Зал ожидания железнодорожного вокзала в Познани блестит, словно его вымыли с мылом. Бра испускают лучи света, похожие на восклицательные знаки, бесчисленное множество плафонных ламп горит в беззвездном мраморном небе, а носильщики, мастера вежливости, налетают на тяжелые чемоданы и пузатые портфели, бросаются к такси, отдают честь, словно перед ними генералы, мчатся обратно в отмытый зал, чтобы завладеть потоками пассажиров.
На площади — тусклое вокзальное солнце: ему приходится наблюдать за оживлением через пелену дымов. Дует холодный ветер, раздувает пестрые юбки девушек, забрасывает пыль в глаза. На перекрестке регулировщик с любопытством заглядывает в машину...
Улицы города старые, но широкие, запружены автомобилями и людьми. Пешеходы выливаются толпами на проезжую часть, дети с пронзительным визгом бегут за поливальной машиной, в многочисленных кафе-мороженых шумно. Перед большими витринами толпятся хорошо одетые люди. За широкими лотками с овощами и фруктами стоят полные женщины, предлагая сочную клубнику и свежие зеленые огурцы.
Какое впечатление произведет на меня этот город, насчитывающий тысячу лет? Город тысячелетнего возраста, некогда столица Польши. Из моего окна в гостинице «Познаньская» мне видна старая библиотека Рачинского с ее великолепными двадцатью четырьмя коринфскими колоннами. На площади перед библиотекой женщины сажают красные цветы, две девочки раскатывают на трехколесных велосипедах вокруг гигантской ракеты, поднимающейся над самыми высокими домами города и сверлящей своим серебряным острием небо. Под ракетой на перекладинах из стальных труб, как на турникете, кувыркаются дети.
Под окном позвякивают, спотыкаясь на перекрестках путей, трамваи, обгоняемые автомобилями. Вагоны трамваев битком набиты пассажирами. Улица, протянувшаяся под моим окном, — торговая: налево и направо расположены лавки, конторы и гостиницы, книжные магазины и газетные киоски; по ней ходят юные парочки — они держатся за мизинец и шушукаются,— а также иностранцы, постоянно разыскивающие свою гостиницу, потерянную в лабиринте улиц и переулков.
Разумеется, прежде чем выйти из гостиницы, я получил у портье, который изъясняется на пяти языках, записки с несколькими адресами заслуживающих внимания достопримечательностей. В этот поздний послеобеденный час солнце окрасило все в желтые тона, воздух сух и прохладен. На фасадах домов нервно вздрагивают прежде времени зажженные световые рекламы. Познаньская площадь у Старого Рынка напоминает картину Каналетто, конечно, если забыть о множестве автомобилей. Ратуша, поначалу готическая, перестроена в XVI веке итальянцем Джованни Батиста ди Квадро в стиле ренессанс; она могла бы служить украшением любого римского города. Прекрасные фрески покрывают здание с восточной стороны, в великолепных сводчатых галереях лежат густые черные тени. Солнечные часы отстают на час от башенных — в Польше «летнее время». В войну ратуша подверглась разрушению. Ее, как и примыкающие дома, восстановили по старым планам. Вокруг ратуши тесно стоят машины в ожидании пассажиров, безмолвно глазея фарами, — маленькие «сирены», плоские «вартбурги», приземистые «мерседесы», элегантные «волги», скромные «варшавы». А вперемежку с ними застыли пролетки с грустными лошадками и уснувшими кучерами.
На старую рыночную площадь наш век тоже водрузил свой дворец — продолговатое здание целиком из стекла и бетона, яркое, светлое, с плоской крышей. Его назначение — служить музе: он отдан в распоряжение художников под выставочный зал.
Я завязываю разговор со школьным учителем, стоящим с группой учеников перед ратушей. Он показывает детям архитектурные памятники и, по-видимому, объясняет, в чем их достоинство. На хорошем немецком языке он сообщает мне об усилиях и средствах, затрачиваемых на восстановление памятников старины. Разговаривая, мы бредем через рыночную площадь, а за нами идут дети. Учитель осведомляется, как мне понравился «новичок», стоящий на этой старой площади. Еще до того как я успел ему ответить, он рассмеялся и сказал, что в старых городах охотно создают контрасты — это дань времени.
