Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Большой порог

27 сентября 2007
Большой порог

«Продолжить развитие Саянского территориально-производственного комплекса...» — сказано в «Основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976—1980 годы». Енисейская земля стала сегодня плацдармом трех ударных комсомольских строек — Саяно-Шушенской ГЭС, Саянского алюминиевого завода, комплекса электротехнических заводов в Минусинске. Меняется лицо целого края — и с особой остротой встают проблемы охраны среды.

Там, где Енисей прорывается сквозь хребты Западного Саяна, кипит Большой порог. Тугие коричневые валы ходят над камнями, торчащими из пенной воды, глухо рокочут водовороты. Покореженный остов баржи торчит меж камней; ветхая часовенка, поставленная каким-то купцом, чудом спасшимся в водах порога, сотрясается от гула реки. И все-таки порог проходят...

Полет на Ан-2 был завершающим штрихом моего долгого путешествия по землям, лежащим на юге Красноярского края. Где-то там, внизу, остались знакомые города, степные и горные дороги, по которым трясся экспедиционный «газик», стремительно-злой Енисей, бивший на перекатах моторку с такой силой, что она взлетала над водой... Сейчас все детали виденного отступили, сфокусировавшись в единую картину — внизу лежала расцвеченная всеми красками летнего дня «карта» огромного края.

...Сине-зеленые горы Западного Саяна крутыми волнами уплывали к горизонту, взблескивая на солнце редкими снежниками. Даже с высоты виделись белые, пляшущие на поверхности Енисея буруны, ощущалась нарастающая сила реки. Мы летели над Енисеем, летели с юга на север, и я вдруг поймала себя на мысли, что жду того момента, когда откроется плотина.

И вот последние высокие скалистые берега. Дальше, за ними, залитый солнцем простор Минусинской котловины. Здесь, на границе гор и степи, встали поперек течения Енисея бетонные блоки. Река, встретившись с препятствием, словно замирает, потом, исчезнув на мгновенье с лица земли, вырывается по ту сторону плотины, кипящая, бело-зеленая. Петляют дороги в котловане и по берегам, несутся самосвалы, кружатся краны. На крутом склоне горы работают буровики...

Саяно-Шушенская ГЭС. Ее проектная мощность — 6,4 миллиона киловатт. В расчете на это энергетическое сердце конструируется и организм Саянского комплекса, иначе говоря, будущее юга Красноярского края, то есть будущее тех земель, что лежат к югу и северу от Карлова створа.

Пока не скрылись вдали горы Западного Саяна, таинственно-молчаливые, отрешенные от напряженной человеческой работы на плотине, мне вспоминается беседа в дирекции Саяно-Шушенской ГЭС о том, как будет в скором времени выглядеть каньон Енисея, над которым мы только что пролетали.

...Узкое глубокое море врежется в труднопроходимые горы. На триста с лишним километров вытянется оно по руслу Енисея, к верховьям. Только на землях Тувы, там, где кончается Западный Саян, водохранилище разольется широко и будет гораздо мельче. Немного пригодных для хозяйствования земель затопит новое море. Уйдут под воду считанные поселки и единственный город Шагонар (уже строится новый Шагонар). Уйдет под воду и часть леса. Крутые склоны, каменистые осыпи, таежный бурелом, никаких дорог — трудно взять этот лес... Но там, где это необходимо — в охранной зоне гидроузла, на трассах судовых ходов и промысловых участках, в санитарных зонах возле поселков, — его, конечно, вырубят.

Спешат, торопятся работающие в зоне затопления экспедиции: геологи исследуют устойчивость берегов, ведут раскопки археологи, множество проблем решают лесоустроители, лимнологи, речники...

Большой порог

Мелькнул над волнами маячок ниже плотины, и черная лента шоссе, прижатая к Енисею невысокими горами, побежала по его левому берегу. На нее один за другим нанизаны поселки: многоэтажные Черемушки, окруженные соснами; Майна — старый горняцкий поселок в зелени садов; Означенное, ставшее вместе с первыми двумя поселками городом Саяногорском. Между Черемушками и Майной от шоссе ответвляется дорога и поднимается на гору, вершина которой светится мраморной белизной. Белые уступы спускаются как ступени гигантской лестницы. Это карьер, где добывают знаменитый саянский мрамор. А за Саяногорском, уже в степи, раскинулась огромная строительная площадка будущего СаАЗа — Саянского алюминиевого завода.

Наш самолет летит к Абакану, по-прежнему придерживаясь путеводной ленты Енисея. Остался позади первый узел Саянского комплекса. Кругом степь. Проплывают расчерченные на желтые, зеленые и черные полосы поля, темно-зеленые строчки лесных полос, плавные взгорья, острова лесов... Ослепительно вспыхивают на солнце реки и речушки. Они петляют по холмистым равнинам, соединяясь и скатываясь в темный, словно застывший Енисей. Он проходит почти посреди котловины, окаймленной близкими горами Западного Саяна с юга и далекими синими хребтами на западе и востоке. Это и впрямь котловина, уходящая далеко на север, благословенное место, житница края...

