Фото:Ночью на ракетном катере.
Фото К. Куличенко
В Ленинграде рассветало.
Недавно прошел дождь, в сыром асфальте отражались тучи и сиреневые просветы между ними; свет и тьма текли по тротуарам, еще пустым. В утреннем воздухе четкими были только запахи мокрой листвы, захолодевшего камня и, как мне чудилось, корабельного дыма...
На Неве, почти напротив Зимнего, стоял эсминец.
Ветер швырял над водой чаек, они сердито вскрикивали.
Корабль был неподвижен. Но стоило подольше не отводить от него взгляд — и начинало казаться, что он плывет. Для меня так и было: эсминец выплывал из прошлого... Судя по часам, на нем вот-вот должны были сыграть побудку. Я чувствовал, как скользят в ладонях горячие поручни, как гулко бьют каблуки по ступеням трапов, слышал щелчок в динамике и голос дежурного по кораблю, хриплый от долгого ночного молчания: «Команде начать приборку!..»
Утро сразу перестало казаться нарисованным.
И встреча, которая предстояла мне в этом городе, но до сих пор была чем-то не очень ясным — как страницы, что еще нужно написать, — стала словно ближе, обрела реальность. Глядя на эсминец, я понял, что встреча уже началась. И никакие это были не страницы, а самая настоящая действительность.
Лет двадцать назад, еще во время службы на флоте, мне попался рассказ о краснофлотце, который прощался со своим кораблем. Парень сошел на берег, поставил чемодан и оглянулся. Над мачтами плыли облака. Отражения солнечной воды играли на борту эсминца. Матрос постоял какое-то время в нерешительности, потом подхватил чемодан и опять вбежал по трапу на борт: «Не могу, братцы! Остаюсь...» Тогда, много лет назад, мне показалось — выдумка это. А сейчас я не помню ни автора, ни названия рассказа, но знаю точно нет, не выдумка — правда. Если был у тебя в жизни корабль, ты с ним не расстанешься, кем бы ни стал, где бы ни оказался после того дня, когда последний раз отдал честь флагу на корме и почувствовал, как пружинит под ногами перекинутая на берег сходня.
Говорят: «Море зовет». Оно зовет, конечно. Только надо понимать это не упрощенно — дескать, волна шумит, чайка летит, простор... Все это есть. Много дней море смотрит тебе в глаза — спокойное и штормовое, вспыхивающее белыми гребнями в ночной темноте и холодное, сверкающее на солнце в ранний рассветный час. Оно смотрит тебе в глаза, и, если у тебя хватает воли не опускать взгляд, ты начинаешь чувствовать свое родство с ним. Но главное-то в том, что это происходит не сразу... Службу на флоте начинаешь молодым — охочим до всяческих атрибутов морской романтики и по-мальчишески самолюбивым. Бывает, что только через несколько лет оценишь по-настоящему людей, которые были твоими флотскими наставниками. Командиров. Они научили тебя вместе со всем твоим самолюбием работать в море, трудиться, не опуская перед ним глаза, и понять, полюбить на всю жизнь именно эту подлинную романтику.
Они должны были знать и знали о тебе все. А ты понял их по-настоящему только с годами, когда сам пожил, — давно расставшись с ними.
В 1942 году на одном из островов была создана школа юнг Военно-Морского Флота. Юнги, пятнадцатилетние добровольцы, построили ее сами, потом учились, стали специалистами и через год разъехались по кораблям и частям действующих флотов.
Начальником школы был капитан первого ранга Николай Юрьевич Авраамов.
Помню, как мы гордились этим. Конечно, мы и тогда понимали, какой замечательный человек наш капитан первого ранга, известный на флоте воспитатель не одного поколения моряков.
Мы знали, что когда-то, в очень отдаленные для нас времена, Авраамов командовал эскадренным миноносцем «Новик», а совсем недавно, до назначения в школу юнг, был командующим Онежской военной: флотилией, защищал Ленинград.
Всю жизнь на флоте! По его книгам изучали морскую практику и мы, юнги.
Но только ли морпрактику?
Каждое утро, когда роты юнг шли на занятия, капитан первого ранга Авраамов встречал нас. Он стоял на крыльце дома, в котором жили офицеры. Зимой в этот час было совсем темно. Мы видели, проходя мимо строевым шагом, только плечо, золотой погон и козырек фуражки Авраамова — на них падал свет из окна. И старались изо всех сил пройти так, чтобы заслужить похвалу капитана первого ранга, — ведь нас приветствовал человек, олицетворявший советскую воинскую честь, морскую культуру и славное прошлое флота. И при этом мы чувствовали, что он с нами, что мы — его забота.
А взрослое понимание того, как много дал нам Авраамов, ставший примером для нас во всем, полностью осознанная благодарность к своему первому флотскому наставнику — человеку большой души — вызрели позже.
О капитане первого ранга Авраамове я писал в «Повести о юнгах». И в каждом письме, которое получал после выхода книжки, — в письмах от бывших юнг, всегда видел имя Николая Юрьевича...
Я вспоминал об этом, когда шел от набережной к гостинице. Увидел телефонную будку, наи:/пал в кармане двухкопеечную монету. Но звонить было еще рано. Потом сидел в номере, смотрел на телефон. Наконец позвонил.
А вечером, волнуясь, подходил к дому на улице Чапыгина.
Мне открыла Тамара Николаевна Авраамова. «Вот Николай Юрьевич», — сказала она, когда мы вошли в комнату.
Я постоял перед портретом.
Капитан первого ранга смотрел с фотографии строго и доброжелательно — у него и в жизни всегда так получалось.
Мы говорили в этот вечер долго, вспоминали школу юнг (начальник нашей школы жил там вместе с семьей), и Тамара Николаевна рассказала мне еще многое... А когда я уходил, дала телефон сына.
И вот я еду в один из балтийских городов, где служит капитан второго ранга Юрий Николаевич Авраамов.
Тогда на острове он был слишком молод даже для того, чтобы стать юнгой. Мы служили — пусть по первому году, а Юрий не начинал еще... Но в его жизнь флот вошел раньше, чем в нашу, задолго до того, как Юрий стал курсантом Военно-морского училища.
Я гляжу на капитана второго ранга Авраамова, и нет у меня грустного чувства оттого, что так быстро летит время, а есть радость: ясно вижу, как торжествует жизнь...
А он вспоминает. Он говорит о таком, что расскажешь не всякому. Только тем, пожалуй, кто знал Николая Юрьевича:
— Два года отец был начальником нашего училища.
Через некоторое время после школы юнг... Два самых трудных для меня года!
Я понимаю: начальник училища Авраамов спрашивал с курсанта Авраамова вдвойне.
— А получалось втройне. — Юрий поправляет не улыбаясь. — У меня ведь тоже характер... Понимаешь? Сам с себя спрашивал.
Несколько лет назад он, молодой офицер, получил ответственное задание — был назначен командиром перехода новых кораблей с Балтики на Черное море.
— Трудно было?
— Нет, не то, пожалуй, — говорит он задумчиво.
Позже я понял его...
Художник счастлив, когда в результате упорной, долгой работы приходит то, что принято называть вдохновением, и каждое слово его или каждый удар кистью есть именно та краска, которая нужна. Представьте себе ничуть не меньшее вдохновение молодого флотского офицера, но повседневное, в жестких рамках распорядка дня, смены вахт, учений. Вдохновение командира, который не так давно был курсантом, а теперь впервые ведет корабль дальними морями и в известном смысле создает его. Потому что дальний поход — это испытание команды на прочность, становление коллектива, и тут каждое действие, каждое слово командира — именно то слово или действие, которые нужны.
— А где был до этого?
— Служил на эсминцах. Здесь, на Балтике.
Когда-то отец его командовал одним из первых русских эскадренных миноносцев. Приходит время, и капитан третьего ранга Юрий Николаевич Авраамов становится командиром современного эсминца. Обычная корабельная жизнь: походы, учения, дозоры, труд, повседневный и неустанный.
Два эскадренных миноносца двух Авраамовых, отца и сына...
Дело, однако, не в этом внешнем сходстве. Между тем днем, когда Николай Юрьевич Авраамов поднялся на борт «Новика» его командиром, и первой командирской вахтой Юрия Николаевича Авраамова по календарю несколько десятков лет. Но между этими двумя кораблями — океан времени, годы революции и преобразования страны, бурного развития науки и техники. Сын идет дорогой отца — эсминец, на котором он служит, один из лучших на флоте. Приходит время, и командование переводит Юрия Авраамова на другой корабль. Этот другой — противолодочный корабль, ПЛК, — рангом ниже, чем эсминец. Но он новейший. ПЛК еще нужно осваивать со всей его кибернетикой. В современном флоте такой корабль примерно то же, чем был для своего времени эскадренный миноносец «Новик».
...Шли государственные испытания. Юрий Авраамов выводил корабль в море. Один маневр, другой... Развернулся, нацелился на выход из гавани. Отдал приказ — после этого корабль должен был на большой скорости рвануться прямо, вперед. Но что-то произошло, и он помчался не прямо, а, неожиданно развернувшись, на берег.
Расстояние и время сжались. До каменного пирса рукой подать. Несколько десятков метров воды впереди — они исчезают неумолимо — и несколько считанных секунд на то, чтобы принять решение, спасающее корабль, Юрий нашел его. И корабль вертится на якорь-цепи описывая широкий круг и едва не задевая кормой берег...
— Правильно, — не сразу сказал представитель государственной комиссии, стоявший рядом с Авраамовым. — Да... Но в чем же все-таки дело?
— Теперь можно выяснить, — спокойно ответил командир.
Он заметил быстрый взгляд матроса, который нес вахту неподалеку от него. Подумал: «Порядок...» Знал по опыту: через час, не больше, всей команде станет известно, что их командир в критическую минуту не растерялся. Это очень много. Его требовательность к людям будет понята. И матросы сделают все от них зависящее, чтобы корабль был освоен на «пять».
Техника-то меняется, а главное средство воспитания — личным примером — остается...
Но эта современная техника требует от первого человека на борту возведения всех его командирских качеств — знаний, смелости, находчивости в высшую степень. И нового умения работать с людьми, повышенной внимательности к ним. Чем сложнее техника, тем большей должна быть эта внимательность к людям.
— Я должен знать о матросе все, понимаешь? Чем он увлекался до службы, например. И какой урожай сняли у него в колхозе в прошлом году. Все!
Я слушал и вспоминал... Первые дни в школе юнг мы пили чай из мисок. А вместо ложек пользовались сосновыми щепками. Потом и кружки и ложки появились, но только теперь от Тамары Николаевны я узнал, что капитан первого ранга Авраамов, наш Авраамов, по книгам которого мы учились, специально летал тогда на Большую землю, чтобы добиться этих кружек и ложек. Юнги должны были есть культурно.
Сейчас капитан второго ранга Авраамов на время расстался с корабельной жизнью — учится в академии.
Он приехал в Ленинград сдавать вступительные экзамены ранним осенним утром, когда мокрые от дождя, еще пустынные улицы кажутся сиреневыми, а на Неве хрипло кричат чайки и все яснее проступают надписи на граните набережных: «Якорей не бросать!»
Экзамены были сложными. Юрий сдал их.
Пришел попрощаться с мамой, с домом.
Вспомнил себя курсантом училища и те редкие вечера, когда виделся с отцом дома. Куда чаще они встречались на службе как командир и подчиненный. И когда капитан первого ранга Авраамов умер, курсант Авраамов стоял у гроба в почетном карауле...
— Понимаешь, нельзя без академии. Учиться надо.
Он встал из-за стола поразмяться, мы сидим уже долго. Осторожно ступает, прохаживаясь по комнате, — в соседней давно спят дети: дочь-школьница и четырехлетний сын, Николай Юрьевич Авраамов.
— Да, «якорей не бросать»... — Юрий перелистывает альбом со снимками, которые сделаны во время похода вокруг Европы.
За окном ночь, влажная, пахнущая угольной пылью. Запах этот имеет горьковатый тревожный привкус.
— В море хочется, понимаешь?
Балтийский флот
Владимир Саксонов, наш спец. корр.
