Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Слон из Приазовья

30 января 2007
Слон из Приазовья

Как-то я услышал, что до войны под Приморском нашли скелет южного слона. Находка редчайшая. И мне захотелось проследить ее историю...

Обрывистый берег Азовского моря. Глинистый склон круто спадает к узкой полоске пляжа. Солнце плавит смоленые днища баркасов, уткнувшихся в прибрежные заросли камыша. Море блеклое, словно пропыленное, покрытое завитками барашков...

Мы находимся в двух километрах от хлебоприемного пункта, расположенного на окраине Приморска. Место на первый взгляд ничем не примечательное. Но охранник пункта Борис Дмитриевич Турчин уверенно остановил машину именно здесь.

— Ох, и загребает погода, ох, дасть ще жару! — вздыхает Борис Дмитриевич, глядя на море; потом резко поворачивается ко мне и торопливо, будто боясь, что оборвется нить воспоминаний, говорит: — Это место мы Общей зовем. Здесь, сколько помню, все бычков на каменьях тягали. Вот туточки, так, само в этой яме, и стояла тракторная бригада колхоза «Вильна праця». Я тогда пацаном бегал, ну и сами понимаете, все вперед дознавался. Дело, значит, так было. «Универсал» загремел с кручи — скорость вроде не смогли выключить. Тракторист-то выскочить успел. Начали трактор вытаскивать, смотрят — какие-то кости торчат. Стали разрывать, ще и ще попадаются. Все до кучи сложили — цельный мамонт выходит. Народу на берег повалило!..

Борис Дмитриевич — коренной житель села Обиточного, неподалеку от которого были найдены части скелета ископаемого южного слона. Это случилось за несколько дней до начала войны. По горячим следам в областной газете «Большевик Запорожья» появилось несколько заметок, в которых сообщалось об уникальной находке в Северном Приазовье.

Передо мной подшивка газеты с пожелтевшими, тщательно подклеенными страницами. Вот первое сообщение о находке, переданное с места события по телефону: «Найден скелет мамонта!» В следующей заметке речь идет уже о раскопках скелета мамонта. Странно. Почему мамонта? Ведь найден-то слон... Наконец, третье сообщение, проиллюстрированное фотографиями. «Таким образом,— пишут авторы корреспонденции,— найденные кости, по утверждению тов. Манохина, принадлежат не мамонту, а южному слону — животному более крупному и жившему значительно раньше мамонта. Принадлежность костей слону подтверждается также и строением зубов.

В последние дни выкопан ряд костей черепа, позвонков и вскрыта бедренная кость, которая направлена в глубь обрыва. Вследствие этого возникает необходимость снять 60 кубометров глины.

Однако раскопки, несмотря на огромное научное значение их, временно прекращены из-за отсутствия средств у Осипенковского музея, который ведает раскопками и в распоряжение которого поступают все кости для сборки скелета. Очевидно, руководители города Осипенко (временное название Бердянска.— В. С.) учтут это и отыщут необходимую сумму, чтобы музей обогатился еще одним экспонатом, которого нет даже в Киевском музее».

Тогда еще ни «тов. Манохин» — научный сотрудник Осипенковского краеведческого музея, руководивший раскопками, ни журналисты не знали, что подобного, наиболее полного и столь крупного скелета южного слона нет ни в одном музее мира.

В Северном Приазовье до этого часто находили в прибрежных оползнях скопления костей древнейших ископаемых животных: саблезубого тигра, мастодонта, сибирского носорога, первобытного зубра. В начале века в Бердянске побывала палеонтологическая экспедиция Московского университета. Как-то после очередных полевых изысканий, пробираясь в темноте тесными улочками рыбачьего поселка Лиски, примыкающего к западной окраине города, ученые обратили внимание на странно белеющие заборы. Подошли ближе и глазам своим не поверили: вместо кольев в землю были врыты... кости. На следующий день кинулись с расспросами к местным жителям. Рыбаки, обескураженные столь «праздным» любопытством приезжих, кивали в сторону моря: «Шукайте на берегу. Там этого добра — собирай, не хочу».

Ученые собирали, копали, чистили, разочаровывались и снова, воспрянув духом, искали. И вот наконец море подарило палеонтологам скелет южного слона, обитавшего в этих краях более миллиона лет назад. Последнее сообщение о находке мелькнуло в газете за четыре дня до начала войны. Здесь начинается новая, наиболее драматичная часть истории.

Кости, тщательно упакованные, были уложены на подводу и отвезены в Осипенко. Там, в подвале краеведческого музея, они хранились до прихода немцев. Оккупировав город, фашисты добрались и до музейных ценностей.

...Луч фонарика заплясал по крышкам ящиков.

— Что здесь? — спросил подозрительно немецкий офицер.

— Так, кости.

— Выносите! — коротко бросил солдатам.

При дневном свете вскрыли ящики. Офицер долго ощупывал каждую кость, позвонок. Манохин волновался — по всему было видно, что немцу раньше приходилось иметь дело с останками ископаемых животных. Офицер выпрямился, задумчиво потер подбородок. «Может, пронесет», — напряженно ждал Георгий Васильевич.

Но немец попался дотошный. Сомневаясь в истинной ценности костей, офицер послал телеграмму в Берлин. Через несколько дней пришел ответ: немедленно закончить раскопки и с первой оказией отправить скелет в Германию.

Стояла зима. Море томилось подо льдом. Дни и ночи напролет работал северо-восток, как говорят азовские рыбаки о суровом северо-восточном ветре. Над обрывистым берегом у села Обиточного уже который день раздавались гулкие удары лома о мерзлую землю. Немцы согнали сюда военнопленных и заставили их вырубать из мерзлоты оставшиеся части скелета южного слона. Раскопки производились неумело, наспех. Многие кости были сильно повреждены. Но немцы не успокоились до тех пор, пока из глины не были извлечены малейшие осколочки. Спустя неделю части скелета на тяжелом транспортном самолете были отправлены в Берлин.

След южного слона на время обрывается. Дальнейшая, уже послевоенная, его судьба связана с Ленинградом. Но как он попал в Ленинград? Этот вопрос долго не давал мне покоя. Я написал письмо в Зоологический музей АН СССР, где в мамонтовом зале выставлен реставрированный скелет слона. Мне ответил директор музея. Из его письма я узнал, что в монтировке скелета принимал участие старший научный сотрудник кандидат биологических наук Вадим Евгеньевич Гарутт, который работает в отделе млекопитающих Зоологического института. После краткой переписки договорились с Вадимом Евгеньевичем о встрече.

Мы условились встретиться «у слона». До назначенного времени еще больше часа. Я сидел под ростральной колонной. Над ломаным стрежнем Невы проносились чайки. Изредка полуденную дрему реки тревожил свежий ветер с Балтики. Когда-то он наполнял паруса шхун и барок, спешивших к причалам Васильевского острова. На набережной у Кунсткамеры толпились любопытные. Что привезли путешественники из заморских стран на сей раз? Засушенных морских чудищ или мамонтовую кость, шкурки обезьян или раковины моллюсков?..

Чего только нет в экспозиции музея! В нем представлено свыше 40 тысяч видов зверей, птиц, гадов, рыб и беспозвоночных. Вот во что превратилась небольшая коллекция, приобретенная Петром I в Голландии в 1698 году. Я неторопливо иду вдоль застекленных витрин. Слона заметил еще издали. Он резко выделялся среди своих собратьев. Внушительный, чуть ли не под потолок рост, массивные бивни устремлены вперед — правый наполовину обломан — видать, слону не раз доводилось участвовать в схватках...

— А может, он просто пытался добраться до пресной воды и повредил бивень во время рытья колодца? Или пробовал дерево свалить,— размышляет Вадим Евгеньевич.— Ведь в засушливое время года травы выгорали, и слоны питались ветками кустарников и деревьев. Как бы там ни было, но сильно потертые бивни говорят о том, что слону приходилось ими немало работать.

Мы сидим в кабинете, на дверях которого висит табличка «Комитет по изучению мамонтов и мамонтовой фауны». На полках — кости, позвонки, осколки бивней. По стенам развешаны фотографии, рисунки, на которых изображены все те же слоны.

— Хотите, я расскажу, с чего началось мое увлечение слонами? — спрашивает Вадим Евгеньевич.

Я горю желанием узнать о судьбе южного слона, но понимаю, что торопить события не стоит. Времени у нас достаточно. С удовольствием слушаю рассказ Вадима Евгеньевича о его довоенном детстве. Ученый, увлекшись воспоминаниями, отчаянно жестикулирует и вдруг превращается в озорного десятилетнего мальчишку, готового тащить в квартиру всякую живность. Таким он был, когда впервые попал в зоосад. Парнишка стал заниматься в кружке юннатов. В зоосаде в то время жила слониха Бетти. Смотритель, пожилой непоседливый дядька, научил ее разным забавным штукам. Например, без зазрения совести Бетти вымогала деньги с посетителей. Причем, если какой-нибудь шутник совал ей в хобот вместо рубля помятую бумажку, слониха недовольно фыркала и бросала обрывок обидчику в лицо. Мальчик с восторгом слушал рассказы смотрителя о повадках слонов. Однажды после очередной беседы он решил круто переменить свою жизнь: хватит корпеть в школе над учебниками, стану-ка я лучше ухаживать за слонами. Через несколько дней юный натуралист заявил учительнице, что его переводят в другую школу. И вот почти полгода он целые дни проводил в обществе слонихи Бетти. Вечерами возвращался домой и с невинным видом засыпал над учебниками. Наконец, обман раскрылся, посрамленный любитель слонов вынужден был продолжить учебу.

Потом была война. Будущий палеонтолог ушел на фронт с университетской скамьи. В одном из первых писем мать сообщила о гибели слонихи Бетти. После войны юноша попытался раскопать ее останки. Удалось найти только череп. С тех пор он лежит в квартире Гаруттов на самом видном месте...

— После войны меня пригласили работать в Зоологический институт,— продолжает рассказ Вадим Евгеньевич.— К тому времени мое детское увлечение слонами переросло в стойкий научный интерес к далеким предкам современных хоботных. Однажды звонят нам из Эрмитажа: «Немедленно приезжайте. Тут для вас кое-что есть». Поехал заведующий музеем профессор Всеволод Борисович Дубинин. Через час его взволнованный голос в трубке: «В ящиках — кости. Что-то большое. Может быть, слон...» Я не дослушал, помчался в Эрмитаж. Все сгрудились вокруг двенадцати больших ящиков из тщательно пригнанных, гладкоструганых досок. Внутри лежали кости, пересыпанные стружкой...

— А как они попали в Эрмитаж?

— Дело в том, что, когда в Германии упаковывали захваченные немцами в разных странах ценности, то на каждом ящике в зависимости от содержимого ставили определенную метку. На ящиках с костями черной краской была выведена буква К. Такой же буквой маркировались и картины.

— Вы сразу приступили к монтировке скелета?

— Нет, конечно. Предстояло сначала выяснить, из какой страны вывезены немцами эти кости. Пришлось провести целое расследование. Как-то, перебирая останки, в одном из ящиков я обнаружил обрывок газеты. Присмотрелся — язык немецкий. Время — сорок третий год. Следовательно, думаю, кости паковались непосредственно в Германии задолго до прихода туда наших войск. При дальнейшем осмотре удалось разглядеть на отдельных частях скелета буквы греческого алфавита. Если бы слон был найден на территории Германии, вряд ли немецкие палеонтологи стали маркировать кости греческими буквами. Скорее всего они воспользовались бы латинскими. Мы строили различные догадки. И этим вынуждены были до поры до времени ограничиваться. По-прежнему до выяснения всех обстоятельств не имели права приступить к монтировке скелета.

Однажды в одном из палеонтологических журналов мне попалась на глаза статья Манохина о находке в Северном Приазовье! Я внимательно изучил ее и пришел к выводу, что скелет южного слона, хранящийся у нас,— именно тот, о котором пишет бердянский палеонтолог. Все остальное, как говорится, было делом техники...

Так закончилась история южного слона из Приазовья. После долгих мытарств он наконец занял достойное место в одном из крупнейших естественноисторических музеев мира.

На прощание Вадим Евгеньевич посоветовал мне:

— Обязательно еще раз побывайте на том обрывистом азовском берегу. Уверен, сам факт находки южного слона предстанет перед вами совсем в другом свете.

В Приморск мне удалось вырваться только через месяц. Травы на краю обрыва заметно выгорели. Тихо и печально шуршали внизу волны. Мне вдруг представилось, как, понурив голову, бредет по степи одинокий слон. Перемалывая широкими и крепкими, как жернова, зубами сухие ветки, он приближается к обрыву и протяжно трубит навстречу беспокойным морским ветрам. И его глас долго-долго не замолкает над большой соленой водой.

Кажется, я слышу его...

В. Супруненко

Приморск — Ленинград

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения