Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Где был Голец Подлунный

20 февраля 2009
Где был Голец Подлунный

Ефремов начался для меня в 1957 году с «Туманности Андромеды». Как и многие тогдашние мальчишки, я «заболел» космосом, мечтал о межзвездных полетах, о потрясающих внеземных цивилизациях...

Только после нескольких встреч с Иваном Антоновичем я понял, что главная цель его книг — не фантастика приключений, а приключения духа; старание показать, что человек — самое великое чудо природы, «та же Вселенная». И если реализовать фантастические возможности человеческого разума и тела, то реальная жизнь может стать фантастической.

Ефремов был родоначальником не только социальной фантастики, но и нового, удивительного синтеза вымысла с реальностью. Вспомним хотя бы примеры из его «земной фантастики» — поиски и находки алмазов в Якутии или ртути на Алтае после того, как Иван Антонович «открыл» их там в своих рассказах. Или вот англичане поставили знаменитый «Катти Сарк» на вечную стоянку в сухой док после того, как Ефремов сделал это в одноименном рассказе. И когда узнаёшь, что Ефремов руководил небывалой Верхне-Чарской экспедицией, частично описанной в рассказе «Голец Подлунный», то трудно усомниться в реальности происходившего. Во время этой экспедиции Ефремов встретился с якутским охотником Кильчегасовым, который и сообщил ему о существовании удивительной пещеры с «рогами мамонта», то есть бивнями слонов (именно слонов, а не мамонтов, что считается невероятным для Сибири.— Е. Т.) Поэтому поиски той загадочной пещеры были и остаются изюминкой наших походов по маршрутам бамовских экспедиций Ефремова.

Большинство читателей лишь догадывается по его книгам, что он был и моряком, и палеонтологом, и геологом, в 30-е годы искавшим полезные ископаемые в самых труднодоступных районах Алтая, Восточной Сибири и Дальнего Востока.

«Время дальних походов маленьких геологических отрядов с небогатым снаряжением, когда все зависело от здоровья, умения и выдержки каждого из участников. Пути сквозь тайгу, по необъятным ее морям — торфяным болотам, по бесчисленным сопкам, гольцам, каменным россыпям. Переходы вброд через кристально-чистые и ледяно-холодные речки. Сплавы по бешено ревущим порогам на утлых лодках и ненадежных баркасах. Походы сквозь дым таежных пожаров, по костоломным гарям, высокому кочкарнику, по затопленным долинам в облаках гудящего гнуса. В липкую летнюю жару и яркую зимнюю стужу, в мокрой измороси или морозном тумане пешком, верхом или на хрупких оленьих нартах...» — так писал Иван Антонович в своем известном романе «Лезвие бритвы».

Дважды — в 1931 и 1932 годах он непосредственно участвовал в изысканиях трассы теперешнего БАМа, а чуть позже проводил геологические исследования в Чарской котловине, где теперь и пролегла новая магистраль. На год раньше будущих строителей Комсомольска, в мае 1931 года, Ефремов проплыл по Амуру на колесном пароходе мимо села Пермское, чтобы провести геологоразведку вдоль реки Горин и вокруг озера Эворон.

«Я исследовал совершенно тогда неизвестное Амуро-Амгуньское междуречье и в 1931 г. сделал первую геологическую съемку (и точную топографическую) озера Эворон, рек Лимури, Боктор и Эвур»,— писал Иван Антонович нанайскому писателю Г.Г. Ходжеру. Лучшим проводником тогда у Ефремова был Григорий Самар. «Ему я многим обязан,— вспоминал он позже,— даже собственной шкурой, т. к. нас преследовали беды с лимурийского маршрута, из которого мы выходили вдвоем пешком по Боктору в октябре 1931 года, без крошки еды семь суток...»

Готовясь к последующим экспедициям, друзья шутили: «Зачем тебе, Иван Антонович, вообще получать продукты и таскаться потом с ними, если ты прекрасно ходишь голодом, налегке?..» В память о той экспедиции у Ефремова остались высокие сапоги из белого меха, которые ему подарили нанайские женщины. Теперь эти сапоги хранятся в Тынде, в музее истории строительства БАМа.

«Наносились на карту впервые»

«...Представьте себе волну выше всех других, мчащуюся навстречу. На гребне этой колоссальной волны, прямо под низкими и плотными жемчужно-розовыми тучами, стояла девушка, загорелая до цвета красной бронзы. Вал несся беззвучно, и она летела, невыразимо гордая в своем одиночестве посреди необъятного океана...»

Пожалуй, все, кто читал «Туманность Андромеды», сразу поймут, что речь идет о Чаре Нанди. Однако лишь немногие знают, что имя этой необыкновенной девушке дано по названию сибирской реки Чары, которая в 30-е годы очаровала самого Ивана Антоновича.

Как всегда, еще с зимы, Ефремов начал тщательно готовиться к предстоящей экспедиции летом 1934 года в Чарской котловине. Однако контейнер с продуктами и одеждой был похищен на пути из Москвы в Забайкалье, и это надолго задержало выход экспедиции. Новых средств на снаряжение институт не давал, и в течение лета Ивану Антоновичу пришлось, проявляя незаурядную находчивость и изобретательность, находить замену пропавшему имуществу и готовить товарищей к предстоящим походным трудностям. А по вечерам Иван Антонович читал наизусть своих любимых Хаггарда, Лондона, Грина, зажигая своих спутников радостной готовностью переносить лишения ради поисков и открытий.

...Распевая сочиненный там же «Верхне-Чарский гимн», осенью 1934 года отряд пошел на карбасе, окрещенном «Аметистом», вначале по Тунгиру и далее вниз по Олекме. Так началась одна из самых замечательных экспедиций Ефремова, прошедшая, как описал ее потом коллектор Новожилов, «...в дебрях белых пятен, черных дней».

Главной целью экспедиции И.А. Ефремова было проведение геологических исследований Верхне-Чарской котловины в связи со строительством будущей Байкало-Амурской магистрали. Они намеревались спуститься по Олекме только до реки Хани, а затем вьючной тропой пройти в район Верхней Чары. Но в устье Хани достать оленей им не удалось. Тогда Ефремов решает пробиваться к Чаре кружным путем по Олекме и Токко, через Якутию, где оленей гораздо больше. Но местные жители предупредили, что тогда им придется преодолевать непроходимые при низкой осенней воде олекминские пороги на протяжении 170 километров. Другой бы начальник благоразумно повернул назад. Да не таков Ефремов! «...Путем нашивки высоких бортов и укрепления носа,— писал он позже в отчете,— наш карбас был переоборудован для плавания в порогах и 3 октября партия вышла на нем вниз».

А через несколько дней, едва люди перевели дух после порогов, навалилась ранняя якутская зима: начались морозы, пошла пурга. Чтобы карбас не вмерзал на стоянках у берегов, они плыли и по ночам. Из-за отсутствия теплой одежды самой трудной стала вахта на руле. Команда грелась, ломая багром лед перед носом карбаса и дружно проталкивая его по стынущей Олекме. Но в районе якутского села Куду-Кюель их карбас намертво вмерз в лед.

В Куду-Кюеле Ефремов наконец нашел проводника с оленями, и отряд двинулся от Олекмы к Токко.

«Снега выпало очень много,— вспоминал Ефремов,— и переход от Куду-Кюеля в Токко оказался весьма тяжелым. На нартах лежало по 150—200 кг, что является очень большим грузом для первого снега, без дороги, даже для хороших оленей; а нашим, далеко не отличавшимся силой и крепостью, пришлось помогать почти на каждом даже небольшом подъеме... На перевале в р. Тяню (правый приток Токко) снег оказался глубиной до 2 м. Приходилось ежедневно по глубокому снегу протаптывать дорогу впереди оленей».

В декабре отряд вышел к эвенкийскому поселку Тяня, бывшему в те годы пушной факторией.

Дальше основная партия отряда из трех человек во главе с Ефремовым пошла на юг, вверх по Токко, преодолевая наледи и пороги.

«...мы неудержимо сползаем к краю ледяного обрыва, с которого спадает на трехсотметровую глубину замерзший водопад... В страхе за судьбу товарищей я метнулся вперед, уцепился за задок наиболее сползших нарт, поскользнулся и снова упал...» («Голец Подлунный»).

От вершины Токко они перевалили на Чару в районе порогов и прошли по ней до истоков ее из двух озер Леприндо в Чарской котловине.

Но надо было не просто идти, а работать в 50-градусные морозы: вести топографическую и геологическую съемки, искать полезные ископаемые в предгорьях Кодара и Удокана.

«Срочно обшивались все металлические приборы,— писал Ефремов в отчете,— чтобы к ним можно было прикасаться голыми пальцами, не боясь их отморозить. Все компасы были обшиты кожей. Сконструировали упрощенную планшетку, прикрепленную на груди, при помощи которой велась глазомерная топографическая съемка. В запас заготовлялись рукоятки на геологические молотки. При таких морозах и при работе на кристаллических архейских породах ручки у молотков выдерживали очень короткий срок, т. к. не вполне выдержанное дерево легко крошится...»

Их считали уже погибшими, но они вернулись весной 1935 года. Полуголодные люди прошли по «белым пятнам» Восточной Сибири втрое больше заданного (2750 километров, из которых 1600 — с геологической и топографической съемкой) и обнаружили признаки знаменитых теперь месторождений: удоканской меди, каменного угля, золота и железной руды, открытых позже другими геологами в Чарской котловине.

«Не попадал в худшие переделки...»

Мне давно хотелось походить по местам наиболее интересных экспедиций Ефремова. В 1979 году, как только представилась возможность побывать на Чаре, мы с женой немедленно воспользовались ею.

