О них было известно лишь по отрывочным рассказам местных жителей — даяков. Существование их оспаривали некоторые ученые. И вот...
Четверо французов, в том числе и молодой натуралист Пьер Пфефер (наши читатели знают его под именем Пьера Бейлэна, см. очерк «С фонарем на панголина» в № 9 нашего журнала за 1962 год), провираясь в глубь индонезийского острова Калимантан, впервые встретились с пунанами — загадочным племенем, скрытым от исследователей за непроходимой стеной джунглей. Отрывки из книги П. Пфефера об этом путешествии мы предлагаем вниманию читателей.
На лодке с несколькими гребцами даяками Пфефер отправился вверх по реке Бахау. В дороге рухнувшим деревом ранило одного из гребцов. Начался период дождей, но экспедицию решено было продолжать.
Итак, приглашаем вас в путешествие к тем, кого называют...
Пунаны — люди из легенды
Вверх по порогам. — Поединок с питоном.— Оживший кабан.— Встреча с лесными призраками.
После недели проливных дождей вода, наконец, спала, и мои товарищи, наняв моторную лодку, смогли догнать меня. К этому же времени с верховьев реки подоспели две пироги, обещанные вождем Лонгпуджунгана. На следующее утро, погрузив оружие и поклажу, устроив раненого под пальмовым навесом, мы двинулись вверх по реке. До первой деревни мы должны были добраться через две-три недели — в зависимости от капризов реки.
Почти сразу же пришлось отказаться от помощи мотора: рельеф дна менялся настолько хаотично, что винт неминуемо сломался бы на первой же мели. Мы пошли на веслах, но вскоре и весла-лопатки оказались бессильными: поток бурлил и пенился между гребнями скал. Любой из них мог расщепить нашу пирогу, как стручок гороха.
Вооружившись шестами и крючьями, гребцы толкали и подтягивали лодки, цепляясь за скалы, коряги, за низко стелющиеся ветви и лианы, спутавшиеся над водой в змеиный клубок. Мы плыли все время между обрывами, покрытыми густой растительностью, порой их сменяли уступы с заостренными гребнями. Тогда гребцы, перескакивая со скалы на скалу, тянули пирогу за длинную веревку из индийского тростника. Через каждые сто-двести метров приходилось разгружать лодки и перетаскивать поклажу. Мы, как козы, прыгали с глыбы на глыбу. Камни были покрыты водорослями, которые делали их ужасно скользкими. Затем, волоком перетащив лодки, снова нагружали их и черепашьим шагом двигались к следующему порогу.
Проводники даяки поражали нас необычной ловкостью в обращении с пирогами. Быстрые, находчивые и собранные, они работали с шутками и смехом. Ни один из них не жаловался, не пытался словчить — каждый сознавал, что малейшая его оплошность может привести к катастрофе.
Сложены они, как настоящие атлеты. И все-таки то и дело вспоминалось изречение даяков: «Тот, кто четыре раза спустился и поднялся по реке, — старик». Действительно, каждый дюйм пути давался сверхчеловеческими усилиями.
Пироги, сооруженные из длинных досок, сшитых волокнами тростника, были очень подвижны, но по «водопропускаемости» оставляли далеко позади обычное решето. Мало того, что на порогах мы черпали воду через край, она просачивалась сквозь днище и борта лодки. От постоянного купанья наши ноги приняли странный оттенок, кожа с них сползала, как с распаренной картошки. Вооружившись черпаком, мы часами вычерпывали эту бездонную бочку.
На следующий день после отплытия, когда я греб, а Жорж вычерпывал воду, я вдруг услышал:
— Смотри! Откуда это красное вино?!
И действительно — наши ноги купались в красном настое, о происхождении которого я сразу же догадался:
— У раненого кровотечение.
Наш раненый лежал на бамбуковой циновке и вопреки советам согнул больную ногу. Рана открылась, и кровь хлынула на дно пироги. Нужно было действовать быстро, так как истощенный раненый мог не выдержать этого «кровопускания».
К несчастью, в это время мы проходили порог, зажатый между обрывистыми краями узкого ущелья, и пристать к берегу было совершенно невозможно.
Только через полчаса мы остановились на мелководье и извлекли аптечку из-под груды других ящиков. И тут раненый, которого поддерживали два даяка, побледнел и повалился навзничь.
— Он умер! — воскликнул старший гребец. — Помолимся за его душу.
Даяки принялись громко молиться, закрыв лицо руками и обнажив головы.
Однако оказалось, что раненый только лишился чувств. Его обморок давал мне возможность действовать без излишних церемоний, и я ввел в рану кровоостанавливающее лекарство. Его действие оказалось чудесным: кровотечение остановилось, а укол камфары пробудил «умершего»: к несказанному удивлению даяков, слабым голосом он попросил пить.
Нужно было поскорее найти удобное место для привала. Мы отправились дальше, уложив ногу больного так, чтобы он не мог ее согнуть. В конце концов удалось найти узкую, почти горизонтальную площадку в устье небольшого притока.
В несколько минут расчистили от кусков площадку, соорудили навес из листьев для больного. Осы и пчелы, покрывавшие в этом месте землю сплошным ковром, тысячами накинулись на нас, слизывая пот, до которого, оказалось, они такие же охотницы, как и до нектара.
В дополнение к этой «чарующей» картине молодой повар малаец с побережья коснулся ядовитой лианы. Вся его спина покрылась огромными волдырями, которые в течение многих дней причиняют невыносимую, боль, вызывая сильный жар.
Однажды мы заметили великолепного питона, спиралью свернувшегося на толстой ветви, нависшей над водой. Я решил непременно взять его живым и попросил гребцов пристать к берегу.
Никогда не обладал я ловкостью белки, а тут еще затяжной дождь сделал ствол, покрытый, как и все вокруг, тонкой порослью слизистых водорослей, необычайно скользким. К счастью, дерево слегка наклонялось над водой, и я довольно быстро добрался до, толстой ветви. Но питона на ней не было — он словно испарился!
Один из гребцов заметил дупло на том месте, где ветвь отходила от ствола дерева. Может быть, змея скрылась там? Я медленно двинулся по ветви, поглядывая, не без опасения, на грязные воды реки, бурлившие подо мной среди скал.
В двух-трех метрах от ствола на ветке оказалось второе отверстие размером в блюдечко. Но, как я ни напрягал зрение, заглядывая в него, я не мог ничего увидеть. И тут я нарушил основные правила охоты на питона, рекомендующие хватать его сразу за хвост и за голову, чтобы он не мог обвить вас своими кольцами: я сунул руку по локоть в темное логовище.
Пальцы наткнулись на змеиное тело, твердое и холодное, как железный брусок. Я схватил его и стал изо всех сил тянуть на себя, но питон крепко засел в своем логове, а мне не во что было упереться ногами — я сидел, как птица на ветке. Через несколько минут упорной борьбы питон, очевидно, понял, что я так же упрям, как он, и изменил тактику.
Вдруг выскочил, как игрушечный чертик из коробки, и несколько раз укусил меня в руку. Укус питона совсем не болезнен, хотя рана производит сильное впечатление: зубы его раздирают кожу, как бритва.
Хлынула кровь, вызвав ужас у моих гребцов.
Наконец мне удалось схватить змею у самой головы, и она стала яростно извиваться, широко открыв пасть, показывая черный язык и зубы, загнутые, как рыболовные крючки. Затем с поразительной быстротой змея выскользнула из дупла и обвилась вокруг меня. Дыхание мое остановилось, вены вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут!
К счастью, питон был не так велик и силен, чтобы сразу задушить меня, и мне, связанному по рукам и ногам мускулами его тела, оставалось лишь ждать, когда мы оба свалимся в воду. В конце концов я выпустил его голову и уже окончательно из берущего в плен превратился в пленника. И тут вдруг питон начал разжимать свои тиски; мне удалось, действуя осторожно и настойчиво, размотать клубок. Это была отличная добыча!
Оставалось найти для змеи достаточно прочную «упаковку». Жорж, которому удалось запечатлеть на кинопленку финальную сцену пленения питона, снял брюки и, перевязав обе штанины, бросил их мне. Я втиснул в них питона, завязал веревкой верх штанов, чтобы он не мог удрать, и сбросил добычу на берег. Старший гребец сказал мне:
— Если бы змея ужалила одного из нас, он бы умер, а вы вот смеетесь над змеиным ядом.
И сколько я ни уверял его, что питон не ядовит, что от яда я пострадал бы точно так же, как и они, он не поверил ни одному моему слову. Поэтому он так удивился, когда на следующий день я наотрез отказался от поимки королевской кобры.
Она висела, свернувшись на ветке, так низко над содой, что, даже сидя в пироге, можно было коснуться ее рукой. Я предпочел не прерывать ее солнечной ванны, так как у нас не было с собою противозмеиной сыворотки — впрочем, довольно иллюзорного средства против этой змеи, чей укус в 20 минут убивает буйвола.
Вскоре нам опять встретился питон, меньшего размера, чем первый. Он тоже лежал на дереве и грелся на солнце. При нашем приближении он скользнул в воду и поплыл на тот берег, извиваясь всем телом и выставив из воды похожую на перископ голову.
В середине дня, когда солнце пекло особенно нещадно, наши лодочники останавливались на привал. Пока одни собирали сучья и разводили костер, другие выносили больного из пироги, устраивали его под тенью дерева и отправлялись за большими листьями диких бананов, заменявшими нам тарелки и блюда. Потом они ловили рыбу и вырезали из дерева ложки и крючки, чтобы подвесить маленькие, черные от копоти чугунные котелки — неизменную принадлежность снаряжения даяков в пути.
Я же с одним или двумя даяками отправлялся на охоту: мне было поручено снабжать мясом нашу экспедицию. В этих местах встречалось множество диких кабанов, и я ни разу не возвращался с охоты без добычи. Один из наших гребцов оказался идеальным проводником. У него было настоящее чутье охотника, он двигался по лесу с легкостью призрака, устремив глаза в землю, обнаруживая любой след, замечая каждый примятый стебелек травы или камешек, перевернутый проходившим животным. Он останавливался каждые сто метров, чтобы поскрести ножом-мандау ноготь большого пальца. Тончайшая пыль, падавшая при этом, помогала ему определить направление ветра. Внезапно мой проводник застывал на месте, вытягивал губы пятачком, давая понять, что впереди кабан. Тогда я начинал переходить от дерева к дереву, избегая ступать на опавшие листья, стараясь не хрустнуть ни одной веткой, пока животное не оказывалось достаточно близко от меня.
Это всегда было увлекательно и каждый раз ново, так как кабаны наделены исключительной сообразительностью, смелостью и необычайно острым слухом и обонянием. Охота эта не имела ничего общего, скажем, с погоней за оленем, которая из-за легкости не сулит ничего увлекательного, кроме красивого трофея.
Однажды с нашим удивительным следопытом и старшим гребцом мы выследили двух огромных кабанов на крутом склоне внизу под нами. Выстрел — и большой кабан скатился в кусты. Полагая, что он убит, я не зарядил ружье, как вдруг увидел, что он мчится прямо на меня. Я до сих пор вижу его крохотные серые глазки, устремленные на меня, и огромную тушу, несущуюся со скоростью мотоцикла.
— Туан, спасайся! — закричал лодочник.
До сих пор не знаю, какой необъяснимый инстинкт заставил меня уклониться от разъяренного животного, промчавшегося мимо меня так близко, что я весь был забрызган его кровью. Всей своей тушей он врезался в дерево позади меня и с хрипом упал, смертельно раненный. Это был старый самец, весивший около 200 килограммов. Каждый его клык был длиною в 31 сантиметр.
Самыми тяжелыми днями были те, когда начинался ливень. Дождь падал стеною в течение долгих часов. В мгновение ока мы намокали, как губки, и начинали дрожать. Напрасно старались мы согреться, изо всех сил работая веслами. После двухчасового ледяного душа настроение падало, и мы начинали завидовать тем, кто сидел дома где-то далеко-далеко от нас, словно на другой планете.
Тысячи бурных потоков вздували уровень реки на такую высоту, что приходилось плыть в гуще крон прибрежных деревьев. Грязная жижа несла островки зелени, сорванные с берегов, вырванные с корнем стволы вздымали к небу ветви, как утопающий — руки. Чтобы не распороть лодки об эти коряги, приходилось останавливаться на день или два и ждать спада воды.
Однажды в такую погоду нам посчастливилось найти просторную хижину с крышей из щепок железного дерева. На беду тучи больших зеленых мух решили, как и мы, укрыться здесь от ливня и совершенно одолели нас.
— Туан, — сказал мне начальник гребцов, — ты, собирающий всякую живность, ты должен поймать всех этих мух и запихнуть их в котел!
Эта шутка вызвала всеобщий смех. Впрочем, меня постоянно донимали из-за страсти к коллекционированию. И я должен признать, что на их месте и мне было бы нелегко понять, что заставляет человека собирать всякую «дрянь» и запихивать ее в колбочки со спиртом или формалином. Столь же противоестественным казалось им и то, что я потрошу убитую птицу и набиваю ее ватой, вместо того чтобы ощипать и съесть, как это принято у всех людей!
Однажды утром, когда мы преодолевали течение с наводящей уныние медлительностью, я удивился, заметив тоненькую струйку дыма, поднимающуюся из-за деревьев у склона горы. Ведь было известно, что в округе — на расстоянии по крайней мере десяти дней пути в пироге — не было ни одной деревни.
— Это пунаны жарят кабана, — сказал один из гребцов.
— Как?! — закричал я, не скрывая восторга.— В этих местах можно встретить пунанов?
В пасти кабана обнаружили добрую сотню пиявок.
В большинстве трудов, посвященных Калимантану, упоминалось о живущих в лесах центральной части острова небольших группах первобытных кочевников пунанов, существенно отличающихся от даяков и живущих исключительно охотой и сбором диких плодов. Некоторые авторы допускали существование этих пунанов, которых не видел ни один европеец, другие считали их просто плодом воображения даяков.
Начальник гребцов, которого я закидал вопросами, сообщил мне:
— Пунаны живут в лесу, строят шалаши из листьев или коры, едят дичь и фрукты. Они кочуют следом за кабанами, и, если не станет кабанов, они умрут с голода. Никто не может сравниться с ними в охоте на любого зверя. Они подходят к зверю вплотную — тот не замечает их — и пронзают его стрелой из сарбакана. Они сами делают сарбаканы и знают все растения, из которых добывается яд для стрел. Они не обходят гор, а идут напрямик — от вершины к вершине и ходят так быстро, что за ними не угонится ни один даяк. Они не привыкли видеть солнца и потому очень бледны. Они ходят вдоль течения рек и никогда не пересекают их. Они не умеют ни плавать, ни строить пироги.
Я решил обязательно пойти к пунанам и пожить среди них. Эти лесные люди могли помочь мне в добыче редких животных и научить меня своим приемам ловли. Я тут же поделился своими намерениями с начальником гребцов.
— Ты сумасшедший, — ответил мне начальник, — никто еще не ходил жить к пунанам, даже даяки.
— Но почему же? — удивился я.
— Они никому не позволят следовать за собою. А если кто-нибудь попытался бы это сделать, они ускользнули бы от него в лесу. Да никто и не захочет пойти к ним: его отравят или он просто умрет с голоду. Можешь себе представить, у них даже нет риса, и, если охота не удалась, они не едят в течение многих дней. Да и в наших местах пунанов немного: три-четыре группы, человек по тридцать. Раньше их было больше, но многие поумирали в период странных эпидемий, которые в последние годы затронули и даяков. Мы не знаем, что это: совершенно здоровые люди чувствуют внезапную усталость, боль во всем теле и умирают через каких-нибудь три дня. За последние месяцы из четырехсот жителей нашей деревни умерло восемьдесят. А пунаны чувствительней нас и мрут как мухи...
Но, видно, судьбой предопределено, что я еще увижу пунанов. Действительно, через несколько днейг когда я спускался по реке вместе с двумя даяками в поисках удобного места для охоты, один из гребцов указал мне вниз: на небольшой песчаной отмели виднелась неясная фигура, склонившаяся над водой. Думая, что это какая-то дичь, я спустил предохранитель своего карабина, но фигурка поднялась, и я различил необычно приземистого человека с очень белой кожей и черными волосами, падавшими на спину и плечи. Мне не терпелось поближе разглядеть его, но, когда до него оставалось метров сто, он повернулся и, не торопясь, исчез в лесу.
— Пунан! Пунан!—кричал я.
На мой зов огромный лес ответил молчанием. Человек исчез, как бы проглоченный густой стеной растительности. Мои спутники залились смехом:
— Бесполезно его звать. Эти пунаны совсем дики и говорят на языке, который даже мы не понимаем.
А когда я еще раз сказал о своем желании пойти к этим лесным людям, они посмотрели на меня с явным удивлением, вероятно спрашивая себя, не пострадали ли мои умственные способности от лучей экваториального солнца. Но я принял окончательное решение. В наше время не так часто представляется случай увидеть неизвестный народ, и я не мог пропустить его. Я решил, что сделаю все возможное, чтобы найти пунанов и пожить с ними, даже если для этого придется пренебречь предупреждениями наших проводников даяков.
(Продолжение следует)
Перевод А. Сосинской
