Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы

У русских в Париже имелся серьезный повод ждать новостей с родины

6 марта 2023Обсудить
Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы
Источник:
Коллаж: Александр Чатикян

Во времена экономического спада 1930-х бедные слои русской эмигрантской колонии остро нуждались в помощи благотворительных и филантропических организаций. Многие представители бывшего дворянства и обеспеченные эмигранты вносили свой вклад, однако никто из них не мог сравниться с матерью Марией Скобцовой.

Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы
Елизавета Юрьевна Скобцова (по первому мужу Кузьмина-Караваева), монахиня мать Мария (1891 — 1945)
Источник:
Wikimedia Commons

Урожденная Елизавета Пиленко, она появилась на свет в 1891 году, во влиятельной дворянской семье из Санкт-Петербурга; была талантливой художницей, писала пьесы и стихи, а также интересовалась теологией и духовной жизнью.

В Гражданскую войну бежала со вторым мужем из России, и в 1923 году, через Грузию и Югославию, прибыла в Париж. После развода ходатайствовала перед митрополитом Евлогием, прося позволить ей стать русской православной монахиней. Однако она не собиралась запираться в монастыре, как обычно делали русские монахини, а хотела «работать в миру», помогая обездоленным, и «делить с ними жизнь нищих и бродяг».

Вера и религиозные обряды не были ее основными приоритетами; скорее, она являлась общественной активисткой.

«На Страшном суде, — утверждала она, — меня не спросят, блюла ли я аскезу и сколько поклонов клала перед иконостасом. Меня спросят, кормила ли я голодных, одевала ли раздетых, навещала ли больных и узников в тюрьме. Вот что с меня спросят».

В 1932 году Евлогий согласился дать ей право на церковный развод и принять обет, после чего она стала матерью Марией Скобцовой; «пустынь страданий в человеческих сердцах» будет ее монастырем, сказал он, а свою работу она будет делать «в сердце мира, в центре города».

Два года она возглавляла маленький приют, после чего основала новый, в большом полуразрушенном трехэтажном доме 77 по улице Лурмель. Дом стоял в Пятнадцатом округе, в тупике, «с крошечным двориком и парой тщедушных деревец»; в нем в 1934 году она открыла свое общежитие для бездомных с благотворительной кухней.

Финансировался он скудно; дом был «пыльный, ветхий, уродливый», — вспоминал один из ее помощников; там пахло «капустой, клопами, прогнившими досками пола», — писал Яновский, однако все это искупалось «теплым чувством спокойствия, безопасности и общности внутри спасительного Ноева ковчега».

Облупившуюся штукатурку прикрывали панно, вышитые матерью Марией собственноручно, в том числе великолепная «Тайная вечеря», а также написанные ею иконы. Дом всегда был полон, днем и ночью там стоял шум, «всех нищих, безработных, позабытых и позаброшенных» русских эмигрантов, по воспоминанию отца Александра Шмемана, принимали там «с братской любовью».

И в центре этого всего стояла мать Мария, настоящая крестьянская бабушка, с круглым улыбчивым лицом и румяными щеками. Одевалась она соответственно требованиям монашеской бедности, в «поношенное платье с жестким кожаным поясом, рваные сандалии и выгоревший черный шарф, никогда не лежавший ровно на ее коротко стриженных волосах», — вспоминала Элен Извольская, отец которой был при царе русским посланником в Париже.

Несмотря на такой скромный внешний вид, далекий от ангельских ликов святых на иконах, по словам Извольской, «ни в ком другом из русских эмигрантов в Париже не проявлялось до такой степени очарование истинного русского православия». В матери Марии ее поразило «глубокое сострадание к бедным, больным, узникам и нищим духом»; благотворительность занимала все ее время.

Мать Мария всегда улыбалась, руки ее обязательно шили, вязали, «занятые непрекращающейся, неустанной работой». На своей кухне она варила суп из продуктов, за которыми отправлялась рано утром на рынок Лез-Аль, где продавцы жертвовали ей кто что мог. Толкая перед собой двухколесную тележку, она нагружала ее перезрелыми фруктами, подпорченными овощами и увядшей зеленью; бывало, ей давали немного сыра или мясные кости.

В общежитии мать Мария подметала лестницы, покрывала росписями сырые стены часовни (в часовню она переделала старую кирпичную конюшню позади дома), изготавливала витражи, вышивала ризы, а по вечерам «сидела в полутемной тесной гостиной, слушая богословские лекции и горячие дебаты после них».

Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы
Н. А. Бердяев, Е. Ю. Скобцова (будущая мать Мария), о. Стефан Цанков. 1930 г.
Источник:
Wikimedia Commons

В дополнение к благотворительной работе мать Мария регулярно устраивала литературно-философские салоны, на которые собирались политические деятели, представители церкви, ведущие эмигрантские философы и ученые — в частности Николай Бердяев и Сергей Булгаков, — чтобы вести дискуссии и обмениваться идеями; Бердяева мать Мария считала своим духовным отцом.

Некоторые монахини и священники, работавшие в общежитии, быстро уходили, считая тамошнюю атмосферу недостаточно «монашеской», лишенной благочестия; православное дело матери Марии, как она сама его называла, казалось им недостойным.

Покидая общежитие, она отправлялась на улицы, в бары и кафе Парижа, разыскивая нуждающихся и предлагая им помощь.

«Как может монахиня заходить в бар и спрашивать у клиентов, есть ли у них, где переночевать?» — спрашивал себя кто-то из персонала. Сама мать Мария отвечала критикам, что «охота за продуктами на рынке в Лез-Аль — это и есть ее утренняя молитва».

Она не собиралась прекращать свои регулярные вылазки в город в поисках «пьяных, отчаявшихся, бесполезных» бродяг, которые грелись в ночных кафе или дремали, уронив голову на столик. «Я испытываю к ним материнские чувства, — говорила она, — мне хотелось бы запеленать их и покачать».

На улице Лурмель вокруг нее собралась команда добровольцев, столь же преданных общему делу; мать Мария открыла и другие общежития — одно для семей, другое для одиноких мужчин, — а также школу и санаторий для больных туберкулезом в деревенском доме в Сен-э-Уаз.

В 1937 году в ее общежитии было три дюжины постояльцев, а в столовой подавали более сотни обедов за день; тех, кто не получал пособия, кормили бесплатно. Мать Мария выбивалась из сил, помогая обездоленным эмигрантам, и не отказывала никому — часто по ночам она выслушивала таких страдальцев, стараясь их поддержать, а иногда отдавала собственную постель тому, кто в ней нуждался.

В «Последних новостях» она печатала объявления о том, что готова посетить эмигрантов-бедняков на дому, сделать уборку, продезинфицировать стены, матрасы и полы, вытравить клопов, тараканов и других паразитов.


Хотя вынужденная эмиграция тянулась уже много лет, в русской колонии в Париже еще оставались те, кто продолжал цепляться за призрачную надежду на смену режима и возвращение в Россию. Эмоциональный настрой «пассажиров, сидящих на чемоданах в ожидании отправления поезда» превратился у них в психологический синдром.

Преодолеть тоску по родине невозможно, однако эмигранты старались расцвечивать тягостную жизнь за границей религиозными праздниками, ежегодным отмечанием дня рождения Пушкина, ставшего для них духовным символом, и другими культурными мероприятиями.

Эти события непременно освещались в популярном иллюстрированном еженедельнике «Иллюстрированная Россия», сосредоточенном в основном на прозаических аспектах эмигрантской жизни во времена нарастающей неопределенности.

Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы
Еженедельник «Иллюстрированная Россия»
Источник:
Wikimedia Commons

Там публиковалась любопытная информация о парижской колонии, стихи и проза писателей-эмигрантов и новости из Советского Союза.

«Читатели с нескрываемым нетерпением набрасывались на страницы с фотографиями городских улиц, сельских пейзажей, провинциальных городков с такими знакомыми оштукатуренными домиками, деревянными заборами, мощеными улочками и рынками», — замечал один комментатор.

«Эх, если б узкоколейка / Шла из Парижа в Елец!» — вздыхал Дон Аминадо в одном из своих популярных стихотворений.

У русских в Париже имелся серьезный повод ждать новостей с родины: в период сталинских репрессий советские граждане боялись поддерживать связь с родственниками за границей, и информации об истинном положении вещей поступало очень мало.

«Иллюстрированная Россия» в то время выполняла и другую важнейшую функцию: там были особые разделы для женщин и детей, а также страницы с объявлениями о русском бизнесе в Париже — от ателье до школ и ресторанов, отелей, гаражей и даже предсказателей судьбы. Там публиковалась реклама фильмов, которые компания «Альбатрос» под управлением русских эмигрантов снимала на старой студии «Пате» в Монтрёе.

В 1926 году журнал учредил и финансировал первый ежегодный конкурс «Мисс Россия», победительнице которого присваивался титул «Королевы русской колонии». Конкурсы продолжались до конца 1930-х годов; многие русские девушки, участвовавшие в них, уже работали в парижской модной индустрии манекенщицами или фотомоделями.

Допускались участницы в возрасте от 16 до 25 лет, русского происхождения, с русским эмигрантским паспортом и «незапятнанной репутацией». Для эмигранток, испытывавших вечные финансовые затруднения, победа обеспечивала временную передышку от денежных проблем, гарантировала некоторое внимание и известность.

