Падение дома Браганса

7 сентября Бразилия отмечает День независимости. В этот день в 1822 году страна провозгласила независимость от Португалии. До 1889 года латиноамериканская страна оставалась империей, а затем монархия была свергнута — Бразилия превратилась в республику.

Почти весь XIX век Бразилия оставалась в Южной Америке белой вороной — она добилась, подобно испанским колониям, независимости от европейской метрополии, но пребывала под властью монарха. Поначалу это обстоятельство сказалось благотворно: страна обрела относительную политическую стабильность и построила крепкую экономику. Но в 1889 году империя вдруг рухнула под натиском республиканцев, и никто из подданных не встал на ее защиту.

Падение дома Браганса — Педру Америку ди Фигейреду Мелу. Независимость или смерть
Источник:
Wikimedia Commons

К концу второй недели ноября 1889 года в Рио-де-Жанейро было все спокойно. Ничто не предвещало перемен. Двор готовился к большому балу в честь прибытия военной миссии из Чили. Император Педру II укрылся от столичной жары и духоты в загородной резиденции Петрополис и сочинял там сонеты. Маршал Мануэл Деодору да Фонсека у себя дома страдал от жестоких приступов удушья, которым был подвержен уже много лет. Подполковник Генерального штаба Бенжамин Констан Ботелью ди Магальяэнс втайне совещался с офицерами — своими товарищами по республиканскому Военному клубу, основанному двумя годами раньше.

Несколько дней спустя, вечером 15 ноября, все yпомянутые действующие лица, казалось, занимались тем же самым. Пышное празднество, собравшее весь цвет бразильской знати, закончилось. А император, вернувшийся в Рио, вновь писал, правда, уже не стихи, а рескрипт о назначении нового премьер-министра, — и напрасно. Он уже потерял власть, причем навсегда, но еще не отдавал себе в этом отчета. Деодору да Фонсека снова был дома: злополучное удушье даже загнало его в постель. Но теперь он обрел новый статус — уже не просто маршала и героя, а первого президента республики. Только Бенжамин Констан открыто торжествовал: именно он выступил одним из главных вдохновителей события, произошедшего несколько часов назад, и теперь перед ним открывалось поистине широкое поле деятельности. Жители столицы, а затем и всей страны, проснувшись этим утром подданными империи, к моменту отхода ко сну превратились в граждан Соединенных Штатов Бразилии.

Конституция и рабовладение

Бразилия обрела независимость от Португалии в первой четверти XIX века (а именно в 1822 году). Жителям испанских колоний пришлось с оружием в руках сражаться с еще довольно мощной королевской административной системой и, демонтировав ее, строить свои республики. Бразильцам же удалось получить независимость почти бескровно (если не считать нескольких инцидентов с португальскими отрядами в Ресифи и Баии), а гарантом свободы стал император, представитель традиционной и консервативной европейской династии Браганса.

Запустил процесс, сам того не предвидя, Наполеон. В 1808 году он решил изгнать Браганса из Лиссабона и посадить на престол кого-нибудь из своих маршалов (рассматривались кандидатуры Жюно и Сульта). Спасаясь от французов, принц-регент Жуан (будущий Жуан VI) с семьей, двором и казной едва успел отплыть на большой эскадре в крупнейшее из своих владений. Там он обосновался более чем на десятилетие. И надо сказать, что пребывание королевского двора в Рио произвело переворот в самосознании колонии. Бразилия впервые управлялась не из далекого Лиссабона, а из Рио-де-Жанейро.

После падения Наполеона короля не сразу отпустили в Европу. Только когда в 1821-м в покинутой властями Португалии началась революция, Жуан наконец решился уехать из Бразилии. Сын Жуана с отцом не поплыл, а 7 сентября 1822 года, будучи наследным принцем, провозгласил себя императором независимой Бразилии под именем Педру I.

