Фотография длиною в жизнь

В школе я не любил роман «Тихий Дон». Эта книга казалась мне очень непонятной и скучной. Но перечитав её в 28 лет, я открыл для себя всё величие этой книги и её автора. Я всегда знал, что мои предки казаки тесно связаны с роковыми событиями столетней давности, и, очаровавшись «Тихим Доном», я решил освежить в памяти историю своего рода.

В нашей семье хранится старая фотография, где моей бабушке 12 лет, и она вместе со своими родными, только-только пережившими конец Великой Отечественной войны. Жила она с мамой Зоей и дедом — отчимом Чуприной, что по-казачьи означает хохол на голове. Смотря на них сквозь десятилетия я ужасался бедам, которые они пережили, и сквозь этот ужас восхищался их стойкостью.

Жизнь моей бабушки началась в 1914 году на Кубани. Её отца звали Семёном, и он не успел увидеть свою родившуюся дочь. Его, как казака, угнали воевать на фронт Первой мировой войны. В отличие от многих, он выжил в одной мясорубке и, как в романе Шолохова, отправился сразу на вторую-гражданскую. Там он и погиб. Также воевал и Чуприна. Я не знаю, кто был на чьей стороне… Знаю только то, что Чуприне повезло, а Семёну нет.

Так, после хаоса войны, Чуприна стал отчимом моей прабабушки. Он был жестким отчимом. Однако, когда наступил голод, он, ища выход из положения, обменял свой большой двухэтажный дом на пару мешков сухарей. В таких условиях проходило горькое, как полынь, детство моей прабабушки.

Когда она выросла, в её жизни произошли две важные вещи: любовь и коллективизация. О последней она рассказывала моей маме. «Это было очень страшное время. Люди голодали. Становились людоедами. Умирали буквально от крошек украденной ими пищи». Один такой случай она наблюдала лично. Мужик украл огурец. Его поймали и повели под конвоем. Он успел съесть огурец, а когда его привели, он умер от заворота кишок. Прабабушка Зоя была колхозницей. Чуприна тоже был с ней. Колхоз стал для моих предков таким-же «естественным» состоянием, как рассвет и закат. От него нельзя спрятаться или убежать; его нельзя «отменить» или поставить на паузу. По крайне мере мои предки не могли что-то из этого сделать. В колхозе они переболели тифом и холерой. Едкий запах сырой картошки сопровождает холеру. А запах тифа похож на прокисший гороховый суп, который въедается в ноздри, глаза и горло».

После всего этого прабабушка встретила свою любовь. Его звали Трофимом. Был он откуда-то из Украины. По обрывкам воспоминаний можно заключить, что он был хорошим человеком: трудолюбивым, спокойным и творческим; был «первым певцом на деревне», все собирались после трудового дня послушать, как он поёт старинные украинские и казачьи песни. Это давало людям пусть и маленькое, но облегчение их душам. Но что другие, моя прабабушка всю жизнь вспоминала его «золотой голос», и как он этим «золотом» приносил ей самую искреннюю радость.

Моя бабушка родилась в июле 1941 года. Прадедушка Трофим уже давно отправился на фронт защищать Смоленск. Так он писал в своём последнем письме. Он пропал без вести. В местах, где он воевал, кровь окрасила реку. Он тоже не увидел своего ребенка. Не спел ей ни одной колыбельной. От него не осталось даже фотографии. Как будто его и вовсе не было.

В это время прабабушка рожала мою бабушку при следующих обстоятельствах. Начинается день, и вы обязаны идти работать в колхоз «от звонка до звонка». Было не важно, болеете вы или ждёте ребенка. А может, вы только потеряли его. Если можешь стоять на ногах, значит, работаешь.

И вот она на своём «последнем дне» работает в колхозе назначенную смену. Приходит домой и начинает уборку… Потому что казаки не живут в грязи, и как бы плохо и тяжело им ни было, а уборка «по расписанию»; так воспитывали женщин. Вдруг она «разрешается от бремени» прямо у порога мазанки; в одиночестве. И вот прабабушка держит своими руками дрожащее розовое тельце и плачет вместе с ним. Первая её реакция — счастье, а затем — страх. Вместе с ребенком она прячется под кровать, потому что не хочет, чтобы её отправляли утром работать. Алый закат расстилался над кубанской землей, красил собой душистый чернозём, а прабабушка молилась в глупой надежде, что их не найдут. Что хотя бы раз не наступит рассвет, и их оставят с дочерью в покое. Но рассвет всегда приходит, и утром она вновь ушла работать в колхоз. Дочь она назвала Валентиной.

При отступлении Чуприне поручили следить за схроном для партизан. Но с приходом нацистов кто-то на него донёс, и полицаи взяли его и прабабушку («коллективная ответственность») под арест. Их пытали много дней, но он так и не выдал нацистам тайны. Выжить удалось благодаря случаю. Один из полицаев узнал Чуприну. Когда-то они были сослуживцами на Первой мировой войне. Рискуя собой, он помог им выбраться на свободу. Я не знаю его дальнейшую судьбу. Как и судьбу доносчика. Эта подлость навсегда осталась на его совести, как гнойная язва. Потом пришло освобождение. Но когда одни женщины встречали своих мужей, братьев, сыновей, моим было некого встречать.

Все эти истории «всплывают» перед глазами, когда я смотрю на их фотографию. Разное приходит на ум, но, помимо всего прочего, появляется мысль об ответственности перед собой и за предков. Не то что бы и без предков нельзя не нести ответственности, нет. Но через эту фотографию мне передаётся ощущение немного большей важности человеческого выбора, духовной стойкости в те моменты, когда это необходимо, и…человечности.