«Сердце свое оставляю здесь ...»
«Сердце свое оставляю здесь...»
И волны кричат
На сотни ладов.
О рабстве кричат,
О дедах моих,
Проданных в рабство...
Эти пальмы, склонившиеся к пене прибоя, — последние на страшной «дороге слез». Дороге, проложенной рабами.
Невольники шли по берегу озера Танганьика, шли мимо селений Уджиджи, Кигома, Табора, Додома, Килоса, Морогоро. Дарэс-Салам и приходили в деревушку, стоящую у этих пальм, Багамойо. Дальше — океан, темные и зловонные трюмы кораблей работорговцев, вечная каторга чужбины...
Это селение на берегу Индийского океана служило местом сбора рабов, пригнанных из районов Великих африканских озер, то есть фактически со всей Центральной и Восточной Африки. Отсюда африканцев переправляли на Занзибар, где был один из крупнейших невольничьих рынков. Стоя с колодками и кандалами на палубе и прощаясь с родной землей, африканцы обращали взоры к лесам, уплывающим вдаль, повторяя:
— Багамойо! Багамойо!
«Сердце свое оставляю здесь...» — так переводится это слово.
Старый баобаб в центре села стоит, словно памятник миллионам сердец, оставленных у его подножья. На стволе баобаба, среди наплывов коры, висит ржавое звено невольничьей цепи...
...Работорговец —
Это неисцелимая язва
На запястье твоем,
Африка...
Кровоточащей раной Африки называл работорговлю Давид Ливингстон, знаменитый путешественник, посвятивший жизнь изучению Африканского континента. За 30 лет он обследовал природу огромных пространств — от Кейптауна почти до экватора и от Атлантического океана до Индийского. Но не менее природы его интересовали жизнь и нравы африканцев.
В местечке Квихара находится домик путешественника. Никакого дома, собственно, нет: высокая глинобитная стена укрывает боковые внутренние пристройки. Исследователь, здоровье которого было подорвано болезнями, останавливался здесь во время своего последнего путешествия по Африке.
В скромном зале, отведенном под экспонаты, выставлены ружья, дорожные вещи, карты, которыми пользовался Ливингстон. Письма исследователя (здесь хранятся подлинники) кричат об ужасах работорговли, полны призывов покончить с ней.
Отдельные вещи, письма, книги, зарисовки, принадлежащие замечательному гуманисту, выставлены также на Занзибаре, в Дар-эс-Саламе и многих других городах Африки. Но английские власти так и не создали настоящего музея, который бы достойно увековечил подвиг Давида Ливингстона. Видимо, был «резон» в такой невнимательности английских управителей Танганьики к памяти соотечественника: материалы доктора Ливингстона, собранные воедино, служили бы явным обвинением колониальной политике...
В Уджиджи сохранились два манговых дерева, под которыми любил сидеть Ливингстон. Здесь состоялась его встреча с неизвестным дотоле миру сотрудником «Нью-Йорк геральд» Генри Мортоном Стэнли. Теперь на этом месте воздвигнут обелиск — на нем высечены слова: «Давид Ливингстон. Под манговым деревом, которое стояло здесь, Генри М. Стэнли встретил Давида Ливингстона 10 ноября 1871 г.».
Ливингстон не мог знать, с какими целями пришел в Африку Стэнли. Он не мог предвидеть, что исследования тропической Африки, которые предпринял Стэнли, приведут к созданию так называемого Свободного государства Конго, ставшего бельгийской колонией. Идеалист и мечтатель, Ливингстон видел — хотел видеть — в этом разведчике колониализма продолжателя своей миссии. Да и сам Стэнли, отправляясь на Африканский континент, всячески старался заверить весь мир в том, что он продолжатель дела Ливингстона.
В 1889 году сюда же пришел Стэнли после своего последнего похода. Багамойо для него было не более как «пунктом отправления». Кровавый след оставил Стэнли на африканской земле — по протоптанной тропе хлынули на континент отряды колонизаторов, жадных до чужих земель и чужих богатств.
Спор, решенный временем
На берегу озера Танганьика стоит огромный валун, на котором выбиты рядом имена Ливингстона и Стэнли — здесь проходил маршрут их совместного путешествия. По одной тропе шли два совершенно разных человека:
— исследователь-гуманист, защитник равноправия рас, яростный противник рабства и угнетения, сторонник общения с африканцами на основе справедливой торговли — Ливингстон;
— расист, делец, не брезгующий никакими методами для достижения своей цели — порабощения Африки, — Стэнли.
Беседы между Ливингстоном и Стэнли, которую мы предлагаем читателям, не было в действительности. Но нет сомнения, она могла состояться, ибо все высказывания взяты из их дневников и записок...
СТЭНЛИ: Мне случалось на протяжении девятисот километров прогнать стада до трехсот голов рогатого скота, и это было гораздо легче, нежели провести такое же количество чернокожих.
У зверей бывает инстинкт, но эти люди не одарены, по-видимому, ни инстинктом, ни разумом, ни понятием, ни памятью.
ЛИВИНГСТОН: Рабовладельцы не видят в рабах людей и говорят о них как о «собачьей породе». А между тем туземцы проявляют необычайную остроту и смышленость.
Когда я познакомился с чернокожими людьми настолько близко, что, глядя на лица, забывал о цвете кожи, то я был поражен полным сходством некоторых туземцев с известными нашими европейскими знаменитостями.
Время от времени в этих местах, так же как и в нашей стране, появляются люди высокого ума.
Я сделал много открытий, но самое главное из этих открытий заключалось в том, что я открыл хорошие качества у тех людей, которые цивилизованными людьми считались племенами, стоящими на низкой ступени культуры.
СТЭНЛИ: Они настолько корыстны, что совершенно неспособны оценить великодушный поступок. Из целого миллиона человек едва ли бывает хоть один, для которого сообразоваться со своим собственным обещанием не казалось бы труднейшим подвигом.
Но... «детьми белого доктора» называли себя многие авантюристы и захватчики, хлынувшие на вновь исследованные земли. Это имя позволяло им беспрепятственно обманывать африканцев, беззаветно любивших своего защитника и друга.
Когда умер Ливингстон, племя макололо объявило траур. Набальзамировав тело, африканцы на руках донесли его до океана, в Багамойо, чтобы отправить в Европу. Подобной процессии в Африке не видели никогда, такой почести не удостаивался никто. Это уже стало легендой.
— Мужчины никогда не плачут. Плачут лишь маленькие дети. Последний раз мужчины плакали, когда несли тело Ливингстона.
Багамойо! Багамойо!
ЛИВИНГСТОН: Однажды взявшись за дело, они считают уже долгом чести упорно добиваться своего. Их правдивость в отношениях друг к другу достойна замечания. Ложь является чувствительным преступлением против всего общества.
СТЭНЛИ: Мои молодцы подожгли деревни, и по всей долине вокруг нас не осталось ни одной хижины. Но мы чувствовали, что еще не все сделано. Если у туземцев останется хотя бы малейшее сомнение насчет нашей способности постоять за себя, то военные действия придется возобновлять чуть ли не всякий день. Поэтому уж лучше не оставлять у себя в тылу нахального племени, не испытавшего наших пуль.
ЛИВИНГСТОН: Для человека любой цивилизованной страны, трудно представить себе, чтобы люди, обладающие общечеловеческими свойствами, осыпав ласками своих детей и жен, все, как один, отправлялись хладнокровно расстреливать мужчин и женщин, правда, другого цвета кожи, но таких же людей. Самое лучшее средство завоевать симпатию африканцев состоит в том, чтобы быть с ними совершенно откровенным и безбоязненным.
СТЭНЛИ: На свете есть над чем поработать и помимо набивания музеев черепами и чучелами. Африканский материк создан всемогущим создателем, вероятно, не для того только, чтобы служить рассадником для ботанических коллекций и энтомологических кабинетов.
Африка имеет иные права на внимание человечества, тут давно пора приложить труд и помощь цивилизации...
Когда хоть один толковый европеец растолкует им, какие сокровища таятся в неисчислимых лианах, ползучих и лазящих растениях их леса! И иные промышленники явятся сюда тревожить тишину безмолвной реки.
ЛИВИНГСТОН: Обычная старая басня, оправдывающая зло под предлогом заботы об отсталых людях, которые не могут позаботиться о себе самих...
Время, сама жизнь решили этот давний спор. Африканские народы решительно выметают со своей многострадальной земли колонизаторов — потомков Сесиля Родса, генерала Гордона, Генри Стэнли. Одно за другим рождаются на Африканском континенте молодые независимые государства. Человечество объявило сегодня окончательную, бескомпромиссную, беспощадную войну расизму и колониализму во всех его проявлениях.
Исследователь из племени гуайяки
Предпринятая лет двадцать назад экспедиция молодого французского ученого-этнографа Ж. Виллара окончилась неудачно. Интересовавшие его индейцы племени гуайяки, обитавшие в глубине парагвайских джунглей, встретили Виллара и его проводников враждебно. И не мудрено: из поколения в поколение передавались у них воспоминания об ужасах, которые творили на их земле белые колонизаторы. Забившиеся в самую глубь непроходимых джунглей, гуайяки в течение нескольких веков просуществовали без каких-либо систематических контактов с окружающим миром...
Воины племени осыпали экспедицию Виллара градом стрел и, поспешно покинув селение, исчезли в густых зарослях. Возвращаясь в лагерь, участники экспедиции неожиданно обнаружили в одной из брошенных хижин забытого полуторагодовалого ребенка.
Доктор Виллар привез ребенка в столицу Парагвая — Асунсьон, где жила его мать. Молодой ученый был уверен, что его найденыш вопреки всяческим расистским теориям мракобесов о «неполноценности» «диких» племен сумеет освоить все достижения современной цивилизации. Доктор Виллар удочерил малютку. Ей дали имя Мари-Ивонн.
Мать доктора Виллара, так неожиданно ставшая бабушкой, окружила маленькую Мари заботой и лаской. Однако девочка еще долгое время оставалась пугливой и недоверчивой. Упорно отказывалась произносить французские слова, которым ее учили. Тем большей оказалась радость матери Виллара, когда, наконец, Мари подошла к ней и совсем чисто произнесла по-французски: «Бабушка!..»
К шести годам Мари свободно говорила по-французски и по-испански, изучила и португальский язык.
Ученому-этнографу приходилось часто переезжать из города в город, из одной латиноамериканской страны в другую. Много школ сменила и его приемная дочь, и повсюду она была в числе первых учениц. Четырнадцати лет Мари впервые приняла участие в одной из экспедиций отца — в снежные Анды, на берега озера Титикака. Индейцы племени аймара, быт которых интересовал доктора Виллара, подобно племени гуайяки, встретили белого человека недоверчиво. Тогда Мари-Ивонн рассказала о своей судьбе (язык аймара она изучила перед экспедицией), объяснила, что ее приемный отец — ученый и не причинит им зла. Ей поверили, и Виллар с дочерью провели долгое время среди индейцев племени аймара, собрали богатый научный материал.
Этот случай определил для Мари будущее. Она решила стать этнографом.
После четырех лет учебы в институте в городе Лима Мари Виллар была готова к самостоятельной работе.
Конечно, она стала объектом сенсационных статей буржуазных журналистов. «Они не скупились на глупейшие выдумки, — говорит Мари Виллар. — Многие из них смотрели на меня, как на какое-то дрессированное животное!..»
В последние годы Мари Виллар не только принимала участие в научных экспедициях отца, но и провела ряд самостоятельных исследований в верховьях Амазонки. Ее перу принадлежит ряд ценных этнографических статей, ее лекции всегда вызывают интерес научной общественности и специалистов.
Сейчас Мари-Ивонн Виллар снова в экспедиции — в джунглях Центральной Америки. Девочка, совершившая «прыжок» чуть ли не из каменного века в век атомный, целиком посвятила свою жизнь изучению и улучшению жизни своих соплеменников.
Богатство «тамо руса»
В конце XIX века среди австралийских золотоискателей распространился слух — в Новой Гвинее, в заливе Астролябии, живет русский человек. Он якобы нашел богатые залежи золота и все добытое складывает в свою хижину.
Отчаянные авантюристы были настроены решительно — если русский не согласится раскрыть тайну приисков, он лишится намытого золота, а возможно, и жизни.
Шхуна с искателями легкой добычи подошла к берегу. Ничто не указывало на близость людей. Тишина. Вот и дом русского. На двери замок. Один из пришельцев подошел к хижине, вытащил широкий нож. Остальные затаили дыхание — еще мгновенье, и золото в их руках.
Вдруг раздвинулись кусты — и на поляну высыпали вооруженные папуасы.
— Не трогай дом, — сказал один из них.
Австралийцы схватились за ружья, но тут же опустили их. Сопротивляться сотне воинов было бесполезно. Чье же жилище так охраняли жители залива Астролябии? Что находилось за запертыми дверями?
Это был дом «тамо руса», знаменитого Маклая. Хижину выстроили, когда Миклухо-Маклай вступил на берег Новой Гвинеи. Через год в залив Астролябии случайно зашел английский корабль. Вряд ли можно было вскоре ждать другого судна, и поэтому Миклухо-Маклай решил на нем вернуться на родину. На сборы не было времени, и все свое богатство — коллекции и научные материалы — Маклай оставил в хижине.
Папуасы ждали возвращения своего друга и не только охраняли его хижину, но даже вырубали вокруг кустарники «Его хижина стоит крепко, — пели папуасы. — Загляни в нее, молодой месяц. Для людей Горенду он брат — твой сын. молодой месяц». И до тех пор, пока путешественник вновь не посетил Новую Гвинею, никто не переступил порог дома Маклая.
