Я стою на берегу небольшой заводи. Сейчас в Южном Парагвае разгар сухого сезона, и воды в реке немного. По зеркальной глади время от времени расходятся ленивые круги — там, где скользнет стрекоза или плеснет мелкая рыбешка.
Из своей рыбацкой сумки я достаю стальной поводок и привязываю его к концу крепкой лески, а в качестве наживки насаживаю на крючок кусочек жилистой говядины. Удилищем мне служит ветка, срезанная в ближайших зарослях.
Невидимые, в этих мрачных водах кишат пираньи — в сто раз более прожорливые, чем любая рыба; их тянет ко всякому мясу, как железные стружки к магниту. Я наслышался немало разных ужасных историй про этих бестий: как человек в каноэ вдруг оказался без пальцев, опустив руку за борт; как корова, переходившая реку, была обглодана до костей; как пираньи выпотрошили неосторожного пловца, и т. д. Известный натуралист прошлого века Александр Гумбольдт отзывался о пираньях как об одном из самых больших бедствий в Южной Америке. Вспомнились мне и слова видного ихтиолога Джорджа Майрса: «...зубы у нее так остры, а челюсти так сильны, что она может отхватить кусок мяса у человека или даже у крокодила не менее ровно, чем бритвой, а палец вместе с костью — так же мгновенно, как нож мясника».
С другой стороны, во время неоднократных поездок во внутренние районы Южной Америки я часто видел, как индейские ребятишки безмятежно плещутся в водах, где обитают пираньи, а матери их стирают белье, стоя по пояс в воде. Бразильский антрополог Гарольд Шульц, прожив больше 20 лет в тех местах, писал: «За все годы мне ни разу не пришлось пострадать от этих внушающих ужас пираний».
Подобные мысли крутились у меня в голове, пока я нацеплял на крючок аппетитную наживку и закидывал удочку.
Поклевка началась через несколько секунд. Я сделал быструю подсечку и рванул удилище. Оно пошло до обидного легко. На берег вылетела серебристая рыбешка чуть больше моей ладони — ничуть не страшнее той форели, которую мальчишкой я ловил в Сьерра-Неваде. Я, однако, тут же забыл о сходстве, когда увидел челюсти моей рыбки, неистово щелкавшие в стремлении освободиться от крючка. Не будь поводок стальным, пиранья перекусила бы его в мгновение ока.
«Не трогайте ее!» — предупреждающе воскликнул мой спутник парагваец Хуан Ривальди Бланко. Он ботинком прижал пиранью к земле, осторожно отцепил крючок, крепко взял рыбу за жабры и поднял ее. У моей добычи, именуемой по-латыни serrasalmas nattereri, были серебристые бока и желтое брюшко, словом, на первый взгляд ничем не примечательная рыбешка, если не считать пасти, полной дьявольски острых, как бритва, зубов-треугольников.
Десятка два разновидностей пираньи, различающихся между собой формой головы, окраской, размером и темпераментом, водятся на территории тропической Латинской Америки. Их можно найти везде, где есть проточная или стоячая пресная вода. В Гвиане кое-где их называют «пирай», в других местах — «карибы». Наиболее распространенным стало их имя на языке индейцев тупи, на котором «пира» означает «рыба», а «ранья» — «зуб».
Некоторые разновидности пираний склонны собираться в стайки, другие — индивидуалисты, их сводит вместе только вкус и запах крови или сырого мяса. Одни предпочитают глубокие омуты, другим больше по душе мелкие перекаты. Одни ищут спокойные заводи, другие — быстрые стремнины. Одни очень свирепы, другие лишь умеренно агрессивны. Одни, по-видимому, всеядны, но большинство предпочитает мясо и не чурается каннибализма.
Чтобы понаблюдать за жизнью пираний в естественных условиях, во время своих поездок я постарался охватить весь географический район их распространения. Я начал с границы Аргентины и Парагвая, потом двинулся в Бразилию, во внутренние области, затем в дельту Амазонки и, наконец, на север в Суринам.
Первое знакомство с маленькой безобидной разновидностью пираний, которая в изобилии водится в Парагвае, несколько уменьшило мой почтительный страх перед этой рыбой. Я часто доставал крошек из сети руками, и они казались не более свирепыми, чем золотые рыбки. Но то, что я увидел однажды, заставило меня изменить свое отношение.
Милях в ста к югу от столицы Парагвая Асунсьона мы с сеньором Ривальди оказались свидетелями того, как шесть-семь рыбаков по пояс в воде заводили длинную сеть. Я подошел к одному из них, держащему конец сети. Одет он был, как и все остальные, в трусы и соломенную шляпу.
— Вы не боитесь пираний? — спросил я, мобилизовав все свое знание испанского. Рыбак не промолвил ни слова, но то, как он пожал плечами, могло выражать что угодно, кроме страха.
По сигналу заводящих мой неразговорчивый собеседник начал потихоньку вытягивать сеть. Запрыгали поплавки, приближаясь к берегу. Улов оказался невелик — несколько десятков обычных рыбешек и пираний, среди них наттерерии, считающиеся самыми кровожадными. Рыбаки, однако, не выказали ни малейшего беспокойства, ссыпая рыбу в корзины.
Вдруг одна наттерерия выпрыгнула из сети на берег. Ближайший к ней рыбак резко хлопнул беглянку ладонью. Движение было инстинктивным, соприкосновение длилось мгновение — так человек бросает в очаг выпавший уголек.. Потом на среднем пальце рыбака я увидел кровь. За долю секунды пиранья, словно скальпелем, отхватила кусок пальца почти до кости.
Рыбаков все это мало тронуло. Я предложил Ривальди перетянуть пострадавшему палец платком, пока я сбегаю к машине за аптечкой. Но рыбаки уже принимали собственные меры: один из них взял большую щепоть табака из видавшего виды кожаного кисета, смочил ее в воде и, слепив лепешкой, затолкал в открытую рану. После этого палец и «пластырь» из табака туго обвязали куском грязной тряпки. Через пять минут пострадавший уже снова был за работой. Мне сказали, что рана заживет очень быстро; «Табак дезинфицирует ее и остановит кровь!»
Однажды индейцы мака пригласили меня на рыбную ловлю. Действие происходило на озере на западном берегу реки Парагвай. Мне сказали, что в тинистой воде полным-полно окуней, угрей, скатов и пираний.
Индейцы, облаченные в старые штаны, трусы, а то и просто в набедренные повязки, без малейшей опаски, я бы сказал, даже весело зашлепали по воде. Выстроившись редкой цепочкой во всю ширину озера, человек двадцать пять двинулись вперед, загоняя его обитателей в дальний конец. У каждого индейца была своя снасть — два шеста длиной футов по семь с привязанной к ним сетью.
Я шел вдоль берега с такой же черепашьей скоростью, что и рыбаки-индейцы по воде. Наконец по сигналу старшего ловцы гулко зашлепали снастями по воде. Одно быстрое движение, и сеть, развернутая наподобие веера, погружена, шесты сомкнуты, выдернуты из воды, и вот уже под ними в сетчатых ловушках бьется рыба.
Улов в основном состоял из окуней и большеголовых гоплий, но попадались и наттерерии. Я наблюдал за ближним ко мне рыбаком. Он осторожно схватил пиранью позади жабр, потом быстро поднес ко рту и впился зубами в затылок. Точно так же расправлялись с пираньями и остальные рыбаки.
Не прошло и часа, как у каждого было по пятьдесят-сто рыбин. Никто в тот день не пострадал от зубов пираньи. На берегу тем временем уже собирали хворост, вырезали вертела, наклонно втыкая их в землю вокруг костров. Свежую рыбу жарили прямо с головой.
До сих пор мне еще не доводилось пробовать пираний. «Ванай», — сказал я старику с татуированными щеками, который хозяйничал у одного из костров. На языке мака это означает «пиранья». Старые, загрубевшие руки не спеша стащили горячую рыбину с палки и передали мне.
Подражая индейцам, я начал со спины. По вкусу мясо пираньи напоминало жареного окуня.
Позднее в этот день я заметил в деревне увешанную бусами старуху, аккуратно отделявшую от скелета пираньи нижнюю челюсть. На следующее утро она попалась мне на глаза за ткацким станком. На шее у нее висела та самая челюсть пираньи. Бабуся пользовалась ею как ножницами, отрезая концы ниток.
Познакомился я и с тем, как ловят рыбу в Центральной Бразилии, на берегах реки Арагуая, индейцы племени каража.
Ранним утром четыре рыбака и с полдюжины мальчишек подвели узкую долбленую пирогу к берегу, где мы остановились. Ничего похожего на рыболовные снасти в ней не было. На дне лежала лишь куча кореньев и связка лиан.
Через полчаса мы высадились на большом острове посреди реки. Индейцы уложили коренья и лианы в корзины и, увязая в сыпучем белом песке, двинулись в глубь острова. Внезапно перед нами открылась впадина, точнее, мелкая лагуна. Густая, зеленая от водорослей вода напоминала суп-пюре.
Мальчишки устроились на берегу и принялись отбивать коренья, чтобы размочалить жесткую кожуру. Тем временем двое мужчин вошли в озерцо и загнали в дно по толстому колу, верхние концы которых были раздвоены.
Наконец изрядно измочаленные коренья были сложены в корзины. Дальнейшая процедура оказалась довольно простой. Мальчишки бродили по лагуне, погрузив корзины в воду, и энергично болтали ими из стороны в сторону. Мужчины же между тем лупили палками по уложенным между рогулек лианам. Выделявшийся в результате этих двух операций сок быстро растекался по воде, на ее поверхности появилась обильная пена, похожая на мыльную. Скоро тут и там лихорадочно забилась рыба, сначала мелкая, потом покрупнее. Секрет необычной ловли объяснялся просто. Содержащиеся в соке кореньев и лиан химические вещества, такие, как ротенон, лишают жабры способности поглощать кислород. Причем вещества эти совершенно не влияют на съедобность пойманной рыбы.
Среди всплывавших пираний больше всего оказалось наттерерий. У многих из них отсутствовал хвост или же из туловища были вырваны большие куски. Это постарались их собратья, безжалостно набрасывавшиеся на ослабевших, пока у самих еще сохранялись силы.
Мне уже приходилось сталкиваться с этим и раньше. Бывало, ловя пираний на удочку, я вытаскивал на крючке одну только голову — тело успевали отгрызть более удачливые сородичи.
И все-таки я начал сомневаться во всех тех страшных историях, которые ходят о пираньях.
Когда же я рассказывал своему приятелю — охотнику и рыболову сеньору Роланду Убиражара — классическую историю о том, как пастух загоняет в воду больную корову на некотором расстоянии от того места, где должно перейти реку его стадо, в качестве приманки для пираний, ответом мне была лишь скептическая улыбка.
— Я отвезу вас на реку Смерти, — сказал он мне однажды. — Уж там-то вы наверняка найдете самых свирепых в мире пираний...
Река Смерти, приток Арагуаи, названа так, кажется, в память о каком-то побоище, о котором толком уже никто ничего не знает. Говорят, что когда-то воинственные индейцы перебили здесь много бразильских миссионеров или солдат. Существует еще одна версия, которой мне больше хотелось верить, а именно, что река названа так из-за особой свирепости тамошних пираний.
Солнце стояло высоко, когда мы свернули с широкой Арагуаи в приток, носящий столь мрачное имя. Однако река Смерти вовсе не походила на мифическую реку Стикс. Передо мной медленно текла сверкавшая на солнце вода, в которой отражалась буйная растительность джунглей. Это было само воплощение мира и тишины, нарушавшейся лишь ревом нашего мотора. Постепенно река расширилась, и вдали показалась кучка крытых тростником хижин. Проводник Доминго радостно заулыбался и направил лодку к берегу. Первыми нас приветствовали собаки. Затем в дверях одной из хижин появилась женщина и, узнав Доминго, поздоровалась с ним. Все мужчины, сказала она, ушли пасти скот.
Пока продолжался разговор, на противоположном берегу появился мужчина с двумя лошадьми. Он сел в каноэ и принялся выгребать на середину реки, лошади преспокойно плыли рядом. Наша хозяйка прочла мои невысказанные мысли.
— Пираньи у нас безвредные. Или вы думаете, что мы их приручили? — засмеялась она. — Каждое утро все наше стадо — а это двести голов — переплывает реку и к вечеру возвращается обратно...
Она посоветовала нам подняться вверх по течению, там в одной из стариц, по ее словам, водятся очень коварные пираньи. Женщина говорила уверенно, поэтому мы снова уселись в лодку.
По пути в низких зарослях на берегу раздались крики обезьян. Доминго пристал к берегу и исчез в сумраке джунглей со старым ружьем в руках. Через несколько минут послышался выстрел. Непродолжительное ожидание, и мы возобновили плавание с мертвой обезьяной на дне лодки. Доминго хотел использовать ее как наживку вместо того мяса, которое было у меня с собой.
Наконец наша лодка свернула с главного русла в мелкую протоку. Подвесной мотор здесь был бесполезен, пришлось взяться за весла. Потом оказались ненужными и весла: дальнейший путь к видневшейся неподалеку старице преграждало болото. Мы зашлепали по нему босыми ногами, таща за собой лодку.
Сначала мы забросили удочки. Мгновенная поклевка, и вот уже на траве трепещут зубастые краснопузые наттерерии. Впрочем, ничего нового в этом не было. Неожиданности начались, когда Доминго обвязал обезьяну веревкой и бросил в воду, затянув второй конец веревки тугой петлей на ветке. Мы отъехали и стали ждать. Внезапно по поверхности пробежала рябь, и, хотя само по себе движение было довольно слабым, можно было представить, какая бурная деятельность закипела внизу. Мы понаблюдали минут пять, а когда вода успокоилась, вернулись обратно. Доминго потянул за веревку и вытащил... скелет обезьяны.
Здесь, в тихой старице у реки Смерти, я наконец получил неопровержимое доказательство того, на что способна стая голодных пираний.
Можно ли считать данный случай типичным? Много раз я выплескивал в воду бычью кровь или бросал туда куски свежего мяса, однако пираньи не выказывали никакого ажиотажа. Впрочем, в разных реках пираньи вели себя по-разному.
Например, там, где дети беззаботно плескались в воде, а женщины занимались стиркой всего в нескольких метрах от места, где я одну за другой ловил на удочку наттерерии, новый комплекс стимуляторов мог вызвать очень бурную активность пираний или же вовсе не дать никакого эффекта. Неодинаково вели себя не только пираньи разных видов, но и представители одного и того же вида. В конце концов, я пришел к выводу, что с пираньями никогда нельзя наперед быть в чем-то уверенным.
Последняя моя встреча с пираньями произошла на острове Маражо в дельте Амазонки. Я прожил несколько дней на ранчо неподалеку от берега океана. Рядом шумел извилистый поток, уровень воды в котором поднимался и падал вместе с приливами и отливами.
— Пираний здесь видимо-невидимо, — заявил мне Карлос Памплона, управляющий ранчо, заходя по пояс, чтобы искупаться. — Но злобствуют они только после прилива...
На следующий день в качестве наглядной демонстрации Карлос бросил в воду полбарана. Туша медленно ушла на дно, нетронутая.
— Видите, вода низкая, и пираньи спокойны.
Когда вода стала подниматься, Карлос притащил тушу молодого каймана. Он привязал ее к шесту на берегу. Мы ждали, пока вода постепенно покрыла приманку.
Вдруг спокойная поверхность вокруг приманки закипела. Некоторые пираньи в горячке даже выпрыгивали из воды, с плеском шлепаясь обратно. Другие атаковали мягкое брюхо каймана, и было слышно, как они возятся внутри, работая своими мощными челюстями.
Не прошло и трех минут, как все успокоились. Карлос отвязал веревку и вытянул каймана на берег. От него остались одни голые кости, на которых чудом уцелели куски грубой кожи.
Позже, в тот день, когда уровень воды опять понизился, группа пастухов — вакейрос отправилась купаться.
— Пошли с нами, — пригласил меня один из них.
Я взглянул на скелет каймана, лежавший на берегу, и замотал головой.
Поль Зааль, доктор биологии
Перевела с английского А. Резникова