Старый поселок Чара большой, но довольно неуютный. Однако вокруг такая величавая панорама гор, что забываешь о бытовых неурядицах. Расспросив местных охотников о дороге и взяв у геологов теплую одежду, отправились в горы.

Надо сказать, что Кодар в том месте поднимается почти без предгорья и гольцы кажутся совсем рядом. Разумеется, мы не собирались штурмовать покрытые снегом вершины, а решили подняться на гребень отрога высотой около километра, с которого должна быть видна вся Чарская котловина. Поэтому мы не планировали ночевку в горах, надеясь добраться туда до обеда, а к вечеру вернуться в зимовье. На всякий случай взяли только пару банок тушенки и топор — он и оказался самым необходимым.

Переночевав в охотничьем зимовье, наутро пошли в горы. Вначале снега было немного, мороз около 20 градусов, и мы довольно быстро шли в гору по камням замерзшего ручья. Однако вершина гребня оказалась гораздо дальше, чем представлялось. Привыкнув оценивать расстояния в городской запыленной атмосфере, мы часто намного занижаем реальные расстояния в горах и на море. Но вернуться, не одолев какой-то сотни метров, не позволяло самолюбие. Наконец взбираемся на острый гребень и замираем, глядя на раскинувшуюся внизу Чарскую котловину, обрамленную частоколом заснеженных гор. Чара прихотливо извивается вдоль нее, хорошо видны уникальные чаре кие пески. Позади над нами почти отвесная стена ущелья, в которое заглядывает позолоченная солнцем вершина гольца.

Но светило равнодушно к нашим восторгам и скоро спрячется за спиной Кодара. Как быть? Возвращаться к зимовью тем же путем, конечно, благоразумно, но долго, неинтересно да и опасно в темноте. Решили идти немного более короткой дорогой с другой стороны отрога.

Вначале мы лихо съехали по заснеженному склону на дно ущелья и пошли по замерзшему ручью. Вдруг он превратился в пологий ледяной водопад. Скатились, прошли немного — снова ледяная горка, но уже круче первой. Спустились и по ней, да скоро ручей оборвался отвесной ледяной стеной метров пяти. А стены ущелья встали почти вертикально — не влезешь. И назад по ледяным скатам уже не подняться. Веревок для спуска нет, виноградной лозы, как у Спартака,— тоже. Что делать?

Вдруг замечаем у стены ущелья несколько тонких березок, вытянувшихся в надежде увидеть солнце. Срубаю одну из них, стесываю веточки. Привязываю ее к основанию другой березки, растущей у кромки водопада. Съезжаю по стволу вниз, следом спускается жена. В ущелье уже темнеет, выручают взятые на всякий случай свечи. (Помните, как Ефремову помогла свеча в «Гольце Подлунном»?) А ручей на глазах «смелеет» — прыгает все с больших высот: 7, 10, 15, 20 метров... Однако и мы не лыком шиты! Связываем по две, по три березки и спускаемся, спускаемся. На связки пошли все веревочки, полотенца, портянки, колготки, лямки рюкзака...

Счет водопадам мы вскоре потеряли. Шли медленно, держась друг за друга. От частых падений на наледях одежда наша обледенела, и мы не раз скользили, приближаясь к черной пасти провалов. Многие из тех трудностей, которые пришлось испытать и нам в этом ночном спуске, преодолел Ефремов в одном из кодарских ущелий во время Чарской экспедиции (Иван Антонович описал их после в «Гольце Подлунном»). Пусть мороз у нас был послабее, и ущелье не превращалось в тоннель, как у него, а только нависало над нами причудливыми скалами. Зато мы наверняка были в этом каньоне первыми — гигантские каменные ступени не позволяют обитать там никакому зверю, значит, не бывают и охотники, а туристам преграждают путь водопады летом и ледяные стены зимой. С другой стороны, этот факт означал, что у нас нет никакой надежды на помощь извне — надо рассчитывать только на свои силы.

Нам казалось, что при таком обилии перепадов мы спустились даже ниже уровня своего зимовья. Однако коварной лестнице не было видно конца, так и чудилось, что она ведет в преисподнюю. Очередная «ступенька» оказалась ригелем — поперечным обрывом такой высоты, что дно ущелья за ним не просматривалось. Решили заночевать под скалой — утро вечера мудренее. Развели костер, вскипятили чай в консервной банке, поужинали. Ночь у негреющего костра из сырых березовых сучков представлялась мучительной: усталость толкала нас в объятия Морфея, а Дед Мороз мог продлить эти объятия навсегда...