Фотографии победительницы распространялись в виде открыток. Она принимала участие в конкурсах «Мисс Европа» и «Мисс Вселенная»; многие победительницы позировали для обложек журналов, таких как «Вог» и «Пари матч».

В качестве судей приглашали знаменитостей парижской колонии — например, писательницу Тэффи, хотя сама она терпеть не могла унизительный процесс отбора, когда двадцать девушек-финалисток демонстрировали свои тела, стоя в обтягивающих платьицах, подчеркивающих форму их груди и тонкость талии, подняв юбки выше колен.

Это казалось ей «бессмысленной и аморальной чепухой», тем не менее конкурсы продолжались до 1939 года, когда последней счастливой победительницей вышла семнадцатилетняя Ирина Бородулина.

Был случай, что одна из претенденток 1927 года не пережила поражения и застрелилась несколько месяцев спустя после конкурса. От природы меланхоличные и эмоциональные, русские постоянно размышляли о самоубийстве, и эти мысли, словно призрак, преследовали их в тяжелые годы экономического кризиса перед войной. Нина Петровская, поэтесса и подруга Владислава Ходасевича, приехавшая из Берлина без копейки, скатилась в алкоголизм.

Неудачи в любви и невозможность реализоваться в творчестве привели к тому, что она заперлась в своей убогой комнатке в гостинице и открыла газ; писатель Иван Болдырев, также терзаемый отсутствием профессионального признания и подступающей глухотой, покончил с собой, приняв большую дозу веронала.

Отчаявшаяся русская мать-одиночка, «оставленная без средств», бросилась в Сену с трехмесячным сыном; русский таксист совершил самоубийство из-за безработицы и голода; истории, подобные этим, регулярно упоминались во французской и эмигрантской прессе.

Здесь можно вспомнить и о печальном конце графа Евгения Кобоского. Его нашли мертвым, с пулевым ранением, на скамье в парке на рю-де-Шин в январе 1929 года; бывший дипломат со знанием шести языков, занимавший важный пост при императорском дворе, в Париже он влачил одинокое нищенское существование.

Друзья в Лондоне и Нью-Йорке, которым повезло чуть больше, по мере возможности помогали ему — он получил несколько заказов на переводы; иногда русские соседи делили с ним свои скудные трапезы. Единственным утешением для графа были встречи с его старой гувернанткой-француженкой, Бланш Ге, которая жила в пригороде Парижа и которую он регулярно навещал. Однако она заболела, и ее отвезли в госпиталь Тенон в Двадцатом округе.

Кобоский впал в отчаяние и заперся в своей крошечной съемной комнате, погрузившись в воспоминания о днях былой славы в императорской России, когда он был богат и знаменит. Из мебели в комнатке остались только железная койка и маленький столик; на стене висели картинки из журналов — там не было ни одной книги или какого-нибудь сувенира. Смерть самого дорогого человека, гувернантки, в Теноне стала последней каплей в его невыносимой эмигрантской жизни.

Многие самоубийства были спровоцированы экономическими тяготами и эмоциональными срывами, однако некоторые являлись результатом осознания того факта, что путь обратно на родину для эмигрантов закрыт. В 1930-х некоторые из них всерьез взвешивали такую возможность, хотя и понимали, что вернутся в Советский Союз, а не в ту Россию, которую знали раньше.

Еще в 1924 году был создан Союз возвращения на родину, призванный способствовать этому, однако к 1937 году его уже называли Обществом друзей СССР, а его основной целью стала пропаганда коммунистического режима за границей. Естественно, эту организацию контролировал НКВД, стараясь с ее помощью убедить эмигрантов возвращаться домой — так продолжалось вплоть до падения Франции в 1940 году.

На грани самоубийства жили многие писатели и поэты; Нина Берберова вспоминала, как ее партнер, Ходасевич, постоянно пребывал в депрессии, и она не могла оставить его одного больше чем на час, потому что он «мог выпрыгнуть из окна или открыть газ».

Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы
Владислав Ходасевич и Нина Берберова в Сорренто на вилле Максима Горького
Источник:
Wikimedia Commons

«В такие моменты я видела, как он строит вокруг себя свой личный, частный ад». Тем не менее, несмотря на тоску по родине, Ходасевич не мог вернуться туда, зная, что не сможет там писать.

В отличие от него, Алексей Толстой, автор эпических исторических романов, рад был вернуться в Россию одним из первых — еще в 1923 году. Илья Эренбург утверждал, что возвращение Толстого объяснялось его любовью к русскому народу и верностью своему искусству.

«Он чувствовал, скорее чем понимал умом, что не сможет писать нигде, кроме России. Его любовь к России была так велика, что он порвал не только с друзьями, но и со многими сомнениями внутри себя: он верил в народ и верил, что все к лучшему».

Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы
Алексей Николаевич Толстой (имя при рождении — Алексей Алексеевич Бостром; 1883 — 1945), ранее 1945
Источник:
Wikimedia Commons / ИППИ

В Советском Союзе Толстого приняли как героя, и он быстро прославился заново, став столпом соцреализма и влиятельной фигурой литературного истеблишмента. Он получил все мыслимые премии и титулы, какими Советский Союз мог его наградить, стал членом Академии наук и лауреатом Сталинской премии 1943 года за огромную трилогию «Хождение по мукам».

Успех Толстого заставил отчаявшегося и снова обедневшего Бунина в военные годы написать ему с просьбой добиться выплаты авторских гонораров в России. Бунин остро нуждался в деньгах — Нобелевская премия к тому времени была давно растрачена.

Другим русским эмигрантом, вернувшимся в Россию, был Александр Куприн, мастер короткого рассказа, успешная дореволюционная карьера которого закончилась, стоило ему уехать из страны.

Лишившись связи с главным источником своего вдохновения — русским народом, — неспособный писать о нем вдалеке, в Париже, Куприн так и не пережил этой потери и замкнулся в себе. Литературным творчеством за границей он зарабатывал так мало, что они с женой погрязли в нищете и долгах.

«Я остался голым… нищим, как бродячая собака», — писал он другу. Куприн страдал алкоголизмом; в начале 1930-х его зрение стало слабеть. В 1937 году Куприн решил, что единственный выход для него — вернуться в Россию. «Это долг каждого истинного патриота», — говорил он, и уж точно «умереть там будет слаще и легче».

Русская эмиграция в Париже: как зарабатывали разоренные русские аристократы
Александр Иванович Куприн (1870 — 1938), 1910-е годы
Источник:
Wikimedia Commons / Vokrugsveta

Он рассчитывал, что социалистическое государство окажет ему необходимую медицинскую помощь, поскольку здоровье писателя стремительно ухудшалось.

После переезда в Советский Союз Куприну от Союза писателей была выделена дача в писательской деревне Голицыно, где он смог отдохнуть и немного поправиться. Далее он с женой и дочерью поселился в Ленинграде. Однако и ум Куприна ослабел тоже; многим казалось, что он впадает в деменцию.

По крайней мере, он еще успел порадоваться выходу полного собрания своих сочинений, хотя те, кто встречался с Куприным в его последние годы, говорили, что он неуютно чувствовал себя в новой советской России. Он сопротивлялся призывам обратиться в соцреализм: «Колхозы не для меня, — говорил Куприн, — в шуме машин я не слышу музыки».

Новый мир, где он надеялся снова начать писать, так и не был им обретен; в конце концов у Куприна обнаружили рак пищевода. И вот, как он сам когда-то писал, «словно дикий зверь, который забивается в свое логово в лесу, чтобы умереть», Куприн скончался спустя четырнадцать месяцев после возвращения на родину, 25 августа 1938 года.

Отрывок из книги Хелен Раппапорт «Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны». М.: Издательство Эксмо, 2023.

Читайте книгу целиком

От автора бестселлера «Дневники княжон Романовых». Увлекательные и трагичные истории русских эмигрантов во Франции — устами ее очевидцев.

Отношение русских к Парижу всегда было особенным: французский язык учили, модой вдохновлялись, а связи двух стран — Российской империи и Франции, — всегда были очень тесными. На излете веков русские аристократы тратили в Париже баснословные суммы на изысканные развлечения, а в начале XX века Париж ошеломили «Русские сезоны» Дягилева. Неудивительно, что именно Париж стал убежищем для десятков тысяч аристократов, буржуа, интеллигенции и военных, бежавших от большевистского переворота, зачастую без гроша в кармане.

Потомственные князья и прославленные генералы стали таксистами и рабочими на заводах Ситроена и Рено, а их жены — моделями и швеями. Но, несмотря на все тяготы, русская культура цвела даже в Париже — ручная вышивка талантливых аристократок нашла свою дорогу к модному дому Шанель; гремели имена Марка Шагала, Игоря Стравинского и Ивана Бунина. Некоторым эмигрантам удавалось встроиться в местную жизнь, но многие попали в замкнутый круг нищеты и всепоглощающей тоски по родине.

Написанная на основе сотен архивных источников, книга историка Хелен Раппапорт — это красочный репортаж из прошлого, рассказывающий трагическую историю русской эмиграции устами ее очевидцев.

Читайте книгу целиком
Реклама. book24.ru
Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения