Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Бегущая диагональ Нью-Йорка

19 декабря 2019
Бегущая диагональ Нью-Йорка

Говорят, что понять специфику какой-либо выдающейся улицы можно, лишь погрузившись в нее с головой — то есть только на «месте». В крайнем случае, пристально разглядывая фотографии в альбомах. А вот «сухая» схема тут никак не поможет: с высоты птичьего полета все проспекты выглядят одинаково, разве что одни — уже, а другие — шире.
Мысль, вообще-то, здравая, но не в случае Бродвея. Первым и самым красноречивым свидетелем его исключительности служит именно план Нью-Йорка, на котором видно, что «Широкая дорога» — не просто главная магистраль главного города Америки, она еще и рекордсмен длины. (Известно, как американцы любят всяческие рекорды.) Мало того что «дорога» бежит наискосок через весь Манхэттен, так она и от него, не в силах остановиться, стремится дальше, мимо предместий и окраин, через границы графств и штатов, чуть ли не «до канадской границы». Впрочем, даже в пределах города ее протяженность выглядит более чем внушительно. Редкий турист доберется за одну прогулку даже до середины...

Несмотря на аналогичный статус, внешне Бродвей мало похож на классические столичные артерии Старого Света, вроде Елисейских Полей или Унтер-ден-Линден. Здесь почти нет фешенебельных отелей, крупных правительственных учреждений, парадных городских музеев. Правда, ничего такого мы, собственно, от него и не ждем, с детства привыкнув ассоциировать нью-йоркскую визитную карточку с иными атрибутами: феерическими зрелищами, фейерверком огней, мерцанием рекламы. В общем, Бродвей «обязан» в наших глазах быть «шоу-улицей», и никуда ему от этого не деться.

Он и не пытается, хотя, чтобы дать место и остальным проявлениям своей многоликой натуры, сосредотачивает стереотипные «удовольствия» на одном сравнительно коротком отрезке, в районе Таймс-сквер. А на остальных — дает волю фантазии. Каждый из пересекаемых проспектом районов представляет особый культурный слой американской городской истории. В каждом — свой стиль застройки и ритм жизни. Одно «дело» — банки и конторы окрестностей Уолл-стрит, совсем другое — арт-галереи богемного Сохо, третье — легендарный мир нью-йоркских театров. А в районе Вест-Сайда и Гарлема открывается уже «четвертый Бродвей» — заурядная пыльная магистраль вполне провинциального на вид города. Итак, перед нами «улица-Протей», или, если угодно, «улица-учебник»: по словам известного знатока Америки, публициста Александра Гениса, лучшего открытого «урока по истории и географии Нью-Йорка», чем прогулка по Бродвею, просто не придумаешь.

«Романтики» и «практики» с широкой дороги

В первоначальном виде Бродвей возник еще до того, как на Манхэттен ступила нога бледнолицего. По словам археологов, нынешние очертания проспекта повторяют исконную индейскую тропу, которая связывала южную и северную части острова, когда он был покрыт густыми зарослями. Странную для лесного пути траекторию они объясняют особенностями холмистого ландшафта: пешеходам приходилось держаться узкой лощины (кстати, по одной из версий, «Манна-хатта» по-гуронски означает «холмистый остров»).

В 1626 году сюда пришли голландцы, и значение «трассы север—юг» сразу возросло. Она соединила два первых европейских поселения на острове — Новый Амстердам («внизу») и Гарлем («сверху»). Притом в пределах Нового Амстердама дорогу расширили и обустроили, а «варварское» туземное название Виквасгек (до сих пор ученым неясно, откуда взялся этот топоним) заменили на более пристойное для завоевателей Heere Straat (Господская улица). И лишь в 1664 году, после того как голландцы уступили Манхэттен англичанам, а Новый Амстердам стал Новым Йорком, на карте появилось нынешнее громкое имя — Broadway («широкая дорога»). Получилось очень «по-новосветски»: дух просторов и свободы составил основу идеологии для будущей «родины смелых» — США.

После Войны за независимость и учреждения нового государства в конце XVIII века Нью-Йорк вступает в фазу невероятного развития. Не «состоявшись» в качестве административной столицы (а точнее, пробыв таковой всего один 1789 год), город находит свое призвание в экономике. В 1792-м открывается знаменитая Фондовая биржа. Еще через десять лет статистика показывает, что на берегах Гудзона и Ист-Ривер постоянно проживают уже 60 тысяч человек — больше, чем в старых добрых Филадельфии и Бостоне. Любопытно, что территория города в то же время остается микроскопической — примерно четверть Манхэттена.

Так, конечно, не могло продолжаться долго. В 1807-м вопросами градостроительства занялась специальная комиссия, и в 1811-м муниципалитету был представлен генеральный план — весьма масштабный и предусматривавший развитие будущего мегаполиса чуть ли не на век вперед. Согласно ему естественный ландшафт острова подлежал окончательному уничтожению, а на его месте должна была возникнуть практичная и строгая система застройки в духе модной тогда утопии «идеального города».

Так возникла знаменитая регулярная сетка Манхэттена: с севера на юг строго параллельно идут двенадцать «авеню», а под идеально прямым углом к ним — двести двадцать улиц. Все они, пронумерованные, из-за непомерной длины разбиты для удобства на отрезки: восточные и западные. Водоразделом «назначили» вертикаль Пятой авеню: слева от нее к номерам «притоков» добавляют букву W (West) , справа — Е (East) . И только прихотливая диагональ Бродвея выбивается из великой «регулярности». Не пощадив при ее создании ни холмика, ни деревца, беспощадные проектировщики все же позволили старой магистрали течь свободно, как прежде. Более того, именно в «срединном Манхэттене», где законы геометрии становятся совсем суровы, Бродвей как раз и делает свой первый и самый заметный поворот...

Бегущая диагональ Нью-Йорка

Южный «исток» Бродвея еще не предвещает ни его масштабов, ни лихорадочной круглосуточной сутолоки вокруг Таймс-сквер. Улица отправляется в дальний поход неторопливо и спокойно, почти по-европейски. И в самом деле, эта часть нынешнего Нью-Йорка, как никакая другая, напоминает о его колониальном прошлом. Небольшой зеленый сквер Боулинг-Грин, скажем, считается старейшим на Манхэттене. Когда-то в центре него возвышалась статуя Георга III. А респектабельные джентльмены приходили сюда, чтобы отдохнуть за подвижной игрой (отсюда само название: «Лужайка для кеглей»). Приходили — из строгих зданий поблизости, на смежной State Street («Государственной улице»), где они вершили свои важные дела: разбирали тяжбы колонистов и планировали карательные операции против аборигенов, чьи земли требовались британской короне. О последних, кстати, напоминает самый значительный архитектурный памятник этой части Бродвея. В роскошном неоклассическом здании бывшей Таможни (1907 год) разместился Национальный музей американских индейцев. А он, в свою очередь, образует интересный пандан к противоположной, северной, оконечности магистрали, где о коренном населении напоминает легендарный пень от дерева, под которым голландский негоциант Питер Минуит якобы купил у индейцев Манхэттен.

Бегущая диагональ Нью-Йорка

Второй известный символ южного Бродвея, рекомендуемый к осмотру путеводителями, напротив, погружает путника в гущу современности и знаменует начало финансового квартала. Шутки в сторону. Огромный бронзовый бык, переехавший на Боулинг-Грин от здания Биржи, чтобы указывать рогами прямо на проспект, скорому на суждения туристу покажется эмблемой агрессивного американского капитализма, намеком на культ «золотого тельца». На самом деле это творение — лишь символ оптимизма и доброй надежды на деловой успех. Дело в том, что на бирже «быками» называют брокеров, играющих на повышение и активизирующихся тогда, когда дела на фондовом рынке идут хорошо (в отличие от «медведей» — игроков на понижение, зарабатывающих на падении акций). Когда после биржевого обвала 1987 года скульптор Артуро ди Модика подарил родному городу этого упрямого зверя, то тем самым сказал, что верит в светлое экономическое будущее Нью-Йорка. А теперь, уже в наши дни, в случае благоприятной ситуации на фондовом рынке местные бизнес-новости открываются заставкой с изображением известной скульптуры.

В ущельях даунтауна

Бегущая диагональ Нью-Йорка

Вступая в «финансовый район», сердце мировой экономики, мы немедленно забываем о патриархальной тишине. Здесь улицы всегда запружены в основном, конечно, туристами («акулы капитализма» сидят с рассвета до заката у своих компьютеров). Тут и правда есть чему подивиться: можно заглянуть за ветхий фасад величественного здания Биржи и увидеть через стекло, как в огромном зале работает финансовая машина мира. Или прочувствовать ее «вибрации», прогуливаясь по Уолл-стрит. А нет — добро пожаловать на территорию, образовавшуюся после самого, на сегодняшний день, драматического события XXI века. Там, где ныне Ground Zero , «нулевая зона», еще недавно высились башни-близнецы Всемирного торгового центра.

Их нет и, по решению городских властей, больше никогда не будет, но вокруг с «высотностью», конечно, по-прежнему все в порядке. Причем вопреки расхожему представлению такая ситуация сложилась здесь весьма давно: многие небоскребы южного Бродвея были построены еще в первой трети прошлого столетия. Один из самых известных — Equitable Building (1915 год). Несмотря на очевидную элегантность здания, в свое время его постройка вызвала волну возмущения: ньюйоркцы боялись, что громадные «коробки» небоскребов «удушат» и без того узкие улицы даунтауна. Из-за него город и принял в 1916 году специальную резолюцию, по которой все новые высотки должны были иметь ступенчатую конструкцию и постепенно сужаться кверху, дабы не заслонять полностью неба. Это условие выполнено в расположенном неподалеку бывшем здании компании Standard Oil (1922 год), центральная башня которого, сужаясь, заканчивается изящной пирамидой с декоративным «масляным светильником» наверху.

А на другой стороне Бродвея, в тени таких же «громил», уютно притаилась церковь Святой Троицы. Когда-то эта псевдоготическая церковь середины XIX века считалась самым высоким зданием города, и ее колокольня служила ориентиром для прибывающих в Нью-Йорк судов, но теперь, на фоне гигантов, она совсем теряется. Тогда как во многих городах Европы линию горизонта по-прежнему определяют шпили и колокольни соборов, в Нью-Йорке на их месте давно оказались постройки делового центра — «храмы торговли».

