Ваш браузер устарел, поэтому сайт может отображаться некорректно. Обновите ваш браузер для повышения уровня безопасности, скорости и комфорта использования этого сайта.
Обновить браузер

Прогулки по старому Кейптауну

9 октября 2006
Прогулки по старому Кейптауну

«Мешок с шерстью» и «Большой амбар»

Гуляя по утрам возле Кейптаунского университета, я часто заглядывался на один старый белый дом. Его уже окружили современные коттеджи для студентов. Среди них он выглядел живописно: крытая веранда вдоль всего дома, изящно изогнутая крыша. В архитектуре этот стиль называется капско-голландским. Буры (или, как сами они себя называют, — африканеры) очень гордятся им. Так тут строили чуть не с момента основания Кейптауна, с XVII века. Но этот дом не мог быть сооружен в те стародавние времена. Эта часть города застроена намного позднее.

Собственно, таких домов в Кейптауне, да и по всей Южной Африке, немало. Одни очень старые, другие не очень. Но этот... Мне все время казалось, что я его уже где-то видел. На фотографиях, картинах? Может быть, в кино?

В Кейптауне почти на каждом доме — его название. На этом — «The Woolsack». Дословно: мешок, набитый шерстью. В словаре дается такой перевод: набитая шерстью подушка, на которой сидит лорд-канцлер в палате лордов. (Фото вверху)

К чему бы такое название?

И вдруг меня осенило: да ведь это должен быть дом, в котором много лет жил Киплинг! Сюда он убегал от хмурой английской зимы. Тут, на лужайке, резвились его дети. Тут он написал многое из того, за что в 1907 году получил Нобелевскую премию.

В одной из своих книг о Южной Африке я когда-то упоминал этот дом. Но тогда я мог судить только по фотографиям. Путь в Южную Африку из России был закрыт несколько десятилетий. Никаких отношений между нашими странами не было. Я не мог увидеть его своими глазами, не знал, где же точно он стоял и сохранился ли до нашего времени.

Так вот он какой! Уже больше года живу по соседству — и не догадывался.

Дом построен в конце прошлого столетия по заказу Сесиля Родса — короля алмазов и золота. Родc был не чужд любви к науке и культуре. Он заказал лучшему архитектору Кейптауна просторный и уютный коттедж для поэтов и художников. В лесу, на склоне горы. Кери, жена Киплинга, помогла архитектору выбрать место. Первые обитатели дома — семья Киплинга.

А откуда появилось название? Может быть, по прямому значению слова: из дома можно было оглядывать земли, спускающиеся к океану, он возвышался над ними, как лорд-канцлер на своей подушке. Но есть и другое объяснение: на этом месте еще раньше был домик, принадлежащий семье с фамилией Wools.

Ширли Бриггс, смотрительница дома, сказала мне, что он потом перешел в руки семьи Оппенгеймеров, которая после смерти Сесиля Родса господствует в царстве алмазов и золота. В 1973 году Оппенгеймеры подарили его Кейптаунскому университету. Теперь тут рабочее помещение для студентов из окружающих дом общежитий. На столах — компьютеры. Кабинет Киплинга — комната заседаний студенческого совета.

На доме табличка: «Национальный памятник». Ни о Киплинге, ни о Родсе упоминаний нет. Да и остальную историю дома толком никто не помнит. Нет тут даже маленькой справки о его прошлом.

Смотрительница не знала и того, что в этом доме одно время жил даже вице-премьер южноафриканского правительства Ян Хофмейер (это мне рассказали позднее). Но зато она помогла мне сделать еще одно маленькое открытие.

— Видите, там, внизу, прекрасный белый дом — еще красивей и намного просторней. Правее, на самом склоне. Называется он «Велхелихтен» («Хорошо расположенный»). Да вы там наверняка были. В нем сейчас канцелярия нашего университета. Так этот вот дом тоже построен по заказу Родса. И тем же архитектором, Гербертом Бейкером. Родc дал его одному из своих секретарей, Джону Блейдсу Карри. В подарок. Вернее, во временное пользование самому секретарю и его детям, пока они будут живы. А последняя дочь секретаря жила чуть не сто лет, так что университету этот дом достался только в семидесятых годах...

Об этом великолепном доме смотрительница могла говорить долго. И еще дольше — о Сесиле Родсе. Да и сам университет и все его многочисленные службы построены на громадном участке земли, который принадлежал Родсу.

А вдалеке — его дом-дворец «Хруте скир». В переводе — «Большой амбар» (на этом месте с XVII века находился амбар).

В этом доме, носящем странное название «Мешок, набитый шерстью», Р.Киплинг написал многое из того, за что получил в 1907 году Нобелевскую премию.

Сесиль Родc завещал «Хруте скир» правительству, и он стал резиденцией президента ЮАР. Однако Нельсон Мандела, возглавив страну, решил оставить этот дом Де Клерку — своему предшественнику и нынешнему вице-президенту.

Должно быть, чтобы лучше понять людей прошлого (да и настоящего), надо обязательно повидать те места, где они жили, действовали. Когда-то я написал книгу «Сесиль Родc и его время» по историческим документам — а тут увидел воочию...

То же и о Киплинге. Его имя я услышал сразу же, как только первый раз попал в Кейптаун, еще в 1989-м. Было это в отеле «Маунт Нельсон» (в честь адмирала Нельсона). Это импозантное здание поздневикторианской постройки уже почти сто лет считается самой роскошной гостиницей Кейптауна. Расположена она у подножья Столовой горы, в конце Гарденс-авеню. Сама она — в глубине, окружена собственным парком. На улицу выходит только громадная арка, у которой дежурит привратник в мундире колониальных времен. Да и все в гостинице напоминает о тех временах: и мебель, и портреты на стенах, и заведенные еще тогда порядки. Консультантом при постройке был тот же архитектор — Герберт Бейкер.

Этот отель был открыт 4 марта 1899 года и с самого начала предназначался для алмазных и золотых магнатов, приезжающих из Трансвааля и с севера Капской колонии. А когда, через семь месяцев, загремели залпы англо-бурской войны и в Кейптаун начали перевозить — один пароход за другим — полумиллионную британскую армию, гостями этого отеля стали самые известные люди Англии. Жил тут и молодой Уинстон Черчилль — до того как он попал в плен к бурам, да и после, когда ему удалось бежать и за его поимку щедрые бурские власти объявили вознаграждение в 25 фунтов стерлингов. Останавливалась в этой гостинице и тетя Черчилля Сара, и его отец Рэндольф. Бывала там и мать Уинстона Черчилля, известная лондонская красавица Дженни. Она прибыла в Кейптаун на госпитальном судне.

Конан Дойль, на время забросив Шерлока Холмса и вспомнив о своей профессии врача, тоже оказался в «Маунт Нельсоне». Там он готовился организовать полевой госпиталь в районе боевых действий. Останавливался в «Маунт Нельсоне» и Герберт Уэллс. Да всех знаменитостей и не перечислишь.

В январе 1900-го, когда командовать британскими войсками в Южной Африке прибыли фельдмаршал Роберте и будущий фельдмаршал Китченер, они выбрали «Маунт Нельсон» своей штаб-квартирой. Там же они поселили иностранных военных атташе, приехавших наблюдать за боевыми действиями. Их держали там до тех пор, пока на фронтах не наступил коренной перелом в пользу Великобритании. Только тогда им разрешили посещать поля сражений. Русский атташе подполковник Павел Александрович Стахович писал в своих донесениях в Петербург, что они чувствовали себя в этом отеле, как в золотой клетке.

В 1899-м и 1900-м в отеле «Маунт Нельсон» жила княгиня Катрин Радзивилл, уроженка Санкт-Петербурга, одна из самых известных авантюристок конца прошлого и начала нынешнего столетий.

Но первое имя, которое я услышал от метрдотеля, когда начал расспрашивать, было имя Редьярда Киплинга. Он тут живал не раз. А в англо-бурскую войну был военным корреспондентом.

Возможность удовлетворить свое любопытство у меня появилась в 1989-м году, когда с коллегой, тоже историком, мы оказались в ЮАР первыми за шестьдесят лет российскими научными работниками. До нас лишь в 1929-м в Кейптауне проездом были два геолога: профессора Н.М.Федоровский и Д.И.Мушкетов. Как редких гостей, нас и поселили в «Маунт Нельсоне».

Мыс Бурь или Доброй Надежды?

Знакомство с этими домами приоткрыло для меня еще одну страницу истории старого Кейптауна. И заставило снова перебрать в памяти то, что еще раньше бросилось в глаза.

Такие сцены из жизни готтентотов можно было наблюдать в окрестностях Кейптауна еще в начале прошлого века.

Старая гавань. Это о ней песня из моего детства: «В Кейптаунском порту, с пробоиной в борту...» Несколько лет назад старый порт преобразился. С давних пор Кейптаун называли «морской таверной» на стыке двух океанов». Теперь весь порт стал таверной, почти в прямом смысле этого слова. В портовых сооружениях — уютные кафе, ресторанчики, пивные, аттракционы. В старом сухом доке — двухэтажная анфилада магазинов. На площади, где раньше лишь горланили подвыпившие матросы, выступают артисты. Впрочем, по вечерам здесь горланят и сейчас.

Глядя на праздничные толпы туристов, нелегко представить, с каким трудом добирались сюда первые мореплаватели. Сталкиваясь друг с другом, воды Атлантики и Индийского океана редко бывают спокойными. Даже самые опытные шкиперы крестились, когда удавалось благополучно добраться до гавани. Поначалу это место назвали мысом Бурь, но вскоре в суеверном страхе его переименовали в мыс Доброй Надежды.

Вести о волнах-убийцах у южной оконечности Африки обошли все гавани мира. Их назвали «кейпроллеры». Какими же страшными они были для парусных кораблей, если в 1974 году волна высотой в четырнадцать метров переломила днище большого английского сухогруза. А несколькими годами раньше волна разломила пополам один из первых в мире супертанкеров с громким названием «Уорлд глори» («Всемирная слава»).

Трудно дался этот путь и самой большой эскадре, которая когда-либо тут проходила. А была это русская эскадра.

1904 год. Мимо Кейптауна, один за другим, шли броненосцы «Суворов», «Александр III», «Бородино», «Ослябя», «Орел», крейсеры «Аврора», «Дмитрий Донской», «Адмирал Нахимов», транспорты «Анадырь», «Метеор», «Корея» и «Малайя», плавучая мастерская «Камчатка» и второе судно под названием «Орел» плавучий морской госпиталь.

Был Николин день, 6 (19) декабря. Дали орудийный салют в честь тезоименитства Николая II. Полюбовались издали Столовой горой, у подножья которой лежит Кейптаун. Но отношения с Англией были натянутыми, и в кейптаунский порт решилось зайти только госпитальное судно «Орел».

А на следующий день, обогнув мыс Игольный и очутившись в Индийском океане, попали в бурю — такую частую в этих местах. Броненосцы черпали сразу по нескольку десятков тонн воды, транспорты и крейсеры кренились на тридцать-сорок градусов.

В кейптаунской газете «Кейп аргус» в вскоре появилось письмо. Его нашли в о запечатанной бутылке на берегу мыса Доброй Надежды. Написано пo-русски: «Пусть рыбаки, которые, может в быть, найдут и прочитают это письмо, помолятся за тех, кого посылают на гибель, и за то, чтобы эта ужасная война с поскорее кончилась».

Какая война? Русско-японская. Эскадра адмирала Рожественского шла из Балтийского моря к Цусиме.

Через несколько месяцев почти вся эта армада погибла. До наших дней сохранилась только «Аврора». Хотя тогда, возле Кейптауна, и она основательно натерпелась.

С этим печальным событием связана история, начавшаяся весьма романтически. Любимый брат Александра III, великий князь Алексей Александрович влюбился во фрейлину Сашу Жуковскую. История их отношений не очень ясна: в те времена о личной жизни членов царской семьи известно было не больше, чем потом о личной жизни генеральных секретарей. То ли он успел с нею тайно обвенчаться, то ли нет. Царедворцы писали потом, что девушка была якобы дочерью поэта Жуковского и что у них будто бы даже был ребенок — и назвали его графом Белевским.

Столь неравный брак, выглядел, конечно, скандальным. И отец, Александр II, отправил сына в кругосветное плавание на два-три года, чтобы у того было время одуматься.

3 июля 1872 года 22-летний великий князь прибыл в Кейптаун. Та же газета «Кейп аргус», в которой потом писали о бутылке с русской запиской, торжественно сообщала: «Долгожданная императорская эскадра с великим князем принцем Алексеем на борту прибыла в Столовую бухту». Эскадра состояла из фрегата «Светлана» и корвета «Богатырь». Командовал ими адмирал К.Н.Посьет. Он хорошо знал Кейптаун: был тут в 1853 году на фрегате «Паллада», дружил с Гончаровым, который описал это плавание в своих очерках «Фрегат «Паллада».

В течение трехнедельного визита великого князя кейптаунские газеты были полны сообщениями о роскошном бале в его честь, о великолепном банкете на «Светлане», о подарке, который он преподнес жене кейптаунского генерал-губернатора от русской императрицы. О дорогом колье, которое подарил одной из кейптаунских светских дам — уже от себя. Терялись в догадках: кому, для каких петербургских красавиц он покупает страусовые перья — ими тогда украшали дамские шляпы.

Интерес ко всей этой роскоши и романтической фигуре молодого князя подогревался и тем, что незадолго до его визита поползли слухи о появлении в Кейптауне высланной из России «таинственной русской принцессы». Все это живописала та же «Кейп аргус».

Сейчас экзотические подробности о визите в Кейптаун сына одного русского царя и брата другого можно бы и не особенно вспоминать. Да дело в том, что кругосветное путешествие великого князя имело для России печальные последствия. На фрейлине он не женился и вообще ни на ком не женился. Но его морской опыт показался царю достаточным, чтобы сделать его генерал-адъютантом, командующим всем русским военным флотом. От этой чести великий князь не отказался, но флот его никогда всерьез не интересовал. По воспоминаниям председателя Совета Министров Сергея Юльевича Витте, князь «был скорее склонен к личной удобной, приятной жизни, нежели к жизни государственной», и к тому же «всегда находился под влиянием той дамы, с которой он в данное время жил». Но тем не менее он-то в 1904 году и отдал приказ громадной русской эскадре идти кругом Африки к своей гибели. И, по слухам, убеждал своего племянника, императора Николая II, в правильности такого шага.

Но хватит о грустном. К тому же большинство российских плаваний в эти места были удачными.

31 августа 1995 года в старой крепости Кейптауна был — не знаю, как это назвать — парад, представление или, выражаясь языком прадедов, феерия. Крепость, и правда, старая. Голландские солдаты и рабы, привезенные из разных стран Азии и Африки, строили ее с 1666-го до 1679-го, тринадцать лет. Теперь это музей. После каких-то переделок его открывали заново. К этому и было приурочено торжество. Перед приглашенными гостями, среди которых посчастливилось быть и мне, показывали свое искусство войска, одетые в голландскую форму второй половины XVII столетия. Маршировали, перестраивались. Звучали старинные команды. Оркестр играл марши давних времен.

О тех временах трехсотлетней давности и напоминал парад в крепости.

Но рассказывали мне и о куда более пышном празднике. Он отмечался тут же, в старой гавани и в крепости. А связан он был с окончанием той поры, когда:

Еще моря свои скрывали тайны...
Из душных звезд слагался Южный Крест,
И водоросли глуби потаенной
Оберегали тайну этих мест...

Не только в древности, но и в средние века Европа не знала, где оканчивается Черный континент. Сюда, где я теперь гуляю по утрам, нога белого человека не ступала. В Европе еще ждали этого.

И это случилось. Вконец измученные матросы увидели южную оконечность Африки. Нашелся отчаянный капитан. Повел корабли в те неизведанные места. И добрался до них.

Шутка ли? — тогда это было, наверное, не меньшее событие, чем для нас — высадка человека на Луну. Скорее всего, даже большее. Мы как-то попривыкли к сенсациям.

И название — мыс Бурь — придумано тем человеком. Португальским капитаном Бартоломеу Диашем (у нас раньше писали — Диас).

В 1488-м, когда Диаш вернулся в Лиссабон, король Португалии Жуан II изменил название на мыс Доброй Надежды. Для него это была надежда, что удастся добраться и дальше — до Индии с ее вожделенными богатствами.

Увы, Диаш собственной судьбой как бы оправдал изначальное название. Он погиб во время своего второго плавания вокруг Африки — опять буря у того мыса. Переименование не спасло. Но это случилось в 1500-м. А тогда, в декабре 1488-го, можно представить, как ликовал Лиссабон!

А в стольном Лиссабоне
День за днем
В порту взлетали флаги
На флагштоках,
Гремели сходни, но никто о нем
Не вспоминал, не знал о нем,
И только
Шальная девка, все забыв с тоски,
Обласканная как-то ненароком,
Не забывала жарких две руки
И знала, кто такой Диас, до срока.
А он о ней забыл в тот самый час,
Когда вернулся, королем обласкан,
И Лиссабон:
«Да здравствует Диас!» —
Гремел, судьбе завидуя прекрасной.

Так это было или не совсем так — но какой же романтикой овеяны те события, если уже в нашем, двадцатом веке они увлекли двух, даже не португальских и не кейптаунских, а российских поэтов. Эдуарда Багрицкого и Сергея Орлова!

Вот через пять столетий и отмечался юбилей — на самом мысе, в самом Кейптауне! На оконечности мыса Доброй Надежды поставили памятник из белого камня с крестом наверху. Из Лиссабона приплыла каравелла, копия тех, что считались пять веков назад последним словом португальских корабелов. Такие суда и вел когда-то Бартоломеу Диаш.

Интерес к торжествам подогревался южноафриканскими португальцами. После середины 1970-х, с распадом португальской империи, полмиллиона португальцев хлынуло в ЮАР из Анголы и Мозамбика. Они чувствовали себя изгнанниками, и память о былой славе их соотечественников — мореплавателей и первооткрывателей подбадривала их, помогала обрести уверенность в себе.

Правда, с каравеллой получился конфуз. Разучились в Лиссабоне делать средневековые каравеллы или какая-то случайность, но ей не удалось то, что когда-то совершил Диаш. Она не смогла пройти весь этот путь под парусами. Пришлось использовать современные двигатели (их установили на корабле на всякий случай). Разумеется, к самому Кейптауну он подошел под парусами, и конфуз пытались скрыть. Но ведь и не такие тайны становились явными.

В компании «сов»

Ну, не буду пересказывать всего, что мне наговорили очевидцы тех празднеств. Я хочу рассказать о том, что видел своими глазами.

Вот, например, кейптаунский архив. Как историк, я под его сводами провел не одну неделю. Архив прекрасный, но своды мрачноватые. Хитроумные кейптаунцы не только переделали старый порт под — как сказали бы у нас — зону отдыха и развлечений. Они приспособили и старую тюрьму. В ней-то и устроили архив.

Зато для Южноафриканской библиотеки, старейшей во всей Черной Африке, здание сооружено специально. Там она — и до сих пор, уже почти сто сорок лет. На одной из фешенебельных улиц Кейптауна. Здание недавно полностью отреставрировали.

16 марта 1995 года было торжественное открытие. Собрались члены Общества друзей Южноафриканской библиотеки, да и вообще любители книги со всего Кейптауна. Само здание не могло вместить всех, и собрались перед входом. Там и обносили шампанским. Речами не злоупотребляли. Директора, Питера Вестру, поздравляли от души, без официоза.

Правда, мне библиотека до модернизации была как-то милее. Старинные дубовые панели, громадные столы, за которыми сидело уже несколько поколений. Уют и патриархальность располагали многих к сонливости. Увидев читателя, прикорнувшего над подшивкой газет, я напомнил Питу Вестре слова хранителя библиотеки Кембриджского университета. Тот сказал как-то: «Мы рады видеть тут спящих. Заснувший читатель не так опасен для книг, как бодрствующий».

Общество друзей Южноафриканской библиотеки издает и книги. В 1964 году оно выпустило перевод первого русского описания Кейптауна — главы из книги капитана Василия Михайловича Головнина. Его шлюп «Диана» в 1808 — 1809 годах стоял тут тринадцать месяцев.

А сама библиотека издает журнал; он выходит ежеквартально. В 1960—1961 годах в нескольких номерах опубликовали перевод из гончаровского «Фрегата «Паллада» — о Кейптауне, каким он был в 1853 году.

Эти публикации вдохновили меня. Я предложил Питу Вестре, правда, не свои впечатления, а старые документы из московских архивов. Например, письмо верховного вождя южноафриканского народа пондо. В 1886 году он просил русского царя защитить его страну от буров и англичан. Имени российского императора он не знал. Написал просто: «Царю, Санкт-Петербург, Россия».

Питер опубликовал это сразу же, хотя редакционный портфель был забит. Наверно, от удивления.

Правда, в книжных магазинах народ здесь не толпится. И тиражами издатели похвастаться не могут. Несколько сот экземпляров. Да и вообще: для книг, выходящих в Южной Африке, тираж в одну тысячу экземпляров — уже неплохо, две тысячи — хорошо, чуть больше — прекрасно. Многотысячными тиражами печатают, пожалуй, только книги Уилбура Смита. Но этот житель Кейптауна давно уже стал самым модным в мире автором колониально-авантюрных романов.

Остальным же авторам особенно ожидать гонораров не приходится. Зачастую надо самому платить, чтобы напечатали твою книгу. Или искать спонсоров. (Впрочем, теперь ведь так повелось и в Москве.)

У кейптаунских издателей есть традиция: раз в месяц собираться в одном из старых особняков — пообедать и поговорить. Как-то раз и меня удостоили приглашением. Поднимая тост, я задал вопрос:
— Скажите, в какой стране южноафриканская литература выходила самыми большими тиражами?

Не скрою, насладился недоумением. А потом сказал, что роман Джека Коупа «Прекрасный дом» выходил в Москве трижды. И одно лишь третье издание — полмиллиона экземпляров. «Зулус Чака» — тоже трижды, общим тиражом почти полтораста тысяч. А сколько печаталось в журнале «Иностранная литература», когда тираж у него был почти полмиллиона!

В ответ кто-то привел слова Карела Схумана, современного африканерского писателя, что, увы, «африканеры мало читают книг, и им никогда не придет в голову высказать восхищение теми, кто их пишет» (это мнение попало даже в недавно вышедший «Словарь южноафриканских высказываний»). Конечно, многих покоробила такая резкость соотечественника, но обед был неплохой и располагал к благодушию. Я — единственный иностранец — не стал лишний раз сыпать соль на издательские раны. Сказал, что Карела, моего давнего знакомого, можно понять. В нем говорит и личная обида: его книги читаются меньше, чем они того заслуживают, и ему приходится зарабатывать на жизнь работой в Южноафриканской библиотеке. К тому же упреки, даже куда более злые, делались не только африканерам. Среди бесчисленных насмешек над президентом Рейганом была и такая — и даже не в уличных пересудах, а в солидной английской газете «Обсервер»: «Во время опустошительного пожара в библиотеке Рейгана сгорели обе книги. И самое ужасное, что одну из них он еще не кончил раскрашивать».

Кто-то рассказал анекдот, что вообще-то и нужны только две книги: телефонная и чековая. Другой посетовал на слишком хороший климат. Длинное лето. В свободное время людям не хочется сидеть дома. Повсюду теннисные корты. Под боком — живописные горы. Парки. В школах — уроки плавания. (Я нигде больше не видел, чтобы плавание было так распространено и чтобы дети плавали так хорошо.) Ну, и фетиш Южной Африки — регби. Когда идут важные встречи, то даже программу новостей по телевизору отменяют.

Включившись в полушутливые, полусерьезные сетования издателей, я оправдывал наше пристрастие к чтению длинными и холодными зимами. И еще напомнил им впечатления мореплавателя Головнина о первой кейптаунской библиотеке: «На столе увидел я огромную книгу, в которую библиотекарь записывал книги, даваемые им для чтения... Я из любопытства стал считать, сколько книг прочитано, и сосчитал, что с 1789 года по 1808 год, то есть за 19 лет, капштадская публика прочитала 87 книг».

Посмеялись и порадовались прогрессу, достигнутому с тех пор. Правда, та библиотека, которую Головнин назвал публичной, была частной коллекцией, завещанной городу ее владельцем. Южноафриканская библиотека возникла через десять лет после отъезда Головнина, в 1818-м. А здание, реконструкцию которого отмечали в 1995-м, она получила в 1860-м.

...Напротив библиотеки, в другом весьма почитаемом здании, раз в месяц проходит собрание одного из самых старых клубов во всей Африке, «Клуб Совы» (сова — как символ мудрости). Основан в 1894-м году. В 1896-м там выступал Марк Твен. С почтением упоминают в клубе и о выступлении лорда Баден-Пауэла, героя англо-бурской войны и основателя движения бой-скаутов. И, разумеется, о выступлении Киплинга. Опять Киплинг!

С 1860 года в этом здании помещается Южноафриканская национальная библиотека, основанная в 1818 году.
Дом кейптаунских клубов и сегодня выглядит так же, как и сто лет назад.

Члены клуба обращаются друг к другу, так, например: «Сова Майк Бартон». До сих пор в клуб допускаются только мужчины. Обязательно в черных костюмах. И не в обычных галстуках, а с бабочками.

Увидев все эти нравы джентльменов викторианской эпохи, я не мог сдержать улыбки. Но сами «совы», хотя и позволяют себе пошутить над своим клубом, все же гордятся им. Видят себя причастными к традициям «доброй старой Англии».

В отличие от клубов «Ротари», объединяющих прежде всего бизнесменов, «совы», как правило, из старой интеллигенции английского происхождения.

Встречи — по вторникам, на третьей неделе каждого месяца, вечером, с семи до десяти-одиннадцати. Ужин, один-два коротких и живых доклада и концерт. Приглашаются хорошие музыканты. Царит дух всеобщего дружелюбия, шуток, смеха.

Через несколько дней каждая «сова» получает от «совы»-секретаря протокол прошедшей встречи с добрым чувством юмора и с обращением «Дорогой брат сова».

Меня пригласили выступить 19 сентября 1995 года. Это было 1049-е собрание клуба. Темой доклада я выбрал «Образ южноафриканцев в России». Скорее всего, человек из нашей страны выступал здесь впервые. Наверно, поэтому «совы» вскоре предложили мне вступить в их клуб. От неожиданности я попытался отшутиться: нет у меня бабочки (действительно, для доклада мне ее кто-то одолжил). Она была сразу же подарена. Так я и стал «совой».

...На той же улице Королевы Виктории, где собирается этот клуб и где находится Южноафриканская библиотека, мне показали красивый трехэтажный белый особняк. Старожилы помнят, что тут во время войны и в первые послевоенные годы помещалось советское консульство. Южноафриканские власти закрыли его в начале 1956-го.

Особо кипучей деятельностью консульство не отличилось. Никаких связей — общественных, научных, культурных — за четырнадцать лет его существования установлено не было. Торговля велась мизерная. Никто из российских ученых или артистов не побывал в Южной Африке. Южноафриканская сторона хотела, чтобы на гастроли приехал скрипач Давид Ойстрах. Просьбу не удовлетворили.

Зато здание у консульства было прекрасное.

Консульство, уже как российское, воссоздано через почти что четыре десятилетия, в 1993-м. Но то здание уже занято. Оно приглянулось французам.

Сколько еще домов в Кейптауне с прошлым, которое хочется узнавать, а то и разгадывать!

...На все, о чем я пишу (кроме ресторанов и магазинов старой гавани), вряд ли обращают внимание те толпы туристов, что устремились сейчас в Кейптаун. Несколько десятилетий мир бойкотировал Южно-Африканскую Республику из-за ее политики апартеида, а теперь бойкот снят.

Туристов привлекает Столовая гора. Вид с нее на город и океан, как пишут в путеводителях, один из самых красивых в мире. Когда-то нужен был целый день, чтобы подняться и спуститься. Теперь — подъемник. Наверху — ресторан.

Другое излюбленное место — Кейп-Пойнт, оконечность Капского полуострова. Это, обычно говорят туристам, водораздел между Атлантикой и Индийским океаном. Правда, наука география утверждает, что водораздел находится восточнее, у мыса Игольный. Но ехать туда далеко, и туристов вполне удовлетворяет тутошнее объяснение. Тем более, что обзор с Кейп-Пойнта — великолепный, находка для любителей делать снимки.

Ну, и тур по городу. Здания парламента, собор Святого Георгия, Сити-холл, Гавернмент-авеню. Кирстенбош — один из самых богатых в мире садов-заповедников. Громадный «Океанский аквариум», недавно открытый в старой гавани, с самыми диковинными обитателями морей.

И, конечно, пляжи. Новости по телевизору часто кончаются напоминанием, что над страной — озоновая дыра и что рак кожи давно уже стал национальной болезнью. В новостях показывают даже карту страны с указанием, что солнце сегодня «опасно», а где-то «очень опасно». Дают картинку: солнце в виде черного дракона впивается в тело загорающей девушки. Но, судя по многолюдности пляжей, телевизору не очень верят.

Туристы не бывают в Гугулету, Ланге и Кайеличе — частях Большого Кейптауна, где живет, наверно, миллиона два африканцев. Лишь изредка забредают в «Малайский квартал» (рабов-малайцев привезли в Кейптаун еще в XVII веке).

Но чего уж никак нельзя не заметить — так это громадного пустыря в самом центре города. На совершенно пустом месте одиноко высятся лишь три или четыре церкви и мечети. Такого в других городах не встретишь. Городские площади, да еще в центре — на вес золота. Как же могло так получиться здесь?

Место — легендарное. Ни о какой другой части Кейптауна столько не говорят и не спорят, как об этой.

Когда-то на месте пустыря стояли дома. И очень густо. Жил тут разномастный люд: портовые рабочие, рыбаки, ремесленники, мелкие торговцы, бедные студенты, городская голытьба. Большинство составляли цветные. Так называют тут потомков браков и внебрачных связей между белыми и черными. Малайцы. Индийцы чьих прадедов тоже вывезли когда-то из их родных мест. Да и белые. Немало евреев — иммигрантов из России; они поначалу тоже селились здесь. Если удавалось добиться приличных заработков, перебирались в благоустроенные и престижные кварталы.

Называлось это место «Шестой округ». Здесь был свой фольклор, песни, анекдоты.

Песня портовых грузчиков из Шестого округа была первой южноафриканской песней, которую я услышал в своей жизни. Рабочие в порту помогали себе этой песней, как волжские бурлаки «Дубинушкой». Она очень ритмична, а слова — предельно простые. Мне спели ее южноафриканцы на Всемирном фестивале молодежи студентов в Москве в июле 1957-го.

Власти уничтожили этот район в 1963-м. Все постройки, кроме церквей, были снесены. Согласно политике раздельного проживания расовых групп эта земля отдавалась белым.

К чести белого населения — никто не захотел строиться на этом опустошенном месте. Так оно, как прокаженное, и стоит уже больше трех десятилетий — громадная дыра в бурлящем портовом городе.

Правительство Нельсона Манделы решило его застраивать, и уже не по расовому признаку. Но как освоить заново такую обширную землю? Нужна кропотливая подготовка градостроителей всех специальностей. Так что пока еще — пустырь.

Недавно создан музей Шестого округа. В конце прошлого года состоялся трехдневный фестиваль, организованный Ассоциацией граждан Шестого округа; в нем участвовали тысячи кейптаунцев. На пустыре ставят столбы с названиями старых улиц — на тех местах, где они пролегали. В прессе идут бурные споры. Одни считают, что этот округ и надо было снести — слишком уж там клокотали городские низы. Но так считают немногие, да и те редко решаются высказываться. Для большинства же это — колоритное прошлое Кейптауна.

Может быть, что-то схожее было у этого округа с одесской Пересыпью и Молдаванкой. Там тоже из поколения в поколение жили портовые грузчики, мелкие торговцы, рыбаки, разносчики. Пестрый многонациональный люд. Не было ли выходцев из Одессы среди тех россиян, что селились когда-то в Шестом округе?

Что ж, у Кейптауна были давние связи с Россией. Стоит поговорить и об этом.

Но это уже другая тема.

Аполлон Давидсон
Кейптаун

Подписываясь на рассылку вы принимаете условия пользовательского соглашения