На полях
С улан-баторского аэродрома мы взлетели точно по расписанию. Пять-шесть часов полета, и мы будем в Западной Монголии. Совсем недавно, во времена моего детства, караваны верблюдов одолевали это расстояние за месяц. Знакомых в самолете не оказалось, и я подумал было, что придется поскучать, как вдруг услышал разговор моих соседей-студентов. Я понял, что они летят домой на каникулы. Разговор шел о технике сегодняшнего дня и, конечно, о самолетах, сделавших далекое близким. Как это бывает в пути, нить разговора прихотливо змеилась, касалась самых неожиданных вещей и, наконец, вылилась в одну долгую дорожную повесть.
...Это было несколько лет назад. Я в то время учился в сомонной школе. Как-то вечером ко мне в интернат заехал отец и попросил навестить заболевшую мать. С какой радостью я ехал домой, ты понимаешь. Скакал, несмотря на мороз, не останавливаясь, не давая коню передышки. Зима в том году выдалась малоснежная, только Алтайские горы, что громоздились справа, сверкали снегом. Впереди промчался косяк коней. Всхрапывая и поводя налитыми кровью глазами, кони неслись в степь. Волки разогнали табун или что-то случилось?.. Я пришпорил коня, стараясь быстрей миновать опасное место. Затем я увидел, что тропу часто пересекали следы горных козлов, а потом впереди — и самих животных. Почему козлы спустились в долину? Раньше я никогда не слышал, чтобы они покидали свои неприступные горные крепости. Еще несколько холмов осталось позади, и, кажется, я нашел объяснение этому странному явлению — с гор бежали волки... По спине поползли мурашки — вот гак встреча! Хорошо, что они не обратили на меня внимания. «Видимо, — подумал я, — лошади и козлы бегут от волков, а может быть, в горах нет корма».
...Наша юрта. Первым меня заметил умный, красивый пес Нянгар. С радостным лаем он носился вокруг. На лай Нянгара вышла мать.
— Как хорошо, что ты приехал!
Я сошел с коня, мы обнялись. Вечером пригнал скот к стойбищу, помог матери по хозяйству. Потом вышел за порог. Наша юрта почти примыкала к небольшой отвесной скале, словно нарочно сложенной из грех огромных валунов. Мне всегда казалось — тронь ее какой-нибудь сказочный батыр, и она свалится вниз, на нашу юрту. Краем скала нависала над дымовым отверстием юрты.
В детстве я часто взбирался на скалу, любил оттуда послушать степь. Вот и теперь я нашел наверху голыши — камни, которыми когда-то играл...
Среди ночи проснулись от сильного лая Нянгара.
— Наверное, поблизости ходят волки, — сказала мать.
Нянгар лаял с каким-то остервенением, порой его лай переходил в длинный тягучий вой. Забеспокоились овцы. Казалось, волки уже нападают на овец. Я зарядил отцов карабин, мать сделала большой факел. Снаружи никого не оказалось... Долго мы ходили вокруг, затем сделали пугало из старого овчинного тулупа-дели и ушли в юрту.
К утру Нянгар охрип. Когда мы вышли из юрты, он подполз к нам, стал теребить зубами за полы, тащить в сторону, словно предлагая уйти отсюда. В поведении собаки было что-то новое. Казалось, она охвачена страхом. Бедный пес, мы поняли тебя позже. Люди, к сожалению, потеряли этот могучий инстинкт, уходящий корнями в седую древность, — чувство приближающейся беды...
Не лучше выглядели и овцы. Еще больше удивил нас старый верблюд.
Он кружился на своей привязи, с беспокойством озираясь по сторонам. Мой конь стоял у юрты, прядая ушами, порой он ржал и бил копытами. Животные что-то чуяли, но что?..
В Гоби люди живут далеко друг от друга, выбирая для жилья укрытые от ветром места. Они привыкли к этому. Самое страшное здесь — смерч и горные потоки после сильных дождей. К счастью, это бывает не так часто. Если скот пасется спокойно, то и на душе скотовода спокойно. Сегодня покоя не было!
Я включил радио. Передавали последние известия, потом полилась далекая мелодия. Пульс страны был спокоен, и сразу стало легче: все в порядке! С этой мыслью я вышел на улицу, но что-то тревожное опять резануло по сердцу.
Ближайшие соседи жили километрах в десяти от нас. Я решил было съездить к ним, но мать не согласилась — ей все еще нездоровилось, она не хотела оставаться одна.
Не успели мы приняться за еду, как услышали топот бегущих овец. Я бросился к двери. Нянгар бежал прочь от юрты, за ним тянулись овцы. Мы с матерью поспешили следом. Я схватил отцовский карабин, мать — лопату мало ли что может случиться в степи! К нам несколько раз подбегал Нянгар, обнюхивал, кружился вокруг нас, виляя хвостом, — он был доволен, что хозяева с ним.
И тут я вспомнил о лошади. Как же я забыл о ней? Вернулся и только начал развязывать узду, как кто-то выдернул из-под моих ног землю, ударил меня и отшвырнул в сторону...
Очнулся. Лежу на животе. В рот и глаза забился песок. Конь в нескольких шагах от меня, он подогнул передние ноги и уткнулся головой в землю, словно только что родившийся жеребенок. Он падал и снова поднимался. В стороне овцы, словно по мановению волшебной палочки, то вставали, то падали, вставали и падали...
— Мама! — крикнул я. Земля опять ушла из-под ног, и я снова упал. — Мама! Где вы?
Шатаясь и падая, я бежал к ней.
Бедная моя мать — она сидела, опершись обеими руками о землю, и не могла вымолвить ни слова и вытереть мои слезы. Я положил ее голову на колени, и мы замерли. А гул все продолжался. Гора Их-Богдо окуталась красноватой пеленой. Солнце выглядывало сквозь пыль, словно маленькая красная пиала. Я посмотрел на юрту и не нашел ее. Скалы, что возвышалась над юртой, тоже не было — ее камни распались и погребли наш дом. Вот и пришел жестокий батыр, развалил скалу, юрту, похоронил под обломками привязанного верблюда...
Мы остались без крова, без еды, без одежды, под открытым небом в зимнюю стужу. Я собрал кизяк и развел огонь. Несмотря на тепло костра, мать знобило. Укутать бы ее в одеяло, положить на кошму. Но где их взять?
Я побежал к юрте, но не нашел ни лоскутка. И тут я вспомнил про пугало, что мы соорудили ночью из старого дели и тряпья. Оно лежало на земле. Я размотал его и постелил старье у костра, все-таки матери станет теплей.
Здесь у костра я и задремал. Проснулся, когда начало светать. Костер догорал. Мама лежала спокойно, смотрела на меня широко открытыми глазами. Лицо ее побледнело, губы потрескались.
— Попить бы — попросила она слабым голосом.
Где взять воды? Я зарезал одну овцу, кое-как разделал тушу, поджарил на костре кусочек мяса. Но мать хотела пить. Пойти за водой к источнику я не решался, боялся оставить ее одну. Тут меня осенило. Я сделал бурдюк из овечьей шкуры и наполнил его снегом. Потом, раскалив камни, стал бросать их в бурдюк. Из него повалил пар, снег растаял. Не могу сказать, вскипел ли растаявший снег или нет, но вода была горячей. Мать сделала несколько глотков и сразу ожила. На лице выступили крупинки пота — это был хороший признак. Я укутал мать потеплей, подбросил в костер кизяка и поехал на разведку.
Еду — и глазам не верю. Места, к которым привык с детства, неузнаваемо изменились. Сопки передвинулись, некоторые из них стали меньше, другие, наоборот, поднялись. По засохшим руслам рек текла вода. На ровных местах били фонтаны. Чудо, и только!..
Вдруг дорогу перегородила огромная расщелина. Она змеилась провалами, исчезая вдали. Дна не было видно, слышался шорох осыпающегося песка, да изредка вниз бухал сорвавшийся камень.
Только сейчас я понял, что мы отрезаны от всего мира Кто придет спасать нас? Соседи? Живы ли они? И не нужна ли помощь им самим? Эти мысли вихрем пронеслись в голове. Отец — вся надежда на него. Если он жив, то как доберется к нам. Конечно, можно продержаться до следующего утра, если будет топливо. Но где наберешь столько кизяка? В таком настроении я возвращался к костру.
И вдруг из-за горы показался самолет.
— Мама! Самолет! — кричу я.
Он приблизился, низко пролетел над нами, затем взмыл, набирая высоту. и скрылся за горой. Никогда я так не радовался, как на этот раз, и никогда так не досадовал, как сейчас. Невольно пришла на память старая поговорка: «Сколько мышь не пиши, а небо не услышит».
Я вновь жег костер, топил снег в бурдюке, жарил мясо. Мать опять знобило, она печально смотрела на меня. Вдруг Нянгар насторожился, затем вскочил и бросился бежать. Я со страхом посмотрел на собаку: неужели снова все повторится?
Из-за холма появились несколько человек. Некоторые, в белых халатах, несли носилки. Нянгар прыгал вокруг одного, явно выражая радость. Отец? Да, это был мой отец.
...Я очнулся в палатке. Горел очаг, на нем кипел чай, доктор ухаживал за матерью. Только сейчас я узнал, что в наших краях произошло очень сильное землетрясение.
Меня с матерью посадили в самолет и отвезли в больницу. Я выписался сразу, а мама — через неделю. Домой мы ехали на машине. Всю дорогу мать беспокоилась, как же мы будем жить в гобийскую стужу в палатке. Вдруг машина повернула направо и поехала по незнакомой дороге. Вскоре остановилась у новенькой юрты. Из нее вышел отец. Он улыбался, лицо его было в саже — видимо, хлопотал над очагом, чтобы к нашему приезду что-нибудь приготовить:
— Ого-гей! С приездом, новоселы!..
Н. Надмид, монгольский писатель
Перевод с монгольского Ямпила Аюржанаева