Именно так прозвали расположенный чуть выше по Бродвею еще один знаменитый небоскреб: Woolworth Building (1913 год, архитектор Касс Гилберт). Заказчиком выступил богач Ф. Вулворт, владелец сети магазинов «Все за 5 и 10 центов». Насмотревшись во время поездки по Европе на французские соборы, он пожелал получить некое их подобие в здании собственной компании. Архитектор послушался и даже придал внутреннему пространству центрального холла вид храмового свода с нефами, украсив их мозаичными аллегориями труда и процветания. А среди обильного готического декора наружных стен поместил скульптурку самого заказчика, скрючившегося за подсчетом тех самых пятицентовых монет, из которых он и сколотил состояние.

Бегущая диагональ Нью-Йорка

Благопристойность людей и наглость белок

Засмотревшись на плотно облепившие улицу здания, можно не заметить, как Бродвей успевает перетечь из деловой части в административную, где банки отступают под натиском городских учреждений. Когда-то на этой территории вершились судьбы Америки: там, где теперь разбит сквер Сити-холла, в 1776 году Джордж Вашингтон зачитывал толпе Декларацию независимости США. Впрочем, позднее Нью-Йорк предпочел остаться в стороне от государственных дел и сосредоточился на собственном развитии. Так что сегодня на Бродвее административном решаются разве что вопросы городского самоуправления: непосредственно на проспект выходят нежные, почти «дворцовые» очертания Мэрии (1802–1811 годы), напоминающие о стиле Людовика XVI и очень не похожие на монументальную, строго классицистическую архитектуру вашингтонских «столпов власти».

Изящные пилястры и колонны украшают еще одно импозантное городское учреждение: здание Муниципалитета (1914 год). Правда, на сей раз речь идет не о «дворце», а небоскребе. Похоже, между прочим, что именно его имел в виду Эннио Флайано, сценарист великого Феллини, когда писал своему другу: «Коринфские колонны в Нью-Йорке взобрались на здания выше, чем у любого римского архитектора. Иногда их встретишь на высоте 100 метров. Кто хочет ощутить себя на римских форумах времен Горация и Марциала — пусть прогуляется по Бродвею». Имперское величие подобных зданий, которое столь верно прочувствовал итальянец, должно быть, импонировало и товарищу Сталину. По крайней мере, в московских высотках несложно усмотреть отголоски двух популярных нью-йоркских «высотных» стилей: «неоготического» (например, в здании МИДа) и «неоклассического» — в МГУ на Воробьевых горах. В последнем некоторые искусствоведы усматривают даже прямой парафраз нью-йоркского Муниципалитета: та же парадность и ярусность, только вместо университетского шпиля в Америке — скульптура «Городской славы». Похоже, что прославленные нью-йоркские небоскребы в самом деле не давали покоя советскому вождю: самый нашумевший из неосуществленных архитектурных проектов сталинских времен — знаменитый Дворец Советов (415 м) — по замыслу должен был на несколько десятков метров обогнать тогдашнего «лидера» — Empire State Building (381 м). Впрочем, многоэтажность манхэттенских оригиналов была не столько порождением «гигантомании» или державного тщеславия, сколько следствием баснословной стоимости квадратного метра на узком пространстве острова Манхэттен.

Бегущая диагональ Нью-Йорка

Напротив Мэрии, на левой стороне Бродвея, спряталась маленькая церквушка Святого Павла, построенная в 1766 году. Это одно из немногих доживших до нас зданий XVIII века, чудом пережившее частые нью-йоркские пожары. По преданию, как раз сюда в 1789 году зашел помолиться после принятия президентской присяги Джордж Вашингтон. Кроме памятной скамейки, где преклонил колена отец-основатель страны, о тех временах напоминает небольшое церковное кладбище. Среди шумного делового центра оно выглядит уютным тихим островком. Здесь во время ланча банковские служащие отдыхают и кормят белочек. Очаровательные грызуны — настоящий бич Нью-Йорка и его парков (в одном Центральном насчитывается несколько тысяч!). Почему-то именно их городские власти считают символом той «дикой» природы, о которой надо заботиться посреди «каменных джунглей». Попробуй только шугани белку, сразу набегут старушки с упреками, а то и полицейские. А вот сами зверьки ничего не боятся. Гуляя по Центральному парку, я видел, как белочка отняла у малыша конфету. Малыш — в слезы. А белка села играть со своим трофеем прямо у коляски.

Ланч на скорую руку — удовольствие, которое предлагают все центральные улицы Нью-Йорка, и Бродвей не исключение. Раздобыть еду можно в любой «дели» (сокращение от «деликатесов»). Обольщаться, правда, не стоит. Даже если заведение носит завлекательное название вроде Gourmet Deli или Royal Deli , единственным фирменным блюдом в нем окажутся все те же сэндвичи, правда, в расширенном ассортименте. В обеденные часы «быстрая» гастрономия становится, естественно, самым популярным товаром на Бродвее. Десятки людей в деловых костюмах выбегают из подъездов офисных небоскребов, чтобы вернуться через пару минут с коричневым бумажным пакетом. Ну а те, у кого боссы поснисходительнее, отправляются, как мы уже заметили, неторопливо трапезничать в парки.

