Перевал Пунчак лежит на дороге Вандунг — Джакарта. Здесь любят останавливаться туристы. Сказочная красота, которая открывается взору, очаровывает, потрясает каждого. На зеленом плоскогорье, далеко у самого горизонта, в легкой дымке виден один из красивейших городов Индонезии — Бандунг, в противоположной стороне, скрытая цепью гор, раскинулась Джакарта.
Тучи наползли на поселок сразу, спеленали его и выплеснули порцию тропического ливня. В зале окна раскрыты настежь, но все равно жарко. В зале, где проходит учительская конференция, гудит разноголосица. Но вот воцарилась тишина — оратор начал рассказывать что-то интересное. Эту историю записали и мы.
* * *
Поскрипывает чикар — двухколесная тележка, — понукает старик быков, а сам все выспрашивает у Вати: какого она роду-племени, где живут родители. Нетороплив и любопытен старый крестьянин.
Девушка смотрит на дядюшку Салеха. Его исполосованное морщинами лицо лучится добротой, а поседевшие усы трогает снисходительная усмешка. Он изредка покачивает головой и удивленно цокает языком. Разузнав обо всем, Салех решается на главный вопрос:
—Жених есть? Вати в ответ смеется.
—А как же, дядюшка! Есть, конечно!
—Где он работает, дочка?
—Служит. Моряк он, дядюшка.
И опять удивленно цокает языком старик. Тоже хорош кавалер. Отпускает одну. Хоть и уважительные у них парни, да одному аллаху ведомо... Впервые учительница в деревне объявится. Городская все ж. засмотрятся на нее, тогда прощайся с невестой, моряк.
Квадратики рисовых полей подступают к самой деревне.
Старик и не подозревает, что своим вопросом растравил душу девушки. Вати вновь вспоминает разговор с Сулейманом.
Они шли по ярмарке. Парк весь расцвечен, иллюминирован. Чинно проходят яванцы в изящных каин — длинной одежде из пестрой ткани, гремят оркестры, сотни посетителей смотрят представление теневого кукольного театра — ваянга. тут же лакомятся гудегом — рисом с приправой, усердно хлопают далангу — кукловоду. Море электрических огней, надрываются зазывалы, приглашая в павильоны, на всех площадках хозяйничают затейники и танцоры. Гомон, музыка, крики, певучая речь, терпкий запах кокосового масла, жаровни с сатэ и насигоренгом.
Вати не раз заводила с женихом разговор о том, что собирается учительствовать в деревне. Сулейман отшучивался. Вступление Вати в женское общество «Гервани» расценил поначалу как модное поветрие — пройдет, дескать.
Вати тронула Сулеймана за руку, решительно сказала:
—Вчера подписана бумага. Я еду учительствовать в Соренгу.
Сулейман остановился. Брови сошлись на переносице.
—Неужели твоя блажь дороже нашего счастья?
Не думай, я тоже за ликвидацию безграмотности. Но при чем тут ты?
Вати до сих пор удивляется, как легко начала она говорить, будто заправский оратор:
—Когда весь народ станет грамотным, ты тоже будешь кричать — и мы сеяли рис. Как можешь так рассуждать ты, сын батрака, безграмотного и темного, как джунгли? Ты, научившийся читать и писать при новой жизни, моряк республики. Ах, твое личное задели? Ты, значит, забыл, как ютились вы на свалках и думали о лучшей доле, ты уже не помнишь, как твой отец выходил на улицы Сурабаи, чтобы отстоять завоевания республики?
Вати вырвала руку и побежала к выходу. Всю ночь проплакала дома. Отец ее, старый докер, громоздкий и добрый, сел на кровать. Его заскорузлая ладонь гладила ее волосы. Он ничего не говорил. И только утром, когда собралась она в путь-дорогу, поцеловал в лоб и убежденно бросил:
—Правильно поступаешь, дочка.
...Ночи в деревне кажутся длинными. Ляжет на циновку учительница, заснуть не может. Джунгли за стеной дышат непонятной, загадочной жизнью. Где-то вскрикнула токе — ящерица-вещун. На разных островах по-разному истолковывают ее крики. Ей яванке, по душе балийское толкование. Оно говорит, что голос токе — голос Сарасвати, богини мудрости и знаний, поэзии и красноречия.
В первый же вечер, как приехала Вати, собрался народ со всей деревни. Она говорила о жизни на других островах, о том, что Индонезии нужно много грамотных сынов и дочерей, о строительстве новых домов на месте лачуг и свалок, о бескорыстной помощи, которую шлет ее народу Советская страна. Ей горячо аплодировали, старики благодарили за хорошие новости.
А когда Вати объявила, что начинается первое занятие, и раздала стандартные букварики с картинками, толпа растеклась, как ручейки по рисовому полю. Первыми исчезли женщины, и вскоре во дворах послышались их озабоченные голоса. Неторопливо покурив, разошлись и мужчины. Остались только дядюшка Салех и пятеро подростков.
Вати винила себя: уж ей-то известны тысячи суеверий и пережитков, которыми еще полна деревня. А она говорила так, будто в городской школе урок вела. Многие здесь еще верят в духов, во всем крестьянам чудятся проделки оборотней, вампиров. Разве вот так сразу отучишь этих добродушных людей от суеверий? И священник тоже хорош — при встрече обещал помочь, а с урока ушел первым. Ему, конечно, грамота ни к чему, он ей давно обучен. Но за ним идут верующие, его слово — закон для них.
Наутро Вати пошла по деревне. Мужчины занимались сбором кокосовых орехов. Ручные обезьяны взлетали под самые кроны пальм и оттуда сбрасывали тяжелые, спелые плоды. Животным нравилась эта забава. Они затевали возню на деревьях, перелетали с ветки на ветку, пищали, царапались, кричали. Тогда на усмирение посылали молодого парня. Он с не меньшим, чем они, проворством взбегал по стволу пальмы и быстро наводил порядок среди обезьян.
Вати присела около стариков, пересчитывавших плоды. Они с любопытством смотрели, как девушка вытащила фотоаппарат и сделала снимок. Старичок, лицо которого было сморщено и высушено как никудышный орех, боязливо спросил:
—В этой машинке тоже дух сидит?
В другое бы время Вати рассмеялась, но сейчас она попросила:
—Сначала ты расскажи про своих духов, а потом я познакомлю тебя с этой машинкой.
Старик выпустил густую струю дыма и приветливо сказал:
—Заходи к вечеру в мою хижину, там и поговорим:
Уютно горела керосиновая лампа, мерно тек разговор с дедушкой Суросу. Она рассказывала ему о большом городе, в котором он ни разу не бывал, о поездах и пароходах. Старик слушал внимательно. А потом долго водил заскорузлым пальцем по букварю. Рассматривал картинки. Всех персонажей театра теней он знал с детства. Под рисунком по слогам было написано имя куклы. Старик шептал первые слоги...
* * *
Вати не знала точно, как назвать свою работу. Она заходила в хижины и рассказывала людям о термометре, которого боялись, о «тайне» мотора, о работе зажигалки, о том, как строят самолеты, о небе, свободном от духов, о том, что земля круглая и множество народов населяет ее. Дядюшка Салех, как мог, помогал ей.
Прошло недели три, и он решительно посоветовал:
—Завтра можно в школу звать.
—Почему именно завтра?
—Я думаю, время подошло. Про книги спрашивать стали. О тебе с уважением говорят. Значит, пойдут. Ты только им глаза раскрой, а там уж сами читать обо всем будут.
Салех не ошибся. К вечеру соорудили навес из пальмовых листьев, стащили со всей деревни скамейки, на двух бамбуковых палках приладили висячие лампы. Вати дрожащей рукой вывела на доске первую фразу. Прочитала Беззвучно шевеля губами, ученики повторили ее вслед за учительницей. И узнали, что на двухстах наречиях и диалектах говорят жители их родины, что на тысячах островов раскинулась она, вечнозеленая и гористая, омываемая парными водами океанов и морей, обдуваемая теплыми ветрами тропиков. Что и белозубые батаки, и темно-желтые минангкабау, и похожие на индийцев балийцы, и курчавые жители Молуккских островов, и папуасы Западного Ириана — все начали изучать единый «бахаса индонезиа» — индонезийский язык.
Определенных часов занятий не было. Вати занималась то с группами, то с одиночками, приходила в хижины спрашивать заданный урок. Детишки стали бессменными ее спутниками. Они охотно носили тетради и книжки, стремглав бегали по ее поручениям во все концы деревни, задавали ей тысячи вопросов. Каждый вечер ее стол ломился от фруктов. Чего только не притаскивали признательные крестьяне в подарок учительнице: колючие дурианы и розовые джамбу, фиолетовые мангисы и желтые манго, медовые ананасы и сахарные бананы.
Все было бы хорошо, только три месяца нет вестей от Сулеймана. Иногда сердце пронзала такая грусть, что в пору бежать в Сурабаю. Нет, она тоже не будет писать. Дядя Салех, добрая душа, приискал ей жениха. Каждый вечер, будто невзначай, он расхваливал сына муэдзина: ум превозносил до небес, красоту и образованность расписывал. И хотя сам муэдзин давно примирился с учительницей, стал помогать ей, а его сын не сводил с Вати глаз, она редко заходила в их дом.
Побежала только раз, когда муэдзин вернулся из города, с крестьянской конференции. Сказали Вати, что привез он для учительницы письмо. Вбежала в дом, ниспослала благословение аллаху, спросила с порога:
— Весточку, говорят, привезли мне.
— Перед конференцией какой-то моряк все расспрашивал, кто из нашей деревни приехал. А какой ветер тебе об этом нашептал?
Вати вспыхнула, нетерпеливо попросила:
— Не томи, дядюшка, дай письмо.
Вати долго не решалась прочесть его. Наконец надорвала конверт. Строчки торопливо бежали по бумаге. Сулейман писал, что она молодец, что он горд за нее, что недавно в газете среди лучших учителей было названо ее имя. Моряки, узнав, что Вати его невеста, горячо поздравляли: отпустил невесту в деревню, значит он очень сознательный.
Вати не вытирала глаза Старый Салех тихо вышел. Всем хорош дядя Салех, но уж очень любит новости. В деревне как раз наступило время ужина. Он шепнул соседям, те — дальше; через час о письме знала вся деревня. И когда она пришла на урок, ее встретили улыбки, а пожилой крестьянин хитровато сощурился и на правах старшего осведомился:
— Вся светишься, учительница. Что приключилось?
Вати смотрела в их открытые лица:
— Радость у меня, дедушка. Жених письмо прислал, а до этого не писал. Он тоже грамоте обучает. После службы во флоте учителем стал.
Салех ворчливо заметил:
— Почесали языки, заниматься пора.
Трудно дается письмо рукам, привыкшим к мотыге. Но они упрямы, эти руки, и непослушные буквы ложатся на бумагу.
Сулейман приехал через год. У самого въезда в деревню он увидел большой щит. Печатными буквами на нем было написано: «В нашем округе безграмотность ликвидирована в октябре». Ниже чья-то неуверенная рука дописала: «Потому что очень хорошая у нас учительница».
А. Виноградов, наш спец. корр.
Рисунки Н. Крапивина