Уже видна на горизонте нить Абакана, устремленная к Енисею. На месте их слияния, на плоской равнине, большой город, опутанный нитями шоссейных и железных дорог. По окраинам поднимаются корпуса заводов (вот промелькнули под крылом цехи вагоностроительного, ослепив глаза солнечным сиянием стекол), телевышка, как маяк, стоит среди белых кварталов... Абакан — столица Хакасии. Город, которому нет еще и полувека, станет поставщиком вагонов и контейнеров для Сибири, центром Саянского комплекса. А рядом с Абаканом ощетинились трубами Усть-Абакан и Черногорск. Абаканский промышленный узел привязан к Енисею так же крепко, как и Саяногорский...

С высоты видно, как поток машин, перемахнув через реки Абакан и Енисей, мчится по шоссе, к Минусинску. Перед городом поток разделяется: меньшая часть, миновав полосу микрорайонов, въезжает в тихий зеленый городок, большая — идет в объезд города, туда, где уже видны очертания цехов строящегося электротехнического завода. Третий — Минусинский узел Саянского комплекса набирает силу. Минусинск с его белеными домиками и крепкими купеческими особнячками, с быстрой Протокой, где на берегу лежат лодки и прямо к воде спускаются деревья, станет со временем совсем другим городом. Как другим стал Енисей вскоре за Абаканом: тень самолета скользила по безбрежной синеве Красноярского моря...

«Карта», открывшаяся мне в полете, дала возможность увидеть меняющееся лицо целого края: на землях, еще недавно знавших кочевников, формируется территориально-производственный комплекс с уклоном в энергетику, трудоемкое и металлоемкое машиностроение, производство цветной и черной металлургии.

Вторая природа создается на наших глазах, но судьба ее не может не зависеть от чистоты и сохранности природы, данной человеку. Встречи с людьми, занятыми вопросами рационального природопользования, охраны среды, и были целью моего путешествия по землям Саянского комплекса.

В заливе Сыда

...В пять часов утра «газик» рыбинспекции мчался по пустынным улицам Абакана.

Вчера в маленький домик Хакасской областной инспекции рыбоохраны, что стоит на окраине города, поступил тревожный сигнал: в Красноярском море обнаружена мертвая рыба. Причина гибели неясна, тем более что последние анализы воды, взятые из водохранилища, не вызывали никаких подозрений. Решено было срочно отправиться в залив Сыда, где ихтиологам предстояло еще провести очередной контрольный вылов и взглянуть, как чувствует себя щучье стадо на речке Сыда. Им занимались Георгий Георгиевич Яровиков, старший ихтиолог, и рабочий Иван Петрович Князев.

Путь лежал на север Минусинской котловины к Краснотуранску. У села Городок переправились на пароме через речку Туба. Вода в ней просвечивала до дна, до камешков, и Владимир Николаевич Черкашин, тоже ихтиолог, нагнулся, хлебнул из пригоршни и повернулся ко мне: «Пейте, не бойтесь. На этой реке нет пока ни одного завода... Она очень чистая и полноводная. Треть воды Красноярского моря ее, Тубы, а половина — Енисея».

Вскоре показались и заливы Красноярского моря: яркая синева воды врезалась в сопки, уходила в ложбины, как бы раздвигая, отделяя зеленые холмы друг от друга.

— Смотрите, — заметил Владимир Николаевич, — сейчас воды много, но, когда падает уровень, на эти заливы страшно глядеть — черное дно, поваленные мертвые кусты и деревья...

В машине рядом с Черкашиным сидел его пятнадцатилетний сын. Такой же голубоглазый и спокойный, как отец. Виталий внимательно слушал отца, и тот, чувствуя это, начал рассказывать более подробно:

— Трудно при таких сильных колебаниях уровня моря подобрать хорошие породы. Мы, конечно, пытаемся, вводим леща, пелядь, даже байкальского омуля. Подселяем к нашим коренным видам: плотве, хариусу, окуню, тайменю... Надеемся, что работаем не зря: скоро построят Саяно-Шушенскую ГЭС, а потом ниже ее еще одну небольшую гидростанцию, и тогда перепад воды в Красноярском море резко сократится...

«Газик» свернул с дороги и, приближаясь к синеве залива, вдруг остановился. Из второй, догнавшей нас машины торопливо выпрыгивают Яровиков и Князев. Они долго ходят вокруг небольшого пруда, вглядываясь в тихую прозрачную воду, болотистые берега, поросшие водяной гречихой.

— Ишь ты, — бормочет Князев, — прижилась, однако...

— И правда, Иван, — радостно говорит Яровиков, наблюдая за стремительными тенями щурят.

Уже три года Яровиков и Князев проводят опыт по выращиванию щурят, по зарыблению этого пруда на реке Сыда.

— Восстанавливаем биологическую цепочку, — объясняет Яровиков. — Из водохранилища исчезла щука, в основном из-за затопления естественных нерестилищ. И сразу развился окунь, который поедает рыбью икру; рыбы стало меньше, пошли болезни... В прошлом году мы уже выпустили в море несколько сот тысяч щурят; теперь здесь растим новых, чтобы потом снова выпустить их по протоке в море. Без хищников, знаете, в живой природе не обойтись...

— Ну что застыли? И рыбака ноги кормят. — Резкий голос Князева моментально загнал всех в машины.

Большой порог

Лагерь разбили на самом берегу залива. Яровиков и Князев уехали в ближайшее село проверить, какие удобрения вывозили на поля, не из-за этого ли погибла рыба? А мы — Черкашин, Виталий и я — стоим на берегу в желто-зеленых болотистых зарослях и медленно распутываем дель, пахнущую рыбой и водорослями. Поплавок ложится к поплавку, руки Владимира Николаевича привычно находят и быстро распутывают узел из тонких нитей, к которому мы с Виталием не знаем, как подступиться. Он помогает нам с улыбкой, без раздражения. В минуту короткого передыха оглянешься вокруг: впереди уже темнеющая вода, горбатый остров, синие сопки у дальней кромки моря. А на берегу — от косых лучей солнца золотом светится трава, воздух, вся долина... Где-то в березовых колках кукует кукушка. Тяжело плеснула рыба. Доносится рокот трактора — неподалеку вспахивает подножие сопки. Неслышно подъехал пастух на лошади.

— Отдыхать или работать? — спросил он у Черкашина, показывая на палатку.

— Работать.

— Вот и я хотел спросить, почему, однако, окуни всплывают? Большие и в язвах...

— Скоро узнаем. Для того и приехали.

— Ну, здоровья вам.

Виталий надул резиновую лодку, вставил весла и тихо погреб вдоль берега. Потом на весла сел отец. Я вижу, как они остановились и вместе ставят сеть. Наверно, в жизни Виталия много было таких дней, когда он работал вместе с отцом, но, даже если бы этот день был единственным, он, думается, остался бы в нем навсегда непреходящим чувством любви к природе...

Вечером, уже к костру, подъехали Яровиков и Князев. Георгий Георгиевич, казалось, осунулся за этот день, оброс черной щетиной, зеленые колючие глаза смотрели беспокойно.

— Никаких противопоказаний,— сказал он Владимиру Николаевичу и задумчиво уставился на огонь. Потом встрепенулся:

— А может, из озер занесли?

Помолчал, обдумывая свою мысль, потом объяснил мне:

— Понимаете, несколько лет назад мы завезли судака. Завезли с Урала и пустили в наши озера. Акклиматизация шла нормально. Правда, на одном из озер были случаи язвенной болезни. Может быть, через сети рыбаков эта болезнь попала в водохранилище и стала распространяться? Надо бы проверить и эту версию.

Разговор сам собой переключился на озера. Яровиков рассказал о судьбе одного из больших водоемов Хакасии — озере Черном. Еще несколько десятилетий назад в его водах водились окунь, щука, линь, золотой карась, хариус. Но вылов с каждым годом увеличивался, пахота подошла к озеру вплотную, на истоке ключа, впадающего в озеро, появилась ферма. Лес от берега отступил, поредел, его стали продувать ветра, исчезли крылатые насекомые — основная пища хариуса. Озеро обмелело, загрязнилось, вода застоялась, и, естественно, рыбы стало гораздо меньше. И вот институт Востоксибгипроводхоз разработал проект, предусматривающий пополнение озера из реки Белый Июс и строительство спускного пруда для выращивания молоди — от личинки до малька, чтобы потом по каналу рыба шла в озеро на нагул.

— Все это хорошо, — сказал кто-то из ребят, слушая Яровикова. — Но все-таки, чтобы оживить озеро, нужно еще и вернуть ключу, впадающему в озеро, его чистоту, восстановить леса на берегу и не вести промысел в течение двух-трех лет...

Мы проговорили у костра до поздней ночи. Ихтиологи рассказывали, где создаются прудовые хозяйства, какие озера готовят для промышленного рыболовства и где подрастает рыба для будущего Саянского моря. И от этого взгляда в завтра самим ихтиологам, как мне показалось, неожиданно значительными представились их сегодняшние заботы — мальки щуки, больные окуни, справки из сельхозуправления...

Сквозь пасмурную пелену рассвета вижу две фигуры в болотных сапогах. Черкашин с сыном. Они уже сняли сети и теперь несут их к тлеющему костру.

— Пора за работу, — сказал, подходя к костру, Яровиков. Он застегнул куртку на «молнию», надвинул поглубже шерстяную шапочку — ждет. Владимир Николаевич раскрывает деревянный сундучок, достает весы, пинцет, блокноты, карандаш. Смастерил из ящика стол, устроился поудобней и уже выхватывает первую рыбину из сонной серебристой груды. Весы, промеры длины, минута ожидания, пока Яровиков вспарывает рыбину и отделяет чешуйку для определения возраста, несколько слов, сказанные друг другу, — и в блокнот с надписью «плотва» ложатся цифры 50 страниц блокнота — 50 обследованных рыб. Из сравнения записей нетрудно сделать выводы, как рыба растет, питается, развивается. Мелькают окуни с красными плавниками, плоские лещи и вдруг... Георгий Георгиевич берет в руки темное торпедное тело щуки:

— Наша. Она пришла сюда в прошлом году... Пожалуй, заспиртуем как доказательство: прижилась.

И снова шлепается на весы рыба. Попадается и больная. Тогда Яровиков долго держит такого окуня в руках, внимательно рассматривает его:

— А может быть, это не болезнь, а «нерестовые отходы»?

Здесь ведь много рыбы собирается на нерест...

Но через минуту уже без тени сомнения говорит:

— Срочно вызываем ихтиопатолога из Красноярска. Это все домыслы. Нужно исследование.

Пробы с трех постов

Шофер вынес из машины небольшие ящички и, передавая их молодой женщине в белом халате, пошутил: «Возим ничто или нечто?» Нелли Михайловна Шкуратова, старший техник лаборатории химии атмосферы, принялась разбирать ящички. Она вытаскивала запечатанные и как будто пустые пробирки, рассматривала прикрепленные к ним бирки — номер поста, день, час — и передавала их женщинам в белых халатах.

Заметались стрелки приборов, забурлила в стеклянных трубках жидкость. «Пустота», «ничто» явно превращалось в «нечто»: в записях химиков появились проценты содержания окиси углерода, двуокиси серы, пыли...

— Пока мы делаем несложные, самые необходимые анализы. Берем пробы четыре раза в сутки в трех точках Абакана — с трех постов... — Нелли Михайловна занималась своим делом и попутно рассказывала: — Лаборатория наша еще очень молодая, но со временем будем анализировать абаканский воздух по более сложным параметрам.

Я слушала ее неторопливый голос, наблюдала за спокойными движениями сидящих за приборами женщин, зная уже, что от их будничной работы тянется нить к серьезным выводам...

Большой порог

Данные лаборатории уходят в Красноярск, в Ленинград — на долгое хранение. Они нужны для сравнения, для решения вопросов перспективного строительства. Они очень нужны и сегодня. Результаты анализов показывают, что воздух Абаканского промышленного узла потерял свою степную чистоту. Потерял в основном из-за пыли и сажи отопительных котельных.

В постановлении Хакасского обкома партии и облисполкома «О мерах по улучшению в 1976—1980 годах охраны воздушного, водного бассейнов и почв Хакасской автономной области» предусматривается кардинальное решение «воздушной» проблемы — ликвидация мелких котельных в связи с вводом в эксплуатацию ТЭЦ вагоностроительного завода.

Возможно, со временем надобность в лабораториях химии атмосферы почувствует и Минусинск, и Саяногорск. Но существенно то, что СаАЗ возводится сегодня с мыслью о будущем Саяногорска, Енисея и окружающих степей. Завод строят далеко за городом, на каменистых, неплодородных землях, с учетом, конечно, розы ветров. Мощные очистные сооружения, замкнутый цикл водооборота, стометровая труба, выводящая остатки высоко в атмосферу, — все это предусмотрено проектировщиками. Зеленая зона отделит город от комбината, она возникнет и на енисейских островах, куда со временем перекинут мост. Будущий зеленый пояс Саяногорска — часть большого проекта, разработанного институтом Ленгипрогор для развивающихся городов Саянского комплекса. Проект предусматривает формирование наиболее удобной системы расселения и охрану окружающей среды. Основываясь на этих данных, можно увидеть, какими эти земли будут завтра: вырастет несколько новых городов, очень многие села и поселки сомкнутся с городами, два миллиона гектаров будет отдано пригородным зонам. Сосновые боры на берегах Енисея, леса и озера горнотаежной зоны сохранятся как резерваты нетронутой природы.

— Обязательно побывайте у Идимечева, — посоветовала мне Нелли Михайловна. — Мы сначала работали у него в лаборатории. Но, знаете, там не каждый выдержит...

— А что это за лаборатория?

— Абаканская территориальная гидрохимическая лаборатория Енисейского бассейнового (территориального) управления по регулированию использования и охране вод...

...В кабинете начальника гидрохимической лаборатории Идимечева телефон не замолкает ни на минуту. Звонят из облисполкома, с камвольного комбината, мясокомбината, из Саяногорска и Минусинска. Даже не поговорив с Виктором Федоровичем, можно было представить масштаб работы этой лаборатории: под ее контролем находится весь юг Красноярского края. Беседа наша происходит в основном в коротких перерывах между телефонными разговорами, от которых Идимечев остывает не сразу.

— Наша работа, — говорит Виктор Федорович, — несмотря на всю свою прозаичность, носит оттенок детективности: без предупреждения совершаем плановые «налеты» на предприятия, проверяем выполнение водоохранных мероприятий, отчеты лабораторий на местах, берем пробы речных и сточных вод на анализы... После обработки анализов едет инспектор, и нередко начинаются тяжбы. Слышали разговоры? Конфликтуем с гидролизно-дрожжевым заводом, с городом Абаканом... Уже много лет сточные воды Абакана сбрасываются в Енисей. Решено было построить очистные сооружения на Абаканском вагоностроительном заводе и направить туда стоки города. Построили. Но столько недоделок, что не можем принять их...

— Выходит, не зачерпнешь пригоршню из Енисея, чтоб напиться?

— Смотря где. — Виктор Федорович разложил передо мной карту. — Енисей в районе Западного Саяна пока чистый. Не случайно именно здесь создали Саяно-Шушенский заповедник он будет надежным тылом для земель Саянского комплекса. Но со временем, с заполнением моря, невырубленный, затопленный лес начнет гнить, всплывать, как это мы видим во многих водохранилищах. Потребуется масса усилий, чтобы сохранить прежнюю чистоту горного Енисея, несущего свои воды к Саяногорску, Абакану, Красноярскому морю...

Далее, у Саяногорска, — продолжал Идимечев, — вода чистая. Здесь действуют очистные сооружения, да и течение быстрое... Но за Абаканским узлом, — карандаш Идимечева скользнул по карте вверх, — пить не стоит. Пока не стоит. Говорю «пока», потому что общая тенденция, которую нельзя не заметить сегодня, — это усиленное внимание к чистоте Енисея, его притоков и озер. За последние годы в Хакасии были построены очистные сооружения, через которые проходит в сутки около 150 тысяч кубометров воды...

Вот сейчас, — улыбнулся Виктор Федорович, — возьму палатку, рюкзак и махну в отпуск на наши чистые воды.

Зеленый остров

— Знакомьтесь, Нина Ивановна Лиховид. — Директор улыбнулся вошедшей в кабинет женщине.

Лиховид застенчиво сунула мне крепкую загорелую ладошку, посмотрела вопросительно яркими голубыми глазами.

— Старший научный сотрудник, — продолжал директор, — кандидат сельскохозяйственных наук...

Маленькая, в белой кофточке и белой косынке, Нина Ивановна была вся какая-то домашняя, и в первую минуту я даже засомневалась: да о ней ли только что рассказывал мне Петр Алексеевич Щербанев, директор Хакасской сельскохозяйственной опытной станции? Я узнала, что Лиховид работала лесничим в Красноярском крае, потом здесь, на станции, уже двадцать лет выращивает деревья, теперь вот занята еще и дендрарием, ездила за растениями на Сахалин, собирается на Памир.

Сейчас, пока Петр Алексеевич говорил о работе станции, Лиховид молча сидела в углу кабинета и нетерпеливо теребила концы косынки.

— Вот Нина Ивановна говорит, что сугробы ей только снятся. Она сама родом из-под Иркутска... А у нас солнца много, осадков же в лучшие годы 300 миллиметров в год. Мы живем в степи. Полтора миллиона гектаров в Хакасии — степи... Но вот чего у нас с избытком — так это ветров и пыльных бурь...

Мы занимаемся проблемами животноводства и пастбищ, степного земледелия (к слову, поливных земель у нас считанные проценты), проблемами селекции и семеноводства, механизации — очень много граней у степного сельскохозяйственного производства. Но, пожалуй, один из коренных вопросов — это защита почв. От ветров, от эрозии. Вы, конечно, знаете, что разработан целый комплекс мер по борьбе с ветровой эрозией (1 См. очерк Л. Чешковой «На иртышском меридиане». — «Вокруг света». 1977, № 1.), мы их тоже применяем, и небезуспешно. Одна из этих мер —защитное лесоразведение, которым и занимается Лиховид...

При этих словах Нина Ивановна облегченно вздохнула, поднялась, и мы все вышли на улицу под палящее солнце.

Машина прыгала на ухабах, хвост желтой пыли тянулся за нами. Позади осталось село — зеленый остров среди степи (село так и называется «Зеленое», и «островом» сделали его работники станции, доказав тем самым, что при желании на этих выжженных просторах можно достичь многого). Впереди — уходящая к горизонту степь. Высокая синева неба, черно-зеленый ковер полей, далекие строчки лесных полос...

Они все ближе, можно ощутить их прохладное дыхание, уже видны привядшие от жары листья.

— Немного бы дождя, каждый листочек заиграл бы изумрудом, — вздыхает Нина Ивановна. — Четвертый год засуха...

— Но стоят же, стоят! Лиственница жива, и вяз, и тополь. Полюбуйся, вон твои посадки. Им уже лет десять?

Нина Ивановна молча кивнула директору.

...Лиховид принималась за свои посадки после долгих лет «гонений» на полезащитные лесополосы. Даже те несколько сот гектаров, которые были посажены в Хакасии в начале 50-х годов, пришли через десять-пятнадцать лет — без ухода и охраны — в полную негодность. Надо было снова ставить многолетние опыты по выращиванию полос и заново, на практике, доказывать их необходимость здесь, в степи, подверженной ветровой эрозии.

Это настоящее искусство — вырастить широкую ленту леса на засушливой земле. Исследователи продумали конструкцию полос (полосы непродуваемые, ажурные и продуваемые), проверили, где, в каких районах и какая конструкция эффективнее. Испробовали разные породы и выяснили, что самое надежное дерево в степи — это лиственница сибирская, зимостойкая, засухоустойчивая. И вяз мелколистный, и тополь тоже выживают в степи, а вот береза — дерево более нежное, ее лучше сажать на увлажненных почвах... Исследователи установили, как располагать системы полос (именно системы — одна полоса мало что значит), чтобы они «ломали» наиболее опасные, западные и юго-западные ветры с пыльными бурями и останавливали ветры других направлений.

Тысячи гектаров лесов, посаженных за последние годы на богарных и орошаемых землях, вдоль дорог и каналов, на безжизненных песках, на «выдувах», очагах пыльных бурь, говорят о том, что защитное лесоразведение в степных районах Хакасии становится составной частью земледелия, и в этом немалая доля труда работников опытной станции и скромной женщины Нины Ивановны Лиховид.