Бегущая диагональ Нью-Йорка

О бродвейских садах и парках, кстати, следует сказать отдельно: стереотип не срабатывает и здесь. Все обычно представляют себе лишь Центральный парк — громадный зеленый прямоугольник, раскинувшийся посреди острова, а остальная часть Манхэттена в расхожем представлении «остается» сплошным каменным частоколом. Я был в очередной раз приятно удивлен: зеленые площадки хоть и невелики, но равномерно разбросаны по всей территории, и каждая по-своему хороша. Говорят, недавно за них взялась специальная общественная организация: это ее стараниями унылые зеленые пятачки превратились в уютные сады и скверики, а традиционные скамеечки — в мелкий ряд столиков и стульев — на радость проголодавшимся туристам и обитателям офисного Манхэттена.

Магистраль чугунная

Если же есть время и деньги, то лучше пообедать не спеша и с толком. Для этого достаточно пройти по Бродвею чуть вверх до следующего квартала, где расположены самые стильные ресторанчики Нью-Йорка. Здесь же улица преподносит еще один архитектурный сюрприз. Еще недавно вокруг были величавые административные «билдинги», и вдруг, миновав оживленный перекресток с Кенэл-стрит, вы словно попадаете в другой город. Вдоль тротуаров выстроились невысокие (в пять–шесть этажей) узкие дома, раскрашенные неброско. Фасады расчерчены строго, но не без изящества, и по каждому с верхнего этажа спускается ажурная лестница. Это — «чугунный Бродвей» (cast-iron Broadway) , признанная «изюминка» — Сохо.

О СОХО: происхождение названия этого нью-йоркского района довольно прозаично: SoHo — сокращение от South of Houston Street , «к югу от Хаустон-стрит» (пишется как техасский Хьюстон, но читается именно как Хаустон). И не путайте его с «омонимом» — лондонским Сохо! За тем скрывается история более интересная: считается, что он восходит к охотничьему кличу «со-хо!» (напоминая о тех временах, когда территория к западу от Вестминстера была еще сельской местностью, куда придворные приезжали на охоту).

Изюминка, естественно, «выкристаллизовалась» не сразу. В середине XIX столетия стремительно развивающийся город остро нуждался в дешевых и быстровозводимых постройках. Тогда и появились конструкции из чугуна, с помощью которых торгово-промышленный Сохо заполнился фабриками и складами с редкими вкраплениями бросового жилья. По требованию заказчиков, преимущественно торговцев тканями и мебелью, в районе вырастали просторные универмаги с огромными витринами. На углу со Спринг-стрит до сих пор стоит здание одного из них — бывшего универмага Houghwout (1857), известного еще и тем, что в нем был установлен первый в мире лифт фирмы «Отис». Houghwout Building проектировался тогда, когда единственным достоинством чугуна считались практичность и дешевизна, однако архитектор оказался не чужд эстетического «стыда» и постарался скрыть «плебейское» происхождение дома: в отделке и окраске чугун замаскирован под «благородный» камень.

Потом новый стиль вошел в моду, и фактуру тяжелого сплава не только перестали скрывать, но всячески подчеркивали: и даже каменные дома стали подражать в дизайне своим металлическим аналогам. Одна из самых изящных построек такого рода в районе — ажурное здание Little Singer в стиле модерн, возведенное в 1904 году для корпорации, основанной в XIX веке знаменитым изобретателем и швейным магнатом. Не путать с известным «протонебоскребом» Singer Building 1908 года, который когда-то считался одним из лучших украшений Бродвея, но был разрушен в 1960-х. Сокрушаясь по этому поводу, ньюйоркцы даже приняли постановление о том, чтобы вопросом сноса исторических зданий занималась специальная комиссия.

Со временем промышленность перебралась из Сохо подальше на окраины, торговля утихла и «чугунные дома» пришли в запустение. «Второе рождение» квартала произошло уже в 1970-е, когда заброшенные склады и цеха облюбовала богема, быстро сообразив, что из просторных и светлых помещений получатся идеальные студии и мастерские. А еще позже, по безжалостному экономическому закону, освоенные бедными художниками индустриальные пространства превратились в востребованные лофты: шикарные квартиры во весь этаж, самый дорогостоящий и трендовый тип современного жилья.

О ЛОФТАХ: попадаешь в такую квартиру прямо из лифта, и потому вместо простых кнопок с номером этажа в них установлены специальные, реагирующие только на ключ. Узнал я об этом совершенно случайно, когда, познакомившись в кафе с одним из местных обитателей, неожиданно попал к нему в гости. Молодой писатель Гонсало Лира может считаться типичным современным «соховцем». Приехав в Америку из Чили для учебы в престижном Дортмутском университете, он вскоре увлекся литературой и начал писать сам. Первый же опубликованный роман оказался не просто бестселлером, но сделал юного выпускника миллионером. Теперь в своей громадной квартире Гонсало сочиняет романы и киносценарии, а в свободное от работы время коллекционирует современную живопись и собирает на «мегавечеринках» весь окрестный бомонд, в общем, делает все то, что положено по статусу тому, у кого жизнь удалась.

Из обживших некогда неприглядный район «работников искусств» нынче здесь остались лишь самые удачливые. Тем, кто победнее, модное жилье давно не по карману. Зато для первых тут все удобства: не отходя далеко от мастерской, можно продать картину какойнибудь арт-галерее, а если совсем повезет, то и выставить в расположенных неподалеку Новом музее современного искусства или филиале музея Гуггенхайма.

«Подиум» под открытым небом

Еще несколько кварталов — и «чугуну» конец. Однако город кругом по-прежнему малоэтажен, и концентрация кафе, обаятельных лавочек и не слишком кричащих бутиков не ослабевает. Опять богемный район? Ну да. Точнее, целых три: по левую руку, к западу — Нохо (NoHo, то есть «к северу от Хаустон-стрит») и Гринвич-виллидж. По правую — Иствиллидж. Репутация «неформалов» закрепилась за ними даже раньше, чем за Сохо. Еще в 1920-е годы Гринвич-виллидж прочно завоевал репутацию «нью-йоркского Монмартра», которую ныне поддерживает и подтверждает либеральный Нью-Йоркский университет. Ист-виллидж прославился лет тридцать спустя, когда здесь впервые поселились опять-таки художники и интеллектуалы. Речь идет о родоначальниках андерграунда: писателях-битниках Аллене Гинзберге (помните «Большую элегию Че Геваре»?) и Джеке Керуаке, джазмене Орнетте Кольмане, короле поп-арта Энди Уорхоле и им подобных.

Однако, по правилу контраста, чем богемнее район и чем бесшабашнее его обитатели, тем строже и формальнее становится ритм городской застройки. Если до сих пор улицы не были пронумерованы, а назывались каждая своим именем, как во всех «добропорядочных городах», то после Хаустон-стрит начинается их сухой отсчет. К 14-й улице кварталы окончательно подтягиваются и превращаются в идеальную сетку срединного Манхэттена с ее безукоризненно прямыми углами.

А еще чуть выше, миновав Юнион-сквер, мы вновь видим Бродвей, полностью соответствующий своему «столичному» статусу, — шумную, бодрую, деловитую улицу. Респектабельные дорогие рестораны вместо «альтернативных баров»... Иной ритм жизни. День здесь начинается невероятно рано по сравнению, скажем, с Сохо. На часах нет еще семи утра, а всюду уже полно людей, спешащих к своим рабочим местам. Витрины еще темны, но зато можно увидеть ярко освещенные окна фитнес-центров на нижнем этаже какого-нибудь небоскреба: ньюйоркцы торопятся размяться перед началом рабочего дня.

Исторические изменения в сравнительно небольшой степени затронули эту часть Бродвея — разве что раньше она считалась не столько средоточием офисной жизни, сколько царством розничной торговли. Отрезок улицы между Юнион и Мэдисон-сквер так и прозвали не то уважительно, не то насмешливо: Ladies’ mile — «Дамская миля». Рядом расположился Garment District —«Одежный округ», а соответствующий фрагмент Седьмой авеню именуется на этой «широте» Fashion Avenue — «проспект Моды». «Сюда стекаются нарядные дамы со всего города, чтобы пополнить и без того богатые гардеробы. Ведь здесь собрались воедино все лучшие дома от Tiffany и Stewart до Lord & Taylor », — с придыханием писал о таком Бродвее журнал Harpers в 1878 году. Теперь многие из перечисленных им заведений переехали на Пятую авеню — и уже там, у новой витрины знаменитого ювелира, задумчиво застынет в «Завтраке у Тиффани» Одри Хэпбёрн.

Но сами «коробки» небоскребов, конечно, с места не сдвинешь, и Магистраль по-прежнему может гордиться старейшим из них во всем Нью-Йорке: Ист-виллидж представляет здание Дэниэла Бурнэма, более известное как «Утюг» (Flatiron Building , 1902 год). В плане дом образует вытянутый треугольник, такая форма подсказана самим заданным пространством: пересекаясь по диагонали с Пятой авеню, Бродвей образует «клин». С точки зрения современного прохожего, ничего особенного в «Утюге» нет, разве что причудливо выглядит его заострение в сторону Мэдисон-сквер. Однако в 1900-е гигант прославился благодаря неслыханной высоте — целых 22 этажа! Художники и фотографы со всего мира стекались сюда, чтобы запечатлеть новый «символ» покорения человеком архитектурного пространства. А критики лишь подливали масла в огонь. Они уверяли, что треугольное здание вскоре разрушится, будучи подвержено из-за своей формы и размеров «более мощным порывам ветра»…

Бегущая диагональ Нью-Йорка

ОБ «УТЮГЕ»: у русских читателей, как ни странно, тоже имеются литературные ассоциации с ним. Я, например, при виде здания подумал о Сергее Довлатове, вспомнив, как в рассказе «Ремесло» он назначал встречу «на углу Бродвея и Сороковой» своей переводчице Линн Фарбер:
«Линн предупредила:
— В руках у меня будет коричневая сумочка.
Я ответил:
— А меня часто путают с небоскребом «Утюг»…»

А вот расположенная неподалеку башня страховой компании Metropolitan Life , быстро затмившая «высотную» славу «Утюга», на Довлатова отнюдь не похожа. Она, скорее, напоминает известную венецианскую колокольню с площади Сан-Марко. Как и многие ранние небоскребы, 210-метровое здание страхового общества Metropolitan Life (1909 год) в течение пяти лет оставалось самым длинным в мире. А стоит пройти еще немного по Бродвею, как станет виден горделивый шпиль другого знаменитого гиганта Empire State (1931 год), того самого, которое мечтал перещеголять Дворцом Советов Сталин и которое появляется чуть ли не в каждом фильме о Кинг Конге. Его построили по заказу вице-президента компании General Motors, опять-таки снедаемого «рекордоманией». Последний захотел заткнуть за пояс только что отстроенный небоскреб конкурента (Chrysler Building , 1930 год). Как ни странно, Великая депрессия, совпавшая со строительством дома, не только не помешала, но и помогла ему. Поскольку строители готовы были работать почти даром, он «достроился» быстрее и, особенно редкий случай, обошелся дешевле, чем было задумано.

Неподалеку непосредственно на Бродвей выходит здание еще одного рекордсмена в своей сфере — универмага Macy’s (1901 год). «Самый большой магазин в мире», как уверяет его огромная вывеска, основал в XIX веке «одноименный» капитан китобойного судна. Богатый универмаг издавна финансирует масштабные городские торжества на День благодарения и День независимости.

Улица контрастов

Бегущая диагональ Нью-Йорка

В 1840-х годах романтик и эстет Эдгар Алан По писал в первом номере «Бродвейского журнала»: «Всем известно, что Бродвей — самая шикарная улица Нового Света. Это аорта, по которой течет лучшая кровь нашей системы. Все, что есть на нашем континенте изысканного, прошло через эту улицу. Здесь устраиваются лучшие выставки, сюда прибывают караваны со всего света». В то время Нью-Йорк был уже крупным промышленным и ведущим торговым центром. Недаром в 1853 году именно он стал местом проведения Мировой ярмарки, предшественницы Всемирных выставок.

При этом «первый город» Америки далеко не всегда догонял европейских собратьев по уровню житейского комфорта и бытовых удобств. Скажем, первый водопровод был сооружен здесь лишь в 1837 году и предназначался в первую очередь для борьбы с пожарами. В жилые дома питьевая вода попала только несколько лет спустя, а до тех пор ньюйоркцам приходилось пользоваться услугами водоносов. В 1866-м для борьбы с царящей антисанитарией муниципалитет учредил специальную здравоохранительную комиссию. Она ввела строгие правила, вроде запрета на комнаты, не имеющие окон, и попыталась контролировать их выполнение при помощи группы санинспекторов. Однако предместья по-прежнему представляли собой неряшливые кварталы сомнительной безопасности. В общем, то, что творилось на Манхэттене в середине XIX столетия, красочно изобразил в «Бандах Нью-Йорка» Мартин Скорсезе...

А наиболее чистой и респектабельной частью Бродвея тогда считалась южная оконечность острова — даунтаун. Неудивительно, что именно там, в районе Мэрии, располагались тогда парадные городские театры. В них показывали добропорядочные спектакли, разыгрываемые модными лондонскими труппами. А небольшим заведениям с фривольным репертуаром полагалось «отступать на задворки». Таковым репертуаром в 1850-х были «Хижина дяди Тома» (в преддверии Гражданской войны она «прозвучала» особенно провокационно) и драма с поучительным названием «Камилла, или Судьба кокетки», основанная на трогательно-сентиментальной «Даме с камелиями» А. Дюма-сына. В самом же конце XIX века сценическая жизнь Бродвея была, наконец, упорядочена: гораздо выше по Бродвею, в районе Таймс-сквер, был образован знаменитый театральный округ…

По мере приближения к нему количество праздных туристов вновь возрастает. В косой перспективе Бродвея уже завиднелись рекламные билборды. Витрины вокруг становятся ярче, вывески завлекательнее… В Нью-Йорке нет официальной «главной площади», но в случае необходимости эти функции с удовольствием берет на себя Таймс-сквер. Здесь стартует всеамериканское празднование Нового года, здесь же, на информационном табло, в 1945 году появилось первое сообщение об окончании Второй мировой войны.

Бегущая диагональ Нью-Йорка

Ночная Таймс-сквер — это огромные мониторы, на которых без остановки крутятся видеоклипы и ролики, гигантские табло с малопонятными гуманитарию бизнес-котировками и сияющие афиши. Торговля на площади затягивается до ночи (что для Нью-Йорка вообще-то редкость). Как же не воспользоваться почти круглосуточным «броуновским движением» туристических толп по площади? Молодежь оседает в многоэтажном музыкальном магазине Virgin или изучает экстравагантные дизайнерские часы в витринах Swatch . Туристы посолиднее осваивают сувенирные лавки. Немало зевак притягивает студия канала MTV , огромные окна которой выходят прямо на площадь. В них можно увидеть позирующую перед телекамерами поп-звезду, а если повезет — и самому попасть в кадр: камеры периодически «выглядывают» на площадь. Но главное, повторяю, театры. Именно здесь Бродвей и его окрестности превращаются в царство мюзикла.

