Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Скажи свое имя, Талыш

24 мая 2007
Скажи свое имя, Талыш

Январь здесь не пушистый и не белый. Декабрь и февраль — тоже. Снег в Ленкорани всегда редкость, выпадет и тут же растает. Вечнозеленые сухие субтропики, рай земной на берегу Каспийского моря, почти около границы с Ираном.

Ленкорань в старину звалась столицей Талышского ханства, но сколько лет, вряд ли кто знает. О ней упоминал еще Геродот. И до Геродота стояла она. Менялась архитектура, рушились крепостные стены, возводились новые, отступало и наступало море, приходили и уходили враги, а Ленкорань все стояла. И сейчас стоит она, сохранив старинный маяк, ханский дворец, добавив панельные коробки и еще немного чего-то современного, железобетонного. Однако не самобытный город привел меня в Азербайджан — Всесоюзная перепись населения.

Из Баку до Ленкорани самолет летит минут тридцать-сорок, поезд идет всего лишь ночь, я же добирался четверо суток. Нет, транспорт здесь ни при чем...

До поездки в Азербайджан я всегда понимал перепись как свободный сбор данных о населении, где каждый волен в ответах. Теперь не знаю — волен ли? — если брать в расчет события еще десятилетней давности.

Трудное время переживал этой зимой Баку, у всех на устах одно слово — Карабах. Оно резало, жгло, не давало спокойно жить и работать. Военное положение, комендантский час, танки, патрули на перекрестках... А перепись шла. Трудно, но шла.

Республиканский комитет по статистике работал сутками, без выходных. На шестом этаже люди были постоянно: здесь отдел переписи населения, мозговой центр грандиозного социального мероприятия. Сюда стекалась вся информация по республике, из ее районов, отсюда исходили указания и рекомендации.

Агададаш Арифович Мамедов, очень общительный молодой человек, заместитель председателя комитета, на долю которого выпало нелегкое руководство переписью, несмотря на явную усталость, весьма благосклонно отнесся к приезду журналиста. Помог с гостиницей. Однако мое желание ехать в Ленкорань и писать очерк о талышах — народе бывшего Талышского ханства,— он, как мне показалось, не разделял. Хотя, может быть, я и ошибаюсь.

— Побудьте пока в Баку. Здесь тоже есть что посмотреть,— не раз очень доброжелательно советовал мне товарищ Мамедов.

День, другой наблюдал я четко организованную работу бакинских счетчиков и инструкторов. Ездил по переписным участкам, видел, как трудно шла перепись. Ведь были люди, которые после сумгаитской трагедии вообще никого не пускали в дом, и никакие уговоры, ни милиция не помогали. Перепись — одна из форм проявления свободы, и с этим приходилось считаться. Были счетчики, которые в последний момент отказались помогать переписи — боялись ходить по чужим домам. Все было. Хорошее и плохое всегда рядом. Порой гостеприимство и хлебосольство бакинцев перерастали в проблему времени. Стол с чаем становился едва ли не обязательным атрибутом переписи. А это в конечном счете те самые минуты и часы, которых счетчику отпущено очень мало...

И до чего же интернационален Баку, этот огромный город на перекрестке Востока и Запада! Азербайджанская, русская, армянская, татская, лезгинская речь — все смешалось. Русская речь тут очень своеобразна — распевно-вопросительная. Нигде в России так не говорят. У бакинских выходцев из воронежских, смоленских, пермских краев другим стал не только русский язык, но и образ, стиль жизни — неторопливый, размеренный. Даже панельным домам-коробкам придан свой, едва заметный колорит. Может быть, виноградные лозы (до третьего-четвертого этажа) придали им это своеобразие? Или скромный железобетонный орнамент? Или сами люди? Не знаю.

Люди живут, общаются, перенимают друг у друга понравившиеся черты.

Прошел еще день. И еще...

Скажи свое имя, Талыш

Я только по Баку и езжу. Визит туда, визит сюда, срок командировки и переписи истекает. В Ленкорань выехать, оказывается, не так-то просто. Вроде бы ничто и не мешает, а билет не купишь. Нужны особые разрешения. Приграничная зона. Наконец купил-таки билет и выехал.