— Останови, Петр Алексеевич, — тревожно сказала Нина Ивановна и почти бегом бросилась к деревьям. Серые ветви, обожженные стволы, черные свернувшиеся листья. Белая косынка мелькает меж деревьев, руки ощупывают каждый ствол.

— Недосмотрели. То ли от жары занялось, то ли кто спичку бросил... — И снова осматривает побеги, тянущиеся от стволов. — А знаешь, Петр Алексеевич, — говорит Нина Ивановна после долгого молчания, — позовем зимой студентов на помощь, спилим мертвые ветки, и пойдут, пойдут побеги...

В разговоре замелькали слова «междурядья», «кулисы», «нагущенность насаждений». Щербанев согласно кивал. К Лиховид, как мне показалось, вернулось доброе настроение, и на обратном пути, когда мы подъезжали к селу, она спросила:

— Хотите посмотреть дендрарий?

По тропке, вьющейся меж кустов и деревьев, мы вошли в рощу. Трава, мокрая от росы, прохлада густого зеленого полога, блики солнца на голубой хвое елей, высокие гибкие стволы чозении, трепет кленовых листьев... — на миг я потеряла представление, где нахожусь. В абаканских степях? Или в Приморье? Или в таежной Сибири? А может, в подмосковном лесу? Но насладиться этой географической круговертью не дали комары — таких злых, одичавших от безлюдья я еще не встречала. Нина Ивановна выпалывала сорняки возле куста можжевельника и, глядя на меня, весело смеялась: ее комары не трогали.

Потом Нина Ивановна рассказала, что они думают создать на базе дендрария ботанический сад. Сохранить генетический фонд местной флоры, обновить, обогатить его, чтобы дать начало еще многим : зеленым островам в этом краю.

Пожар № 105

Стоял жаркий июльский день. Лохматые тени облаков лежали на желто-зеленой земле. Их становилось все больше, причудливых серых пятен, покрывавших поля и светло-коричневые ленты дорог.

— Хорошо, — сказал Исаковский, — пахнет дождем.

— Похоже, — ответил Горбач.

Викентий Алексеевич Исаковский, командир Хакасского звена авиационной охраны лесов, и Андрей Михайлович Горбач, начальник Таштыпского авиаотделения, совершали патрульный полет на Ан-2, чтобы уточнить карту пожаров на сегодня. Сезон «горимости» был в разгаре.

Здесь, на юге Красноярского края, этот очень опасный сезон длится без малого полгода — с апреля — мая по октябрь, и все, это время экипажи самолетов и вертолетов, летчики-наблюдатели, парашютисты и десантники находятся в состоянии боевой готовности. Под их защитой почти девять миллионов гектаров леса, а погоды здесь нередко стоят такие, что от жары сворачиваются зеленые листья, бьют в горах сухие грозы...

— И на перевале тучи, — радуется Горбач. — Пожалуй, добьет дождь тот очаг...

Как-то незаметно пролетели мы над равнинами Хакасии и вошли вместе с облаками в горы. Облака становились все темнее, в редких уже разрывах мелькал коричневый от дождей Енисей. Летчик гонял машину кругами над местом прошлого пожара, и наблюдатели, теперь уже проклиная облачность, закрывшую от них землю, всматривались в лесистый склон горы. Видны темно-рыжие проплешины, черные обугленные стволы, поваленные ветром деревья — ветровал... Но дыма незаметно.

— Трудно было ребятам прыгать на эту тайгу... — нарушает молчание Исаковский. — Однажды здесь же, неподалеку, тушили. Так одного парашютиста отнесло ветром. Прямо в Енисей...

— Спасли?

Викентий Алексеевич поворачивает ко мне свою крупную голову, кивает.

У Исаковского спокойные глаза, несуетливые движения. Наверно, думаю я, он был так же нетороплив и выдержан, когда однажды их патрульный самолет попал в горах в нисходящий поток. Летчик был молодой, неопытный — самолет потерял высоту, скорость и упал, перевернувшись, в реку... Хорошо еще, рассказывал Исаковский, что успели сорвать дверцу, течение выбросило ребят на камни. Один из членов экипажа переплыл реку, двое остались ждать помощи посредине реки. Было начало мая, холодно, а они почти раздеты... Наконец пришли люди, на лодке переправили их на берег, и они уже ночью тайгой добирались с факелами до охотничьей избушки.

Это было более десяти лет назад. Викентий Алексеевич помнит этот день так же отчетливо, как и тот, когда попал на высоте в пыльную бурю; помнит, как однажды, сбрасывая вымпел леснику на Большом пороге, шли опасно низко над узким ущельем... Штурман и командир авиазвена Исаковский налетал более четырех тысяч часов и, по собственному признанию, «чувствует себя в самолете лучше, чем на земле». Почти двадцать лет работает он в этих краях и частенько с благодарностью вспоминает своих мать и деда, костромских лесников, научивших его любить н чувствовать лес.

...Длинными космами кинутся облака под крылом самолета. Мелькают вырубки — светлые пятна среди темной тайги. Они словно усеяны спичками. Исаковский многозначительно переглядывается с Горбачом. Понятно: лес в основном вывезен, а это остатки... Какая богатая пища для огня!

Уже видна серебристая лента реки Абакан. Пролетаем над городом Абаза, пересекаем реку и сразу, на лесистом склоне, замечаем густой дым: темные пряди смешиваются со светлыми, крутятся под ветром, расстилаются над лесом.

— Горит кустом. Шесть точек,— говорит Горбач. — Здесь уже работают десантники и лесники. Задавят, — уверенно замечает он.

Но вдруг на спокойные лица наблюдателей легло напряжение: они одновременно заметили густой дым на склоне другой горы. Видно, новая точка... И где? Рядом с желтой поляной, на которой лежит рядками скошенное сено!

— В Таштып, быстро!

Едва приземлившись на желтом выжженном аэродроме Таштыпа, Исаковский и Горбач скрылись в домике авиаотделения. Исаковский сел к рации. В Абакан пошло сообщение о новом очаге. Горбач склонился над картой вместе с молодыми летчиками-наблюдателями.

— Ребята, возле Абазы новый пожар, — сказал он. — Рассчитайте кольцо — Таштып, Малый Таштып, устье реки Малый Абакан... Уходим с десантниками на разведку.

Я вспомнила, как в Абакане, просматривая документы авиазвена, наткнулась на описание пожаров: «Пожар № 6 квадрат 167... обнаружен 30 апреля в 14 часов 30 минут. Высажено 19 человек. Сильным ветром был раздут и действовал до 6 мая. Затем был локализован на площади 350 га. Ликвидирован пожар 8 мая на той же площади. На его тушении работало 19 человек АПК (авиапожарной команды), 60 мобилизованных и 6 человек наземной лесной охраны».

И сейчас, сидя на таштыпском аэродроме, понимаю, что пройдет несколько дней, и описание «нашего» пожара в районе Абазы, 105-го в этом сезоне, ляжет в документы такими же сухими, четкими строчками. И только человеку, знающему, что такое лесные пожары, они скажут, сколько напряженных минут пережили за дни его тушения и Исаковский, и Горбач, и молодые парашютисты, прыгающие на горящий лес, и все те, кто боролся с огнем, чтобы спасти тайгу.

В стороне от дорог

Мы стояли на углу Аллеи каменных изваяний, и Эра Севастьянова нетерпеливо вглядывалась в поток машин, мчащихся по широкой улице Абакана. Наконец от потока отделился «газик», обогнул аллею и остановился около нового дома, в нижнем этаже которого размещался Хакасский областной краеведческий музей. Из машины выпрыгнул коренастый парень в куртке защитного цвета.

— Геннадий Вертопрахов. Абаканский клуб подводного спорта,— как-то очень по-военному представился он и распахнул перед нами дверцу «газика».

Из слов Севастьяновой я уже знала, что подводники собираются работать в Красноярском море, где скрыто под водой много курганов и наскальных рисунков, и попросили Эру Антоновну, археолога и сотрудника музея, уточнить место погружений. Севастьянова охотно согласилась, тем более что по пути к будущему лагерю подводников она могла еще раз осмотреть «свои» писаницы на высоком скальном берегу.

«Газик» долго петлял по пыльным степным дорогам, а потом полез на зеленый холм. Снизу холм выглядел пологим и невысоким, но теперь, казалось, превратился в крутую гору. Не добравшись и до середины, шофер выключил мотор, подложил камни под задние колеса, и мы по выжженному склону поднялись на перевал.

...Вокруг расстилаются желто-зеленые склоны, прочерченные овечьими тропами. Повсюду камни могильников, покрытые пустынным загаром, сложенные из камней зубцы, похожие на останцы.

— Оборонительная стена, смотрите, — Эра показывает на пунктир зубцов, переходящий с горы на гору. — В случае опасности хакасы уводили под ее защиту женщин, детей, сгоняли скот. И могильники — видите? — идут с внутренней стороны оборонительной стены, чтобы не достались врагу...

Солнце висит в небе расплавленным шаром и жарким золотом заливает склоны. Как в этом зное выжили, не потеряли краски ярко-синий дельфиниум, белые стрелки дикого лука, лиловые куртинки эрбена, священной травы, желтый рогозник? От медового запаха разнотравья, от простора, от сознания, что могла уехать и не увидеть всего этого, не увидеть настоящей Хакасии, меня охватило волнение.

Эра почти бегом поднялась на соседний склон. Ходила она удивительно легко. Тоненькая, в джинсах, она скакала с камня на камень, не чувствуя ни тяжести подъема, ни изнуряющей жары...

Мы шли от горы к горе, петляя по склонам, лишь иногда останавливаясь в низинках, где росла черемуха; черные вязкие ягоды немного утоляли жажду. Впереди маячила широкая спина Геннадия. Я шла за ним, доверяя выбранному пути, а в голове бродили мысли, подхлестнутые этим неожиданным путешествием.

...Хакасию часто называют музеем под открытым небом. И это не преувеличение: по предварительным подсчетам, на ее территории около 30 тысяч археологических памятников. Курганы всех эпох и времен, наскальные рисунки — писаницы, стелы, крепости, остатки оросительных систем, стоянки эпохи каменного века, древние захоронения, клады, наконец, всемирно известные енисейские каменные изваяния — народы, разных времен оставили о себе память в степях Хакасии...

