Лавина в пятистах метрах
Под ногами белый снег и семьсот метров льда. Кругом белые горы. Здесь сердце ледника.
Ботинки давят хрупкий фирн. Мы идем шаг в шаг. Хуже всего первому. Ему надо иметь особое чутье. Под фирном — враг. Ледовые трещины, глубокие, как пропасти. И до нас здесь никто не был.
Но опасность пришла не оттуда, откуда мы ждали ее. Грохнул камень вверху, и что-то двинулось, заскрежетало, загудело. Впереди взвился огромный белый гриб. Он рос на глазах, клубясь и застилая ледовую долину. Горы дрогнули, и лед вдруг стал зыбким и мягким, как студень.
Вот ты какая, лавина! Невинный на вид белый снег... Обрушившись, подобно водопаду, с километровой высоты, снег приобрел силу взрыва, который мог бы снести не один дом.
Огромная энергия заключена в снеге, лежащем на склонах гор.
...В начале 1951 года пришло известие о начавшихся лавинах в Альпах. Страшный день катастроф — 20 января — унес сотни жизней, разрушив поселки и города в Швейцарии, Франции, Австрии, Италии, Югославии.
«21 час 59 минут, — пишет известный исследователь лавин Вальтер Фляйг в своей книге «Внимание, лавины!». — Внезапно послышался глухой гул, затем свист, грохот, треск — деревня (Граубюнден) погрузилась в темноту. Крики о помощи указывают путь к месту катастрофы, туда, где для многих семейств их дом и кров в этот момент стали могилой...» 1951 год для жителей Альп был годом «лавины трагических вестей».
Еще более грозное бедствие постигло Альпы в 1954 году. На одной станции лавина опрокинула и разбила пассажирский поезд. Всему миру стала печально известной и трагедия общины Блоне, погребенной снежным валом. Николай Васильевич и Володя Зябкий много раз встречались с лавинами. Володя Зябкин однажды чуть не погиб. Он шел на лыжах по краю снежного карниза. Вдруг почувствовал, что снег дрогнул под ним и медленно стал оседать. Только находчивость спасла его от неминуемой смерти. Он налег на палки и успел спрятаться за скалу. Его оглушила грохочущая масса, снег разбивался о камень, засыпая Володю. Но он стоял, прижавшись спиной к скальной стене. Володя хорошо знал: во всех случаях засыпанный лавиной человек не должен, не имеет права терять уверенности в своем спасении. Отчаявшийся погибает.
И через десять минут грохот улегся. Володя взглянул вниз и только теперь побледнел — зеленая долина была засыпана снегом...
Над Иныльчеком сейчас клубится пыль. Она искрится в свете солнца и, покружившись в пляске, оседает. Картина величественная. Мы переглядываемся и улыбаемся. Володя зачем-то снимает очки и, щурясь, словно прицеливаясь, следит за успокаивающейся лавиной. И тут возникает мысль: не так уж всемогущ снежный водопад, мужество и разум человека покорят и эту силу природы.
Через час доходим до места, куда спустилась лавина. Кругом снег. Обыкновенный, пушистый, безобидный. У подножия горы чернеют камни. Час назад они были на ее вершине. А лет, может быть, через тысячу прикочуют к месту, где Иныльчек разливается рекой.
Не туда дуют ветры...
Несколько широких трещин преграждают путь. Мы рубим лед и по скользким ступенькам спускаемся вниз, потом поднимаемся вверх.
Тридцать метров у подножия Хан-Тенгри преодолеваем за час. Где-то впереди был сброшен первый осадкомер.
Серым туманом туч окутана изжелта-голубая вершина — гигантская четырехгранная пирамида.
Этой вершиной замыкаются все горные хребты Центрального Тянь-Шаня, скрученные здесь природой в гигантский узел. Многие хотели покорить «Повелителя духов», окутанного ореолом таинственности и легенд. Но, как сказал Мерцбахер: «Высокие вершины Тянь-Шаня — неподходящее место для удовлетворения любви к альпинистскому спорту». Отряды или гибли в ледовых схватках, или отступали от Хан-Тенгри. И тем не менее каждая экспедиция, пусть и потерпевшая неудачу, делала свой шаг на пути к вершине.
Победа над Хан-Тенгри была одержана советским альпинистом М.Т. Погребецким 11 сентября 1931 года. Советская и зарубежная печать широко комментировала тогда взятие Хан-Тенгри. Когда за границей стало известно о подготовке к штурму, Костнер, один из соратников Мерцбахера, писал: «Вероятность восхождения на Хан-Тенгри не больше 5 процентов. Я и сегодня имею мужество утверждать, что считаю эту вершину недоступной».
И все же вершина была покорена. Это был первый «семитысячник», на который поднялись советские альпинисты.
Сейчас перед Хан-Тенгри стоим мы. Солнце начинает припекать. Совершаем совсем не мужской ритуал — густо мажем губы помадой. Нос покрываем слоем зубной пасты, чтобы не обгореть.
Около часа бродим по снежной площадке, ищем осадкомер. Наконец замечаем: из сугроба торчат деревянные брусья упаковки. Разрываем снег и собираем детали — стойки, приемник, конусы, канистры с бензином и вазелиновым маслом.
Николай Васильевич и Володя Зябкин уходят на гребень Хан-Тенгри искать площадку. Мы втроем — Юра Баранов, Володя Царенко и я — остаемся около осадкомера.
— Слушайте, старики! — говорит Юра. — Как же мы перетащим его, если площадка почти в километре от нас?
— Да, плохо дело, — соглашается Володя.
Мы смотрим на деревянные брусья. Если бы их расколотить, вытащить бы дюймовые гвозди...
— Идея! Делаем сани! — восклицает Юра.
Он всегда находит какой-нибудь выход из положения. Он умеет горячо убеждать, соглашаться — если не прав, доказывать, когда и опыт и природное чутье путешественника подсказывают ему единственно правильный путь.
— А через трещины? — сомневается Володя.
Вот он-то из осторожных. Но в экспедиции нужен и такой человек.
Ножами выковыриваем гвозди из брусьев, распрямляем их камнем и разводным ключом.
Кое-как сколачиваем брусья. Делаем подобие полозьев. Набиваем доски поперек. Сани готовы.
Грузим на них осадкомер, впрягаемся. Ничего, тащить можно. Правда, снег рыхлый и мокрый. Но ведь не туда дуют ветры, куда идут корабли...
Останавливаемся около трещины. На дне ее течет ручей. Мы с Юрой сползаем вниз. Володя на бечевке опускает нам части осадкомера, а железные стойки бросает просто так, размахнувшись, как легендарный Микула Селянинович. Одна стойка заскользила по льду и провалилась в ручей. Хорошо, он не глубокий. Юра держит меня за ноги, а я вылавливаю ее из ледяного потока.
Лишь к вечеру мы перебрались через пять трещин и, оставив нагруженные сани на более или менее ровной площадке, двинулись к своим палаткам.
Традиция
…Володя Царенко лезет по скале. Ветер воет, по камням шуршит крупный сухой снег. Хан-Тенгри в лиловых тучах. Холодно. Температура упала до минус семи. Снег сечет лицо и глаза. Но Володя шаг за шагом продвигается к выступу, у которого мы заметили ровную, как школьная доска, грань. Одной рукой он держится за камень, в другой зажал баночку с масляной краской.
Мы заканчиваем крепить осадкомер тросами, но нет-нет да и посмотрим вверх: Володя карабкается, не отступает. Мы нашли площадку и подняли на нее осадкомер. Натаскали к нему камни, чтобы он не дрогнул перед непогодой. А вокруг тонут горы в снежной свистопляске, мечется вьюга.
Будущие исследователи, поднявшись на последнем дыхании к огромному прибору, быть может, удивятся тому, как он попал сюда. Ведь у нас не было ни подъемных кранов, ни лебедки. У нас были только руки да ноги.
Посиневшей рукой выводит Володя дату и наши имена. Такова традиция горнопроходцев — оставить свою памятку тем, кто придет потом.
А метель уже лютует вовсю. Она налетает шквалами, и от грохота новых лавин, от стремительных снежных молний, кажется, дрожат горы. Наши фуфайки и перчатки, намокшие днем, стынут, звенят льдом, деревенеет налипший на трикони снег. И мы катимся с обрыва, как слаломисты, объезжая острые выступы скал.
Половина дела сделана.
Самая высокая в СССР
Еще шла война. Фашисты подтягивали к Курску и Орлу «фердинанды» и «тигры». А в самом центре Тянь-Шаня вела работу специальная топографическая экспедиция под руководством П.Н. Рапасова. И вдруг геодезисты во время очередного измерения получили неожиданный результат. Высота одной из вершин оказалась равной 7 439,3 метра. Почти на полкилометра выше Хан-Тенгри! Значит, над Тянь-Шанем главенствует не «Повелитель духов», а другая гора — она была названа пиком Победы. Группа топографов Рапасова была удостоена Большой золотой медали имени Семенова-Тян-Шанского.
Многие из альпинистов ходили на Хан-Тенгри и соседние вершины, и никому не приходило в голову, что пологая, неприметная снежная гора, вечно окутанная туманами, — самый высокий на Тянь-Шане пик. В послевоенные годы пик Победы привлек особое внимание покорителей вершин. «Разведку боем» начала группа алмаатинца Е. Колокольникова. Но ему пришлось отступить перед натиском начавшихся лавин, снегопадов и метелей. Потом дважды предпринял походы альпинист В. Рацек и оба раза потерпел неудачу. Во второй его поход, когда до трехзубой вершины осталось не так уже далеко, циклон необычайной силы обрушился на альпинистов...
Поднялась до заветной цели группа Виталия Абалакова, заслуженного альпиниста, конструктора многих приспособлений для тренировок и штурма вершин, которые за рубежом названы «секретным оружием советских спортсменов».
В исключительно трудных условиях поднялись абалаковцы на вершину. Победило, конечно, не снаряжение. Победили отвага, смелость, упорное стремление к цели.
...Вершина окутана тучами. На одной ноте воет ветер. И оттуда доносится холодное дыхание. Вот по тому гребню поднимался Рацек, здесь проходил Абалаков, там кружился самолет, пытаясь выручить попавших в беду альпинистов, а там погиб Алексей Джапаридзе — покоритель кавказской красавицы Ушбы.
Товарищ неизвестный мой,
С корой сожженных губ,
Пойдет на кручи, как домой,
Сжимая ледоруб, —
писал Николай Тихонов.
Мы смотрим вверх. За всех нас говорит Николай Васильевич:
— И все же на этой вершине были люди!
Сто метров злости
Осадкомер надо установить вблизи подножия пика Победы. Он походит на груду металлолома. Оловянная пайка на швах приемного конуса разошлась. А ведь надо, чтобы ни одна капелька влаги, попавшая туда, не вытекла и была учтена. Толстый железный обруч, соединяющий верхний конус с приемным, согнулся в отчаянную восьмерку. Потерялись на леднике болты. Стойки с распорками, которые придают крепость осадкомеру, придется соединять проволокой. У нас есть только толстая — чуть не в карандаш. Не согнешь.
Все это надо латать голыми руками. Мы же не предполагали, что осадкомер разобьется. Вместо молота применяем орудие давних предков — гранитный осколок. Вместо кусачек — разводной ключ. Паяльная лампа, правда, есть — новенькая, есть и паяльник с расшатавшейся ручкой. Есть олово и канифоль.
Зачищаем полуметровый шов — сначала камнем, потом наждачной шкуркой, разогреваем паяльник на лампе. Олово плавится и тут же застывает. Холод быстро остуживает металл.
Сережа Айрапетьянц, Володя Зябкин и Николай Васильевич выпрямляют восьмерку обруча камнями, а погнувшийся верхний конус весьма экзотическим способом — Сережа подпрыгивает и со всего маху садится на него.
К вечеру мы заканчиваем пайку. Наливаем в приемный конус бензин. На конце воронки появляется капелька — где-то течь. Приходится паять заново... Можно бы ничтожную дырку залепить обыкновенным пластилином, если бы осадкомер устанавливался на год-два, но мы рассчитываем лет на сорок. На меньшее не согласны.
Юра Акименко с Сережей уходят на ледник вмораживать рейки в точно замеренных точках. В будущем рейки передвинутся, и новые замеры позволят исследователям судить о скорости и направлении движения ледника.
Обратно приходят они уже в потемках, усталые, в обледеневшей одежде. Жадно пьют кипяток.
Ночью ударил мороз. На высоте он переносится плохо. В глубоком черном небе застыли серебряные облака. И камни стали серебряными, и горы, и палатки — все от луны. Ее не видно из-за вершины, но ею наполнен весь воздух, который
тоже вспыхивает серебряными блестками легкой, почти невесомой снежной крупы.
Просыпаемся рано. С чаем доедаем последние конфеты-подушечки. По две на брата. Сахар и консервы Юра Баранов оставляет для НЗ. Николай Васильевич с Володей Зябкиным уходят готовить для осадкомера площадку.
Скала — желтая, с черными проемами трещин, разбегающихся, как змеи. Сбоку нее висит снежный карниз метров в тридцать толщиной. Сверху—камни в такой причудливой кладке, которой позавидовал бы любой строитель.
— Эти камни — капризная штука, — сказал Юра Баранов.
Из всех окружающих скал нам показалась подходящей только эта. Вверху темнеет уступ, на котором трудятся, расчищая площадку от камней, Николай Васильевич с Володей. Их фигурки мы видим крошечными, не больше муравьев.
До уступа метров сто. Кое-где осыпь, кое-где почти отвесная стена.
Делаем из веревки петли, подобные тем, что применяют грузчики, когда переносят рояли и шкафы.
— Ну что ж, пошли, — говорит, вздохнув, Юра Баранов.
Петли врезаются в плечи. Кости, кажется, хрустят от тяжести. Мы ползём по камням, цепляясь пальцами за любой мало-мальски надежный уступ или щель. Метр вверх. Остановка. Снова метр... Всей грудью втягиваем воздух, но его нет. Будто ты надел противогаз и кто-то перегнул его трубку.
Лежим минуту, другую. Хочется, чтобы время остановилось. Не надо ни тепла, ни еды, ни мягких кроватей — только бы подольше лежать вот так, не двигаясь и не говоря ни слова.
— «И какие-то люди в смешном катафалке повезли ее к богу на бал...» — доносится до нас голос Володи Зябкина. Мы поднимаем голову. Эта смешная фраза для нас значит: «Есть еще порох в пороховницах».
— Идем, — говорит Юра. — Честное слово, мы дотащим эту штуку!
И мы карабкаемся снова, скользя на осыпи. Сто метров — это 120 шагов на равнине. У нас же их тысячи — растянутых на целый час...
Мы начинаем собирать стойки, связывать проволокой, долбить в камне отверстия. В трещины скалы вбиваем крючья для растяжек троса. В приемную часть наливаем из канистры вазелиновое масло. Оно нужно для того, чтобы не испарялась из приемника вода, чтобы осталась вся до капли, когда в будущем году сюда придет «снимать осадки» кто-нибудь из ребят. Осадкомер собран. Вот и все.
Установлены два прибора, около крупнейших тянь-шаньских вершин вморожены в ледник измерительные рейки, определена погода в самой верхней точке Иныльчека, нанесены на карту кроки ледника и окружающих гор. Наконец-то появится точное физико-географическое описание этого «белого пятна». Теперь — домой.
Последние странички
Я перелистываю последние листки блокнота.
«Идем третий день. В полдень увидели теке. Так зовут здесь горного козла. Стоит метрах в пятидесяти, смотрит на нас. Рядом козленок. Минут через двадцать по карнизу пятисотметровой скалы пронеслись еще три теке, осыпав нас камешками. Прямо рядом мясо бегает! Здесь его много — нетронутый край».
...«Вынужденный привал. У меня оторвалась лямка рюкзака. Ребята падают, уже не в силах снять свои рюкзаки. Налаживаю ремни. Встаю. Сережа Айрапетьянц спрашивает:
— Что так быстро?
— Быстро сообразил.
— Жаль...
— Что жаль?
— Что быстро сообразил».
...«В кастрюле с холодной водой развели молоко. Больше продуктов нет. Из всех рюкзаков собираем по крошке табак. И вдруг Володя Царенко находит великолепный сухарь. На брата достается по кусочку величиной с ластик. Блаженство!»
...«Ночью была гроза. Хлещет дождь со снегом. Втаскиваем рюкзаки в палатки. Горы красные от молний».
«Спустились с ледника перед вечером. Среди травы — ягодки, красные, с двумя сросшимися головками. Жестковатые, на вкус сластят. Но потом горько. Едим».
«Встретил нас Филипп Матвеевич, на которого была вся надежда. Но лошади еще не пришли, продукты кончились».
...«Филипп Матвеевич! Скольких бродяг выручал ты? Есть у тебя продукты! Банка баклажанов. Картошка. Варим ее с очистками. К чаю он достает баночку с медом — неприкосновенную. Угощает:
— Это из собственных ульев!
Трехлетний. Нектар! Идет прямо в кровь.
Да нам хоть какого, лишь бы побольше!
— Володя, а ты говорил, что никогда меда не любил».
Но в конце концов не в трудностях дело. Их встречают те, кто прорубается сквозь тайгу и кто несет тепло тундре, кто строит город в пустыне и кто в далекой стуже Ледовитого океана водит корабли,— мало ли какие препятствия бывают в дороге.
Главное, что в схватке с суровой природой, со своей слабостью, с невзгодами ребята проверили себя, свою силу, способность служить людям.