В узких извилистых улочках темно и неприветливо. Ксендзы мелькают на фоне черных стен, напоминая своим видом рассыльных. Дети чертят мелом на тротуарах. Темные лавки полны сала, спаржи, битых уток и гусей. Женщины стоят тут и там, обмениваясь новостями. Неожиданно я очутился перед громоздким римско-готическим порталом доминиканской церкви — древнейшим строением в Познани. В ней темно, почти как ночью. Благоговейная тьма, мерцают свечи.
Над узкими уличками старого города небо тоже узкое. Я пересекаю Варту, направляясь к острову, на котором находится кафедральный собор. Широкая красивая улица ярко освещена и многолюдна. В реке отражаются пять башен собора, которые дрожат на легкой ряби, как сморщенные старцы. Солнце посылает внутрь собора свои мерцающие золотые лучи через высокие стрельчатые окна. Этот собор — одна из двенадцати капелл, составляющих базилику. В их числе — удивительная Золотая капелла в византийском стиле со склепами и памятниками первых князей и королей Польши Мешко I и Болеслава Храброго. Главный портал и алтарь Золотой капеллы созданы по эскизу итальянца Помпея Феррари, картину над алтарем написал поляк Чехович, известный своими картинами на библейские сюжеты. Неподалеку от Познани — Гнезно, древнейшая польская столица, «гнездо» польских князей. Я охотно съездил бы в Гнезно посмотреть на знаменитый портал святого Адальберта, из которого император Наполеон когда-то велел вынуть кусочек, и, как иронически заметил Генрих Гейне, благодаря такой высочайшей внимательности ценность собора еще преумножилась. Но портал в это время ремонтировался — он пострадал во время фашистской оккупации.
...Во дворе собора старый ксендз беседует с молодыми туристами. Посетители не столько слушают, сколько фотографируют. Они, верно, не прочь перетащить собор к себе домой. Стоя перед порталом, они косились на объектив, отбегали на большое расстояние, «чтобы Он попал в кадр».
...Над городом тянется фабричный дым. Здесь, в Познани, находятся два металлургических завода. Похоже, что дым вызывает у отцов города немало беспокойства. Поэтому новые промышленные предприятия строятся на западной окраине, где они будут под «присмотром» ветра. В Познани строят много и красиво, со вкусом и в современном стиле. Каждая краска играет. Улицы протянулись под молодыми деревьями. У высоких домов резвятся детишки. Перед омытыми светом магазинами, остекленными, как зимние оранжереи, стоят детские коляски и сидят привязанные собаки. Из ресторанов доносится музыка.
На следующий день я подвожу итоги. Что же еще посмотреть? Оперу, которой все восторгаются, но где я, однако, не побывал? Медицинскую академию, технический вуз, филармонию, театры и музеи, большую галерею, где выставлены картины польских и иностранных художников? Я то и дело слышу со всех сторон советы: «Это вы должны еще посмотреть, там вы должны еще побывать, ах, и там вы тоже еще не были?» И я могу только отвечать: «Нет, там я тоже еще не был». «А нет ли тут магазина, где можно купить время?» — вертится на языке вопрос.
И вот мы со знакомым поляком сидим... в уютном кафе. Хорошо одетые парни упражняются в целовании рук девушкам, которые не скрывают своего удовольствия. На небольшой площадке для Танцев вертятся парочки — некоторые подпрыгивают, другие танцуют, томно прикрыв глаза, третьи лихорадочно трясутся в «темпе века», а саксофон хрипло орет, воет, стонет. Солист прикрывает глаза, словно трубит свою лебединую песнь, или, что правдоподобнее, трубит ее для вон той красавицы, только для нее одной. А я, не завистливый по природе, беспокоюсь за его легкие. Потом нарядные парни уводят своих подруг с танцевальной площадки к столикам, покрытым белоснежными скатертями и украшенным цветами, пододвигают им поудобнее стулья и пьют за их здоровье.
Мой друг рассказывает эпизоды из своей жизни, веселые и грустные, и я тоже наполняю вазу воспоминаний плодами — сладкими и горькими.
Поздно вечером я иду один по улицам Познани. Над библиотекой Рачинского висит луна, она светит не так ярко, как висячие фонари по обочинам шоссе. Из витрин свет падает на лица людей, над входами в познаньские кафе вертятся раскаленно-красные крылья ветряной мельницы, перемалывая часы ночи. Познань — тысячелетний город — засыпает... Где же я найду магазин, где можно купить время?
Курт Давид, немецкий журналист (ГДР)