Мы даже не поверили часам, показывавшим пять утра, полагая, что они остановились от ударов еще вечером. Однако вскоре начало светать. Значит, мы спускались всю ночь, не ощущая 30-градусного мороза, не замечая времени! В свете зари нависающие скалы предстали во всей своей грозной красоте. О спуске по ригелю нечего было и думать. Надо возвращаться наверх по боковым стенам ущелья. Но первая попытка влезть на правую сторону не удалась — жена в валенках неудержимо сползала вниз, а рукам буквально не за что было зацепиться. Передохнув, полезли на левую стену. Она была почти отвесной, и удерживались на ней мы только благодаря снегу да кустам багульника в выемках скал. Ползли вверх зигзагами, обливаясь потом, от одного куста до другого. Выше появились жидкие, чудом державшиеся березки и лиственницы. Наконец стена ущелья стала более пологой, заснеженной, и к обеду мы поднялись на скалистый «хвост» отрога. Зубцы скал, вытянувшихся вдоль гребня отрога, напоминали хребет древнего стегозавра. Отсюда начинался уже лесистый склон к нашему зимовью. Сапоги промокли и заледенели, ноги без портянок жестоко мерзли. Мы шатались от усталости и бессонной ночи...

«Рога мамонта»

Среди сотен самых разных людей, с которыми сводила судьба Ефремова во время многочисленных его экспедиций, особое место занимает якут Павел Кильчегасов, встретившийся ему во время Чарской экспедиции. В рассказе «Голец Подлунный» Иван Антонович описал, как старый охотник заинтриговал его тем, «чего твой не знает»:
«Этот голец стоит сам один, сюда ближе Токко вершина. Право гольца есть высокий, ровный, чистый место — все равно стол. Это место рога, однако, и лежат. Там есть дырка большой и там тоже рога».

Однако жестокие морозы, недостаток теплой одежды и продуктов не позволили Ефремову отклониться от маршрута в экспедиции 1934—1935 годов, чтобы поискать бивни. Он «нашел» их только в рассказе. Позже здоровье не позволило ему побывать в тех местах, потому при встрече Иван Антонович говорил мне, что хорошо бы поискать эти самые «рога мамонта» теперь, когда осуществить экспедицию гораздо легче.

Сопоставив ефремовскую карту с современной, я определил примерно координаты Подлунного и в августе 1980 года прилетел снова в Усть-Нюкжу на БАМе. Узнав о цели приезда, геологи из Приленской экспедиции с удовольствием согласились попутно забросить меня и моего знакомого бамовца из старой Усть-Нюкжи в район Подлунного. Как выяснилось, его тесть, оленевод, вроде бы знал, где лежат бивни. Я возликовал — такая удача!

Но встреча с эвенком разочаровала. «Однако, моя тоже хочет найти рога мамонта...» Оказалось, что эти самые «рога» видел не он, а его отец, когда-то мывший золото в гольцах. Однажды начал в сумерках рубить сухой стланик для костра, а топор отскакивает. Присмотрелся, а это «рога мамонта» — и лежат кучей, как дрова (высохшие голые стволы кедрового стланика по форме и цвету очень походят на бивни мамонта). Но теперешний старик был в те времена мальчишкой, и где то место, его тогда не интересовало. Он, правда, сказал, что название ручья Итчиляк (в районе Подлунного) на языке эвенков значит «чертово место». А по словам Кильчегасова, бивни лежали именно там, где «много черта». Поэтому я попросил вертолетчиков высадить нас на верхнем из цепочки озер, через которые протекает Итчиляк...

У озера, названного нами Сердцевидным, мы натянули палатку. Тайги на этой высоте нет, зато поражает изобилие голубики, а воздух в солнечные дни здесь до предела насыщен пряным ароматом багульника и кедрача. Тишину нарушает шум водопада и осыпающихся камней. Вокруг вздымаются гольцы — который из них Подлунный?

Запастись тушенкой в Усть-Нюкже нам не удалось, поэтому взяли для рыбалки снасти и надувную лодку у геологов. С трудом поймав на спиннинг пяток гольцов, из двух сварили уху, остальных посолили и повесили сушить. В полдень отправились на разведку, надеясь узнать Подлунный по описаниям Ефремова. Но ближние горы с южной стороны оказались отрогами дальнего гольца, который, подобно гигантскому осьминогу, протянул щупальца в разные стороны, и выходить на этот голец надо с утра. Вернулись, а рыбы как не бывало — побывал «хозяин». Мало того, косолапый в клочья разодрал надувную лодку. Вскоре увидели и виновника — медведь сидел в полукилометре на скале и с интересом наблюдал за нами. В бинокль разглядели, что он с седым загривком, видать, в почтенном возрасте. К тому же шатун, раз при таком обилии ягод и орешков на рыбу дармовую набросился.

Стало ясно — косолапый придет снова (что после и подтвердилось) и может не только лишить нас продуктов, но и разодрать палатку, спальники и прочих бед натворить. Значит, одному из нас надо оставаться сторожить имущество, хотя это намного уменьшало радиус поиска и увеличивало вероятность ЧП.

На следующий день я пошел к южному гольцу с собакой. Мы поднялись с Дозором по огромным валунам речки, обходя ее ревущие водопады и ущелья. Прошли мимо гигантских наледей с трехметровыми изумрудными боками. Влезли по голому каменному склону, отшлифованному льдинами, и оказались в полуцирке. Крутые стены гольца подковой охватывали ровную, как овальный стол, площадку. Вдруг Дозор залаял — и меня сразу поразило откликнувшееся сильное эхо. «Чертово место»! Я был уверен, что нашел его — многое здесь напоминало рассказанное Кильчегасовым. Часа два я обследовал площадку, отверстия в скалах, но ни бивней, ни входа в пещеру не обнаружил...

«Уперся зубцами в луну»

Убедившись, что южный от нас голец — не Подлунный, я пошел на северный. По описаниям Ефремова, он должен быть трехзубым, однако с южной стороны сейчас просматривался лишь один его зубец. Поднялся по наиболее пологому склону и увидел еще два. Значит, это и есть Подлунный, который в рассказе Ефремова «...уперся зубцами в луну». На восточном склоне Подлунного оказалась ровная площадка, откуда было видно, как на востоке тучи лизали гольцы косыми языками дождя. А далеко на юго-западе сияли вершины Кодара. Ближе на запад были хорошо видны озера у начала Токко и сама река, тающая в дымке на северо-западе. Где-то там во время экспедиции 1934—1935 годов проходил зимой Иван Антонович, именно оттуда увидел он и трезубец Подлунного.

В последующие дни я облазил все гольцы в радиусе 15 километров — рога не встречались. Очевидно, они лежат где-то в другом месте, и мы их найдем так же, как я нашел Подлунный. Кстати, до недавнего времени этот голец так назывался только на ефремовской карте. Но в декабре 1987 года Межведомственная комиссия по географическим названиям официально утвердила ефремовское название. Теперь название «Подлунный» будет нанесено на всех геологических, топографических и прочих картах соответствующего масштаба.

Станция Иван Ефремов

Первая неудачная попытка в 1980 году найти «чертово место», о котором Кильчегасов рассказывал Ефремову, не обескуражила меня. Я решил собрать команду энтузиастов и пройти с ними — в течение трех ближайших летних отпусков — по всем маршрутам бамовских экспедиций Ефремова, которые он начинал по этим местам ровно 50 лет назад. А заодно и поискать там загадочную пещеру с «рогами» и рисунками древних людей. С этой целью летом 1982 года мы организовали экспедицию «Подлунная». Она состояла из двух самостоятельных отрядов. Наиболее опытный и инициативный Н. Малышев из Арзамаса стал командиром нашего отряда, который отправлялся из Тынды. Студенты из стройотряда сообщили нам, что недавно жители якутского села Чурапча нашли череп носорога, который они передали в ленинградский музей. Выходит, подтверждалась ефремовская гипотеза, высказанная им в «Алмазной трубе», «Гольце Подлунном» и «Лезвии бритвы» о том, что поскольку геологическое строение Сибирской платформы и Африканского щита сходно, то в древней Сибири обитали такие же животные, как и в современной Африке: слоны, жирафы, львы, зебры...

Новая Усть-Нюкжа — теперь довольно крупная бамовская станция, находится в 7 километрах от впадения Нюкжи в Олекму. С севера к ней подступают высокие, заросшие тайгой сопки, одна из которых, подобно Подлунному, увенчана короной останцов на вершине. В 1978 году строители станции Усть-Нюкжа и предложили назвать свою станцию именем Ефремова. А вскоре Межведомственная комиссия по географическим названиям постановила переименовать станцию Усть-Нюкжа в Иван Ефремов. К сожалению, окончательного утверждения тогда не произошло. Однако бамовцы об этом не забыли, и мы тоже вправе надеяться, что справедливость восторжествует. В челябинском институте Гражданпроект архитекторы показывали мне проект будущей Усть-Нюкжи — промышленного городка, в центре которого предполагается установить памятник И.А. Ефремову.

«Табун вздыбленных белых коней»

...Отчаянно ныряя и кренясь, их «Аметист» осенью 1934 года разгонялся на порогах до 40 километров в час. Избежать кораблекрушения удалось только благодаря капитану — вот где пригодились мореходные навыки Ефремова!

Нас эти пороги не пугали — в составе первого отряда «Подлунной» в 1982 году были асы, прошедшие, что называется, огонь, воду и медные трубы. Собрав на берегу два надежных катамарана, на следующий день мы доплыли уже до устья Хани, ниже которого начинаются пороги. Однако первый олекминский порог с грозным именем Сырылыр («рычащий») мы не увидели — поднявшаяся после сильных дождей над порогом вода встретила нас лишь яростными метровыми волнами. Такими же, укрощенными самой водой, оказались пороги Болбукта (в рассказе «Тень минувшего» Иван Антонович назвал его чуточку иначе: «То Боллоктас ревет — самый страшный порог!») и следующий Томуллур. Казалось, Олекма специально спрятала свои «чертовы зубы», чтобы люди потом усомнились — так ли уж трудно было пройти впервые Ефремову эти пороги?.. Но об их грозных возможностях говорят вздымающиеся над ними отвесные скалы с причудливыми останцами. Один из них напоминает гигантского циклопа, караулящего современных Одиссеев. Высокая вода тащила много обглоданных стволов с острыми вершинами, которые не раз грозили торпедировать наши катамараны. Приходилось постоянно отбиваться от них веслами.

После геологи на вертолете подбросили нас до треугольного озера Мюке-Кюель. Южнее зубьями пилы вытянулись гольцы Удокана, которые в лунном свете заворожили Ефремова: «Казалось, гигантская серебряная пила висела в воздухе, ни на что не опираясь». Где-то там, среди этих зубьев, голец Подлунный и «чертово место»... Но из-за потери времени вместо Токко нам пришлось сплавляться по ее притоку Чоруоде. Однако здесь пороги громоздились чередой. А поскольку до нас их туристы не проходили, то мы по праву первооткрывателей назвали их Зубами Мамонта. На третий день плавания дошли до слияния Чоруоды с Токко. В этом месте Ефремов влезал на вершину гольца, разделявшего реки, и впервые увидел вдали Подлунный, который «...стоял впереди всех остальных, ближе ко мне, одиноко поднимаясь, как гигантская, слегка суживающаяся кверху башня, верхушка которой увенчана тремя огромными зубцами».

Мы не знали точно, где Чоруода впадает в Токко, но были уверены, что голец у развилки не прозеваем, так как река всегда мощнее своих притоков. Поэтому спокойно прошли мимо нескольких ручьев, впадавших в Чоруоду слева. И только потом спохватились — ведь это рукава Токко, оказавшейся такой «несолидной»! Тогда-то мы и решили, что следует считать Токко впадающей в полноводную Чоруоду, а не наоборот. Однако возвращаться, то есть грести против течения реки, было безнадежно. К тому же дальние гольцы затянула сиреневая дымка, и мы даже «вооруженным глазом» не увидели бы Подлунный.

Очарованные Чарой

...Красавица Чара, словно пряча свои сокровища, встретила экспедицию И.А. Ефремова в декабре 1934 года свирепым морозом с ветром, от которого отворачивались и останавливались даже олени.

«При работе в районе Чарских порогов (во время 45—52-градусного мороза),— писал Ефремов в отчете,— самым большим препятствием был ветер, который дует здесь постоянно, достигая такой силы, что весь снег начисто сдувается из Чарского ущелья, оставляя чистый, как стекло, лед и голые камни. Идти против такого ветра почти невозможно...»

В 1984 году мы опять разделились на два отряда, один из которых сплавлялся на надувном плоту по Чаре маршрутом И.А. Ефремова. Сплав по ней начали от эвенкийского села Чопо-Олого, расположенного на берегу реки в четырех километрах от железной дороги. Чара в этом месте прихотливо извивается по долине, постепенно приближаясь к Кодару. Зубцы северной части Кодара намного ниже южных, но не менее живописны. Особенно выделяется один из них — явно кратер бывшего вулкана. Его вершина представляет собой наклоненную чашу с частоколом острых скал по периметру, причем в сторону Чары лава проделала в этом частоколе огромные ворота.

К вечеру дошли до северо-восточного угла Чарской котловины, где Кодар смыкается с Удоканом. Отсюда на протяжении примерно 120 километров Чара становится порожистей и делает бесчисленные резкие повороты, протискиваясь между отрогами этих хребтов. Первый же небольшой порог, Сулуматский, оказался для нас серьезным предупреждением. Вследствие излишней уверенности в устойчивости своего судна мы вышли на порог небрежно. И немедленно поплатились за это: поток бросил плот на огромный центральный валун, развернул боком, а двухметровый вал моментально накренил нас на 45 градусов. Но в следующую секунду плот выровнялся. Отделались испугом. Самые серьезные пороги на Чаре — Торские (ниже впадения Большой и Малой Торы) находятся не в узком межгорном проходе, а посреди широкой долины, где Чара мчится напролом, через гряду из красноватых гранитов. Огромные округлые камни, за тысячелетия до блеска отполированные водой и песком, кажутся сверкающими шлемами богатырей, взявшихся остановить бурную реку. К сожалению, Ефремов не упомянул в отчете о Чарском походе,— как ему удалось с караваном оленей и тяжелым грузом благополучно пройти незамерзающие Чарские пороги.

Пробежав по порогам и шиверам между гор, Чара в среднем течении становится сравнительно спокойной и широкой, со множеством островов, заросших стройными 30-метровыми елями, лиственницами, и с глубокими плесами. Мы расстроились, ведь плыли на ПСН-25 — судне громоздком и тяжелом для гребли, а тут еще сильный встречный ветер.

Пришлось прибегнуть к хитрости, воспетой еще волгарями: «Эх, зеленая, сама пойдет...» Бурная Чара постоянно подмывает берега и валит тысячи деревьев. Нашли упавшую свежую ель попушистей, привязали ее за комель к носу нашей баржи и бросили в реку. И зеленая «лошадка», лапы которой распирало течением, тащила нас вперед даже при встречном ветре. Однако не стоит особенно уповать на эту «лошадку». Ибо на плесах при слабом течении она не работает, а на перекатах становится якорем.

«Тот плоский место»

У нас были основания полагать, что загадочное место, в котором «много черта»,— на водоразделе рек Чоруоды и Ат-Бастаха, где недалеко от гольца находится небольшое труднодоступное плато. Поэтому наиболее опытные участники экспедиции из Арзамаса во главе с Николаем Малышевым (второй отряд «Подлунной-84») отправились в августе 1984 года на разведку «чертова места».

Поднявшись от реки Хани по Ат-Бастаху в ее верховья и пройдя мимо цепочки красивейших горных озер, ребята с трудом взобрались на плато по его единственно доступному юго-восточному склону. Оно вытянуто на два километра и представляет каменистую площадку (помните «плоский место» в рассказе «Голец Подлунный»?) высотой чуть больше 2000 метров, ограниченную с трех сторон мощными полуцирками.

Плато обладает достоинством, очень важным для первобытных людей,— крутые сбросы и полуцирки делают его практически недоступным для хищных зверей, которых в те времена было куда больше, чем ныне. Кроме труднодоступности, на самом плато достаточно «много черта» (высота, постоянно пронизывающие ветры, отсутствие зверей и птиц), чтобы на него не заходили теперешние охотники, а следовательно, чтобы оставались нетронутыми его сокровища. Поэтому участники нашей экспедиции облазили плато вдоль и поперек. Однако ни пещеры, ни других признаков древней жизни они там не обнаружили. К тому же резко ухудшилась погода. Ребята шутили: «Мы не верим в черта, вот он и устраивает нам козни каждый год, чтобы мы не нашли его место...»

Позже геологи помогли ребятам добраться до аэропорта, а меня на моторной лодке по Токко бригадир оленеводов довез до Тяни. Здесь я и стал искать потомков Кильчегасова, расспрашивал жителей о ефремов-ской экспедиции и «чертовом месте». Однако большинство стариков, ветречавшихся тогда с Ефремовым, уже умерли, а сыновья Кильчегасова погибли в войну. Оставались надежды на дочь знаменитого охотника. Но Дарья Павловна была в те времена девчонкой, которой отец не мог доверить тайны пещеры с «рогами мамонта».

Зато встреча с Сергеем Алексеевым стала сюрпризом. Правнук Кильчегасова, учитель местной школы, он основал небольшой исторический музей, гордостью которого являются останки мамонта, найденные вблизи села. Среди прочих экспонатов музея меня поразил наконечник копья древних охотников. Дело в том, что в квартире Ефремова в Москве стоят два копья африканских охотников с точно такими же наконечниками! По-моему, это прекрасный аргумент в пользу гипотезы Ефремова об общих началах народов Африки и древней Сибири. Следовательно, вполне реальной может оказаться пещера, о которой Кильчегасов рассказывал Ивану Антоновичу и которую, кстати, нам обещает помочь разыскать Сергей.

«Радоваться препятствиям...»

Лишения и радости первооткрывателя И.А. Ефремов сочетает с активной научной деятельностью. В 1935 году он становится кандидатом, а в 1940 году уже доктором биологических наук. Но ученый не хочет искать останки древних животных вслепую, в надежде на удачу. Глубокие познания и практический опыт позволяют Ефремову соединить геологическую летопись с историей развития жизни на Земле, и рождается новая отрасль палеонтологии — тафономия, наука о закономерностях естественного захоронения доисторических животных. Благодаря тафономии в послевоенных палеонтологических экспедициях, описанных им в «Дороге ветров», Ефремов в Монгольской Гоби нашел столько останков гигантских динозавров, что их последующая обработка в Палеонтологическом институте заняла десятки лет. Теперь реконструированные скелеты вымерших чудовищ стали гордостью Палеонтологического музея в Москве. А тафономия — не только верный компас палеонтологов, но и надежный помощник геологов при поисках органических полезных ископаемых.

Заслуги Ефремова как исследователя Монголии оценили организаторы недавно открытого в Кяхте музея путешественников Центральной Азии. Иван Антонович занял там достойное место наряду с великими путешественниками и исследователями Центральной Азии — Козловым, Пржевальским и Семеновым-Тян-Шанским.

