Салават

Я думаю, этот квартал лучше перенести в юго-западную часть города — здесь больше зелени.

Человек взял... дом и перенес его на юго-запад. Потом второй, третий...

Нет, это не отрывок из фантастического романа. Просто мы находимся в Государственном институте проектирования городов.

У новых советских городов есть одна черта. Они сооружаются по заранее разработанным проектам, основанным на данных науки. Проект должен обязательно учитывать рельеф местности и состав грунта, климат и направление ветров и многие другие факторы, в том числе, разумеется, экономические расчеты.

Город строится... Мощные экскаваторы копают котлованы под фундаменты. Домостроительные комбинаты — домозаводы — изготовляют детали домов и доставляют их специальным транспортом к месту строек. Краны-великаны собирают дома из готовых квартир. Один такой комбинат дает до 150 тысяч квадратных метров жилой площади в год!

Люди открыли залежи железной руды или никеля, меди или олова. Люди начали добывать их. Рост энергетики, различных отраслей промышленности, сельского хозяйства, освоение целины дает жизнь новым городам. Развивается транспорт — возникают новые порты, центры судостроения, железнодорожные станции. Бурное развитие науки создало города — научные центры. Одним словом, у каждого нового города есть свой «фундамент». У Мирного — алмазный, у Сумгаита — химический, у Волжского «фундаментом» служит ГЭС, у Кохтла-Ярве — горючий сланец... Рудный, Асбест, Нефтяные Камни — их происхождение и объяснять не надо.

Многие молодые города — своеобразные форпосты наступления: они призваны приобщить к быстрому развитию менее освоенные районы страны. Находка, Амурск, Братск, Ангарск. ...Здесь, к востоку от Урала, семьдесят два процента новых городов.

Стихийность возникновения городов исключена нашей плановой экономикой. В капиталистических же странах можно наблюдать такие картины.

Открыто новое месторождение. Крупный трест начинает его разработку. Сюда устремляются тысячи охотников за наживой. Здесь же строится город — беспланово, хаотично, наспех... Месторождение исчерпано. Трест закрывает шахты. А город? Он постепенно угасает и гибнет. Он превращается в «город-призрак» — интересный объект для любопытствующих туристов. Такова трагическая судьба американских городов Вирджинии-Сити и Джерома, Доу-сона и Томпстауна...

Девятьсот шестьдесят шесть новых городов построено у нас за сорок семь лет. Такого размаха не знала история. Комсомольск, Магнитогорск, Кировск — с тех пор изменилось многое: и масштабы строительства и темпы его. И вот строители первых пятилеток передали эстафету строителям Дивногорска и Новой Каховки, Рустави и Солнечного. Эстафета поколений... По зову партии приходят молодые строители в ледяное Заполярье, иссушенную пустыню, в дебри тайги, бескрайние степи. И зажигаются там огни юных городов.

Каждый год, окончив институты и училища, техникумы и школы, тысячи молодых рабочих и специалистов отправляются в дальний путь. Их ждут неведомые земли, незнакомые города. Наша новая рубрика «Огни юных городов» поможет яснее представить те места, где им жить и работать.

Первый очерк этой серии — о городе нефтяников, имя которому САЛАВАТ

Город будет!

Трудно объяснить, что именно заставило меня бросить неотложные дела, сесть в самолет, ехать поездом и попутной машиной, чтоб вновь через восемнадцать лет оказаться в дымной степи, откуда видны одинокая гора Шихан и синий гребень уральских отрогов. Я знаю только одно, что все это случилось после разговора с моим приятелем, пилотом по профессии, веселым человеком, обшарившим с высоты глазами почти все наше государство.

Он сказал:
— Всему летящему нужна твердая опора, будь то крыло самолета или ракета. Твердая опора... Когда она исчезает, полет невозможен.

У него была склонность к туманным афоризмам. Важно, что я понимал его. Ведь не раз уже случалось: память вдруг обнажит минувшее, да с такой точностью, что рушатся барьеры времени. Тогда начинает вериться: прошлое живет в настоящем и служит ему опорой.

После разговора с пилотом я пришел к себе домой и захотел перелистать старые записные книжки, которые заменяют мне дневник. Вышло ли это случайно — не знаю, но первое, что я прочел, была трижды подчеркнутая фамилия — Зариф Габитов. В том месте, где обычно я записываю адрес человека, стоял большой восклицательный знак.

Вот с этого все и началось...

...Одна из первых моих журналистских командировок, которую дала мне газета «Красная Башкирия», где студентом проходил я практику, была в Стерлибашево. Я прикинул на карте и понял, какой несладкий путь ожидает меня.

На Стерлитамак отходил единственный поезд. Другого пути на юго-запад не было, и потому, как только подавался к уфимскому перрону состав, начиналась буйная осада вагонов. Летели в окна мешки, деревянные чемоданы, корзины. Видавшие виды за войну вагоны трещали от натиска человеческих тел. Громыхали железом от бегущих ног крыши. Милицейские свистки мешались с детским плачем и визгом женщин.

Я сразу решил, что лучше всего перебраться под брюхом вагона на другую сторону состава, а там попробовать влезть в окно. Весь багаж у меня — полевая сумка.

Я присел, чтобы спрыгнуть с перрона, но кто-то ухватил за плечо.
— Браток, обожди-ка.
— Что случилось?
— Помоги, пожалуйста.

Я встал и теперь хорошо разглядел его. Невысокий, со спортивной выправкой. Такая же, как и на мне, старенькая, много раз стиранная гимнастерка с белой полоской подворотничка. Широкий ремень затянут до предела. За плечами туго набитый «сидор».

— Понимаешь, какое дело...
Он повел рукой в сторону, и я догадался, чем он озабочен. На перроне сбились в тесную стайку ребятишки. Одинаковые синие блузы, усталые, серьезные лица, и только изредка мелькнет блеск любопытных глаз. Детдом. Их собирали в то время по многим дорогам, заплутавшихся птенцов из разоренных войною гнезд. Седая женщина в старомодном довоенном пенсне стояла среди них, как большая горбоносая птица, и испуганно смотрела на посадку.

— Они в Стерлитамак, понимаешь, — сказал он.
— Пошли, — кивнул я ему.

2

Одно дело, когда тебе нужно добиться чего-нибудь для себя, иное — для других. По чужим спинам мы вскарабкались вверх, ухватились за поручни, прижались друг к другу плечами. Несколько десятков глаз уперлись в нас круглой чернотой пистолетных стволов. Еще секунда, и грянет залп.

Но все дело было именно в этой секунде. В нее ворвался окрик:
— Стой! Дорогу!

Мой сосед взмахнул рукой, и толпа неожиданно раскололась.

И когда последней вошла в вагон седая женщина в пенсне, он обратился к толпе с краткой речью:
— Расходитесь, товарищи. Вагон для детдома. Ребятишкам нужен воздух.

Ребятишек разместили, и мы, наверное, благополучно бы добрались до Стерлитамака. Но седая женщина в пенсне кинулась к нам и сказала задыхаясь:
— Трое... Два мальчика и девочка. Потерялись...

Мы вышли из вагона, поискали, нет ли где ребятишек в синих блузах, потом вошли в забитую народом комнату милиции.

Когда мы вышли из вокзала, поезда не было. На платформе валялось тряпье, скомканные бумажки да уныло сидели на мешках люди, не сумевшие попасть в вагоны.

— Ай, шайтан, — рассмеялся мой попутчик. — Пойдем на дорогу. Может, машину поймаем. — Протянул руку: — Знакомы будем. Зариф Габитов.

И я удивился, что лицо у него не жестокое, а доброе, с насмешливыми разрезами морщинок у плотных губ и узких глаз.

На пыльной, пропахшей бензином и ковыльной горечью дороге нас подобрал трубовоз. Трубы везли в степь к геологам, которые искали в те времена по всему югу Башкирии нефть. По правде говоря, ехать на них было и не очень-то удобно и явно небезопасно, Они, скрежеща, ворочались под нами, оживая на каждой колдобине. Зариф сидит на трубе, как всадник, закрепив свой мешок проволокой, щурится от пыльного солнца, оглядывает степь и рассказывает о себе.

Мы легко понимали друг друга, потому что были ровесниками, а это значило почти полное совпадение биографий: школа, война, институт. Разница была только географическая: я рос в большом городе, он — под Уфой, в известном всем уфимцам местечке Чишма. И еще: он вернулся с фронта на год раньше, потому успел закончить нефтяной институт, стал специалистом по переработке нефти и теперь ехал с новеньким дипломом в Ишимбай.

Сошли мы на развилке, там, где река Белая делает у самой дороги кривую дугу. Трубовоз свернул в сторону и, грохоча по проселку, стал исчезать в закатной степи. И как только он исчез, наступила плотная тишина. Она не имела границ, растекалась до самых горизонтов, и ковыльная равнина казалась выпуклой, как вода в переполненном стакане. Только к востоку, внезапно вырастая, словно взрыв, поднималась одинокая гора. И было еще одно, что удивляло своей необычностью: вдали в разных местах из-под земли вырывались тревожные языки пламени, и черный косматый дым вился над ними, будто там кружились в нервном хаосе вороньи стаи. На какое-то мгновение показалось, что солнце, садясь за степь, разбросало по пространству пылающие головни. Позднее я узнал, что огни называют здесь факелами. Это, вырываясь из буровых скважин, горит газ.

Впереди у меня было километров восемьдесят незнакомой дороги, а Зариф мог добраться до Ишимбая ночью. Мне не хотелось расставаться, и он понял.

— Давай ночуем, — сказал он. — Вон есть крыша.

И показал в сторону реки, где рос редкий ивняк. Там стояла бревенчатая развалюшка — то ли старая баня, то ли рига, а рядом — стог свежего сена.

Темнота обрушилась на степь сразу, черной лавиной. В мешке у Зарифа нашелся плоский солдатский котелок. Мы сидели у костра, пили чай. У ног наших текла река. Крупные звезды в ней мелькали огненными рыбами.

— Тут, говорят, Салават Юлаев гулял, — сказал Зариф. — Слышал его песни?
— Нет.
— Их сожгли. Он был поэт и бригадный генерал Пугачева. Вырвали ноздри, поставили клеймо на лбу и отправили на каторгу в Прибалтику на Рогервик. А из песен и стихов сложили костер. Когда выжигают клеймо на лбу — боль можно стерпеть. Когда сжигают песни — сжигают душу. Потом их по строчкам собирали сэсэны. Народные певцы.
— Ты знаешь песни?
— Немного.
— Споешь?
— Я плохо умею. Но тебе спою.

Он пел по-башкирски, и я не понимал слов. Но они мне были и не нужны. Много лет спустя, отыскивая материалы о Салавате Юлаеве, я прочел записи русского путешественника и литератора Ф. Д. Нефедова. Они были напечатаны в журнале «Русская мысль» за 1882 год. И я удивился точности ощущения у Нефедова, вызванного этой песней. Вот что записал он: «Невозможно передать, с каким увлечением, с какой страстностью пел джигит: песня всецело завладела певцом и унесла его далеко: он забыл себя, весь мир. Своеобразен и дик напев этой песни, в ней слышались и необузданная вольность с несокрушимой энергией и отвагой, и призывный клич народного вождя, и потрясающий душу вопль отчаянья, сменившийся глухими стонами погибающих и переходящий в беспредельно широкое уныние... Мне послышался топот бесчисленного множества лошадиных копыт, тысячи грозных всадников будто неслись прямо на меня, и по ущельям гор из края в край прокатился громовой хор: «Салават идет! Айда!»

Я слушал, и резкие огни в стели казались мне кострами, пылающими на становище войска Салавата. И где-то там, меж ними, бродил и он, наш ровесник — двадцатидвухлетний парень в лисьем малахае, позванивая даренной Пугачевым шашкой. Поэт и воин. Бунтарь.

Зариф не дал разыграться воображению. Он разрушил его одной фразой, проследив за моим взглядом:
— Золото горит, понимаешь, какое золото горит!
— Не понимаю.
— Газ. Знаешь, что можно делать из этого газа? Одежду, обувь, машины. Все! Но не научились еще. Горит.
— Ты за этим едешь в Ишимбай?
— Да... Вон там мы построим город. Хороший город. И завод. У нас будет своя энергия и свое сырье. Думаешь, сказка? Нет. Я инженер. Я знаю...

Мы уснули на сене, по-солдатски укрывшись старенькой плащ-палаткой Зарифа.

Расставались утром, расставались легко, потому что не сомневались в близкой встрече. Зариф закинул за спину свой мешок, крикнул:
— Эгей! Будешь в Уфе, зайди к капитану. Проверь: нашел ребятишек?
— Зайду.
— Обязательно. Я их потом к себе в город заберу. Строить, — засмеялся он.
— Ладно, — ответил я и тоже засмеялся.

Было утро в степи, высокое небо, мокрый ковыль, и огни факелов в солнечном мареве не казались больше зловещими.

2

Прошло восемнадцать. Я сошел с машины на развилке, где река Белая делает крутую дугу. Под беспощадным солнцем плыл сизый дым над асфальтовой трассой.

«Вот здесь», — подумал я и посмотрел в степь.

Новоселы города науки. Академгородок под Новосибирском

В той стороне, где белым взрывом вырастала гора Шихан, был город. В знойной степи его можно было бы принять за мираж. И хоть я знал твердо, что город существует, что ему уже десять лет, все же дал себя обмануть. «Мираж», — сказал я себе.

Трасса гудела от потока машин. Стоило поднять руку, и заскрипят тормоза. Но я свернул с дороги и пошел к городу через степь.

Город назвали Салават.

Прошло всего десять лет, как появился он на картах, но сейчас трудно установить, кто первый придумал название. Впрочем, так бывает со всеми городами на земле. Меня не раз интересовало, как возникают имена городов. И сразу же всплывало множество версий, причем каждая из них была настолько правдоподобна, что ее легко было принять за легенду.

Десять лет — это уже история. Есть площади, улицы — старожилы и хранители традиций. Есть все, что бывает в каждом городе, как только он становится городом.

Во всяком случае, мне понятно, почему он стал c. Имя молодого джигита вместило в себя безудержный дух молодости, беззаветного служения народу и поэзии. Наверное, поэтому оно так легко привилось.

Я прошел по очень широким улицам, которые лучами расходились от центральной площади. На асфальте качались густые тени деревьев. По белым стенам домов стекало солнце. У дворов не было ни калиток, ни заборов. Там тоже густо росли деревья. Каждая из этих улиц обрывалась внезапно, и за ней начиналась степь. Окраин не было.

С базара шли женщины, несли помидоры и полосатые арбузы.

Голос диктора гремел из алюминиевых репродукторов. В общем, если бы я не был прежде в этих местах, то усомнился бы, пожалуй, что десять лет назад здесь была еще степь. В какое-то мгновение мне даже показалось, что я не в новом городе, а в новом районе Подмосковья.

Мне не хотелось селиться в гостинице, где всегда полно беспокойного приезжего люда. Место нашлось в общежитии строителей. А вечером я узнал, что сосед мой вовсе не строитель, а милиционер.

— Саша, — сказал он, протягивая руку и торопливо прожевывая бутерброд с колбасой.

Самое примечательное, что было у него, — это усы. Они росли над припухлой губой, как перья, топорщась в разные стороны. Наверное, он знал, , что и осанкой и лицом похож на первоклассника. Поэтому отрастил себе усики и старался говорить резко, обрубая фразы, чтоб придать себе более строгий вид.

Саша посчитал, что будет невежливым хозяином, если не даст хотя бы кратких сведений о городе. Он стремительно высыпал целую пригоршню цифр.

Наверное, я пропустил бы речь Саши мимо ушей, но вспомнил слова своего старого товарища, хорошего экономиста и педагога: «Прежде люди пытались понять город, изучив обычаи, нравы, традиции, а сейчас достаточно узнать несколько цифр». Вот какие важные сведения я почерпнул. Население города — девяносто тысяч человек, но уже в будущем году будет сто тридцать тысяч.

Средний возраст салаватцев — двадцать два года. По правде говоря, мне было довольно сложно представить, что такое средний возраст. Саша объяснил: чтоб получить эту цифру, сложили прожитые годы стариков, младенцев и остального населения города и поделили поровну. Статистика есть статистика.

Во всяком случае, из цифр, названных Сашей, можно было сделать один верный вывод: Салават — молодой город и город молодых.

Потом, узнав, зачем я приехал, Саша решительно сказал:
— Зариф Габитов? Сорок лет? Найдем. — Потом подумал и добавил: — Лучше всего вам пойти к Ивану Афанасьевичу. Он все тут знает.

Вечер был теплый. На улицах людно. Шли парни с гитарами, деловито пели, за ними — девчата, взявшись под руки. Во дворах горел свет. Там «резались» в настольный теннис.

Мы дошли до небольшого каменного особнячка. Здесь была какая-то особая тишина, она ощущалась сразу, словно мы переступили невидимую границу. Окно особняка было занавешено, свет из него падал на высокие мальвы.

— Здесь Иван Афанасьевич живет, — сказал Саша, и в голосе его прозвучало беспредельное уважение.

Иосиф Герасимов, наш спец. корр.
Фото Ф. Габдулина , А. Похомова , К. Толстикова