В поездке сразу повезло: соседи по купе явно говорили не по-азербайджански. Другие звуки: не распевно-вопросительные, а короткие, цокающие. Вроде бы внешне попутчики ничем не отличались от азербайджанцев — такие же черные, усатые, со сверкающими глазами. И все-таки отличались.

Спросить? Неудобно.

...В Ленкоранском горкоме комсомола давно так не удивлялись: корреспондент из Москвы? О талышах?

— Есть, конечно, у нас талыши,— сказал секретарь горкома Ильгар Дадашев,— целые деревни. Но сколько их в районе — не могу ответить.

Потом я узнал, что в Ленкорани живут в основном азербайджанцы. Многие люди, особенно те, кто при должности, называют себя именно азербайджанцами. Не раз я сталкивался с одним и тем же курьезом: отец — та-лыш, мать — талышка, а дети — азербайджанцы.

Вагиф Кулиев, заведующий отделом горкома, стал моим гидом и переводчиком в поездках по району. Он тоже считается азербайджанцем, а родители у него талыши. Учился он во Владимире, так что лучшего, чем Вагиф, помощника и придумать трудно — человек знает три языка! На трех — совершенно разных! — языках говорит сегодня Ленкорань. И не заметит этого только глухой.

Азербайджанский язык относится к огузской группе тюркских языков. Раньше письменность его была на основе арабского, сейчас русского алфавита. Русский язык, как известно,— наиболее распространенный из славянских языков. А талышский отличается от русского и от азербайджанского так же, как отличается от них, скажем, эстонский или английский. Фарси (из персидской группы индоевропейской семьи языков), пожалуй, наиболее близок к талышскому. Но не современный фарси, а скорее древне-персидский, потому что на берегу Хазарского моря талыши жили еще в глубокой древности, когда Персия представляла собой несокрушимую силу на Востоке и Ленкорань была ее северным форпостом. Правда, называлась она Ланкон, что означает на талышском и древиеперсидском «дома из камыша».

Если верить путеводителям, выпущенным двести лет назад — а я смотрел книгу, изданную в 1793 году,— и шестьдесят лет назад, то: «В Ленкорани замечательных древностей нет, но район богат древностями...» Специально, видимо, «древности» никто не изучал, находили, например, византийские монеты — целые клады! — находили городища, развалины укреплений, громадные курганы. Впрочем, их и искать не надо было, они на поверхности. И что же? Находки, судя по всему, не вдохновили исследователей.

Так и стояла веками Ленкорань, камышовый город, где хижины с глинобитным полом, улочки и кривы, и пыльны, заборы увиты плющом и колючей ежевикой, а сточные канавы тянулись через весь город к рисовым чекам, что на окраине, и терялись в лесах тростника. Непроходимые заросли камыша, в которых немудрено и заблудиться, всегда окружали город.

Камыш в старину охранял талышей от врагов. Камыш давал им работу — до сих пор традиционное ремесло талышей — плетение из камыша. Циновки, сундуки, сумки, мешки, всевозможная домашняя мелочь — по ним отличали ленкоранцев на восточных базарах. Говорили, что лучше их мастеров на Востоке не было. В каждом доме имелся «ткацкий станок», где охапка камышовых стеблей быстро превращалась в изделие.

Раньше талышей прославлял и рис — тонкие, длинные зерна. И очень белые. Талышский рис тоже пользовался почетом на базарах Востока. Шестьдесят рецептов плова (!), хлеб, кисели знали как приготовить талышские женщины. Рис на первое, второе и третье. Рис на завтрак, обед и ужин. Такова талышская кухня. Сейчас рис почти ушел с полей; чай, овощи, цитрусовые пришли ему на смену.

Однако не все талыши были рисоводами, не все жили на болотистой равнине. К слову сказать, «талыш», как считают, есть сочетание двух слов «глина» и «рис» — человек, выращивающий растения в жидкой, водянистой земле, иначе говоря, рисовод.

Были еще голыши — скотоводы. Они тоже говорили на талышском, но жили в горах, где богатые пастбища. В предгорьях поселились тоголыши, потому что здесь росли тутовые деревья, а кто на Востоке не знает, что тоголыши — это все те же талыши, но по профессии не рисоводы, а шелководы и пчеловоды.

Скажи свое имя, Талыш

Собственно, эти профессии и поделили когда-то талышей на три группы, отсюда пошли три диалекта в талышском языке и три района их обитания.

...Лицо Талышлы Миргашима Мирмуртуза-оглы в глубоких морщинах, каждая из которых словно зарубцевавшаяся рана, оставленная временем. Этот преподаватель вуза все помнит, все знает и всю жизнь молчит. Он потомок талышского хана, тонкий знаток истории, чрезвычайно образованный ленкоранец.

Многое я узнал от него о судьбе несчастного народа, который официально просуществовал с незапамятных времен только... до 1937 года. Вскоре после того как И. В. Сталин произнес на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов исторический доклад «О проекте Конституции Союза ССР», талышей не стало. Нет, их не выселяли, не расстреливали. О них просто забыли! Как забыли и о других народах Азербайджана — крызах, будугцах, хыналыкцах. Все было сделано тихо, без выстрелов.

Провели одну перепись населения, другую. О талышах уже не вспоминали. «Были когда-то, теперь нет»,— убеждал меня один бакинец, кстати, имеющий самое непосредственное отношение к Всесоюзным переписям населения прошлых лет и нынешней. «Почему?» — «Растворились»,— без шутки произнес он. И это была вполне официальная версия!

По крайней мере, если посмотреть на результаты переписи десятилетней или двадцатилетней давности, то мой бакинский собеседник, выходит, прав. Ни одного талыша на весь Советский Союз.

Может быть, и в самом деле уже не о чем говорить? Вернее, не о ком. Может быть, действительно растворился целый народ? Нет. Например, в 1923 году по Ленкоранскому уезду насчитывалось 171 300 душ обоего пола, из них талышей около 60 тысяч. Только по Ленкорани! На талышском языке говорили и по-прежнему говорят в четырех районах Азербайджана. Значит — не «растворились»!

В конце 20-х — начале 30-х годов были школы на талышском языке, были передачи по радио, издавалась даже газета «Красный талыш». Еще в 1936 году издавалась она. Потом за талышскую речь начали сажать. «Карфаген должен быть разрушен»...

Чудовищно, но посадили как врага народа даже литератора, который перевел на талышский язык невинного «Робинзона Крузо». За что? За распространение враждебной информации.

— Меня тоже тогда вызывали,— сказал Миргашим Мирмуртуза-оглы.— Я делал научную работу по талышской фонетике. Вызвали, а следователь хитро так смотрит и говорит: «Ты что-то часто говоришь «талыш», «талыш». Смотри!» Посадить побоялись, но с тех пор я преподаю только азербайджанский.

— Почему побоялись?

— Э-э, плохо вы знаете Восток,— вместо ответа промолвил почтенный собеседник.

Уже потом я понял, что своим бестактным вопросом обидел человека. Как же можно было забыть, что приставка «мир» к имени мужчины означает, что он из рода пророка Магомеда. Следователи, видимо, побоялись кары небесной...

Мы ехали в талышскую деревню Сепаради к Мамедову Абдулле Амрах-оглы, девяностолетнему аксакалу. Недалеко, километров за тридцать от Ленкорани.

Шоссе удивило оживленностью. Машины шли одна за одной, а вдоль дороги — дома, дома, участки, поля, и всюду люди, люди. Кончалась одна деревня, а за полоской поля уже начиналась другая.

Талышские деревни и очень похожи, и очень отличны. Одинаковых строений я не видел, а объехал почти весь район. Огромные, чистенькие, с просторной верандой, с едва ли не обязательным парником-садом. Стены из галечника или бутового камня. Но многие дома недостроены.

— Почему? — переспросил мой внимательный сопровождающий Вагиф.— Трудно у нас с пиломатериалами. Очень дорогие они, и нет их. Люди сами, семьями строят себе дома, благо камня хватает. Стены построили, а дальше... Доски не купишь.

— Все-все сами?

— Абсолютно все. Были бы стройматериалы.

— А сколько лет уходит на строительство? — не унимался я.

— Восемь — десять.

Ленкоранский район словно некая зона нового освоения — сплошная народная стройка. Это и не удивительно, в талышских семьях, как правило, пять-восемь-десять и более детей. Большо-ой дом нужен.

Скажи свое имя, Талыш

Помню, проезжали деревню, увидели одноэтажную школу; на маленьком школьном дворе — ребят, как скворцов в стае. Все смуглые, неугомонные, все разом переговариваются, все куда-то спешат. Потом я узнал, что в некоторых школах классы очень переуплотнены. Большие-большие школы требуются едва ли не каждой деревне...

Центр деревни, конечно же, чайхана, около нее целый день полно мужчин. В шапках, в пальто они стоят, разговаривают, миросозерцают. Каждый уважающий себя мужчина в руке обязательно крутит четки.

Женщин среди них не увидишь, женщины в поле. Они казались цветами среди ровных рядков зазеленевших всходов капусты. Удел восточной женщины — работа, дом. Так было всегда, так есть и сейчас. И от обычаев предков никто не собирается отказываться.

Я ни разу не видел в поле трактора, хотя всюду шли весенние полевые работы,— только группы по двадцать-тридцать человек, в цветных одеждах и в ярких платках, прикрывающих лицо. Потом мне объяснили, почему так. Оказывается, в талышских деревнях найти работу трудно, ее просто нет. Поэтому — ручной груд. Конечно, есть и трактора в совхозах, и другая техника, но я ее не видел.

Земли мало. Людей много. Очень много! В деревне Сепаради, например, куда мы приехали, живет пять тысяч человек, а в совхозе работает немногим больше тысячи, хотя нужно было бы значительно меньше. И сколько таких переполненных деревень в Талышском крае? Сколько таких переуплотненных совхозов?

Есть и так называемые сезонные безработные. Цифра внушительная. Хочешь не хочешь, либо подавайся в чужие края, либо годами жди работу. Работать негде. Мало перерабатывающей промышленности. Скромная чайная фабрика на селе — вершина инженерной мысли.

...Дом Абдуллы Амрах-оглы стоял в стороне от дороги, около старой мечети. Еще недавно она использовалась под склад. Талыши исповедуют ислам, шиитскую его ветвь, которая долгое время притеснялась, отчасти поэтому стали мечети складами. Но ситуация меняется. Сейчас многие мечети восстанавливают либо строят заново. И строят их люди очень охотно.

Абдулла Амрах-оглы сидел за столом в саду, накинув на плечи теплое пальто, мы неторопливо пили чай Почте старец не утомлял воспоминаниями: он их забыл. Отвечал односложно. Разговорить его не удалось. Зато он показал свои замечательные изделия из глины.

В этих изделиях весь человек — сосредоточенный, практичный и очень своеобразный. Конечно, это были не музейные работы, но и делал он их не для музея. Низкие кастрюли с широкими тяжелыми крышками. Крышки при надобности могут стать мисками. Пузатый чайник, хоть и простенький на вид, но зато отлично держащий тепло. Даже неказистый пастуший рожок... Все эти вещи, грубоватые, деревпнские, имели тонкий орнамент: будто травинки случайно переплелись в глине, будто листочки нечаянно приклеились к ней.

— Талыш плохо. Умирал обычай, умирал люди. Кто учить? Нельзя,— сказал напоследок старик, собрав весь свой запас русских слов.

Потом мы были в другой деревне у Махмудовой Агабаджи Абдулла-кызы, ей 118 лет, и она тоже забыла свое прошлое. Помнит лишь, как трудно и бедно жили. И чувствовалось, что это она заученно повторяет раз за разом. Говорит на талышском, знает азербайджанские и русские слова. И ответ на любой мой вопрос о быте, о ПРСНЯХ, о традициях талышей начинался и заканчивался примерно одинаково.

Мало что дали встречи и с другими старейшинами.

И все-таки кое-что в памяти талышей о себе, к счастью, осталось.

С утра и до шести часов вечера мы обычно работали с Вагифом, потом я шел в гостиницу. Вечером второго дня кто-то постучал в дверь, открываю высокий молодой человек В пальто, без шапки, на взволнованном лице — красные пятна.

— Вы корреспондент из Москвы? — слегка извиняющимся голосом произнес он.— Мы хотели бы е вами поговорить.

— Кто — «вы»? Впрочем, проходите.

Так я познакомился с молодыми людьми, которые не плакали, как вся страна, в марте 1953 года, но которые слышали об этом плаче от своих родителей, а о других — более ранних слезах — от бабушек и дедушек. Слышали! И им по наследству передалась боязнь. Поэтому-то они попросили не называть их имена: «Вы уедете, а нам здесь оставаться».

Скажи свое имя, Талыш

Словом, меня выкрали из гостиницы, чему я, однако, и не противился, и повезли в какую-то талышскую деревню. Три вечера продолжались наши тайные вечери: я выходил из гостиницы, проходил квартал, сворачивал в Темный переулок, ровно к семи часам подъезжала машина, И мы уезжали.

В кромешной тьме добирались до места. Перед входом, как положено, снимали обувь и проходили в дом. Стоило войти, женщины тут же выходили, неслышно уводя детей.

Убранство комнат в талышских домах очень похожее. Поражали чистота, минимум мебели и цветы. Цветы в каждой комнате. Ниши над окнами служили шкафом для посуды, расписные тарелки — украшениями. Постели — циновки, свернутые в рулон, лежали у стен. Поверх циновок — гора подушек, одеял, укрытая ковром. Все вселяло в комнату простор, и если бы не стол со стульями, то можно было бы сказать — пустоту. Телевизор, печурки — не в счет. Фотографии. На стенах — тоже.

Талыши умеют принять гостя. Горячий чай всегда ждет. Потом на стол откуда-то выплывают плов, дичь, маринованные овощи. Все очень и очень вкусное... Пока мужчины ужинают, никто из домашних не смеет войти в комнату. Лишь изредка скрипела дверь, и в щелке виднелся зоркий женский глаз, а пониже еще один, детский, любопытный.

Три вечера мы неторопливо разговаривали, я рассказывал, и мне рассказывали, можно было попросить что-либо показать, и если эта вещь имелась в деревне, то ее приносили. Даже люльку принесли. О ней стоит сказать чуть подробнее.

Не знаю, изобретение ли талышей эта люлька или только заимствование, Но она — не обыкновенная кроватка для младенца, а особенная. Ребенок в ней чувствует себя очень уютно. Головка его лежит на жесткой подушечке, поэтому у талышей затылок плоский — и в этом их внешнее отличие. Еще эта люлька говорит о том, что талыши никогда не вели кочевой образ жизни, только оседлый — для кочевья она слишком тяжела и неудобна. И еще одна, чисто практическая деталь: в люльке есть нехитрое «приспособление» для мальчиков и отдельно для девочек, благодаря чему ребенок всегда сухой и чистый.

Из мелких, порой едва заметных отличий и складываются особенности той или иной культуры...

Талыши, например, как, впрочем, и некоторые другие народы Востока, сберегли свое доисламское верование — они, нынешние мусульмане, по-прежнему поклоняются пирам. Конечно, не все талыши, но очень многие. В их сознании два вероисповедания как бы слились в одну единую, сегодняшнюю религию. Когда закрывали мечети, «выручали» пиры.

Пир — это не шумное застолье, это тихое и укромное святое место. Одинокое дерево, камень, даже могила. Здесь загадывают сокровенное желание, здесь освобождают душу от грехов, сюда приносят жертвы... да мало ли что решается в священной тишине пира. Если назревает какое-то важное дело, идут к пиру — обычно к дереву — и привязывают цветную нитку. Теперь дело наверняка решится хорошо. Правда, потом не забыть бы вовремя отвязать свою нитку, она еще пригодится. Если кто-то согрешил, берет камень и несет его к пиру. Чем больше грех, Тем крупнее камень. Около пиров много камней. Разных. И приносят их издалека. Каждый сам судья своим поступкам, каждый сам сбрасывает камень с души.

Есть пиры местного масштаба для будничных забот. Есть — на всю округу. А есть — знаменитые места паломничества, такие, как могила Ноя в Нахичевани.

Вот, представьте, к пиру подошел мальчик лет десяти с петухом под мышкой, деловито вытащил нож из кармана — ж-жик. Петух обезглавлен. Мальчик, по-взрослому посапывая, подождал, пока стечет кровь, обошел вокруг дерева и хотел уже уйти, волоча слабеющего петуха за лапы, но... Я не удержался и, видимо, слишком громко спросил:

— Что он делает?

Мальчуган с недоумением — если даже не с презрением — посмотрел в мою сторону: он, конечно же, догадался, что эти слишком громкие слова о нем, и, не останавливаясь, быстро-быстро защебетал в ответ по-талышски.

— У него младший брат заболел,— объяснил мой сопровождающий,— его лечить будут супом из этого петуха...

Азербайджанцы тоже знают пиры. И тоже приходят сюда со своими заботами. Эти два народа веками живут вместе, у них очень много общего и в культуре, и в обычаях, и во внешнем виде. Даже пиры общие. Но, конечно, есть и различия.

Скажем, талышскую женщину можно было бы отличить и пятьсот лет назад, и сейчас — по украшениям. Очень тонкой работы серьги, кольца, ожерелья — «шебеке».

Везде на Востоке женщины носили чадру, кроме Талышского ханства. Там носили и кое-где до сих пор носят «яшмаг» — косынку, концами которой укрывают рот и нос. Мужчина не имел права видеть рот и нос чужой женщины — это считалось неприличным.

А как красиво ходят талышские женщины — не идет, плывет, чуть заметно семеня ногами. Они и ношу носят только на голове — из гордости, чтобы не согнуться. Идет, руки опущены, плечи играют в такт шагам, а на голове корзина килограммов на сорок, которая игрушкой со стороны кажется.

— Наши женщины и семьдесят килограммов могут носить,— просвещал меня один очень настоящий мужчина,— только ей надо помочь поставить корзину.

...Нет, это не шутка, не ирония. Таков здесь обычай. Не воспринимаем же мы как нечто особенное, например, наших горожанок с полными авоськами или сельских жительниц с мешками на плечах. Всюду свое.

Кто-то из великих, чуть ли не Александр Дюма, путешествуя по Кавказу, рассказывал, как женщина-талышка с топором пошла на тигра и убила его... Конечно, имея дома такую надежную опору, талышские мужчины могут позволить себе часок-другой посидеть в чайхане с друзьями.

И еще об одной особенности — о цветах. Талыши не забывали о них даже в самое трудное время. Утверждают, что привычка огораживать клумбы зубчатой оградкой из кирпичей, положенных на угол, пошла от них.

Замечательные цветоводы, они свое увлечение цветами перенесли в орнаменты, вышитые на полотенцах: даже в украшениях, в одежде угадывается природа Талышской низменности, которая теперь почему-то зовется Ленкоранской.

Стремление к красоте очень заметно и в архитектуре, я уже говорил, но город Ленкорань еще и самый чистый из всех городов страны, которые мне довелось видеть. Окурка не выбросят на тротуар, каждый житель следит за чистотой около своего дома. И это при том, что в городе нет даже канализации.

Ленкорань невелика по площади, но словно растянута во времени: одной ногой стоит в XX веке, другой — в XIV. Нет, город не запущенный и не отсталый. Потерянный. Таким показался он мне. И люди порой казались потерянными. На вопросы счетчиков не знали, как отвечать. Талыши или не талыши?

Некоторые впервые в жизни имели право указать свою национальность. Разве это не достижение перестройки?

К сожалению, были случаи, когда невидимые, но всепроникающие силы торможения по привычке пытались запретить указывать в переписном листе национальность «талыш» и родной язык — талышский, запрещали следовать конституционному праву. Тогда приходилось в ход переписи-89 вмешиваться Госкомстату Азербайджана: приезжать в Ленкорань и наводить порядок.

То были сигналы недавнего прошлого...

Как же точен Лев Николаевич Толстой: «Для общества интерес и значение переписи в том, что она дает ему зеркало, в которое хочешь не хочешь посмотрится все общество и каждый из нас».

Сколько же всего талышей в Азербайджане? И во всей стране? По-моему, наивно пока полагаться на результаты переписи. Вряд ли ответ будет точным. Кто-то побоялся назвать свою истинную национальность, кто-то не сумел.

На свой страх и риск я сам попытался провести нехитрый анализ. Конечно, он очень приблизительный, но некоторое представление о ситуации, думаю, дает.

Так вот, будем рассуждать. В 20-е годы только в Ленкоранском уезде проживало около 60 тысяч талышей. Понимаю, цифра условна, но она встречается в литературе, и ей будем верить. За эти годы сменились по крайней мере три поколения, и в каждом новом поколении семьи отличались рекордной многодетностью, матерей-героинь очень много. Продолжительность жизни талышей тоже рекордная. Эпидемий или иных бедствий на территории юго-восточного Азербайджана не было... Так что вроде бы нет препятствий сверхбурному росту талышского населения.

Единственное препятствие — чрезвычайно слабое медицинское обслуживание, особенно в деревнях. Порой его просто нет. Поэтому детская смертность по-прежнему велика.

Если с учетом сказанного вновь обратиться к цифрам, то, по моему самому пессимистическому прогнозу, в нашей стране должно проживать примерно 200-300 тысяч талышей, а по оптимистическому — полмиллиона.

Новое руководство Азербайджана пытается сделать все возможное, чтобы талыши вновь обрели свое имя. Перепись тому подтверждение. Не пропавший без вести народ опять значится в словаре национальностей нашей страны. Талыши получили право учить своих детей на родном языке, получили право читать газеты и книги на родном языке, которых пока еще нет.

До сих пор, к сожалению, талышские дети не могут нормально учиться в школах. Шутка ли, дома они разговаривают на талышском, а в школе всех учат только на азербайджанском и на русском, потом появляется английский или еще какой-либо иностранный язык. Талышского же нет совсем.

О фольклоре и литературе талышей в школе пока тоже говорить не приходится. Хотя впрочем... В Ленкорани есть фольклорный ансамбль, не талышский, разумеется, но порой исполняющий талышские песни. Знаменитый азербайджанец, композитор Муслим Магомаев (дед) когда-то поразил Баку выступлением талышского хора. Такого пения в Баку не знали. Азербайджанское пение, как известно, сольное, а талыши поют только хором.

Кто знает, может быть, нас всех ждут еще поразительные открытия... Как, скажем, недавнее, вызвавшее удивление медиков. Настоящий переполох в науке! У талышей приняты только родственные браки. Однако наследственных заболеваний нет. Почему? Потому что в генетическом аппарате талышей есть, как установила доктор биологических наук Ф. Ата-Мурадова, определенные особенности, они-то, видимо, и сохраняют чистоту рода. Вполне возможно, что благодаря этому именно среди талышей зарегистрирован самый высокий процент долгожителей в стране. Знаменитые на весь мир Муслимов, Айвазов и другие, прожившие более 130 лет,— талыши. Поразительно, но по некоторым параметрам организм пятидесятилетнего талышского мужчины такой же, как и у семнадцатилетнего москвича. «Юношеский тип» народа, как полагает наука, явно генного происхождения! Кстати, дети талышей — реальные кандидаты в долгожители, они через сто лет будут рассказывать о сегодняшних днях как очевидцы...

Мурад Аджиев, наш спец. корр.

Баку — Ленкорань

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения