Выходные в Риге

Вчерашнее завтра

Поначалу он даже не испугался. Первые подмеченные признаки того, что порученная ему «нежилплощадь» (как именовал ее сам Илья) вовсе не пустует, он списал на собственную забывчивость. Наверное, сам же и опустил жалюзи, наверное, сам выставил кресло на балкон…

Но про велик в восемнадцатой он помнил. Велик он держал на лоджии, так что в коридор его занес кто-то другой. А еще изменил зачем-то высоту седла. Велосипед, подубитую эмтэбэшку(1), Илья одолжил у Карины, а уж Каринин-то рост он знал. Если тот, кто заходил в восемнадцатую помимо него, переставлял сидушку под себя, этот тип был выше Каринки сантиметров на тридцать. Илья решил было, что в их конторе по ошибке поручили один и тот же дом разным людям.

Правда, Валдовна, гражданка начальница, предположение это решительно отмела, но и тогда Илья ни о какой мистике, конечно, не подумал. В те поры, пять лет назад, он был цельномонолитным материалистом и циником — в полном соответствии с двадцатишестилетним возрастом, постсоветским воспитанием и профессией риелтора.

Так он, впрочем, почти никогда себя не аттестовал. Новым знакомым солидно бросал, что занимается недвижимостью. Состояли эти занятия из напряженного барахтанья в обретших популярность социальных сетях (в рабочее время), покатушек по объектам с не самыми ценными из клиентов, а с некоторых пор еще из имитации жизни в пустых квартирах.

Многие захотят поселиться в необитаемой многоэтажке по соседству с мертвыми квартирами? Многие соблазнятся домом, который никому не приглянулся?..

Вообще-то, появление таких домов в счастливой Риге две тысячи седьмого-восьмого годов было странностью, что не могло вроде бы не насторожить. Но не насторожило. В те времена, когда цены на метры в «Старушке» (Старой Риге) сравнивались с парижскими, когда виллы в дюнной зоне Юрмалы, наперебой скупаемые московскими «форбсами», не сильно уступали в стоимости лазурнобережным, в те времена в Латвии, величаемой экономистами «балтийским тигром», вообще не было принято опасаться, «сумлеваться» и настораживаться. Принято было верить, вкладываться, кредитоваться.

Над красной остзейской черепицей «Старушки» поднимали стеклянные головы миллиардерские пентхаусы, из блочных серопанельных толковищ брежневских микрорайонов парами, тройками и целыми рощицами выпрастывались в пасмурное прибалтийское небо асимметричные элитные высотки. Над одной такой, в задвинской Иманте(2), Илье и поручили шефство, когда в третьей из шести запланированных башен комплекса вдруг оказались нераспроданными почти все квартиры, хотя в двух первых их расхватали, несмотря на несуразную стоимость, еще задолго до завершения строительства.

Комплекс под футуристическим названием «Метрополис»(3) возрос посреди обширного пустыря вдоль бульвара Анниньмуйжас в центре огромного жилмассива поздних семидесятых. Тогда, наспех заставляя Иманту унылыми девятиэтажками «помойной» шестьсот второй серии, лучшую часть района зарезервировали под будущие объекты социальной инфраструктуры, так никогда и не построенные. На пустырях лет двадцать всходили урожаи лебеды, крапивы и «безмазовой» конопли «латвийки»(4), и лишь с наступлением кредитно-строительного бума нулевых заухали свайные бабы, теперь уже на сугубо коммерческой основе.

Однако процветание закончилось так же внезапно и необъяснимо, как и началось. В третьей башне «Метрополиса» из сорока трех квартир удалось продать четыре (и те пока стояли пустыми), сквозь бетонный каркас четвертой высотки мрачно светился ранний осенний закат, вырытый под пятую котлован заливали дожди.

Илья включал по вечерам специально притащенные лампы, выносил на необитаемые балконы велики (недешевые!), выставлял у входа в подъезд детские коляски и загонял в подземную стоянку парочку арендованных на время визита клиентов «бумеров» и «лексусов» — клиентов следовало убедить, что вокруг не просто живут, но живут в спокойствии, достатке и неколебимой уверенности в завтрашнем дне.

Он не мог потом сказать, что его впервые насторожило. Стоящие не так коляски? Задернутые шторы, которые — Илья вроде бы помнил — он оставлял открытыми? Свежие царапины на паркете?.. Он внимательно проверял замки, но их явно не взламывали, и видимые им следы чужого присутствия не напоминали, скажем, о бомжах.

Не легче было определить, когда Илья почувствовал нежелание ехать на объект. Данная работа была в основном ночной; и хотя само по себе шляние с фонариком по необставленным, гулко отражающим шаги помещениям Илью не смущало, однажды, «отрабатывая» очередную квартиру, он поймал себя на деревенящем мышцы шеи подспудном ожидании чего-то. И понял, что испытывает это ощущение не впервые.

Если ждешь — дождешься: так что Илья, пожалуй, не слишком удивился, услышав ее. Музычку. Тихую, едва различимую — какой-то этнический лаундж. Поблизости. Может, в соседней комнате. Или квартире. Сверху или снизу. Может, через этаж…

На полых ногах, с опустевшим животом, хлеща лучом фонарика по стенам, Илья быстро обошел все комнаты, выскочил на лестничную клетку. Звук собственных шагов и сердцебиения почти совсем заглушили меланхолический струнный перебор. Он поочередно приложил ухо к дверям обеих соседних квартир. Нет, не здесь. Поднялся на пролет вверх, спустился вниз. Он уже ничего не слышал и не был уверен, не почудилось ли ему.

Ладонь скользила по рукоятке фонаря. Вытирая ее о джинсы, Илья вышел из подъезда и направился, чувствуя, как отпускает напряжение, к «ниссану», взятому в прошлом году в лизинг. Что-то на периферии зрения заставило его повернуть голову.

Никого. Мозаики огней по плоским фасадам совдеповских девятиэтажек, чернеющий скелет четвертой башни «Метрополиса». На выложенной свежей плиткой перпендикулярной дорожке — мутный отсвет близкого окна. Окна на первом этаже только что оставленного Ильей дома. Окна, которое не должно гореть.

Без единой мысли он сделал пять-шесть шагов туда. Задернутая, подсвеченная изнутри штора была неплотной, но разглядеть все равно ничего не позволяла. Илья понял, что возвращаться в дом не станет. Пару минут он постоял, не чувствуя холода, под окном и, когда уже разворачивался к своей машине, заметил проплывший за шторой человеческий силуэт.

*****
Айнар называл это «настройкой». Человек, «настроившийся» — целенаправленно или волей обстоятельств — на то или иное место, может выглянуть тут за пределы единственного плана реальности. На экстрасенсорике, парапсихологии и прочей уфонавтике Айнар Дауговиш специализировался еще с тех перестроечных времен, когда органом ЦК комсомола Латвии «Советская молодежь» с тиражами под миллион зачитывался весь Союз, главным образом статьями об инопланетянах и колдунах, сочиняемых в том числе Айнаром.

Дауговиш, на которого Илья вышел через местный «парапсихованный» сайт, однажды провел его в Дом печати, где в те поры квартировала «Молодежка», — двадцатиэтажное гнездовище всей республиканской прессы, давно заброшенное, громоздилось на острове Кипсала жутковатым бетонным параллелепипедом, в чьих темных замусоренных коридорах Илья расслышал стук пишущих машинок, голоса, пьяный хохот.

А пробравшись в гигантские мертвые корпуса на проспекте Курземес, на бывшую площадку Радиозавода имени Попова, некогда продававшего приемники и проигрыватели по всему Союзу и соцлагерю, в безразмерной сырой пустоте здешних цехов Илья вполне отчетливо различал сложносоставной индустриальный рокот, где-то — резкие удары пресса, где-то — взвизги металлорежущих станков.

За годы знакомства Ильи с Айнаром произошло многое. Выяснилось, что «балтийские тигры» — бумажные. Почти все приятели Ильи, бывший офисный планктон постиндустриальной эпохи, занимались теперь в Британии и Ирландии самым что ни на есть пролетарским трудом. Правда, Илья, хоть его риелторская контора тоже разорилась, остался в Риге — теперь он, лишившийся «ниссана», работал в фирмешке «Мобильный кредит», что раздавала бедноте мелкие займы по СМС- или интернет-запросу. Основал фирмочку экс-владелец лопнувшего в кризис супербанка REX.

За эти годы Илья научился «настраиваться» даже на незнакомые дотоле места сразу, почти без усилия, иногда даже помимо воли. Вылезя из развалин завода «Ригасельмаш», он долго курил, непроизвольно встряхивая головой, словно в попытке вытрясти из нее звуки, запахи, тени то ли прошлого, то ли несостоявшегося будущего. Он медленно шел вниз по улице Даугавгривас, глядя на изящный пилон Вантового моста, на симметричные относительно него пеньки «недоскребов» — бывший Дом печати и бывший Агропром — по разные стороны реки: архитектурный шик позднего застоя, осколки западной витрины империи. Докризисное «процветание в кредит» воплощал похожий с фасада на мыльный пузырь шведский Swedbank, кризис — кургузые остовы брошенных недостроенными двух офисных башен.

Илья вспоминал Каринину «телегу» о том, что Рига — город, обреченный не находить своего воплощения, город, всегда готовившийся к никогда не наступавшему будущему, город «вчерашнего завтра». Карина полюбила болтать об этом, начав подрабатывать экскурсоводом для хлынувших вдруг — с десяток лет назад — в Латвию россиян.

Архитектурно продвинутых она водила на улицу Алберта, пышно застроенную в стиле модерн Михаилом Эйзенштейном, отцом режиссера. Она рассказывала им о временах, когда быстро богатевшая на стыке веков Рига стала одной из столиц модерна в Российской империи и почти уже стала одним из главных ее промышленных, торговых, культурных центров, но тут рухнула сама империя. А ведь в позднесоветские времена все повторилось: местные театралы и киношники, магнитолы и электрички, известные всему Союзу, почти миллионник, почти мегаполис… Почти.

Следы того несостоявшегося мегаполиса проступали сквозь топографию нынешней Риги: однажды на кочковатом лугу возле «Золика», Золитуде, последнего из советских микрорайонов, Илья услышал множественный автомобильный гул, словно он стоял посереди четырехполосной магистрали. Даже рефлекторно шарахнулся в сторону, чтоб не задавили — к недоумению местных собаководов. Потом выяснил: пустырь когда-то отвели под трассу, долженствовавшую связать «Золик» (запланированный вдвое большим против того, что успели построить) с центром при помощи нового моста через Даугаву, тоже, вестимо, оставшегося в планах(5).

К тому моменту Илья уже привык в разных местах города чувствовать вдруг слабую подземную дрожь, ловить низкий улетающий вой, вдыхать невесть откуда налетевшую теплую затхлость. Илья знал, что это метро, положенное по советским нормам всем городам-миллионникам. В Риге, уже в перестройку, даже брали пробы грунта, но воспрянувшее национальное самосознание, не желавшее новых оккупантов под видом метростроевцев, вывело «титульные» массы на улицы демонстрировать дозволенный отныне протест…

Галлюцинации сделались до того навязчивыми, что Илья понял: если он раз и навсегда не собьет все «настройки», ему прямая дорога в дурдом на улице Твайка(6). Он устал от города, у которого нет настоящего — одно «вчерашнее завтра».

*****
Но помог Илье все тот же город. Как бы ни придавил его кризис, что-то тут все-таки жило, шевелилось — на чисто рефлекторном уровне, просто по принципу «жизнь продолжается». Потому что она продолжается всегда и везде, так или иначе: даже без идеалов, планов и смыслов.

Первый приступ оптимизма Илья испытал, глядя как сносят руины «Ригасельмаша» — землю, по слухам, выкупили под строительство торгового центра(7). В грохоте и пыли точно было не расслышать и не разглядеть ничего потустороннего. А когда на Курземес в отремонтированном цеховом корпусе завода Попова открыли безразмерный супермаркет(8), Илья специально приехал туда — ничего не выбирал, просто ходил с пустыми руками между полок.

Толклись, озабоченно гомоня, посетители, хныкали дети, позвякивали бутылки в тележках, пищали сканеры штрихкода. Все тут жили одним моментом, никто не вспоминал прошлое и не планировал будущее дальше, чем до срока, указанного на упаковке. Вот он — выход, подумал Илья, ощущая на губах непроизвольную улыбку. При этом он пересекся взглядом с девицей в униформе, та решила, видимо, что улыбка адресована ей и смотрела вопросительно. Тогда Илья шагнул к этой блондинке и поинтересовался, где у них отдел электроники. Продолжая усмехаться, пошел и купил себе наушники.

5 мест, которые надо посетить в Риге