«Краснеющий Адам»: как 2 англичанина случайно стали богами в Новом Свете

Об их наготе им сообщил сэр Фрэнсис Дрейк. Летом 1579 года, выполняя задачу совершить кругосветное плавание, этот английский исследователь высадился на северном побережье Калифорнии. Завидев его флот из пяти кораблей, местное племя ринулось вниз с холмов, вооружившись луками, стрелами, копьями и всем, что оказалось под рукой.

А когда стали следить за англичанами, тут же застыли на месте, «как те, у кого от вида явления, никогда не виданного и не слыханного, помутился разум», — рассказывал в своей работе «Мир, вокруг которого совершил кругосветное плавание сэр Фрэнсис Дрейк» его племянник, по большей части опиравшийся при ее создании на дневники корабельного капеллана Фрэнсиса Флетчера.

«Их миссия, — вспоминал Флетчер, — состояла не столько в том, чтобы сражаться с нами, как с простыми смертными, сколько поклоняться нам как богам, с покорностью и трепеща от страха». Англичане дали этим безгреховным туземцам рубашки, льняную ткань, а заодно и совет: «Мы были не боги, но люди, и это понадобилось нам, чтобы прикрыть собственный срам».

Потом, дабы еще больше доказать свою человеческую природу, мореплаватели в присутствии очарованных аборигенов хорошо выпили и плотно поели, но особого успеха опять не добились. «Ничто не могло убедить их изменить мнение, которое они составили о нас как о богах», — рассказывал Флетчер, хотя ни он, ни капитан не понимали ни слова из языка племени мивоков.

«Им присуща вольная, покорная, преданная натура, лишенная предательства или коварства», — писал племянник Дрейка. Мивоки щедро одарили гостей подарками, перьями, колчанами для стрел из шкур молодых оленей, нарядными головными уборами и шкурами животных.

«Они вышли вперед с различными подношениями к вновь обретенным богам, пали пред ними ниц в смиренном благоговении и бросились царапать лица и грудь в приступе дикого желания выразить дух самопожертвования», — писал в 1918-м Уильям Чарльз Генри Вуд в своей популярной книге «Морские псы королевы Елизаветы».

Мивоки столпились вокруг Дрейка, дожидаясь, когда он одним касанием руки их исцелит. Сделать это мог бы любой доктор пантеона: они «надеялись выздороветь, вдохнув божественного дыхания любого из английских богов», — писал Вуд. Если верить Флетчеру, англичане действительно попытались помочь, прибегнув к помощи примочек, пластырей и мазей, но ограничились лишь «традиционными средствами», чтобы у индейцев не сложилось ложное представление об их способностях.

На вторую неделю пребывания англичан на берегу к ним явился с визитом вождь мивоков. Сей местный правитель велел капитану сесть и произнес несколько речей, «точнее, насколько мы поняли, высказал ряд просьб», — продолжал Флетчер, хотя моряки по-прежнему не могли постичь их язык.

«С величайшим почтением и распевая радостную песнь» вождь водрузил на голову Дрейка корону и нарек новым именем «Иох». После чего взмолился перед английским капитаном «взять в свои руки провинцию и царство, стать их повелителем и покровителем, знаками давая понять, что они откажутся от титулов и прав на них и станут их вассалами вместе со своими потомками».

Как до этого Монтесума, вождь мивоков тоже каким-то образом изучил язык феодального вассальства и невольно подтвердил доктрину Аристотеля о том, что некоторые от природы рождены рабами. Оценив это щедрое предложение, Дрейк решил «его лучше не отвергать, не зная, какая выгода и слава могут быть от этого нашей стране».

За его согласием последовал апофеоз: Дрейк согласился принять корону мивоков от имени королевы Елизаветы. А когда вождь отрекся от трона, индейцы «с триумфом бросились петь и танцевать», ведь «великий и главный Бог теперь стал их божеством, их повелителем, их покровителем».

В самый разгар празднеств, от которых капитан с его командой чувствовали себя очень неуютно, «Дрейк успокаивал свои протестантские угрызения совести мыслью о том, что Бог допустил случившееся с некой благой целью», — писал Вуд. Если верить его племяннику, Дрейк разрешил поклоняться ему, единственно желая, чтобы столь «любящий, смиренный народ» в конце концов познал благочестие истинного Всемогущего Бога и выразил Ему свою покорность.

Краткосрочное обоготворение представляло собой тяжкую обязанность, которую следовало взять на себя этому английскому мореплавателю, временное, фиктивное, но при этом жизненно необходимое решение, позволяющее перенести любовь и привязанность с неправильного на истинный объект. «Мы в душе стонали, видя, какой властью раньше обладал Сатана, обольщая души, такие невинные, но доходившие до безумия в своем поклонении идолам».

Англичане пытались их отучать: когда мивоки тянулись к ним агрессивными жестами поклонения или в знак поклонения махали руками, британцы их решительно осаждали, «энергично отдергивая собственные руки от всего этого безумия». А аборигенам при этом показывали руками на небо, дабы воззвать «к истинному Богу, которому им надо служить».

Но все их попытки направить религиозный пыл мивоков в нужное русло успеха не принесли, потому как стоило англичанам отпустить руки, как индейцы тут же напористо тянули их к своей земной цели. Когда же объект их поклонения уходил в шатер, аборигены и дальше «с яростным неистовством искали» своего Дрейка.

Когда пять недель спустя англичанам пришло время отправляться в своем путешествии дальше, Дрейк установил деревянный столб, чтобы все, кто прибудет сюда после него, — в особенности испанцы, — знали, что данная территория принадлежит английской короне. А потом прибил к нему монету с профилем ее величества и медную табличку с высеченной на ней надписью «Король и народ по собственной воле вверили всю провинцию и их королевство в руки Ее Величества». Этот край, ставший первой английской колонией в Америке, он нарек Новым Альбионом.

«Узнав о скором отплытии англичан, мивоки были безутешны», — писал Флетчер. Одолеваемые печалью, индейцы посчитали себя «изгоями, которых собрались бросить их боги», и разразились слезами. «Последним англичане увидели, как на холме вокруг жертвенного костра собралось целое племя, умолявшее богов вернуть обратно на землю рай», — говорится в «Морских псах королевы Елизаветы».

На одной из карт Нового Альбиона, датированной 1595 годом, содержится такая латинская надпись: «Разрывая тела молодых козлят на части и неоднократно осуществляя на вершинах гор другие жертвоприношения, обитатели Нового Альбиона оплакивали потерю Дрейка, к тому времени коронованного уже дважды».

В 1596 году Дрейк умер на рейде в виду побережья Панамы и нашел последнее упокоение в море в свинцовом гробу. В том же году его увековечил в своей поэме длиной с целую книгу двадцатилетний оксфордский студент Чарльз Фитц-Джеффри.

Размахнувшись на сотню с лишним страниц, увлеченный его личностью Фитц-Джеффри породил языческий панегирик, в своем мистицизме способный потягаться с культом поклонения мивоков: Будь благочестив к прославленному Дрейку. / И причисли его к сонму святых. / Пусть будет он богом моря вместо Нептуна.

Вскорости пошла гулять легенда, что, если Англии когда-либо понадобится спаситель, способный прийти ей на помощь, достаточно будет лишь ударить в барабан, который Дрейк постоянно брал с собой в путешествия, и мореплаватель воскреснет, восстав из своей могилы на океанском дне, где бы она ни находилась.

Могила? Да нет, не могила, а пенные волны Нептуна!
Волны? Да нет, не волны, а перекатывающиеся валы моря!
Море? Да нет, не море, а священная гробница его чести!
Гробница? Да нет, не гробница, а вечное упокоение его праха!
Праха? Да нет, не праха, а останков, которые не могут прийтись по душе!
Как ни назови захоронение, где лежит достопочтенный Дрейк,
В этом святилище погребено божество.

…И впредь больше не поклоняйтесь вашей
Карпатской королеве, как Венере,
А приносите жертвы героическому Дрейку,
Во искупление былых грехов,
Воздвигайте статуи повсюду,
Где ступала его нога,
Сделайте Дрейка своим святым,
Пусть храм станет ему надгробием,
Станьте сами в нем священниками
И принесите в жертву свой стих.

Дрейк был «драконом Англии, его подлинной горлицей, — писал Фитц-Джеффри, — оперенным змеем, от которого в страхе бежал злейший враг в лице Испании». От одного присутствия этого английского моряка даже испанские реки и те в панике выходили из берегов либо спешно мелели от стыда:

Эбро, река в Кантабрии,
С истоком у Юлиобриги,
То и дело желая уйти обратно в землю,
Трижды пряталась, и тогда ее нельзя было найти,
И трижды выходила из берегов, затопляя все вокруг,
Услышав о прибытии победоносного Дрейка,
Бедная, трусливая река не знала,
Куда направить свои воды.

* * *

Когда англичане завоевали их доверие, индейцы поведали им великое множество историй о кастильской жестокости, в которой особо отличился Антонио де Беррио — исследователь, которого Рэли, искавший золото, считал своим главным конкурентом на этом поприще. Они рассказали, как Беррио обращал старых индейских вождей с Ориноко в рабов, заковывал их в кандалы, «жарил на огне бекон и лил с него на их нагие тела раскаленное масло, равно как и подвергал другим пыткам». Они горестно сокрушались, описывая, как испанцы насиловали их жен и дочерей.

По утверждениям Рэли, праведные англичане были полны решимости отмежеваться от всех этих злодейств и пальцем не трогать местных женщин, хотя многие из них, «совсем юные и привлекательные… бесхитростно расхаживали среди нас совершенно нагие», причем безо всякого стыда.

Стараясь привлечь индейцев на сторону английской короны, Рэли поведал им о совершенно ином божестве — Астрее, Глориане, Непорочной королеве. Ее можно было увидеть в луне и в созвездии Девы, она была самим воплощением мира и добродетели, и, как предсказывал в своей четвертой эклоге Вергилий, Iam redit et virgo, redeunt Saturnia regna («Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство»).

В своем «Открытии» Рэли описывал свой разговор через переводчика с аборигенами одного племени, в ходе которого представил Елизавету великим вождем Севера, на местном наречии касиком, а также «непорочной девой», во власти которой было столько же вождей, сколько на земле деревьев. Будучи злейшим врагом кастильской тирании, она уже освободила от их гнета весь северный мир, а теперь прислала Рэли, чтобы он и им дал волю. Когда он показал им портрет ее величества, они стали пожирать представшее их взорам зрелище с восхищением «идолопоклонников».

Аналогичную лекцию мореплаватель повторял всем индейским племенам, которые встречал на своем пути, о чем писал в своих сообщениях королеве. В результате Елизавету узнали и прониклись к ней благоговением во всем бассейне Ориноко. Дабы увенчать список ее эпитетов, индейцы дали ей новое имя: Эзрабета Кассипуна Акеревана.

Свое «Открытие» Рэли закончил так: «Я верю… что Король Королей и Повелитель Повелителей вложит в сердце Королевы Королей мысль обладать этой землей». Она уже завоевала «любовь и смирение народа Гвианы, — отмечал Рэли, — а испанцы постепенно утрачивали над этой территорией свой контроль».

Будто в доказательство того, что установление Англией власти в Гвиане было не только неизбежно, но и соответствовало Божьей воле, свой труд Рэли закончил пророчеством, которое, не исключено, слышал от своего заклятого кастильского врага Антонио де Беррио: «А еще я помню, как Беррео признавался мне и другим (и я перед Господом Богом заявляю — это чистая правда), что в соответствии с одним из перуанских пророчеств (в те времена, когда тамошнюю империю покорила Испания), которое можно найти в их главных храмах… из Инглатьерра вскоре опять придут Инга, дабы восстановить справедливость и избавить от рабства конкистадоров».

Перуанское предсказание гласило, что в Гвиану вторгнутся обитатели Инглатьерра, чтобы избавить ее от испанского деспотизма, что ознаменует собой окончательную победу англичан в Северной и Южной Америке. Хотя Рэли, судя по всему, придумал это пророчество сам, в качестве литературного приема, в Гвиане оно зажило собственной жизнью.

Год спустя голландская экспедиция в Ориноко сообщала, что некий индейский вождь, когда его собрались повесить испанцы, заявил, что говорил с оракулом по имени Ваттопа. И этот таинственный муж пообещал ему, что англичане освободят его от испанского гнета.

«Мое имя продолжало жить среди них, — писал Рэли в письме жене по возвращении в Гвиану в 1617 году. — Сказать тебе, что я мог бы быть здесь у индейцев королем, с моей стороны было бы тщеславием», но «меня кормят свежим мясом, весь край идет в услужение и предлагает свое повиновение».

В следующем году, когда бессмертная королева Елизавета давно была мертва, Рэли, впав в немилость, возвратился домой и был казнен. Но имена, которыми его нарекли в Гвиане — Валтерали и Гуалтеро, — продолжали жить. Более того, по некоторым данным, на местных диалектах их еще более ста лет использовали в качестве почетных титулов.

В 1769 году Эдвард Бэнкрофт, молодой доктор, работавший на сахарных плантациях, в своей работе «Очерк о естественной истории Гвианы в Южной Америке» писал, что почти через двести лет после первого похода Рэли аборигены «хранили в своих традициях английского вождя, который когда-то давно высадился на их берег, стал среди них жить и упорно призывал бороться с испанцами, а потом уехал, пообещав вернуться и поселиться среди них, чтобы оказывать помощь».

Пророчество Валтерали победило время. Но еще более примечательным, по словам Бэнкрофта, было то, что они «по-прежнему хранили английский флаг, который он им оставил, чтобы они могли узнать его сограждан». На их счастье, особенно если учесть, что следующая глава его «Очерка» представляла собой пространный рассказ о том, как индейцы лакомились плотью своих врагов.

Это перуанское пророчество существовало вплоть до конца XIX века, когда почитатели совсем уж невероятного культа в лице британского правительства вспомнили о нем во времена территориальных споров между Британской Гвианой и Венесуэлой, только-только обретшей независимость.

Во время юридического спора корона в качестве аргумента приложила перевод отчета голландской экспедиции 1597 года, в котором переводчик добавил к словам повешенного впоследствии вождя несколько от себя — в итоге получилось, что дух Ваттопы пообещал аборигенам «избавление благодаря англичанам и голландцам».

На тот момент Британская Гвиана стремилась подкрепить свои притязания, ссылаясь на то, что власть над этой территорией ей передала голландская колония Эссекибо, основанная, как утверждалось, до появления там испанцев.

И тот факт, что первыми там поселились голландцы, впоследствии уступившие в законном порядке колонию британцам, было «значимым правовым моментом в территориальных претензиях к Венесуэле», — писал антрополог Нил Уайтхед. И определение национальных границ как тогда, так и сейчас, опиралось на пророчества с обещаниями вернуться.

_{Отрывок из книги Анны Делла Субин «Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами». М.: Издательство АСТ, 2024.}