Рождение мюзикла из духа Нью-Йорка

В конце XIX столетия бродвейская театральная жизнь резко оживилась. Деньги промышленников и финансистов потекли в сценическую индустрию, расцвела пышным цветом частная антреприза. Театры строились и перестраивались, стремясь перещеголять друг друга богатством отделки и просторными фойе, огромными зеркалами, дорогими светильниками, экзотическими растениями в кадках и великолепными зрительными залами с позолотой и драпировками. На их сценах сияли выписанные из Европы театральные звезды уровня Сары Бернар.

Особую помощь театрам в 1900-е оказало решение городских властей снести устаревшую застройку в районе нынешней Таймс-сквер. На освободившихся просторах десятками селились театры. Тогда же из-за обилия неона этот отрезок Бродвея получил прозвище Великого Белого Пути — T he Great White Way . В начале ХХ века просто «белым путем», а точнее, «светлой дорогой», называли улицу, освещенную электрическими фонарями. Уже в те годы помимо модных пьес и неоновых вывесок театры пытались завлечь публику новыми музыкальными развлечениями. По сути дела, тогда и появились первые мюзиклы, хотя они мало походили на современные мега-шоу. Насчет истоков этого жанра мнения расходятся. Одни музыкальные критики считают, что мюзикл произошел от классической оперетты, другие видят в нем производную от лондонских мюзик-холлов и парижских кабаре. Так или иначе, первые бродвейские «мюзиклы» ограничивались яркими водевильными номерами, не утруждая себя сложной драматургией. Но уже в «ревущие двадцатые» стало ясно, что у нового вида искусства есть большой потенциал. Стоит достаточно потратиться, и можно превратить его в грандиозное шоу, которое будет интересно любому, которое будет волновать, смешить, удивлять, трогать. И действительно, теперь, в начале XXI века, ни небоскребами, ни обилием светящейся рекламы жителя Старого Света уже не поразишь, а вот мюзиклы по-прежнему остаются признанной «маркой» Бродвея. Поспорить с ними может разве что лондонский Уэст-Энд. Да и то по части оформления и зрелищных эффектов он вряд ли может состязаться с американской «шоу-улицей».

Впрочем, рассуждая о «театральном Бродвее», следует оговориться. Знаменитая бродвейская сцена — понятие вовсе не узкожанровое и не географическое. Во-первых, спектакли на проспекте ставятся отнюдь не только музыкальные, хотя как раз они и прославили его в ХХ веке. Речь идет просто о площадках, рассчитанных на любые массовые представления, в том числе и вполне серьезные драматические, от Шекспира до Чехова. А кроме того, весь Нью-Йорк, «от края и до края», заполнен театральными заведениями, официально поделенными на группы по «отношению» к главному проспекту. Есть театры «бродвейские», «вне-бродвейские» и «вне-вне-бродвейские». И в основу иерархии положен критерий вовсе не близости (из тридцати девяти «бродвейских» театров непосредственно на Бродвей выходят только три), а размера. Если в зале у вас более 499 мест, вы имеете право на «титул» Broadway theater и соответствующий престиж. Если меньше, придется довольствоваться категорией Оff-Broadway theater и репутацией поскромнее. Наконец, включенным в список off-offBroadway маленьким, рассчитанным лишь на сотню человек, заведениям остается специализироваться на экспериментальных или вовсе любительских постановках.

Бегущая диагональ Нью-Йорка

Нынче даже те нью-йоркские театры, которые территориально «остались верны» магистрали, постепенно перебрались чуть выше по «течению» от прародины мюзикла — Таймс-сквер. Непосредственно о театральной жизни на этой импозантной площади по-прежнему напоминает небоскреб Paramount , где когда-то располагался огромный клуб-центр на 3664 места. До 1929 года его роскошная еженедельная программа включала: в первом отделении десяток откровенных номеров варьете, во втором — спектакль и под конец фильм компании Paramount Pictures . Позже здесь в разное время выступали Фред Астор, Бинг Кросби и Фрэнк Синатра. С обступающих вас огромных афиш и световых табло сыплются звездные имена и заголовки: «Призрак оперы» и «Кошки» Эндрю Ллойда, которые то и дело перехватывают друг у друга пальму первенства в «конкурсе» на самый «долгоиграющий» мюзикл, «Король-Лев» Элтона Джона, хит Mamma Mia! — сценическое «попурри» из шлягеров «АББА»... Зрители собираются ближе к восьми вечера — времени начала представлений — на Таймс-сквер. В каждом театре аншлаг — нормальное явление, хотя средняя цена на бродвейские билеты колеблется вокруг солидной отметки в сто долларов. (Для сравнения: почти за те же деньги можно послушать, скажем, Пласидо Доминго в Metropolitan Opera .) Впрочем, если повезет, можно сэкономить. Прямо на северной окружности Таймс-сквер (в той части, где она называется Даффи-сквер) стоит невзрачная стеклянная касса. В ней примерно за полдня до спектакля «выбрасывают» нераспроданную «бронь» за полцены. Только вот билетов на самые «раскрученные» мюзиклы вы можете среди них не найти.

О РАСКРУЧЕННЫХ МЮЗИКЛАХ: среди посетителей самых известных мюзиклов коренных ньюйоркцев сравнительно немного, так же, как в Москве на Кремлевском концерте какой-нибудь эстрадной звезды не часто встретишь москвича. По крайней мере, с трудом выбрав из многообразия предлагаемых шоу такого «ветерана» жанра, как «Кошки», я оказался сидящим между бизнесменом из Майами и туристкой из Техаса. Первое, что меня поразило еще до начала спектакля, — это внутреннее убранство здания: богатая лепнина на балконах и бархатные малиновые кресла никак не вязались в моем воображении с ожидаемым мега-шоу. Второе — зрители входили в этот до смешного роскошный зал, не снимая пальто, как в какой-нибудь кинотеатр. Я уже начал опасаться, не припас ли кто-нибудь поп-корн… Однако стоило подняться занавесу и прозвучать первым мощным аккордам, как феерия действа целиком поглотила меня.

Так сложилось, что у нас, в России, мюзикл сейчас незаметно попал в разряд развлечений почти детских, куда принято отправляться всей семьей. Здесь, на Бродвее, я неожиданно для себя повстречал абсолютно «взрослый» спектакль, рассчитанный, несмотря на все атрибуты зрелищного шоу, на серьезное восприятие и к тому же исполненный на высочайшем профессиональном уровне.

Приходите завтра

Вот и все. Кончен долгий день нью-йоркского зеваки, закончился и «парадный», блестящий Бродвей. После Таймс-сквер и «театрального округа» здесь, в общем-то, «смотреть не на что». Напряженное оживление, свойственное «столице мира», постепенно спадает, и даже физически ощущаешь, как приглушается с каждой пройденной минутой гул толпы, оставленной там, на юге. Обрываются по правую руку дальние окраины Центрального парка. Мы в Вест-Сайде, среди баснословно дорогих, но сонных и скучных частных домов 1920–1950-х. Окна наглухо зашторены, на тротуарах с раннего вечера — бесшумно крадущиеся кошки.

Вот на уютной круглой (редкость на Манхэттене) площади Коламбас-Серкл неожиданно «возникает» мощная ростральная колонна со статуей человека, без которого не было бы, очевидно, ни Нью-Йорка, ни его главной улицы. Этого медного Колумба итальянская диаспора подарила городу в 1892 году, отметив тем самым четырехвековой юбилей его судьбоносного плавания и заодно напомнив гостеприимным «хозяевам»-англосаксам о том, что Новый Свет им подарил урожденный генуэзец.

Еще чуть выше, там, где Бродвей минует «порог» Линкольн-сквера, отсвечивает фасад главного оперного театра Америки — Metropolitan Opera . Стоящий по соседству с ним Государственный театр Нью-Йорка тоже знаменит, но, скорее, балетными постановками: слава нашла эти подмостки после 1948 года, когда труппу New York City Ballet собрал сам Джордж Баланчин. В целом ландшафт вокруг площади, названной в честь президента США, убитого актером, как видно, располагает к художественной деятельности: еще до того, как на верхнем Бродвее настроили классических театров, в тех краях была снята неподражаемая «Вестсайдская история», заокеанский «ответ» «Ромео и Джульетте».

Прислушавшись сквозь толщу лет к ее отзвукам в «эфире», последний, самый стойкий и озябший турист спешит. Далее по Бродвею, за Линкольн-центром, уже близится недружелюбный Гарлем: в Нью-Йорке всякий, даже приезжий, знает, что он может преподнести чужаку. Сейчас сложно поверить, что до середины XIX века территория нынешнего «черного гетто» была занята роскошными загородными виллами, а чуть позже превратилась в центр религиозной и академической жизни города: в 1890-х годах здесь поселился главный университет города (Колумбийский) и вырос громадный кафедральный собор Нью-Йорка — Святого Иоанна, самая большая готическая церковь в мире. Мало что напоминает здесь и о 1920-х годах — периоде «гарлемского ренессанса», когда в местные джаз-клубы стекались сливки белого общества, или о 30–40-х годах, когда в театре Apollo выступали «королева блюза» Бэсси Смит, Билли Холидей и Дюк Эллингтон. Зато проиллюстрированы все штампы советских газет о социальных контрастах Нью-Йорка и страшных язвах, скрывающихся за фасадом Пятой авеню. Правда, в последние годы за Гарлем основательно взялась администрация Нью-Йорка, но наведываться сюда ночью по-прежнему не стоит.

Разве что вам по какому-либо специальному случаю надо подняться еще выше по магистрали? Например, у вас дела в том же Колумбийском университете Но ведь сейчас — темное время суток, и вас, пожалуй, не пустят даже за ограду гигантского зеленого сада. Все профессора и студенты давно разъехались по разным окраинам великого города, и никто в этот час не разделит с вами тихих восторгов: Господи, мол, неужели этот потаенный уголок находится в двух шагах от «центральной оси всего мира»? Неужели все это видели вы, своими глазами и совсем недавно — неон рекламы, «пасти» театров, вавилонскую толпу из представителей всех народов, богемные клубы, яркие витрины, детей на роликах, модные бутики? Неужели далекие вершины небоскребов на Южном Бродвее и во всем даунтауне на самом деле — близко, на расстоянии одной прогулки? Что ж, так и есть, хоть в это и трудно поверить сразу после нее.

Сергей Ходнев | Фото Константина Кокошкина

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения