Семен заметил, как ноги Федора соскользнули с кровати. Потом он появился в дверях. Вид у Федора был взволнованный.
— Еще ученая, охотовед...
— А что? — Мария Ивановна готова была вцепиться в Федора.
Семен встал между ними.
— Хватит! Прекратите базар!
— Смотри-ка... — протянул Борис.
— Иди... на лавочке посиди, — обернулся к нему участковый.
Борис лениво поднялся и неторопливо, вразвалку зашагал к выходу.
Федор и Мария расселись по разным сторонам стола.
— Вы, Федор, признаете, что эти шкурки добыты без лицензий, в нарушение закона?
— Надо было — сделал.
— Вон как! — крикнула охотовед.
— Мария Ивановна! Если вы не будете сдержанны...
Мария Ивановна проворчала:
— Ясное тут дело — чего лясы точить!
— А для меня, Мария Ивановна, не совсем. Говорите, Федор.
Федор сказал:
— Вы на мездру посмотрите, охотовед. Выверните шкурку, охотовед, я посмотрите. Ость подергайте, подшерсток.
— Это для чего еще?
— Вы, Мария Ивановна, всегда ершитесь прежде времени.
Охотовед дернула темную глянцевитую шкурку. Ворс остался в пальцах. Потом потянула мездру — та поползла, как перепревшая тряпка. Мария Ивановна покосилась на Федора, снова щипнула шерсть и надорвала мездру:
— Не в сезон добыто.
— В сезон. Не кривите душой — сами по меху видите, товарищ охотовед. Теперь эту шкурку пощупайте. — Порывшись в связке, Федор подал Марии Ивановне невыделанную шкурку. — Вот опять — зимний, спелый мех.
Охотовед долго и придирчиво осматривала шкурку.
— Спелый мех.
— А вот выделайте — поползет. Ручаюсь.
— Ну и что? — буркнула охотовед. — Все равно браконьерство.
— Упрямый вы человек, Мария Ивановна. Я про такое знал. Потому и спорить не хотел. Прямо к большому начальству решил отправить.
Мария Ивановна будто не слышала Федора. Она по-прежнему разбирала меха, приглядывалась, нюхала, дула на подшерсток.
— Ясное дело — болезнь.
— Как же продавать такой мех? Обман! Шкурки-то — «высокая головка», высший сорт. Золотом за них платят. А потом? Какое доверие к нашей работе? Ведь не с купцом торгуют, с государством.
Мария Ивановна сказала:
— Вот и пропажа. А то голову ломали — куда соболя делись?
— Я этих соболей на своем участке добыл, Мария Ивановна. В том-то и дело. Понимаете? Я покажу, — Федор быстро сходил в соседнюю комнату, вернулся с самодельной потрепанной картой своего участка и прилегающих к нему угодий, испещренной разноцветными пометками.
Увидев карту, охотовед поднялась и стала рядом с Федором, даже чуть-чуть оттеснила его плечом.
— Ну-ка, ну-ка...
— Вот четыре красных кружочка. Здесь и пойманы больные соболя. Видите — кружочки идут вдоль северной границы моего участка, там, где промысла не ведется.
— И вы считаете, что соболя вашего участка входили в контакт с теми, которые обитают севернее, и заразились?
— Да, болезнь идет оттуда. Там очень высокая плотность, а соболь, сами знаете, простор любит. Ведь у каждого зверька своя «вотчина» в тайге и уж другого к себе не пустит.
— А в тех местах как расселили соболей еще до войны, так и не отлавливали.
Семен внимательно смотрел на Федора — быстрого, взволнованного, непривычного. Федор подался к Марии Ивановне и почти закричал:
— Плакали государственные денежки-то!
— О своих ведь беспокоишься. Твой труд задарма пропал.
Федор вдруг сразу остыл, ухмыльнулся:
— Правильно я сделал, что не пошел к вам правду доказывать. Не поверили бы. И шкурки в руках бы мяли, а не поверили. Вот так-то иногда бывает, видишь — и не веришь, не хочешь верить. А коли я боялся, что труд мой задарма пропадает, так сдал бы мех Антипу. Зверь гибнет, пропадает — факт. Тогда вас, Мария Ивановна, и на свете еще не было, а я под стол пешком ходил, когда в наших местах соболиное стадо восстанавливали. Ловили в верховьях Зеи, на Баргузине и сюда завозили.
— Подождите, Федор, — сказал Семен. — Вы пояснее.
— Так вот, Мария Ивановна говорит — дело ясное. Ясное! Посеяли рожь, а убрать забыли. Охотоведы стали охотников бояться, с легкой руки лесничего, царство ему небесное...
— И вы так говорите о человеке... — Мария Ивановна откинулась от стола.
— А как мне судить о нем? Дрянь был человек.
Семен постучал по столу карандашом.
— Покончили с одним делом. Составляйте акт.
— Вот-вот, — быстро заговорил Федор. — Составьте акт, что такой-то охотник для выяснения причин порчи меха отстрелил соболей... В количестве четырех штук. Места я вам укажу. У меня записано.
— Итак, вы утверждаете... Браконьер он или нет? — спросил Семен у Марии Ивановны.
Она глядела куда-то в угол избы.
— Я вторую зиму здесь. Егор Аполлинарьевич хорошо знал здешние места. Он мне и помог данные составить. Про болезнь я не слыхала.
— Эх! — Федор махнул рукой.
— Мария Ивановна, я спрашиваю: браконьер он или нет?
— Все равно преступник.
— Так не годится, — Семен устало перевел дух.
— Что же, я благодарность убийце выносить должна? Да?
— В чем виноват — за то и буду в ответе, — Федор поднялся. — А в чем нет — того на меня не вешайте, — и обернулся к участковому. — Ты теперь знаешь, что охотник лишнего груза не берет.
* * *
Разговор продолжался и утром.
— Прикиньте, — склонив набок голову, говорил Федор. — Куда же деваться приплоду? Вот и идут на участках между соболями драки. То с одним хозяином, то с другим. А где зверя много — там, сами знаете, и болезни. Они подстерегают. Не каждый год в тайге урожай ягод, грибов, желудей. Разве вас удивит падеж среди кабанов или их поход на сотни километров за пищей?
— Конечно, нет, — согласилась Мария Ивановна.
— С соболями тоже. Природу сколько ни гни — в бараний рог не согнешь. Природа — она, как любое животное, живая. Освоить — одно, приручить — другое, но вот заставить ее делать то, что ей несвойственно, — нельзя. Человеку это обходится дороже выгоды.
— Чего же эта... природа хочет? — усмехнулся Семен.
— Еще вот я читал, что в Скандинавии уничтожили пернатых хищников. Мол, они боровую дичь поедают. Уничтожить-то уничтожили, но и дичи тогда стало меньше — перевелась.
— Тоже болезни? — спросил Семен.
— Болезни.
Мария Ивановна кивнула.
— Это верно. Я вот в Беловежской пуще была. Там всех лисиц истребили. Считали — они копытным мешают. Потом спохватились — копытных развелось сверх меры. Лес портят. Мышей объявилось видимо-невидимо.
— Ну, а волк? — спросил Семен.
— Что волк?
— Волка надо беречь или уничтожать?
— Где беречь, где уничтожать, — ответила охотовед. — В Швеции осталось всего двести волков. Так на отстрел их ввели запрет. Оставшихся пятьдесят медведей тоже под защиту закона взяли. У нас волков уничтожают. И правильно делают. Волку нельзя простор давать.
Семен смотрел в окно, но ничего не видел, не слышал теперь из разговора Федора и Марии Ивановны. Его занимало, что человек, обвиняемый в убийстве, человек, которому грозила смерть, словно забыл о ней, забыл об обвинении, ему предъявленном. Сейчас поведение Федора оказывалось из ряда вон.
«Неужели есть такие люди, для которых убить человека ровно ничего не значит? — думал участковый.— Нет. Не похоже. С другой стороны, что же тогда может означать его признание? Шутка, что ли? Или он, Семен, повел дело не так? Где же правда? Почему Федор считает себя виноватым в «мучительной смерти» лесничего?»
Федор перебил Марию Ивановну:
— Все так, но коли промхоза не будет, коли не наведем порядок в лесу, то соболь на дальних участках будет гибнуть от мора без пользы для человека. В одиночку там не управишься.
— А вы на своем участке справляетесь?
— Что я? Я бобыль. Одно слово. Лонись заболел — небо с овчинку показалось. А у всех семьи, дети. Несподручно им в глухомани жить. А приезжать сюда надолго у одиночек сил не хватит. Хороший транспорт нужен. Организация. Забросили, скажем, на вертолетах. Отохотились — и домой вместе с добытым.
Семен вдруг подошел к Федору сзади, положил руку на плечо.
— Нет. Не вы убили лесничего...
Борис рассмеялся:
— Уши-то развесили... Слушайте его больше! Он кого хошь заговорит.
Федор сбросил с плеча руку участкового, повернулся к Борису, прищурился:
— Ты видел, когда зверь умирает, глаза зверя видел?..
— Ну и что? Глаза как глаза...
— Нет, не видел, — сказал Федор, — не просто глаза... Когда подходишь к зверю, а он еще жив, то взгляд видишь. А потом... Потом взгляда нет. И в его глазах только отражение — небо, облака. Словно это не глаза, а лужица.
Борис пожал плечами:
— А зачем мне это видеть? Охотнику надо скрадывать зверя, а не заглядывать ему в глаза, когда он сдыхает.
Федор еще больше склонил голову к плечу, весь собрался.
— Для тебя, паря, красненькие да зелененькие по ветвям бегают. Стрелил — десятка с сука упала, а соболя в плашке нашел — и пятьдесят самое малое в карман сунул.
— Работа, — сказал Борис.
— Мария Ивановна, — сказал Семен. — Нам пора в путь. Что толку здесь сидеть? Нога-то ваша уже вроде поджила.
— Сидеть толку мало, а идти толку нет, — ответила охотовед. — Через перевал уже не пройдем. Там, где мы шли, все тропы снегом закрыло. Надо подождать, пока мари хоть немного промерзнут.
— Можно идти, — сказал Федор — . Отчего же нельзя? Можно. Спустимся по заберегам, обойдем вдоль подола увал — выйдем к болоту. Потом вдоль старицы, а там до Горного рукой подать. Продуктов у нас хватит. Возьмем Борисовы — и распаковывать не надо. По дороге изюбра или сохатого скрадем. Мясо будет. И Борису перепадет... раз уж на моем участке за хозяина остается.
Мария Ивановна посмотрела на Федора с удивлением.
— И вы так спокойно отдаете себя в руки правосудия?
— Не знаю, как насчет правосудия, а право у судей всегда есть. И не только у судей.
Борис шумно поднялся.
— А карабин-то тебе на время охоты давать не след. Три выстрела — и концы в воду. А? Ведь Семен-то Васильевич того гляди и карабинчик тебе своими руками выдаст.
— Так, — ответил Семен. — Чего-то это ты все меня предупреждаешь?
Семену вдруг стало стыдно за то, что Борис так говорит о Федоре. Семен позабыл — недавно он сам думал о Федоре так же, как Борис.
Сейчас участковый понимал: найдись достоверное объяснение гибели лесничего, найдись шкурки остальных пропавших соболей — и самое придирчивое следствие оправдает Федора. Правда, потребуется достать тело лесничего из болота, чтобы удостовериться в ненасильственной смерти.
Мария Ивановна, та, пожалуй, потому так и взволнована и нетерпима к Федору, что изо всех сил старается раз и навсегда покончить со своими сомнениями. Она не переставала верить в непричастность Федора к происшедшему. Стоило охотоведу отвлечься от подозрений, как она видела в Федоре своего союзника по делам охоты, умного и рачительного хозяина тайги.
Дорога обратно
Снег лег плотно.
Тайга будто осветилась изнутри. Стало видно, как поднималось из белой земли каждое дерево — и близкое и далекое. И голые ветви и лапы елей, на которых задержалась пороша, тоже рисовались четко.
Федор шел впереди по охотничьей тропе, пробитой им когда-то самим. Карабин участковый ему оставил.
Тропа юлила и петляла среди скал, бежала по лесу, извивалась в буреломе сиверов — северных склонов, весело сбегала по увалам — склонам, обращенным к югу. Но тропа всегда оставалась легко видимой.
По тому, как легко и бодро шла Мария Ивановна следом за ним — Семен двигался вторым, а Борис замыкающим, — участковый догадывался о хорошем настроении охотоведа. Ему и самому было просто приятно шагать по такой отличной охотничьей тропе.
Первую ночь после выхода с зимовья они провели в балагане, который соорудил Федор в распадке у ключа. И хотя охотовед и Борис по привычке называли строение балаганом. Семен замечал, что его спутники поражены этим временным пристанищем охотника. Да и сам Семен удивился не меньше других.
Еще по дороге к Федорову зимовью им пришлось две ночи провести в балаганах других охотников. Те ни в какое сравнение не шли с жильем Федора.
Еще через день пути, к вечеру, они пришли ко второму балагану Федора, поставленному так же, как и первый.
В распадке у ключа, около крутого склона, виднелась трехстенная постройка с односкатной крышей. Четвертую стену заменял склон распадка. Застекленное оконце играло отблеском заката.
— Федор Фаддеич, а вы нас не специально этим путем ведете? — спросила Мария Ивановна.
— Ближе нет пути.
— А мне подумалось, что образцово-показательную часть своего участка демонстрируете.
— Даром денег не получаю, Мария Ивановна.
— И дальше будет так?
— За то, что будет дальше, не в ответе. Здесь мой участок кончается. Дальше что-то вроде ничейной земли. А слева, километрах в двадцати, охотничьи угодья нанайского колхоза.
— Сориентировалась. Где-то здесь старица...
— Неподалеку... — Федор пошел к балагану.
Семен спросил, глядя в спину Федора:
— Когда вы тут были?
— В тот день.
«Ничего не скажешь — ответ правилен, — подумал Семен. — Смешно отрицать», — и снова спросил:
— Отсюда вы и услышали стрельбу?
Дверь балагана была заперта на засов. Федор шумно стал отодвигать его и словно не расслышал вопроса. Открыв дверь, охотник обратился к Марии Ивановне:
— Припозднились мы. Изюбры уже третью неделю ревут.
— Ничего! — бодро ответила охотовед. — Нам все равно нужно старого добыть. Они-то без гаремов ходят. Только что ревут — не отощают особо.
— У молодых-то сейчас только кожа да кости, — сказал Борис.
Федор прошел в темный балаган, загремев там чем-то неосторожно передвинутым. Потом чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу.
— Борис! Принеси дров. Слева от балагана.
— Видел, — откликнулся тот и, сложив с плеч поклажу, отправился за угол.
— Заходите, чего же вы встали? — спросил Федор.
Семен чувствовал, что Мария Ивановна хотела ему что-то сказать, но промолчала. И ему надо было бы сказать Марии Ивановне, что неплохо организовать разведку: пойти к старице и покричать оттуда, выстрелить. На два километра, а до старицы не больше, пожалуй, можно не только звук выстрела, но и голос услышать.
Они прошли в балаган, и опять, как в прошлый вечер, их поразили порядок и чистота этого временного пристанища. Лубяная крыша, видно, не протекала, земляной пол был чист, и стол выскоблен, и печка в полном порядке.
— Хоть сейчас на выставку, — проговорила Мария Ивановна.
Так же, как и Семен, она, наверное, чувствовала какое-то непостижимое противоречие между слухами о Федоре и всем, что сейчас увидела.
В печи загудел дружный огонь, в котелке забулькала каша, приправленная пахучим медвежьим салом. В балагане стало тепло и уютно.
Семена разморило. Как ни старался он убедить себя, что уже пообвык в тайге, уставал он еще крепко.
Он как сел за стол, неподалеку от входа, так не вставал. У ног его лежал плотно набитый рюкзак — сил не было поставить в сторону.
— Пойду пройдусь. Посуду сами вымоете, — сказала Мария Ивановна.
Заря за окном еще не погасла. Под деревьями сгущались зимние сумерки.
Где-то неподалеку послышался рев изюбра. Он напомнил Семену очень отдаленно мычание разгневанного домашнего быка. В звуках этой боевой песни не хватало страсти. Казалось, изюбра заставили реветь силком.
— Вот это наш, — сказала охотовед, — старый.
— Да, — согласился Федор. — Старый. Здесь их двое бродят. Другой — тот поближе к старице.
— Вот. Может, я его и примечу.
После разговоров в зимовье о тайге и зверях участковый заметил нечто странное в отношениях Марии Ивановны и Федора друг к другу, ко всей истории с лесничим. Охотовед то восхищалась всем, что видела на участке Федора, то вдруг, не спросясь, надо это или нет, старалась помочь Семену как можно скорее окончательно уличить Федора в преступлении. И странно было, что в таких случаях Федор шел навстречу.
Помощь Марии Ивановны всегда была неловка и не к месту, как и это ее желание пойти ночью к старице.
— Вот, Семен Васильевич, еще одно доказательство, — услужливо заметил Борис. — Так вы, Мария Ивановна, пойдете?
Она дернула плечом:
— Тебе-то что?
— Проводил бы вас.
— Кавалер...
— Зачем же, Мария Ивановна, одной-то? Ночь... — сказал Федор.
— Сидите...
Открыв дверь, охотовед обернулась и сказала Семену:
— Вы зря не беспокойтесь. Я просто пройдусь.
Семену показалось, что сказанное относится не только к нему. Будто кто-то еще мог беспокоиться за нее. Федор?
— Напрасно вы идете, — проговорил Федор. — Я вам и так скажу — выстрелы от старицы тут хорошо слышны. И голос тоже. Звук оттуда идет меж сопок, как по трубе.
Семен перевел взгляд с охотоведа на Федора. Мария Ивановна стояла у дверей, потупившись, застигнутая врасплох откровенностью.
— Баба — она баба и есть, — проговорил Борис, когда дверь за охотоведом закрылась.
Федор промолчал. Семен тоже. Его почему-то стало тяготить присутствие Бориса. Это ощущение пришло исподволь. Борис торопил развязку... Ну что ж! Семен надеялся, что она наступит скоро. Вряд ли Федор вы: держит «очную ставку» с местом преступления. Не выдержит. Ведь вот уже сегодня не выдержал, сказал, что от балагана слышны выстрелы.
Пора было укладываться. Семен приподнялся с лавки — боль в натруженной пояснице заставила его тихо охнуть и сесть. И ноги будто свинцом налиты... И Мария Ивановна вызвалась идти на старицу... Ясно: все видят, как тяжело дается участковому таежный путь.
— А ты, Борис, не на место лег, — поднявшись с колена, бросил Федор.
— Это почему же?
— Ты и на лавке у двери переспишь. Подождешь, пока хозяином станешь.
— Участкового думаешь задобрить?
— Будет. Помолчал бы...
В балаган возвратилась Мария Ивановна; грустная, чем-то вроде раздосадованная. Ни на кого не глядя, она устроилась на лавке и закрылась с головой.
Превозмогая боль в пояснице, Семен приподнялся из-за стола. Разогнуться не смог. Опираясь на стол, пошел вдоль него.
— На печку идите, — сказал Федор.
— Ладно... Так.
— К утру полегчает. А на лавке-то не пройдет. Хуже намаетесь.
— Правильно, — протянул Борис. — Милиционера подальше от двери. Я вам за караульщика? Мне плевать — пусть бежит.
Мария Ивановна ясно выговорила:
— Дурак.
Охота
Семен опустил мушку так, что между прорезью прицела и корпусом изюбра, около его передней ноги, образовался чуть заметный просвет, и плавно нажал на спусковой крючок.
И вслед за выстрелом услышал, будто камень с силой шлепнулся в мокрую глину.
— Ловко бросил, — сказал Федор.
Семен не сдержал улыбки. А зверь, который был метрах в трехстах, дернулся, метнулся вверх и в сторону, рухнул.
Перехватив карабин в левую руку, Семен вскочил и бросился к изюбру.
— Осторожнее! — крикнул Федор.
Но, пробежав несколько шагов, участковый услышал, что охотник бежит вслед за ним.
Запыхавшись, Семен остановился. Остро пахло потом изюбра и кровью. Ноги самца еще дергались. Глаз с вывернутым белком косил на человека.
И еще несколько мгновений Семен видел в неверном свете уходящего дня взгляд животного.
Семену стало не по себе.
Он посмотрел на старческие — короткие, искривленные — рога изюбра.
И снова увидел глаза. Теперь уже отрешенные, спокойные, как осколок лужицы. На какое-то мгновение Семен увидел зверя таким, каким он был несколько минут назад, когда, повинуясь инстинкту, брел на зов берестовой трубы.
И вот — труп.
Эта мгновенная перемена после выстрела и звука, с каким камень шлепается в мокрую глину, казалась тем более разительной, что совершилась по воле Семена.
Он хотел, очень хотел свалить изюбра.
А сейчас радости не было.
Ведь минуту назад он тщательно выцеливал и боялся, что просвет между корпусом зверя и мушкой может оказаться или слишком большим, или слишком малым, и он промахнется — не убьет.
И если бы это случилось, Семен считал бы себя несчастным и ничтожным.
Есть чувства, которые нельзя выразить словами: «Ах, как жаль...», или: «Ах, как нехорошо я сделал...»
— Хорошо бросил, — сказал Федор, стоявший позади Семена. — Он и не мучался.
— А тот... мучался?
Из груди изюбра текла кровь, протаивая мелкий пласт снега. Остановившийся глаз отражал небо и первую звезду. Но, может быть, это был просто отблеск.
— Да, — сказал Федор.
Они стояли рядом у туши зверя, которая была черной в синих сумерках. Заря дотлевала. И только одно высокое перистое облако в середине небосвода еще розовело.
— Он очень мучался. И самое страшное было для него впереди.
Когда он понял, что самое страшное для него еще только наступит... Он понял раньше меня, что я не успею добраться к окну на болоте. Я бы, наверное, не понял этого до конца. До того, как он утонул. Но он понял.
Значит, лесничий погиб на глазах Федора. Но как же он попал в старицу? Почему стрелял в Федора?
— Ты прибежал на крик? — спросил Семен.
— Да. Я был в балагане. Я сидел на том месте, где ты вчера, за столом, и плел обмет на соболя. Дверь была открыта. Поэтому я и услышал крик. Сначала думал, мне померещилось. Кто тут мог кричать? Бросился на голос. Схватил ружье, топор и побежал. Я думал, что кричат ближе. Это распадок. Он, как труба, несет звук. Я тоже кричал. Он отвечал мне.
Голос Федора звучал глуше и глуше.
— Я бежал что было мочи. Он очень кричал Протяжно. По-звериному.
И тут Семен услышал, как лязгнули, словно от озноба, зубы Федора. Федор замолчал. Потом сказал:
— Зябко.
В стороне послышался выстрел.
— Борис стрелял. Однако перебросал.
— Мимо? — переспросил Семен.
— Вроде да.
— Как вы узнали? — Семен был доволен, что перебили разговор. Ему хотелось сосредоточиться и подумать, как вести теперь расспрос Федора.
— Пуля не шлепнула. Если бы мы поближе были, то можно точно угадать, и куда попал — в грудь, в живот, в мясо. А когда и в дерево. Слышно. Коли вслед за выстрелом не слышно удара, значит в белый свет как в копеечку.
Опять раздался выстрел. И на этот раз послышался звук удара — глуховатый, барабанный
— В брюхо...
— Вы, Федор Фаддеич, простите мою горячность. Я ведь не со зла... Да и Мария Ивановна и Борис...
— С них взятки гладки.
— В общем нехорошо у меня получилось.... Хоть бы вы и виноваты были. Все равно не так.
— Чтоб ошибку не сделать — достаточно умным быть. А чтоб признать ее — еще и душу иметь надо. Смелый вы...
— Что карабин вам оставил?
— Что поверили... А я ведь сейчас... До последней минуты боялся. С того дня. Подбежал я к топи. Вижу, не добраться мне до лесничего. Он с острова шел. Чего ему было там делать? От берега-то метров семьдесят до окна, куда он провалился. Он кричит: «Иди!» А я сунулся было, да еле выбрался. Понял — не в себе уже человек, не разумеет, как действовать.
Тогда стал лиственницу рубить. Повалил. Пробежал по ней до верхушки и снова в топь. С полчаса возился в трясине, пока выбрался. Решил «кое-как докатить.
А лесничий уже по горло в трясине. «Стреляй!» — кричит. «Убей!» — кричит, чтоб не мучиться, значит. Я молчу. Попробуй стрельни в человека, хоть и все равно погибнет и спасения уж ему никакого нет. Муки одни остаются. Он плачет, кричит: «Стреляй! Добей!» И бога и Христа вспомнил. Сам-то он не может застрелиться — до курка не дотянется. Винтовка-то у него длинная, не карабин.
Я ему «Нет!» говорю. Не могу, значит. Он ругаться стал, в меня целиться. «Не добьешь, — кричит, — тебя порешу!» Выстрелил. Я даже не поверил. Стою как олух и смотрю. Пуля мимо, а он опять целит по мне. Тогда я побежал по лиственнице — к берегу. А он — палит. Пять раз выстрелил. Мимо. И уж совсем в трясину ушел...
— А потом?
— Потом... Потом я выглянул из-за дерева. Гладенькое такое окошко на болоте осталось. Ни рябинки. Будто зеркало...
— А ты...
— Я пошел обратно к балагану. Сердце томилось отчаянно, горит в груди. И жалел я так, что струсил, не прекратил муки.
— Нет, нет! — вскочил Семен, словно охотник собирался выстрелить сию минуту и от участкового зависело, сделает он это или нет.
Федор повернулся к Семену всем телом, потому что криво посаженная голова не позволила ему увидеть участкового. Но ни тот, ни другой не могли различить лица друг друга. Уже совсем стемнело.
— Надо было, — проговорил Федор. — А по ночам мерещилось, что я сам по горло в трясине вязну и все прошу, прошу лесничего... А он как ни пальнет — так мимо. Просыпаешься от страха, что он опять промажет. И засосет тебя трясина...
— Нет. Стрелять было нельзя, — сказал Семен.
— Это по какому такому праву... Если человек просит!
— Тогда вы считались бы убийцей.
— Это убийство?
— Да.
— Не-ет...
— По закону — да.
— И есть такой закон?
— Есть, — сказал Семен. — И очень строгий закон.
— Жестокий.
— Нет. Справедливый.
— Чем?
— Надеждой. Надеждой до последнего вздоха. Вдруг через секунду после вашего выстрела мы подошли? Или еще что. Не важно! Но до последнего мгновения у человека должна оставаться надежда. Да и вы не смогли бы доказать, что произошло именно то...
— Пусть... Но я сделать этого не мог. И простить себе не могу. Знаю, что мне никто бы не поверил. Да и сейчас не особенно верят.
— Чем больше я вам верю, тем тщательнее буду проверять.
— Ну, это само собой. Тут и говорить не о чем, — вздохнул Федор. — Чем лучше вы проверите, тем мне спокойнее будет. Дело ясное, как Мария Ивановна говорит.
Федор поднялся. Огляделся.
— Однако припозднились мы.
Справа за сопками всходила рыжая большая луна. От ее света на земле стало еще сумрачней. Просинь теней потемнела, налилась чернью.
— Что ж с изюбром-то будем делать? — спросил Семен.
— Оставим до утра.
— Вот так и оставим?
— А что? Думаете, растащат? Нет. Здесь в верховьях тигра бродит. Она всех волков разогнала. А сама падаль не ест. Только свою убоину. Закидаем труп еловыми лапами от ворон. И только-то.
— А почему вы в Горное не пошли? Не рассказали?
— Кто бы мне поверил? Вы? Мария Ивановна? Охотники — и те.
Верить-то пришлось бы на слово. Страшно было говорить-то. Про закон-то, который запрещает выполнять последнюю волю погибающего, — сказал Федор, — я впервые слышу. Как же я людям на глаза бы показался? Я ведь и в бумаге, что дал вам, про то и написал.
— Что бумага...
Семен спросил:
— Дарья вашей невестой была?
— Дарья?..
В том, как Федор спросил, Семен почувствовал скрытый вопрос: почему он так запросто ее зовет? Участковый поправился:
— Дарью Митрофановну имею в виду.
— Была. Жалко человека, — сказал Федор. — Я ведь ей говорил — плюнь на лося. Лесничий сам с отцом бы ее разобрался. Правду-то, что шило, в мешке не утаишь. А она... Ну да это уж как ей совесть подсказала. Человек, бывает, с уступочки на уступочку так и скатывается. Не догонишь. Да и догонять не хочется.
...Федор ушел в ельник и скоро вернулся с охапкой веток. Прикрыв добычу, они отправились к балагану.
Сначала шли след в след, а когда вышли на тропу, тени их слились на молодом снегу.
На взгорке Федор остановился:
— Не вернулась еще Мария Ивановна.
— Откуда вы знаете?
— С этого места свет в окошке балагана видать. Вон там. Не горит.
— Придут.
— За подранком пошли, видать. Суматошный Борис. Вот и прокидал.
— А может, Мария Ивановна?
— Она с ружьем пошла. А стреляли из карабина. Из ружья по изюбру не бьют.
Потом всю дорогу до балагана они шли молча. Когда добрались, Федор сразу принялся возиться с печкой, с ужином, делал все сам, но как-то неловко: просыпал крупу, без надобности гремел посудой, и все вещи в его руках казались непослушными.
Дверь распахнулась от удара ногой. Борис ввалился в балаган и торжествующе закричал:
— Нашли тайничок-то! Что ты на это скажешь? А! Нашли тайничок!
И ящички из-под патронов, цинковые, запаянные! Видать, со шкурками? Молчишь?
Мария Ивановна вошла вслед за Борисом, усталая, равнодушная. Она прошла к печке и, пока Борис кричал, стояла, грея руки. Когда Борис выкричался, добавила:
— На острове тайник... Мы за подранком пошли. Смотрим, изюбр неожиданно делает крюк. Встали. Разглядели вход в землянку. Думали сперва, берлога. Может быть, там когда-то и жил медведь, но теперь жилье пустое. Дверца даже навешена. Какой уж тут медведь.
Семен поглядел было на охотоведа, но тут же стал смотреть на Федора. Какая-то рассеянная улыбка временами бродила по его четко очерченным губам.
— Мы зашли... — продолжала Мария Ивановна.
Ее перебил Борис:
— Фонариком посветили...
— Ничего не трогали? — спросил Семен.
— Нет, — вздохнула Мария Ивановна. — Я Борису не разрешила.
— Правильно. А почему же зверь-то свернул?
— Видно, дух человеческий не выветрился, — ответила Мария Ивановна.
— А давно там кто был? — спросил Семен.
Мария Ивановна горько усмехнулась.
— У изюбра надо было бы спросить. Не догадались.
Она все еще стояла у печки, держа над плитой руки. Федор расположился на корточках у печной дверцы, будто присел у ног охотоведа.
— Далеко это? — спросил Семен.
— Часа четыре хода.
Семен, поднявшись с лавки, нахлобучил ушанку:
— Надо идти.
— Я вас провожу, — быстро отозвалась Мария Ивановна. Она словно не замечала Федора. Семену показалось, что она ступит прямо на него, если тот не подвинется. Участковый уже готов был кивнуть, согласиться, но задержался с ответом.
Он подумал, что вообще-то ему все равно, кто проводит к тайнику на острове. Конечно, было бы просто приятнее идти с Марией Ивановной, чем с Борисом, но... оставлять Бориса с Федором тоже не хотелось.
— Возьмите меня, — попросила Мария Ивановна. — Какая вам разница? Пожалуйста.
Борис молчал.
Если бы он тоже попросился идти, Семен, пожалуй, согласился бы взять с собой Марию Ивановну. Но Борис Молчал.
— Нет, Мария Ивановна, мы с Борисом пойдем, — сказал Семен.
— Чего это мне тащиться?
— Идем! Идем!
Борис поднялся и шагнул вслед за Семеном.
Поднажал морозец. Снег начал поскрипывать под ногами.
Пропал запах прелых листьев, который еще чувствовался днем. Остро припахивало болотом; холод сковывал хлябь, и она паровала.
Борис принялся жаловаться. Из-за спешки Семена они промаются ночь, а это никому не нужно, и так все ясно, и, незачем таскаться в берлогу-тайник.
Теперь помалкивал Семен. Он был доволен собой — поступил правильно. Во-первых, не стал выяснять у Федора, знает ли тот про тайник. Если знал или имел прямое отношение к тайнику, то, пожалуй, все, что говорил после охоты на изюбра, — выдумки. А если он действительно ничего не знает о тайнике? Тогда о нем знал другой человек. Знать это мог только лесничий, который шел с острова...
«А зачем ему нужно было туда идти? — подумал Семен. — И как он попал туда? Ведь Федор говорил, что лесничий идет с острова, и других следов на той части болота не было».
Только перед самым восходом солнца они по старым следам изюбра-подранка добрались до землянки.
— Постой, — попросил Семен и первым спустился вниз.
Желтое пятно света от карманного фонарика скользнуло по стенам, обложенным плетенкой из прутьев, по потолку из неструганых бревен. Все это было сделано неряшливо, торопливо.
Под столом штук десять цинковых ящиков из-под винтовочных патронов.
Семен подошел к столу и достал ящик. Верхняя его часть была небрежно, но щедро запаяна. Ящик оказался легким, Семен подумал, что Борис прав — там шкурки. Он вскрыл ящик ножом и увидел связку отличных соболиных шкурок.
Тогда участковый внимательно осмотрел, не трогая руками, остальные ящички. Сбоку они были покрыты довольно толстым слоем пыли и грязи, а верхние плоскости оказались чистыми. Это наводило на мысль, что часть сокровищ взяли недавно, по крайней мере ящичков пять.
Стараясь как можно меньше наследить, Семен вышел.
— Ну, убедились, что Федор гадина? Сколько еще вам нужно доказательств, чтобы арестовать его?
Борис сказал с усмешкой, поглядывая на участкового покровительственно.
— Скажи, Борис, а почему надо было уходить с этого острова другой дорогой? Не той, по которой мы сюда шли? Ведь изюбр вряд ли ломился бы по топи. Он-то наверняка знал тропу безопасную!
— Изюбр-то знал, — ответил Борис. — Только если по изюбровой тропе обратно идти отсюда — неминуемо возле Федорова балагана пройти придется. Вот так — прямо по распадку.
— Ну, а если приспичило идти самым коротким путем? Ну, чтобы миновать Федоров балаган?
— Вот пойдем по следам подранка. Он-то лучше всех знает. Мы-то как натолкнулись вчера на землянку, так дальше и не пошли. И зверя бросили. Кто же так делает? А еще охотовед.
— Вот и пойдем по следам изюбра, — сказал Семен.
— Это вы правильно, Семен Васильевич! Там ведь пудов десять мяса. А оно, считай, по рублику килограмм. Сто шестьдесят рублей, да на новые! Так-то!
Они двинулись в путь.
— Это ж я чуть не пятую часть долга за этот год себе скошу! А она говорила — бросить. Охотовед. Одно слово — баба. Далеко-то он не ушел, — Борис почти бежал по следу. — Только бы звери его не порастаскали...
Семен слушал и не слушал. Где всезнающий раненый изюбр вышел с острова? Если его, Семена, предположения окажутся правильными, то именно там, там — в том месте у поваленной Федором лиственницы.
И следы вывели точно.
Борис, озадаченный, остановился на опушке, увидев напротив лиственный бор и срубленное дерево на берегу. Он настолько был поглощен своими заботами, что и не спросил себя, зачем участковый так настойчиво обследует остров.
— Однако... — протянул Борис. — Смотрите!
Следы изюбра шли точно через старицу к поваленной лиственнице.
Сомнений не оставалось: тут проходила тропа, которой и воспользовался лесничий.
На другой стороне, неподалеку от берега, над вершинами оголенного лиственничного леса кружили вороны.
— Смотрите-ка, — снова сказал Борис. — Вон там и изюбр лежит. Головой ручаюсь — там. Вороны, они лучше всякой приметы. Уж они-то падаль за десяток километров учуют.
— Ладно, — сказал Семен.— Иди к изюбру, разделывай. Только сторонкой, не по следам.
— Это я мигом. Я осторожно. Борис побежал, потом вернулся:
— Котомку-то я оставлю...
И, сбросив с плеч мешок, налегке отправился через промерзшую старицу, чуть в стороне от следов подранка.
Семен не спеша пошел по берегу, стараясь точно определить, где мог войти в топь лесничий.
— Ой! — воскликнул Борис.
Семен вздрогнул — подумал, что под охотником треснул молодой лед, и тут же увидел упавшего Бориса — как раз на полдороге к тому берегу.
— Что?
Борис поднялся, держа в руке рюкзак.
— Не трогай! Положи! — Семен бросился к находке.
Он подбежал запыхавшись.
— Давай!
Борис протянул ему знакомый рюкзак. Семен видел этот рюкзак у лесничего: альпинистский, абалаковский, очень удобный и вместительный.
Заледеневший шнур никак не хотел развязываться. Да и руки Семена дрожали от волнения. Но уже сквозь полотняную ткань Семен нащупывал продолговатые ящики из-под патронов.
Да, в рюкзаке лежали ящики со шкурками.
— Тайник-то, выходит, лесничего! — не удержался Борис.
— Выходит... А там посмотрим. Этим следователь займется. А ты помоги мне вехи поставить.
Борис молча отправился к берегу, оглянулся:
— А изюбр-то?
— Потом.
Часа два они провозились на подмерзшем болоте, расставляя вехи на тех местах, где, по предположению Семена, потонул лесничий.
Потом отправились к изюбру. Он лежал неподалеку от берега, и над ним вились вороны. Они уже достаточно попировали.
— Это еще ничего. Хорошо, что кто другой из зверей его не тронул, — сказал Борис, принимаясь разделывать тушу.
Семен сидел неподалеку, на колоде. Думал о Марии Ивановне, радуясь, что он объявит ей приятную новость. Правда, еще экспертиза… Экспертиза подтвердит, что землянка и вещи принадлежали лесничему, а не Федору, — каждому ясно.
— Так, значит, не виноват Федор-то? — спросил Борис.
— Вроде да, — ответил Семен с улыбкой. — Зиму-то он проведет в Горном. Пока следствие не закончится.
— Так, — Борис отложил топор, которым разрубал подмерзшее мясо, достал папиросу. — Значит, я тут зиму буду.
— Значит...
— И то неплохо.
— Да ты не беспокойся, — сказал Семен. — Мне думается, что теперь-то охотовед добьется — будет у вас промхоз. Все к тому идет.
— Вашими устами да мед пить...
— А другую пословицу ты не слышал? — проговорил Семен.
— А это какую?
— На чужой каравай рот не разевай, пораньше вставай да свой затевай.
Борис покосился на участкового:
— А вы хитрый!
— Должность такая. Обязан видеть, если не все, то хоть кое-что.
Ник. Коротеев
