Власть доллара... На все лады восхваляют это «всемогущее» божество апологеты капиталистического строя. Но вот американский писатель Клиффорд Саймак, один из крупных мировых фантастов, пишет рассказ, в котором ярко и убедительно показывает, что доллар бессилен там, где речь идет о самоотверженном поведении человека. Разуверившись во всемогуществе денег, заправилы капиталистических транспортных космических компаний из рассказа «Специфика службы» эксплуатируют лучшие душевные движения людей, обязывая своих служащих делать «специальные» прививки. Это гнусное преступление осуществляется во имя прибылей — хозяева компаний, конечно, ценят доллар, — а тех, кто пытается жить по человеческим законам, ждет роковая пометка в трудовой книжке.
Ему снился родной дом, и когда он проснулся, то долго не открывал глаз, силясь удержать видение. Что-то осталось, но это «что-то» было смутно, размыто, лишено отчетливости и красок. Родной дом... Он представлял себе его, мог воскресить в памяти далекое, недосягаемое, но нет — во сне все было ярче! И все-таки он не открывал глаз, оттягивал встречу с грязной, неуютной конурой, в которой лежал. «Если бы только грязь и отсутствие уюта, — подумал он, — а то ведь еще это тоскливое одиночество и это чувство, что ты на чужбине». Пока глаза закрыты, можно делать вид, будто суровой действительности не существует.
Все, дольше нельзя. Ткань сновидения стала чересчур тонкой и редкой, чтобы противостоять реальности, хочешь не хочешь, открывай глаза.
Так и есть: отвратительно. Неуютно, грязно, безотрадно, и кругом притаилась эта враждебность, от которой можно сойти с ума. Остается взять себя в руки, собраться с духом и заставить себя подняться, начать еще один мучительный день.
Штукатурка на потолке потрескалась, осыпалась. Краска на стенах шелушилась, темные потеки напоминали о дождях. И запах давно не проветриваемого жилого помещения...
Разглядывая потолок, он пытался представить себе небо. Когда-то он видел небо сквозь любой потолок. Потому что небо было его стихией, небо и пустынный привольный космос. Теперь...
Пометка в трудовой книжке, выговор в личном деле — вот и все, что требуется, чтобы погубить человека, навсегда сокрушить все надежды и обречь его на изгнание.
Он сел на краю кровати, нашарил пяткой брошенные на пол брюки, надел их, втиснул ноги в ботинки, встал.
Тесная, скверная комнатка. И дешевая. Настанет день, когда даже и такая будет не по карману. Деньги на исходе, и, когда последние утекут, придется искать работу, любую работу. Может, стоило позаботиться о заработке раньше, не тянуть до последнего? Но он не мог себя заставить. Связаться с работой, осесть здесь — значит признать свое поражение, поставить крест на мечте о возвращении домой.
«Дурак, — сказал он себе, — и что тебя потянуло в космос». Эх, попасть бы только домой, на Марс, и больше его канатом из дома не вытянут. Вернется на ферму, займется хозяйством, как отец хотел. Женится на Эллен, осядет, пусть другие парни с риском для жизни носятся по солнечной системе.
Романтика... Это она кружит голову мальчишкам, юнцам с восторженными глазами. Романтика дальних странствий, дебрей космоса с лучистыми зрачками звезд, романтика поющих двигателей, холодного булата, вспарывающего черноту и безлюдье пустоты, романтика воплощенного в комочке плоти куража и удали, бросающих вызов пустоте.
А романтики-то не было. Был тяжелый труд, вечное напряжение и щемящая тревога, подтачивающий душу страх, который ловил перебои в работе силового устройства... звонкий удар о металлическую оболочку... любую из тысячи бед, подстерегающих человека в космосе.
Он взял с ночного столика свой бумажник, сунул его в карман, вошел в коридор и зашагал по шаткой лестнице вниз.
Покосившаяся, ветхая терраса. И зелень, неистовая буйная зелень Земли.
Мерзкий, отвратительный цвет, который оглушает и вызывает внутренний отпор. Все зеленое: трава, кусты, каждое дерево. Если смотреть на зелень чересчур долго, так и кажется, что она пульсирует, трепещет жизнью, и ведь нет спасения от нее, разве что запереться где-нибудь.
Зелень, яркое солнце, иссушающий зной — все это делает Землю невыносимой. Правда, от света можно уйти, с жарой тоже можно как-то справиться, но зелень вездесуща.
Он спустился с крыльца, нащупывая в кармане сигареты. Нашел смятую пачку и в ней единственную смятую сигарету. Прилепил ее к губе, выбросил обертку и остановился в воротах, соображая, что же делать дальше.
Но это усилие было показным, он заранее знал, как поступит. Выбора не было. Одно и то же повторялось изо дня в день. То же будет и сегодня, и завтра, и послезавтра, пока он не окажется на мели.
А потом?
Поступить на работу и попытаться хоть что-то из этого извлечь? Копить деньги, пока не наберется на билет до Марса? Пусть любая должность на корабле ему заказана, но ведь пассажира-то они обязаны взять! Эх, пустые расчеты все это... Чтобы накопить достаточно, надо двадцать лет, а где они.
Он закурил и побрел по улице. Даже сквозь дым сигареты он слышал запах ненавистной зелени.
Миновав десять кварталов, он очутился у космодрома. Над полем возвышался корабль. Он постоял, затем направился к убогому ресторанчику.
«Корабль, — подумал он. — Обнадеживающий признак».
В иные дни ни одного не увидишь, а иногда сразу три-четыре. Сегодня есть корабль, может, тот самый.
«Когда-нибудь, — сказал он себе, — найду же я корабль, который доставит меня домой». Корабль, которому до зарезу будет нужен механик, и капитан закроет глаза на злополучную запись в трудовой книжке.
Но он знал, что обманывает себя. Каждый день он говорил себе одно и то же. Вероятно, чтобы оправдать свои ежедневные визиты в отдел найма. Самообман, который помогает сохранить надежду, не пасть духом. Самообман, который позволяет даже кое-как терпеть мрачную душную конуру и зеленую Землю.
Он вошел в ресторан и сел на стул.
Подошла официантка принять заказ.
— Опять оладьи? — спросила она.
Он кивнул. Оладьи — дешевая и сытная пища, а ему надо подольше растянуть деньги.
— Сегодня вы найдете свой корабль, — сказала официантка. — У меня такое чувство.
— Возможно, — отозвался он, не очень-то веря.
— Я знаю, что у вас на душе, — продолжала официантка. — Знаю, как это тяжело. Сама мучалась тоской, когда впервые уехала из дому. Думала, умру.
Он промолчал, чувствуя, что ответить — значит уронить свое достоинство. Хотя на кой черт оно ему теперь, это достоинство!
Конечно, речь шла не об обычной тоске по родине. Это уже планетная ностальгия, тоска по другой культуре, боль от разлуки со всем, к чему привык и к чему привязан.
И тут, сидя в ожидании оладий, он воскресил сон: уходящие вдаль красные увалы, ласкающий кожу сухой, прохладный воздух, блеск звезд в сумерках, волшебное золото отдаленных бурь. И низенький дом жмется к земле, и на террасе, обращенной к закату, неподвижно сидит в кресле седой старик...
Официантка принесла оладьи.
«Настанет день, — мысленно сказал он, — когда я не смогу больше выносить это самоистязание, эту жалость к самому себе». Он давно ее раскусил, и давно пора от нее избавиться. И тем не менее мирился с ней. Она ведь была его щитом и самооправданием, движущей силой, которая поддерживала его на ногах.
Он доел оладьи и расплатился.
— Счастливо, — сказала официантка улыбаясь.
— Спасибо, — ответил он.
Он потащился по дороге, по скрипучему гравию, и солнце припекало ему спину, но хоть от зелени он был избавлен. Космодром голый, безжизненный — обожженный и обнаженный.
Он подошел к конторке.
— Опять вы, — сказал уполномоченный по найму.
— Есть рейс на Марс?
— Нет. Хотя постойте. Тут недавно один справлялся.
Уполномоченный поднялся на ноги и прошел к двери. Шагнул за дверь и стал кого-то звать.
Через несколько минут он вернулся к конторке. За ним шел свирепый тяжеловес. На голове у тяжеловеса была фуражка с потертыми, тусклыми буквами «КАПИТАН». В остальном костюм никак не отвечал званию.
— Вот этот человек, — сказал уполномоченный капитану. — Звать Энсон Купер. Механик первого класса, но личное дело...
— К черту личное дело! — рявкнул капитан. Он обратился к Куперу: — «Моррисоны» знаете?
— С пеленок, — ответил Купер.
Это была неправда, но он знал, что справится с двигателями.
— Они в общем-то ничего, — продолжал капитан, — только иногда барахлят немного, капризничают. Придется вам понянчиться с ними. Глаз не сводить с них. Зазеваетесь, пиши пропало.
— Как-нибудь, — сказал Купер.
— Мой механик подвел меня — сбежал. — Капитан плюнул на пол. — Слабоват в коленках оказался.
— Мои коленки в порядке, — твердо сказал Купер.
Он знал, что его ждет. Но выбора не было. Путь на Марс лежал через «моррисоны».
— Что ж, тогда пошли, — сказал капитан.
— Минутку, — вмешался уполномоченный. — Так это не делается.
Вы обязаны дать ему время собрать свои пожитки.
— Мне нечего собирать, — вставил Купер, вспоминая жалкое барахло, которое осталось в гостинице. — Ничего стоящего.
— Вам должно быть ясно, — продолжал уполномоченный, обращаясь к капитану: — Союз не может поручиться за человека с таким личным делом.
— А мне наплевать, — отрезал капитан. — Лишь бы он знал толк в двигателях. Мне больше ничего не надо.
До корабля было далеко идти. Корабль и новый-то не представлял собой ничего особенного, а с годами не стал лучше. Да на таком вообще летать пытка, не говоря уже о том, чтобы нянчиться с «моррисонами»...
-— Не рассыплется, не бойтесь, — сказал капитан. — Просто удивительно, на что способна такая посудина всем чертям назло.
«Только еще один рейс, — подумал Купер. — Чтобы доставить меня на Марс. А там пусть рассыпается».
— Корабль великолепен, — сказал он совершенно искренне.
Он подошел к могучему стабилизатору и положил на него ладонь. Тяжелый металл, краска давно облупилась, рябой от коррозии, и холодок затаился в толще, точно он еще не отдал всю впитавшуюся в него космическую стужу.
«Наконец, — подумал он. — После стольких недель ожидания, вот оно, наконец, стальное произведение инженерного искусства, которое доставит меня домой».
— Приступим, что ли, — сказал он. — Хочу посмотреть на двигатели.
— Они в порядке, — ответил капитан.
— Возможно. Все-таки я проверю.
Он ждал, что двигатели будут в скверном состоянии, но не настолько. На что корабль выглядел жалко, а «моррисоны» оказались еще хуже.
— Тут надо поработать, — сказал он. — С такими двигателями нельзя выходить в рейс.
Капитан вспылил и выругался.
— Учтите, вылетаем на рассвете! Срочное задание.
— На рассвете и вылетим, — отрезал Купер.— Вы только не вмешивайтесь,
Он расставил людей по местам и сам проработал четырнадцать часов подряд без передышки, не спал и не ел.
...Они благополучно прошли атмосферу. Купер облегченно вздохнул. Теперь только следить за тем, чтобы не было перебоев.
Капитан вызвал его к себе и поставил на стол бутылку.
— А вы справились лучше, чем я ожидал, мистер Купер.
Купер покачал головой.
— Мы еще не прилетели, капитан.
— Мистер Купер, — спросил капитан, — вы знаете, что мы везем?
Купер покачал головой.
— Лекарства, — сказал капитан. — Там эпидемия. Только наш корабль был более или менее готов к рейсу. Вот нас и послали.
— Дали бы сперва сделать капитальный ремонт двигателей.
— Время не позволяло. Каждая минута на счету.
Купер глотнул из рюмки, оглушенный всеобъемлющей усталостью.
— Эпидемия, говорите? А что именно?
— Песчаная лихорадка, — ответил капитан. — Знаете, наверно.
Смертельный ужас холодком пополз по спине Купера.
— Знаю. — Он допил виски и встал. — Я пошел, начальник. Надо присмотреть за двигателями.
— Мы надеемся на вас, мистер Купер. Нужно добраться.
Он вернулся в машинное отделение и упал в кресло, слушая пение двигателей, пронизавшее все клеточки корабля.
Они должны работать без перебоев. Теперь это яснее, чем когда-либо. Дело не только в том, чтобы вернуться домой: родная планета ждет лекарства.
— Обещаю, — сказал он сам себе. — Обещаю.
Он не щадил команду, не щадил себя, изо дня в день, под выматывающий душу, почти нестерпимый вой дюз и гром этих чертовых «моррисонов».
Какой там сон, хорошо, если удавалось прикорнуть несколько минут. Какой там обед, разве что перекусишь чуток на ходу. Работа, работа, но еще хуже — надзор, ожидание. Или лязгнет металл, возвещая беду...
«И зачем только, — билась в голове смутная мысль, — человек выходит в космос? С какой стати намеренно выбирает такую работу?» Конечно, здесь, в машинном отсеке, рядом с изношенными двигателями, чувствуешь себя хуже, чем в других отсеках. Но и там не сладко. Вся атмосфера корабля насыщена напряжением, нервозностью, и пуще всего черный, гнетущий страх перед космосом, перед тем, что космос может сделать с кораблем и людьми на борту.
На новых, более крупных кораблях обстановка вроде получше, да и то ненамного. По-прежнему принято пичкать успокоительным пассажиров и переселенцев, летящих осваивать другие планеты.
Но с командой так не поступишь. Команда должна быть начеку, во всеоружии своих качеств. Команда обязана все снести.
Придет, возможно, пора, когда корабли будут достаточно велики, двигатели и горючее достаточно совершенны, когда поумерится страх Человека перед пустотой космоса. Тогда станет легче.
Но до этого, наверно, еще очень далеко. Ведь уже прошло лет двести, как его предки в числе первых улетели осваивать Марс.
«Если бы не сознание того, что я возвращаюсь домой, — сказал он себе, — я не вынес бы, не выдержал». Он буквально чувствовал запах сухого, прохладного воздуха родной планеты даже здесь, где загустела всяческая вонь.
В этом его преимущество перед остальными. Если бы не сознание того, что он возвращается домой, он бы не выстоял.
Медленно тянулись дни, двигатели тянули, и крепла надежда в его душе. И, наконец, надежда сменилась торжеством.
И наступил день, когда корабль вихрем скользнул вниз через холодную, редкую атмосферу, и пошел на посадку, и сел.
Он протянул руку, повернул ключ, двигатели взревели и смолкли. Тишина объяла изможденную сталь, онемевшую от долгого гула.
Он стоял, оглушенный тишиной, испытывая ужас перед совершенным безмолвием.
Он пошел вдоль двигателей, скользя рукой по металлу, гладя его, точно животное, удивленный и чуть недовольный тем, что в его душе обнаружилось некое подобие странной, извращенной нежности к машине.
А впрочем, почему бы нет? Двигатели доставили его домой. Он нянчился, возился с ними, проклинал их, надзирал за ними, спал рядом с ними, и они доставили его домой.
А ведь если быть откровенным, он не очень надеялся на то, что все так выйдет.
Он вдруг увидел, что остался один. Команда ринулась к трапу, едва он повернул ключ. Пора и ему выходить.
И все-таки он на мгновение задержался в тихом отсеке, еще раз все окинул взглядом. Полный порядок. Ничего не упущено.
Он повернулся и медленно пошел по трапу вверх, к люку.
Наверху он встретил капитана. А вокруг ракеты во все стороны расходились красные увалы.
— Остальные уже ушли, кроме начальника интендантской службы, — сказал капитан. — Я вас жду. Вы отлично справились с двигателями, мистер Купер. Рад, что вы пошли в рейс с нами.
— Последний рейс, — ответил Купер, оглядывая красные склоны. — Хватит слоняться по свету.
— Странно, — сказал капитан. — Вы, очевидно, с Марса.
— Точно. И надо было с самого начала сидеть дома.
Капитан пристально поглядел на него и повторил:
— Странно.
— Ничего странного, — возразил Купер. — Я...
— Я тоже списываюсь, — перебил его капитан. — На Землю этот корабль поведет уже другой командир.
— В таком случае, — подхватил Купер, — я угощаю, как только мы сойдем с корабля.
— Присоединяюсь. Но сперва — прививка.
Они спустились по трапу и пошли через поле к зданиям космопорта. Навстречу с воем промчались машины, спешащие к кораблю за грузом.
А Купер всецело отдался восприятию того самого, что испытал во сне в убогой комнатушке на Земле: бодрящий запах прохладного, легкого воздуха, пружинистый — из-за меньшего тяготения — шаг, стремительный взлет четких, ничем не испорченных красных склонов в лучах умеренного солнца.
Врач ждал их в своем тесном кабинете.
— Виноват, — сказал он, — но вам известны правила.
— Не по душе они мне, — ответил капитан. — Да, видно, так нужно.
Они сели каждый в свое кресло и засучили рукава.
— Держитесь, — предупредил врач. — Укол дает встряску.
Так и было.
«Так было и прежде, — подумал Купер. — Каждый раз. Пора бы уже привыкнуть».
Он вяло откинулся в кресле; ожидая, когда пройдут слабость и шок. Врач сидел за своим столом, следя за ними и тоже ожидая, когда они придут в себя.
— Тяжелый рейс был? — спросил он наконец.
— Легких не бывает, — сердито ответил капитан.
Купер покачал головой.
— Этот был хуже всех на моей памяти. Двигатели...
— Простите меня, Купер, — вступил капитан. — Но на этот раз все было правдой. Мы действительно везли лекарства. Здесь в самом деле эпидемия. И мой корабль оказался единственным. Я хотел поставить его на капитальный ремонт, да время не позволило.
Купер кивнул.
— Припоминаю, — сказал он.
Он с трудом поднялся на ноги и посмотрел в окно на холодный, недобрый, чужой марсианский ландшафт.
— Я ни за что не справился бы, — решительно сказал он, — если бы не внушение.
Он повернулся к врачу.
— Когда-нибудь мы сможем обходиться без этого?
Врач кивнул.
— Несомненно. Когда корабли станут надежнее. И человек лучше свыкнется с космическими путешествиями.
— Эта ностальгия, уж больно она душу выматывает.
— Другого выхода нет, — сказал врач. — У нас не было бы ни одного космонавта, если бы они каждый раз не летели домой.
— Это верно, — согласился капитан. — Никто, и я не исключение, не смог бы выдержать таких передряг ради одних только денег.
Купер глядел в окно на песчаные ландшафты Марса, и его кинуло в дрожь. Более унылого места...
«Что за идиотизм мотаться в космосе, — сказал он себе, — когда дома такая жена, как Дорис, и двое детей». Ему вдруг безумно захотелось увидеть их.
Знакомые симптомы. Снова ностальгия, на сей раз тоска по Земле.
Врач достал из тумбы стола бутылку и щедрой рукой наполнил три стопки.
— Примите-ка вот это теперь, — сказал он, — и забудем обо всем.
— Как будто мы можем что-либо помнить, — усмехнулся Купер.
— В конце концов, — сказал капитан с неестественной веселостью, — надо уметь видеть вещи в правильной перспективе. Речь идет всего-навсего о специфике нашей службы.
Перевод с английского Л. Жданова
Рисунки А. Гусева