Итак, бороться за свободу от метрополии бразильцам не пришлось, но именно по этой причине в укладе их жизни и хозяйства свобода мало что изменила. Сохранилась общественная иерархия, доставшаяся в наследство от старой феодальной Европы, осталось неприкосновенным вековое рабовладение, на котором страна — единственная во всей Южной Америке — строила свое благополучие.

Педру I слыл монархом прогрессивным, сразу заявил о подготовке Конституции, но превращать монархию в формальность тоже не собирался. Поэтому Учредительное собрание он скоро распустил и написал основной закон сам — в очень консервативном духе. В частности, по этой Конституции 1824 года, которая оставалась в силе почти 70 лет, император получил право накладывать вето на любые решения законодательной власти, а сам остался ей неподотчетным. Парламент состоял из двух палат, причем члены верхней (сенаторы) назначались монархом пожизненно, и только депутаты нижней избирались, но право голоса ограничивалось высоким имущественным цензом. Кроме того, провинции оказались представлены в нем неравномерно, а в такой большой стране это мина замедленного действия. Наконец, император, европеец по рождению и воспитанию, не стал окончательно порывать с Португалией. В 1831-м после серии правительственных кризисов он унаследовал отцовский лиссабонский престол и отбыл на историческую родину, оставив Бразилию в наследство пятилетнему сыну, тоже Педру. После этого несколько десятилетий подряд в разных концах страны бушевали восстания. Кстати, многие из них уже тогда поднимались под антимонархическими лозунгами. Так, в 1837 году республику провозгласила Баия, а на юге, в Риу-Гранди-ду-Сул, республика де-факто существовала 10 лет — с 1835 года по 1845-й (ее флотом командовал молодой итальянец по имени Джузеппе Гарибальди). И все-таки тогда — в гораздо более опасном положении, чем в 1889-м — судьба спасла империю. Юный Педру II подрос на престоле и в 14 лет уже был объявлен совершеннолетним. Встревоженная хаосом политическая и землевладельческая элита сплотилась вокруг него. К середине века все самопровозглашенные республики исчезли с карты Бразилии.

Время «кофейных баронов»

Теперь начался период процветания. Либеральная партия городских собственников и консервативная «плантаторская» сменяли друг друга у власти — так, что современники не замечали разницы между ними. Экономика неуклонно росла: кофе стал для нее золотой жилой.

Семена деревьев рода Coffea в Бразилию завезли из соседней Французской Гвианы в конце XVIII века, но лишь при Педру II начался подлинный бум: североамериканцы и европейцы усвоили массовую привычку к потреблению тонизирующего напитка, бразильцы, чтобы удовлетворить ее, покрывали свою страну новыми и новыми гектарами плантаций. Ввозили толпы невольников из Африки. Создавали новые латифундии, сколачивали состояния. Половину кофе, потреблявшегося во всем мире, вывозили тогда из Бразилии.

На первых порах кофе высаживали в основном в приморских провинциях — в Рио-де-Жанейро и на северо-востоке, но позже выяснилось, что в Сан-Паулу климат и почвы подходят лучше. Так эта область стала быстро развиваться и богатеть. И новым обладателям больших капиталов захотелось участвовать в делах управления своей родной провинцией, которое по-прежнему пребывало в руках «старорежимных» олигархов, — представительство во власти паулистов (уроженцев Сан-Паулу), важнейших доноров казны, даже в 1870-е оставалось еще очень скромным. Чем дальше, тем больше в провинции раздавалось голосов за федеративное устройство Бразилии, за автономию, даже за полное отделение от империи…

Все видели, что перемены неизбежны. Но кто и как способен их осуществить, не разрушив при этом государство? Ясно, что только император, наделенный Конституцией столь обширными полномочиями. Однако именно в это время Педру II стал постепенно отходить от дел: государь покровительствовал живописцам неоклассического направления, занимался астрономией и ботаникой, изучал древние языки и сочинял стихи, следил за «модным» техническим прогрессом, выписывал специализированные журналы из Европы, да и сам трижды туда наведывался. В обществе кипели страсти, создавались бесчисленные партии и движения, провозглашались лозунги, а «старый добрый» монарх оставался безучастным. Не реагировал даже на выпады и карикатуры в прессе — порой весьма вольные. Престиж короны падал незаметно, но неуклонно.

Решающий удар

В 1860-е годы империи пришлось вдобавок вести серьезную войну — с Парагваем. Эта небольшая страна под властью диктатора Солано Лопеса добилась в XIX веке определенной модернизации и теперь рвалась к морю. На пути оказались Бразилия, Уругвай и Аргентина — нимало не смущаясь, Лопес объявил войну всем трем странам. Казалось бы, ресурсы, силы и территории враждующих сторон были несопоставимы, и все равно в течение долгого времени чаша весов колебалась. Бразильцы, которых поначалу в предвкушении «маленькой победоносной войны» охватил бурный патриотизм, оказались разочарованы. Тем временем военные расходы становились астрономическими, империя увязла в долгах (в первую очередь дому Ротшильдов, который предоставил крупные займы). Начался финансовый кризис. Против правительства выступила даже часть консерваторов. А самые радикальные из либералов открыто основали в Рио Республиканский клуб и выпустили манифест, осуждающий самое политическое устройство державы: основанное на «архаических институтах», оно изолирует Бразилию от соседей по континенту.

Вопрос о том, нужно ли сохранить монархию в принципе, в кругу этих людей незаметно отпал — теперь обсуждалось только, как перейти к республике. Одни высказывались за насильственное свержение Педру II и даже предлагали приурочить его к столетию Великой французской революции. Но большинство все-таки стояло за мирный переход путем изменения общественного мнения.

Только за два отдельно взятых года, между 1870-м и 1872-м, появилось около 20 новых республиканских газет, не говоря о многочисленных клубах. Собрания в них выплескивались на улицы и превращались в митинги. Правда, взгляды сторонников перемен на то, какой именно быть грядущей федеративной республике, очень разнились. Республиканцы Рио, городские обыватели среднего достатка, делали упор на гражданские свободы и справедливое политическое представительство. А вот в Сан-Паулу, где в 1873 году возникла Паулистская республиканская партия (ПРП), возобладали интересы кофейных плантаторов — они больше думали о том, как приумножить свое влияние в провинции и самим принимать решения по максимально широкому кругу вопросов. На одном из съездов ПРП обсуждалась даже тема полного отделения Сан-Паулу.

Был пункт, объединявший большинство республиканцев, — требование окончательно отменить рабство. Рабов в империи «накопилось» очень много, около полутора миллионов (десятая часть населения), и труд их не приносил уже особой выгоды. Сам Педру II был сторонником освобождения невольников, однако проводить его, с императорской точки зрения, следовало медленно и строго в рамках законов. Впрочем, они и принимались один за другим, ограничение следовало за ограничением, но до решающей точки дойти никак не удавалось.

Аболиционисты же в 1880-х годах перешли от пропаганды к делу: тут и там возбуждались судебные тяжбы против рабовладельцев (адвокат и журналист Луис Гама, сам сын плантатора и черной рабыни, вызволил таким образом из неволи около тысячи человек). Устраивались массовые побеги с плантаций… Во всем этом участвовали лучшие представители нации: адвокаты, журналисты, писатели, владельцы типографий, отказывавшиеся печатать памфлеты идейных противников, ну и, конечно, люди, которые обеспечивали переброску негров и снабжали их продовольствием.

В 1887-м к кампании за отмену рабства присоединились сразу две крупные партии — либералы и ПРП. За ними сказали свое слово и военные: маршал Деодору да Фонсека сначала попросил освободить регулярные части от участия в экспедициях по поимке беглых, а затем, когда это прошение было отклонено, заявил, что солдаты все равно не согласятся пятнать воинскую честь. Император как раз находился тогда в Европе, и регентские обязанности исполняла (уже не в первый раз) его дочь принцесса Изабелла. Она вняла доводам аболиционистов и решила одним махом разрубить гордиев узел.

13 мая 1888 года появился «Золотой закон». Рабство в Бразилии отменялось полностью и без всяких выкупов. Долгожданный шаг, который по замыслу инфанты должен был еще и спасти монархию… Но на деле он нанес ей решающий удар. Монархия потеряла поддержку последних и главных союзников — плантаторов «старого образца». Потерпев по милости регентши огромные убытки, многие из них разорились. И им ничего не оставалось делать, как перейти под знамена своих вчерашних противников. Видный аболиционист (и при этом убежденный монархист!) Жозе ду Патросинью потом назвал их «республиканцами 14 мая», намекая, что они перешли в оппозицию к империи на следующий же день после отмены рабства. И даже те, кто остался лоялен Педру II, не желали грядущего воцарения его решительной дочери. Ее муж-француз, граф Гастон д’Э (Бурбон из Орлеанского дома), был очень непопулярен в бразильском обществе. Одна мысль, что со временем он может оказаться супругом императрицы, увеличивала число если не прямых республиканцев, то по крайней мере сочувствующих будущей смене режима.

Так обстояли дела в конце 1880-х. Ощущение неопределенности, казалось, витало в воздухе. И тут на авансцену политики вышли новые действующие лица — военные.

Кто спасет нацию?

До середины XIX столетия армейское сословие оставалось в Бразилии, как и в большинстве других стран, весьма закрытым и элитарным. Но в течение долгого правления Педру II социальный состав офицерства изменился. Платили в армии немного, продвижение по службе затягивалось, так что аристократы мало-помалу перестали стремиться к военной карьере, а те, кто все же ее избирал, часто были недовольны.

Такое положение серьезно изменила Парагвайская война. Во-первых, проверенные в боях товарищи по оружию теперь начали ощущать себя носителями особого корпоративного духа, недоступного погрязшим в коррупции гражданским. Во-вторых, они ощутили вкус к политике — ведь одержанные ими победы оказывали большое влияние на власть, и это понимали все. «В жизни у меня был лишь один покровитель — парагвайский диктатор Солано Лопес, — говорил на склоне лет маршал Деодору да Фонсека. — Ему, зачинщику войны, я обязан карьерой».

С другой стороны, как водится, прошедшие фронт ветераны зачастую считали, что заслуги их недооценены нацией и правительством. Горечь этого чувства естественным образом толкала их в лагерь республиканцев и аболиционистов.

А среди воспитанников элитной Военной школы Прайя Вермелья в Рио-де-Жанейро, где преподавалась не только тактика, но и философия, появлялось все больше сторонников главного идейного направления эпохи — французского позитивизма. Уже известный нам Бенжамин Констан, преподававший там, был яростным приверженцем идей знаменитого «отца социологии» Огюста Конта, который утверждал, что общественными явлениями управляют естественные, схожие с физическими законы. Курсанты Прайя Вермелья в большинстве сходились на том, что движение вперед научно-технической стезе — это залог движения вперед вообще, а самая лучшая форма правления есть описанная Контом «республиканская диктатура» — «правительство национального спасения, действующее в интересах народа». Для спасения нации и победы прогресса нужна сильная исполнительная власть, считали будущие офицеры. А кому же и установить такую власть, как не им, просвещенным людям эпохи?

Увидев, что военные часто возражают правительству, император запретил им публично высказываться или излагать в печатном виде политические взгляды. Но эти запреты по большому счету не соблюдались.

Для успеха движения за республику оставалось, очевидно, главное — объединить усилия гражданских и военных республиканцев, которые до поры до времени действовали сепаратно. Даже среди самих недовольных офицеров существовали две «непересекающиеся» фракции: «молодежь» (то есть в основном кадеты Прайя Вермелья) и «служаки» (потомственные офицеры, всю жизнь проведшие в казармах и не получившие высшего образования). Связующим звеном между ними стал Бенжамин Констан, которому вдобавок удалось решающее — привлечь на свою сторону Деодору да Фонсеку, популярнейшего в войсках полководца. Тот был убежденным консерватором и личным другом Педру II, но когда до маршала дошли слухи, что его отправят в отставку, личные интересы перевесили. И он решился — поначалу только свергнуть очередное правительство. Но вместе с ним «случайно» разрушилось все здание монархии.

В изгнание!

Поначалу выступление намечалось на 20 ноября 1889 года. Но дату пришлось перенести — прошел слух, что маршала отправят в отставку раньше, а части, где были особенно сильны заговорщики, передислоцируют или расформируют. Бенжамин Констан и лидеры гражданских республиканцев — Кинтину Бокаюва и Аристидис Лобу — бросились к Фонсеке убеждать его в необходимости немедленно провозгласить республику, чтобы разом решить все вопросы и избавиться от всех опасностей.

Утром 15 ноября с окраин Рио подтянулись подразделения, которыми командовали заговорщики. Процессия двинулась к центральной площади (теперь она носит имя Республики), где стояло здание Главного штаба. Премьер-министр виконт ди Оуру-Прету, предупрежденный о брожении в войсках, потребовал послать против бунтовщиков отряды морской пехоты и полиции, но те примкнули к восставшим во главе с Деодору да Фонсекой. Вместе они выстроились перед штабом, где успели собраться все министры. Маршал объявил им об их свержении. Оуру-Прету выслушал его речь безмолвно.

Кто тогда провозгласил республику открыто, неизвестно — свидетельства очевидцев на этот счет расходятся. Вероятнее всего, что крики «Да здравствует республика!» донеслись из уст отдельных офицеров, а консервативный маршал и заинтересованный в его поддержке Бенжамин Констан предпочли пока и не опровергать, и не поддерживать эти выклики.

Убедившись, что арсеналы взяты под надежную охрану и сторонники свергнутого правительства не смогут захватить ни винтовки, маршал вернулся домой. В 15.00 в муниципальном совете Рио-де-Жанейро, который тоже был «наэлектризован» Констаном, было составлено обращение к нации, где уже прямо говорилось об отмене монархии. Документ, подписанный сотней человек, спешно направили маршалу с просьбой от имени «собравшихся масс народа» — санкционировать. А императору только лишь впервые доложили о произошедшем. Он вернулся из загородной резиденции в столицу, дал аудиенцию Оуру-Прету и принял его отставку. Не подозревая о серьезности перемен, он решил назначить нового премьера, а Деодору да Фонсеке «предложить» только военное ведомство. Когда об этом известили маршала, тому оставалось лишь резонно заметить: «Поздно, у нас уже есть новое правительство». Вечером 15 ноября вышел первый декрет — о создании федеративной республики — Соединенных Штатов Бразилии. Нетрудно догадаться, что за государство было взято за образец.

Вообще же стремительность, с которой развивались события, произвела немалое впечатление на современников. Особенно поразил их тот факт, что общество никак не отреагировало на падение строя, казавшегося столь прочным и солидным.

Что касается императора, то дней жизни ему оставалось совсем немного. Вероятно, он чувствовал это и с тем большей покорностью подчинился предписанию как можно скорее покинуть страну. Уже 17 ноября он отплыл с семьей в Старый Свет. Последние два года Педру II проведет в Париже, и после его кончины в 1891-м французское республиканское правительство, невзирая на протесты властей из Рио, устроит ему государственные похороны. Кстати, европейские державы при этом все-таки признали бразильскую республику почти сразу, а вот консервативная Россия решилась на такой шаг только после смерти императора.

Здание единственной в Америке монархии рухнуло — без оглушительного треска, лишь с тихим хлопком. Просто система, которая хотя и с перебоями, но приспосабливалась до поры до времени к меняющимся динамическим условиям, исчерпала ресурс адаптации. Общество не так уж было убеждено в том, что ему нужна республика, но поскольку империя не смогла соответствовать требованиям времени, никто не встал на ее защиту в критическую минуту.

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 5, май 2009}