Все 14 геологических и 17 палеонтологических экспедиций И.А. Ефремова (из которых 26 он руководил) завершились успешно. Часто спрашивают: в чем причина этих успехов? В везении? В необыкновенной удачливости Ефремова? Но ведь Фортуна не может столько раз награждать одного и того же... Значит, это такая же закономерность, как и открытая им тафономия, которая складывается прежде всего из огромного духовного потенциала Ефремова — его постоянного страстного желания приносить максимальную пользу обществу. Помните, что говорит его главная героиня в «Часе Быка» — «...помогать другим, делая добро, создавая прекрасное, распространяя знания. Иначе какой смысл в жизни?» Это нравственное кредо Ефремова.

Он не страшился никаких препятствий и трудностей. Наоборот, девизом жизни Ефремова стала надпись на одном из высочайших перевалов Тибета: «Научились ли Вы радоваться препятствиям?» Он не только сам радовался борьбе со всякими трудностями в жизни, но неутомимо учил этой мудрости других. Будучи уже тяжело больным — надорвал сердце в экспедициях, в Монголии на ходу перенес инфаркт,— Иван Антонович буквально заряжал всех энтузиазмом. Уходя от него, хотелось немедленно что-то сделать значительное, доброе, нужное людям...

В самой тяжелой экспедиции его вдохновляло «...стремление к исследованию, раскрытию тайн природы путем нелегкого труда. Труда не угнетающего, не трагического и надрывного... а радостного увлечения, счастья победы и удовлетворенной жажды знания» («Лезвие бритвы»).

Грех говорить, что работа геологов стала совсем легкой. Но геологи 20—30-х годов, вспоминает Ефремов, были намного серьезнее и ответственнее:
«Иверневу передалось скромное мужество тех, кто уходил за тысячи километров в труднодоступные местности, без врача, без радио, не ожидая никакой помощи в случае серьезного несчастья, болезни или травмы. Впервые ощутил он великую ответственность начальников экспедиций прошлого, обязанных предусмотреть все, найти выход из любого положения, потому что за их плечами стояли жизни доверившихся им людей, которые зачастую вовсе не представляли себе всех опасностей похода. И самым поразительным было ничтожное количество трагических несчастий. Опытны и мудры были капитаны геологических кораблей дальнего плавания!» («Лезвие бритвы»).

Наконец, многие видят главную причину успеха всех экспедиций Ефремова в его стремлении всегда «идти по лезвию бритвы». Но что это значит? Всегда рисковал? Шел на грани возможного и невозможного? Да, но это далеко не все. По мнению Ивана Антоновича, лезвие бритвы — это художественный образ всеобщего философского понятия. Меры, которая является главным критерием жизни его героев. Ефремов говорил, что, развивая и доводя до совершенства свои физические и интеллектуальные способности, человек — если он не хочет превратиться в совершенное животное или, наоборот, в ходячую ЭВМ — не имеет права переходить незримую грань между безднами животного и разумного начала в человеке, между тем, что надо и чего не надо делать ему по отношению к себе, другим людям и природе. И чем тоньше, острее эта грань, тем совершеннее человек. То есть, чтобы быть гармоничным, он должен всю жизнь идти словно по лезвию бритвы. А грань между этими безднами — суть мера всего на свете. Та самая мера, о которой древние греки говорили: «Метрон — аристон» (мера лучшего всего).

Но что же такое Мера и как к ней приобщиться? Многие молодые читатели, не приученные размышлять, ищут и не находят у Ефремова прямого ответа на этот вопрос. А все дело в том, что писатель никогда никого не поучал.

Ведь истины человек должен постигать сам — только тогда они ценятся и становятся его идеалами. И Ефремов всегда деликатно подводил читателя к мысли, что Красота и Нравственность — это формы существования всеобщей Меры. Красота — как наиболее целесообразная форма существования всего живого на Земле и во Вселенной. Потому во всех своих произведениях Иван Антонович уделяет столько внимания Красоте, раскрытию ее сути, важнейшей роли, которую она играет для человека и всего общества. Именно поэтому же Ефремов придает решающее значение нравственности как наиболее целесообразной и единственно возможной форме взаимоотношения людей и жизни всего общества. Более того, в своем последнем интервью для журнала «Уральский следопыт» (№ 10 за 1972 г.) Иван Антонович уже прямо говорит — главная причина гибели всех человеческих цивилизаций в падении нравственности...

Все это писал и говорил Ефремов четверть века назад. Но, как горько заметил он же в «Часе Быка»: «Слова предостережения и мудрости тонули в реве одураченных толп...»

Потому всем, кто забыл уже книги Ефремова или незнаком вообще с его творчеством, мне хочется посоветовать перечитать его сочинения, чтоб приобщиться к миру ефремовских мыслей, дел и героев — подлинно новых людей, без которых немыслимы не только перестройка, но и существование самой человеческой цивилизации.

Е. Трофименко, член Комиссии по литературному наследию И.А. Ефремова

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения