нельзя оставлять им живой символ «законной власти» и возможного вождя. Эти нехитрые соображения решили судьбу несчастного старца.

Однако из этого следует элементарный вывод — в случае чего, никто не будет щадить и его, фон дер Борха. Он жив лишь покуда при власти. Значит нужно делать всё возможное, для того, чтобы эту власть упрочить.

Какой путь сейчас для него наиболее выгоден? Как поступить? Сейчас он ослаблен, а авторитет его серьёзно поколеблен. Умно ли, правильно ли будет сразу после поражения, понесённого от московитов, объявлять, по сути, войну римскому первосвященнику?

Бернхард вновь подумал о том, что, быть может, ему сейчас выгоднее смириться с папской волей. Не оспаривать архиепископский статус Стефана Грубе, а кузена выпнуть в Ревель и внушить ему, чтобы сидел тише мыши… Кто знает, может быть ещё удастся столковаться с этим Стефаном?

Поразмышляв, фон дер Борх мысль о капитуляции перед папой отверг. В глазах Сикста он — человек ненадежный и не близкий. Усадив своего ставленника в Риге, папа получит мощное оружие, которое всегда сможет при желании применить против магистра Ливонии. Этот Грубе уже показал себя ловким субъектом: он сумел вкрасться в доверие рижан, завоевать у них популярность. По правде, это ему не было особенно трудно — благодаря позору магистра, с пафосом собравшегося воевать со схизматиками во имя торжества католической веры, а в результате отдавшего им Ливонию на разграбление.

В любом случае, едва только Грубе окончательно утвердится на кафедре в Риге, прежние мечты Бернхарда о трансформации рыхлой Ливонской конфедерации в единое мощное государство придётся забыть — надолго, если не навсегда.

И какой будет ему интерес доживать пусть и в кресле магистра, но пользуясь лишь тенью былой власти, понимая, как она непрочна и что многое из того, что он мог раньше, позволить уже нельзя?

Нельзя сдаваться!

Он поднял взгляд на кузена. Тот, сообразив, что в эти мгновения принимается судьбоносное решение, настороженно ждал.

— Мы не будем принимать этого Грубе. Как я собирался поступить с самого начала, так и сделаю. Архиепископом быть тебе. Папского прихвостня отправим в застенки, а рижан, кто встал на его сторону, так проучим, что даже их внуки помнить будут!

VI

Бернхард в бессильном гневе отшвырнул от себя кубок, с грохотом покатившийся по каменному полу, сверкая тёмно-алыми каплями.

Итак, игра окончательно завершилось — он сделал свой последний ход, оказавшийся, как и предыдущие, гибельным. Его все бросили — даже верный Альбрехт. Бежать поздно — да и куда? Нет, если бы он заранее об этом позаботился, то мог бы, наверное, добраться до моря, где его где-нибудь у уединённого берега ожидал бы трёхмачтовый хольк или хотя бы скромная лодчонка.

Ну а что дальше?

В Кенигсберге его не примут — враги Бернхарда настроили верховного магистра против его ливонского наместника, убедили в никчёмности фон дер Борха и в необходимости скорейшей замены на этого выскочку Иоганна Фридриха фон Лоринкгофена. Великий Боже, как же Симон просмотрел у себя под боком эту змею в человеческом обличии? Фон Лоринкгофен являлся комтуром Ревеля — и оба Борха считали его человеком для себя совершенно безопасным. До поры до времени…

Швеция? Но там по-прежнему властвует регент Стен Стуре, который не простит беглому экс-ландмейстеру заморенного им архиепископа Стодевешера. Разве что какой-либо из городов Ганзы примет беглеца, но какое будущее его там ждёт? Презрение черни, всегда готовой поглумиться над падшим величием… Чем ему занять себя портовых городах? Разве что уйти в пираты, в какие-нибудь виталийские братья…

Нет, лучше умереть магистром! А в том, что заговорщики расправятся с ним сразу же, как только он попадётся им в руки, Бернхард мало сомневался. Сам фон дер Борх именно так и поступил бы — с высоты-то его сегодняшнего опыта. То, как он в своё время обошёлся с Иоганном Вальдхауном фон Герсе и Сильвестром Стодевешером, которых не велел задушить сразу, а всего лишь бросил в застенки, пусть и крайне суровые, теперь казалось ему непростительным слюнтяйством.

А может и с ним поступят именно таким образом? Зуб за зуб, так сказать… Засунут в один из тех самых каменных мешков, в которых он сгноил своих жертв, будут держать во тьме кромешной и кормить жалкими крошками, ожидая, пока душа не расстанется с телом? Нет, этого допустить нельзя! Лучше умереть быстро и с честью — в бою, сражаясь как настоящий воин Тевтонского Ордена.

Бернхард обратил взгляд на стену, где висел большой полутораручный меч — сужающийся клиновидный профиль с острым остриём, сглаженное алмазовидное поперечное сечение, прямолинейные лезвия… Его личный меч, подарок отца, сопровождавший фон дер Борха столько, сколько он себя помнил.

Меч был при Бернхарде во всех его походах, но давненько, ох, давненько он в последний раз вынимал его из ножен — магистру не пристало лично рубиться с врагом, словно обычному рыцарю. Конечно, в крайнем случае могло произойти и такое, но его личная удача ещё не ставила ландмейстера фон дер Борха в положение, при котором ему пришлось бы собственной рукой сражаться за свою жизнь и свободу.

Ну что ж, вот теперь дошло и до этого.

Бернхард задумчиво смотрел на меч. Ужас и паника в его душе сменились тихим отчаянием. А может и не дожидаться этого боя? Установить меч острием вверх — и броситься на него подобно трагическому античному герою? Хотя проще, наверное, вогнать себе в горло кинжал-мизерикордию…

Нет-нет, он же христианин, католик! Самоубийство — огромный грех. Лучше позволить врагам запятнать себя кровью магистра-мученика. А если получится отправить одного-двух врагов перед собой посланцами на тот свет — и того лучше!

А может всё же попытаться бежать? Наверное, не поздно! Уж лучше живому псу, чем мёртвому льву: тем более что, пока ты жив, надежда не может исчезнуть полностью! Как бы трудно потом ни пришлось, но — жизнь! свобода!

Бернхард понял, что он упустил время на бегство, когда снаружи раздался грохот торопливых шагов: шли толпой. По коже забегали мурашки, в горле пересохло, а руки предательски задрожали. Он ринулся к мечу — и тут створки дверей распахнулись под мощным ударом.

— Стой на месте, изменник! — раздался громовой вопль. — Отныне ты нам больше не магистр! Покорись судьбе!

Фон дер Борх рванул меч со стены и обернулся лицом к пришельцам. Его сотряс приступ гнева. В этот момент он стал похож на затравленного волка: белые от бешенства глаза, искривившееся лицо, слюна, капающая из уголка рта… Увидел, кто именно стоит во главе заговорщиков, ландмейстер проревел:

— Всё же ты? Решил пойти по пути Иуды и Брута?

Не лице комтура Ревеля не дрогнул ни единый мускул.

— Не слишком ли ты зазнался: равнять себя с Цезарем, и тем более с Господом нашим Иисусом Христом? Это не предательство, а разумная мера предосторожности. Если оставить тебя магистром, Ливония погибнет. Честно говоря, тебя давно нужно было отсюда вышвырнуть — уже после окончания войны с московитами, столь бездарно тобой начатой и так позорно проигранной. Мы избежали бы многих бед.

Бернхард постарался взять себя в руки. Демонстрировать этим изменникам страх и бешенство — лишь усугублять своё положение.

— Ты и твои сообщники можете думать себе всё, что заблагорассудится, — процедил сквозь зубы фон дер Борх, — но грех предательства вам теперь не стереть с совести — ни в этом мире, ни в том. Я предвижу, что ты хочешь занять моё место. Что ж, помни, что твоё ландмейстерство не будет ни долгим, ни счастливым. Небеса, они всё видят и помнят…

— Посмотрим, — фон Лоринкгофен сохранял невозмутимость. — Скорее кажется, что Господь мне зачтёт то, что я хочу избавить Ливланд от нескончаемых бед, в которые ты вовлёк наш край по своему мерзкому властолюбию. Мало того, что ты навёл на наш край московитов, опустошивших его и разграбивших… Так ты ещё после того, как они убрались, затеял гражданскую войну, да ещё навлёк на нас отлучение! Вы со своим двоюродным братцем отказались принять поставленного папой архиепископа — и что получилось? Раздор, восстание рижан — а ты ещё и усугубил позор Ордена бесславной и неудачной осадой Риги! Мало этого — рижане захватили и уничтожили наш замок в Риге! Осадили и взяли замок Динамюнде! Мало что не взяли Венден! А что совершил ты, навлекший на нас все эти бедствия? А ничего хорошего не сделал — наоборот, каждым своим очередным шагом, каждым решением лишь усугублял наше и без того плачевное положение!

Произнося эту филиппику, фон Лоринкгофен мало-помалу разгорячился — на бледных его щеках заиграл румянец. Фон дер Борх же смолчал — оправдываться ему было нечем. Комтур Ревеля, по сути, во всём прав. Бернхард спросил лишь:

— А что вы сделали с Симоном?

И тут во взоре фон Лоринкгофена появилось некоторое даже сочувствие.

— Ах, да ты ведь даже и не знаешь… Предал тебя твой родственничек. Предал, как и все остальные… Заранее почувствовал, что дело для его шкуры складывается неладное. Две недели назад он сам явился ко мне и сказал, что тебя нужно свергать, потому что ты превратился в проклятие Ордена, в оковы для него. Просил только, чтобы ему оставили епископство в Ревеле.

Этот новый удар Бернхард перенёс довольно спокойно — цену своему двоюродному брату он хорошо знал.

— И вы, разумеется, преподали ему урок? Предательство пригодится, а с предателем не водиться?

— Зачем? — искренне удивился фон Лоринкгофен. — Я Симона давно знаю — мы с ним много лет совместно правим Ревелем. Пусть остаётся епископом — в твоё отсутствие угрозы он уже не представляет.

— Неужели ты собираешься капитулировать перед этим прохвостом Грубе?

— Нет. Дело уже зашло так далеко, что капитуляцией мы себе не поможем. Страшен не столько сам Стефан Грубе, сколько взбунтовавшиеся рижане, за спины которых он прячется. Спасти Орден можно только в том случае, если мы проучим этих распоясавшихся торгашей, чернь и попов. Нам придётся изрядно потрудиться, чтобы исправить твои ошибки. Сразу могу тебе сказать, что я уже кое-чего предпринял в этом направлении — Грубе долго не заживётся. А потом мы возьмём Ригу штурмом и поставим своего архиепископа. Только это будет не Симон — у меня есть свой собственный кандидат. Встанем на ноги, укрепимся — а тогда посчитаемся и с русскими, если будет на то воля Господа… Впрочем, тебя всё это уже не касается. Ты проведёшь остаток жизни во тьме. Советую посвятить время молитве и покаянию — может ты ещё успеешь отмолить свою душу…

Фон дер Борх с рёвом бросился на фон Лоринкгофена, выставив меч. Клинок ударился о клинок. Но соперничать со столь опытным бойцом Бернхард не мог: комтур быстро вышиб меч у него из рук, а потом ещё и содрал с шеи ошеломлённого фон дер Борха ландмейстерскую цепь.

Бернхарду пришлось проделать горький путь. Подталкиваемый в спину древками пик, он сошёл по широкой каменной лестнице со второго этажа замкового здания, где находились его покои — теперь уже его бывшие покои! — в тесное вонючее подземелье. Лоринкгофен, его будущий преемник, оказал свергнутому магистру последнюю честь: сопроводил до узилища и самолично убедился, что запоры крепки.

— Я всё-таки правил Ливландом двенадцать лет. Неужели всё, чего я заслужил — этот каменный мешок? Ты же видишь, здесь и здоровый человек быстро станет мертвецом!

— Вспомни Иоганна Вальдхауна фон Герсе и Сильвестра Стодевешера, — был ответ. — В Писании недаром говорится: какою мерою мерите, такою отмерено будет и вам.

Бернхард зябко передёрнул плечами.

Фон Лоринкгофен всё же проявил некоторое снисхождение — швырнул новоиспечённому узнику толстый шерстяной плащ: мол, вот тебе защита от холода и постель. Двери с грохотом захлопнулись, отрезая Бернхарда от прежней жизни. Он оказался в полумраке: маленькое оконце, пробитое в стене под потолком, забранное решёткой и заложенное бычьим пузырем, пропускало совсем мало света.

Свергнутый магистр сполз спиной по ледяной стене и запустил пальцы в устилавшую пол гнилую соломенную труху. Наконец-то его проняло: из глаз потекли крупные слёзы. Фон дер Борха охватила пронзительная жалость к себе.

«Они не посмеют так со мною поступить, — сказал он себе. — Я знаю фон Лоринкгофена: он не настолько жесток. Меня продержат здесь какое-то время для острастки, а потом вернутся и потребуют, чтобы я согласился напоказ передать полномочия новому магистру — якобы добровольно. За это меня выпустят и позволят незаметно дожить век в каком-нибудь уединённом поместье. Они обязательно вернутся!»

Но никакой уверенности в этом у Бернхарда не было.