Как сохранить эту память сегодня, когда чуть ли не на каждом метре работает экскаватор и ковш его вместе с песком нередко поднимает из земли старое оружие, древние украшения, монеты?

В Абакане я листала составленный археологами фотоальбом, каждая страница которого вызывала боль. Под фотографиями подписи: «Древние рисунки на Салбыкском кургане уничтожаются «автографами», «Курган эпохи раннего железного века разрушен строителями автодороги», «Курганные могильники разрушаются распашкой на полях».

На раскопки в Хакасии в эту пятилетку выделено полмиллиона рублей; закон об охране памятников, принятый недавно, обязывает строителей сообщать о каждом факте находок и включать в смету средства, необходимые для проведения раскопок. Все это так.

Но не стоит ли подумать о том, чтобы поставить Хакасию на особый учет в Государственной инспекции по охране памятников истории и культуры? Создать, быть может, при облисполкоме специальную комиссию по охране археологических памятников, организовать археологическую «скорую помощь» и, конечно, поторопиться с созданием Музея древнего искусства и истории...

Наконец-то повеяло прохладой. Впереди открылись синие, зажатые взгорьями заливы Красноярского моря. Эра стоит на высокой скале, уступами падающей в воду, машет нам рукой. Осторожно спускаемся к первому уступу: камни летят из-под ног, долго слышен затихающий грохот. Вдруг на плоской каменной плите, защищенной сверху, как козырьком, другой плитой, вижу: бежит олень, раскинув ветвистые рога, пляшет человечек в юбке, другой замахнулся плеткой, гонит зверя... Загадочное животное по-кошачьи изогнуло спину, огромные орлы распластали крылья. Они и сейчас летают над нами, совсем такие же, как много веков назад, когда древний художник сидел здесь, под этим навесом, дышал степным ветром и пел-рисовал то, что видел...

— Эра Антоновна, какой это век? — спрашивает Геннадий.

— Раннее средневековье. Шестое-девятое столетие. Но здесь есть и другой фриз, с быком, — тот выбит до нашей эры...

Снова грохочут камни. По узенькой полочке, прижавшись вплотную к каменной стене, огибаем скалу. Эра протягивает мне руку и, словно извиняясь за свою ловкость, говорит:

— Я часто хожу сюда со школьниками. Делаем эстампажи. Нельзя, чтобы это исчезло бесследно, да и когда я работаю с ребятами, как-то спокойнее становится на душе...

— Почему?

— Смотрите. Вот фриз с быком. Видите скол? Кто-то взял и отколол кусочек рисунка. Просто так. Для себя. Слов не находишь, когда видишь такое... Очень прошу вас, не называйте гору, где эти рисунки! Боюсь за них. Знаете, это целая проблема — спасти памятник для человека... от человека. Легче спасти от экскаватора. Вот поэтому я и люблю работать с ребятами: чувствую, что растут защитники этих бесценных камней...

Подошел Геннадий. У него сжались кулаки, когда он увидел скол рядом с силуэтом быка.

— А о петроглифах Саянского каньона слышали? — спрашивает Эра.

Мы по-прежнему стоим на узкой полочке. Геннадий помогает Эре эстампировать рисунки, а она, натирая копиркой белый лист папиросной бумаги, приложенной к изображениям, рассказывает о Саяно-Тувинской экспедиции ленинградских археологов.

...Они работают в Туве, недалеко от Шагонара, в урочище, которое попадает в зону затопления Саяно-Шушенской ГЭС. Исследуют петроглифы, высеченные на высоте трех-пяти метров над быстрыми водами Енисея. Изображения выполнены в основном точечной техникой на поверхности монолита. Представлены эпохи бронзы, раннего железа, средневековья. Большинство рисунков уникальны, не имеют пока аналогий среди петроглифов Сибири и Центральной Азии. Саянскую писаницу, случается, заливает во время сильных наводнений; ветры, смена температур, века и тысячелетия — все это не прошло бесследно. Образовались трещины, из-за которых археологи боятся сегодня тронуть скалу. «Конечно, этот памятник изучали и будут изучать, — грустно сказала Севастьянова. — Но снятые с рисунка копии никогда не заменят оригинала...»

Наш необычный рабочий день близился к концу. Выбрано место для работы подводников, Эра Антоновна сняла эстампажи, которых недоставало. А мне приоткрылась Хакасия, лежащая пока в стороне от дорог...

Картина Большого порога не оставляла меня во время всего путешествия по Енисею и енисейским берегам. Может быть, потому, что огромный край, вступивший на стезю серьезных преобразований, невольно ассоциировался с человеком, преодолевающим порог. Человек этот идет на многих моторах, идет осмысленно, помня, что природа благосклонна лишь к тем, кто считается с ее законами.

Пройдет несколько лет, и Большой порог скроется под стометровой толщей Саянского моря. Перед человеком встанут новые «пороги», рожденные измененной им природой, новые проблемы, а Большой порог будет жить как символ грозной силы Енисея и смелости тех, кто проходил его.

Л. Чешкова, наш спец. корр.

Красноярский край

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения