День полярной уборки

«Вот ради этой романтики я и еду», — вздыхает водитель Миша и торжественно обводит рукой горизонт, как будто стоит не на палубе судна ледового класса «Поларис», а на сцене районного драматического театра. Слежу за его рукой, романтики не обнаруживаю. Монотонное темно-серое небо сливается с морем, ветер сдул с палубы даже самых преданных чаек, температура стремится к нулю, и красное электронное табло в рубке тоже застряло на трех нулях — курс строго на север, как любили говаривать раннесоветские полярники. Мы третий день идем из Архангельска на Землю Франца-Иосифа, чтобы принять участие в проекте по очистке Арктики от индустриального мусора. Рабочие будут равнять землю и ремонтировать дороги, выкачивать из десятка тысяч бочек старое топливо, масло и полихлорбифенил, ядовитую присадку к топливу, потом обжигать бочки и плющить, чтобы в конце сезона вывезти спрессованный мусор в Архангельск. А журналисты станут воспевать их подвиг. Как и десятки других пассажиров «Полариса», водитель Миша едет в Арктику ради самой Арктики, а не за длинным рублем. И только пара десятков узбеков, которых наняли в качестве чернорабочих, едут исключительно ради денег.

В Арктике сейчас большое оживление. С глобальным потеплением льды уходят к полюсу, облегчая навигацию и добычу ископаемых. Государства делят нефтеносный шельф, ледоколы катают туристов, запущен проект арктического «плавучего университета», после многолетнего перерыва возобновились научные исследования, Газпром готовится к третьей фазе разработки месторождения Штокман в Баренцевом море, а экоаквисты оккупировали платформу «Приразломную», протестуя против загрязнения хрупкой экосистемы Арктики. У нас на «Поларисе» пока никакого оживления не заметно. В рубке скучают члены экипажа. «Хоть бы шторм какой начался», — вздыхает боцман. «Хоть бы пароход какой встретить», — вздыхает старпом. Он больше привык проталкиваться между сухогрузами и пассажирскими судами в водах Южной Европы, да и вообще не любит уезжать из дома надолго. Мы уже научились смеяться над словом «корабль» вместо «пароход», говорим «идти», а не «плыть», называем старшего механика дедом, а Баренцево море — баренцухой.

«Я жару не люблю. Как в 1975 году сюда попал, так и езжу. Белая муха меня укусила», — вздыхает Александр Орлов, руководитель экспедиционного центра Русского географического общества и организатор работ по очистке Арктики. Он придумал, как переделать под металлические бочки прессы, которые обычно используют в супермаркетах для утилизации упаковок. Бывший полярный летчик, Орлов каждый год разворачивает сезонную туристическую базу «Барнео» на Северном полюсе, а сейчас возглавляет операцию по переброске людей и техники на остров Земля Александры. «Они же тут все маньяки», — Александр передразнивает московских офисных работников, которые не понимают, почему люди снова и снова стремятся в сторону полюса.

Раньше Арктика была уделом профессиональных полярников, а теперь полярником может стать каждый, у кого найдется 35 000 долларов на двухнедельный круиз на ледоколе. За прошлый год здесь побывало около 900 туристов. На курорты какой-нибудь Турции больше людей вылетает ежедневно, но для полярного туризма это настоящий бум. Сайты туроператоров, для которых арктические странички стали обычным делом, предлагают «ослепительные ледники» и «скопления представителей арктической фауны». Ледоколы ходят по островам, на которых сохранились стоянки первых полярников, есть птичьи базары, лежбища моржей и загадочные сферолиты. Однако десятки тысяч ржавых бочек и прочий металлолом, который накопился на Земле Франца-Иосифа за 50 лет советского присутствия в Арктике, туристам обычно не показывают.

Мобильная связь перестает работать почти сразу после выхода из Архангельска, телефон затрудняется «определить местоположение» и превращается в будильник. Водитель КамАЗа Сергей хочет поздравить жену с днем рождения, и мы просим у капитана спутниковый телефон. «Уже чувствуется холодное дыхание Арктики!» — Сергей громко декламирует в трубку. Его обступили журналисты с камерами и блокнотами, и он играет роль. «Конечно, жена рада. — Сергей поворачивается к нам, нажав кнопку отбоя. — Я же ей айфон четвертый в подарок купил». Сергей с напарником Стасом будут работать на одной машине. Они оба едут в Арктику, потому что им «просто интересно путешествовать».

Незадолго до Земли Александры на горизонте появляются айсберги. Среди банальных белых, как в советском мультфильме про Умку, встречаются голубые с синими прожилками. «Прекрасного синего цвета, настолько яркого и чистого, что не может быть красок для передачи его» — так описывал арктические льды художник Пинегин, участник экспедиции Георгия Седова 1912 года. «Чем старше лед, тем он более синий. — Мы стоим на верхней палубе с биологом и гляциологом Ильей Мордвинцевым из Института проблем экологии и эволюции. — Потому что с возрастом лед становится все более пресным, а чем он более пресный, тем медленнее тает. Темно-синему льду может быть 1000 лет». В рубке собралась чуть ли не вся команда — чтобы пройти айсберги, «Поларис» перешел на ручное управление. «Сейчас 345? Давай 346», — говорит капитан штурману. Мимо нас проплывает большой темно-синий кусок льда, я дергаю Илью за рукав. «А, ну это перевертыш, — будничным тоном произносит он. — Снизу подтаяло, он перевернулся и теперь плавает старым слоем вверх». Илья — специалист по климатологии и куратор программы по изучению белого медведя. Вместе с коллегами Сергеем Найденко и Никитой Платоновым он едет метить белых медведей и волнуется, что работы по очистке распугают всех «зверьков».

Роман Ершов, директор национального парка «Русская Арктика», частью которого стала два года назад Земля Франца-Иосифа, к «зверькам» относится гораздо более практично. Он читает рабочим в музсалоне специальную лекцию о том, как себя вести, чтобы не стать добычей медведя. Ходить по одному нельзя, а только группой с сопровождающим, у которого есть ружье. Ружья есть у четырех человек. Рабочие всерьез напуганы и обсуждают, как они будут сражаться с медведями.

С нами едет профессиональный стрелок, но идея сражаться с медведями ему не нравится. Сергей Найденко — единственный в стране специалист по обездвиживанию диких хищников. Он больше любит работать с рысями или тиграми на Дальнем Востоке, но обездвиживает и арктических медведей, когда есть такая возможность. Спящему медведю надевают ошейник со спутниковым маячком, берут анализы, караулят, пока он проснется, и отпускают. Когда все страшные истории о пойманных тиграх и белых медведях уже рассказаны, а плыть еще как минимум сутки, Сергей рассказывает, что «обездвижка» не главное его занятие, и в обычное время, вне экспедиций, он занимается изучением репродуктивной функции хищников. Сергей говорит о брачных стратегиях, о том, что даже плохонький самец лучше, чем никакого: в любом случае нужно спариваться, чтобы не «профукать» гон, который бывает только раз в году. «У тюленей, например, гаремная технология. А самка медведя может отказать самцу, но тогда ее могут съесть: как самка она уже бесполезна, зато как мясо…»

*****
«Люди — они же скоты, ко всему привыкают», — говорит мне матрос, глядя на участников экспедиции, которые собираются высаживаться на надувную лодку «Зодиак», чтобы переправиться на остров и остаться там на два месяца. Еще вчера он рассказывал, что больше любит работать поваром, сочинять еду из экзотических продуктов на южных рейсах, и ловким движением ножа превращал яблоко в две узорные розочки. А сейчас под отборный мат боцмана, который наконец-то перестал скучать, матрос едва удерживает бурундук — веревку, которой шлюпка привязывается к судну. Мы ждем своей очереди и рассматриваем монохромный берег. Справа вдалеке видна линза ледника — купол Кропоткина, а впереди голая серая почва с красноватыми включениями. Впрочем, стоит взять бинокль, и красные пятна окажутся ржавыми бочками. Тысячи маленьких и десятки больших, между ними хаотичные кучи металлолома. Антиутопический пейзаж завораживает. «Земля Франца-Иосифа — самое красивое место на Земле, — сказал мне двумя днями раньше главный по очистке Арктики Александр Орлов. — Правда, остров Земля Александры — самый некрасивый из всего архипелага». Орлова и других чиновников уже увезли, а мы с рабочими изучаем окрестности в ожидании вахтовки — автобуса «Урал». Под ногами не земля, а грязь по щиколотку. После четырехдневного ожидания, нагнетенного под конец романтическим пейзажем с айсбергами, финал нашего путешествия кажется досадным недоразумением. Мы преисполнены пафоса, мы хотим «холодного дыхания» и «белого безмолвия», мы собираемся увидеть настоящую Арктику, в которой холодно и красиво, ради которой вот уже сотню лет умирают люди, начиная с Георгия Седова и заканчивая метеорологами на острове Хейса, одного из которых в прошлом году задрал медведь.

«Земля Александры скучная?! Ну, это ландшафтное восприятие. На самом деле здесь очень интересно». — Дмитрия Добрынина, геолога, специалиста по расшифровке спутниковых карт, мы поймали случайно: он вот-вот должен был уйти в море вместе с другими учеными, чтобы исследовать острова и акваторию Земли Франца-Иосифа. Яхта, на которой они работают, почему-то называется «Альтер эго». Вторые сутки мы живем на старой погранзаставе — в серых, обитых дюралем бараках, среди серого неба и серой земли, без темноты, хотя и без солнца тоже. Впрочем, в три часа так называемой ночи солнце все-таки выглянуло, и мы танцевали на крыше заставы, а потом наступило утро, потому что нас позвали на завтрак.

Пытаюсь победить в себе «ландшафтное восприятие» и спрашиваю Дмитрия, почему Земля Александры это не просто покрытая толстым слоем грязи отдаленная, но стратегически важная территория, а нечто «очень интересное». «Мы привыкли думать, что геология — это „трах-бах — вулкан — Помпеи — куча мертвецов“! Но если магме трудно выйти, то она так и застынет, не найдя выхода, и будет потом долго выветриваться. У вас под ногами не грязь, а великие хляби, остатки древних кор выветривания. — Дмитрий воодушевлен, несмотря на полночь и наше внезапное вторжение. — Так выглядела Среднерусская возвышенность сразу после отступления ледника. Строение земной поверхности — это перемешанное домино. Блуждали полюсы, разрушались камни. Камни — это инфузивные вещества, они очень неустойчивые и со временем становятся глиной. Глина — летописец, и по ней можно понять, что тут происходило в течение миллионов лет».

Миллионы лет — то же самое, что и «всегда», и «нисколько». Это выражение невозможно воспринимать дословно, если, конечно, ты не геолог, потому что миллион совершенно не с чем сопоставить. Мы выходим на улицу и, ступив сапогами в вязкую глину, представляем, что месим ногами важный источник информации. Хочется, чтобы вышло наконец солнце. Или хотя бы зашло. Чтобы наступило лето или, наоборот, снежная зима. Короче говоря, чтобы вокруг что-то поменялось. Но монотонная Арктика меняется только два раза в год, и ближайшее изменение мне вряд ли понравится: тогда наступит беспросветная полярная ночь. Лето сейчас короткое, малоснежное, как говорят рабочие. Они все время шутят, чтобы не терять человеческий облик. Их поселили в бывших казармах по 30 человек на двух этажных нарах и второй день обильно кормят, но никуда не выпускают, чтобы медведь не съел. Рабочим обидно — они уже и медведю были бы рады. Сухогруз «Технолог Конюхов» встанет на рейд только завтра, а выгрузка техники займет еще двое суток. Зато в полярном дне обнаруживается важный смысл: работать можно круглосуточно. «Ну и как поживает ваша романтика?» — спрашиваю у водителя Миши, когда он выходит из казармы. «Да нам везде романтика», — отмахивается он.

*****
«Простите, а деревья здесь растут?» — спрашивает один из журналистов у замдиректора по охране национального парка «Русская Арктика» Александра Кирилова, который весь сезон живет на Земле Александры. Саша — географ, в свободное время рисует трехмерную карту острова. Отрисовав очередной кусок, он вышел покурить и остался на улице часа на полтора отвечать на наши вопросы. «Растут», — меланхолично произносит Саша, затягиваясь. «Вы нам их покажете?» — Коллега заметно повеселел. «Вряд ли. Полярная ива вырастает всего до полутора сантиметров. Найти ее будет нелегко «.

На следующий день мы с Сашей идем гулять по гряде на север. Мы высадились на Земле Александры с юга, со стороны Баренцева моря, и я втайне надеюсь, что на севере будет как-то иначе — все-таки там начинается Северный Ледовитый океан. У Саши есть ружье, и он обречен потратить несколько часов на беспокойных журналистов. Наш путь начинается с фантазийной свалки металлолома, которая подходит прямо к задам дюралевой заставы. Пока я впитываю постапокалиптический пейзаж, мужская часть экспедиции осваивает свалку: у одного в руках руль от трактора, другой залез в остов грузовика, третий отламывает какой-то рычаг. «Ты чего, в детстве по свалкам не ходила?!» — коллеги приглашают меня позировать с заправочным пистолетом. Метров через двести нагромождение металла редеет и среди камней обнаруживаются желтые арктические маки, белая камнеломка, бурые мхи и сизые лишайники. Припадаю к земле, чтобы различить арктическое биоразнообразие, и когда мхи оказываются на уровне глаз, мне открывается наконец полноценный пейзаж — с травой и деревьями, лесом и опушками, холмами и водоемами. Его легко увидеть, надо только разгадать старую загадку, как это сделали герои фильма «Люди в черном»: найти галактику не в поясе Ориона, а в медальоне на кошачьем ошейнике.

Еще через пару дней, пытаясь переварить все увиденное, мы сформулируем для себя суть Арктики. Она состоит в несоразмерности человеку, для которого миллион лет — это слишком давно, километры пустой и плоской земли — слишком просторно, полярные день и ночь — слишком длинно, а растительность, которая меняется миллиметрами за десятилетия, — слишком мелко. Ничего соразмерного себе я здесь так и не найду. Разве что маленькую медузу возле ржавого буксира на берегу Северной бухты, где и развернутся основные работы по уборке мусора. Я сначала приму ее за радио лампу, потому что внутри прозрачного продолговатого купола у нее прямой, как будто керамический, белый стержень, а по краю свисают красные усы-провода. И только когда стержень начал пульсировать, стало понятно, что это природа, а не цивилизация.

А пока мы с Сашей Кириловым идем по гряде на север, почти до самого берега, рассматриваем надгробие строителю Шишкину, которого в 1990 году съел медведь, и с трудом обороняемся от птиц, довольно точно пикирующих на макушку. Саша просит не отбиваться от крачек, хотя он и не прочь выписать нам штраф за нарушение правил поведения в национальном парке. Наблюдаем за стадом тюленей, которые иногда появляются на поверхности воды. И уже на обратном пути зависаем над большой красно-зеленой поляной. Первый полноценный цветной кусок пейзажа, который я вижу в Арктике, не считая картины с пальмами в нашей столовой. Ярко-красный мох островками перетекает в ярко-зеленый, а поверх цветного пятна разбросан китовый скелет. Саша говорит, что такой мох появляется только в местах, где есть животный белок. То есть там, где кто-то умер. И что костям примерно тысяча лет — кита выбросило на берег, когда здесь еще была вода, а не суша. В вечной мерзлоте нет гнилостных бактерий, поэтому кости так и будут лежать, пока их кто-нибудь не украдет (Саша снова напоминает о штрафе).

Тысяча лет — это, конечно, не миллион, но все равно почти вечность. Наше медитативное изучение мхов и костей внезапно прерывается: Саше показалось, что на ближайшем холме среди больших кусков льда стоит медведь. «А, нет, не медведь, — выдыхает он и отворачивается от подозрительного белого пятна, но потом резко поворачивается обратно. — Медведь! Всем сбиться в кучу! Сидеть молча!» Мы знаем, что медведь подслеповат, зато, как говорится в черных детских стишках, «нюхает и слышит хорошо». Еще на заставе Саша рассказывал, что при встрече с ним нужно стоять близко друг к другу, а лучше махать руками, чтобы медведь прикинул, что попахивает развесистыми люлями. Сейчас нам смешно, а не страшно, мы не хотим притворяться люлями, а хотим разглядеть медведя получше. Но до него метров шестьдесят и Саша запрещает нам двигаться. Пока из-за холма видна только толстая шерстяная задница, а морда погружена в какую-то еду по другую сторону.

Вообще-то на Земле Франца-Иосифа для медведей очень мало нормальной еды. Ученые-медвежатники, как на заставе называют Илью, Сергея и Никиту из Института проблем экологии и эволюции, успели рассказать нам, что медведи голодают. Из-за глобального потепления кромка льда, где живет еда, каждую весну уходит все дальше на север, возвращаясь обратно только к зиме. Так что медведицам, когда они вылезают весной из берлог с медвежатами, все труднее доплывать до кромки — они не успевают откормить медвежат. Медведям, которые заходят на остров Земля Александры, везет чуть больше — они находят просроченную муку, которую выбрасывают неподалеку от заставы. Мы медленно встаем и уходим, а по возвращении первым делом рассказываем узникам заставы, что медведи существуют. Это сообщение загоняет рабочих на крышу — наш экземпляр все еще пасется на своем кормовом пятне, и они пытаются рассмотреть его, вырывая друг у друга подзорную трубу. Увидели. «Не зря приехали в Арктику», — говорят.

Вскоре медвежатники берут нас с собой в погоню. «Обойдем его справа, чтобы отрезать путь к морю, и погоним в сторону заставы», — Илья и Сергей быстро спланировали операцию, и вот мы уже трясемся в кузове вахтовки. Мероприятие больше похоже на развлекательное, чем научное: в кузове человек восемь, в том числе две жены пограничников, Аня и Катя. Я выставляю свой сапог модели «Топтыгин» сорокового размера (меньший не предусмотрен), чтобы удержаться на ухабах, и обнаруживаю напротив него изящный кожаный сапожок на каблуке. Аня замечает мой взгляд и рассказывает, что всегда ходит по заставе на каблуках, чтобы не терять форму. Она замужем за начальником заставы Алексеем и работает прапорщиком. На Кате — жене инженера Ивана — тоже очень городские вещи: шапочка со стразами, расписная пуховая куртка. Она не живет на заставе круглогодично, потому что только недавно окончила институт культуры по специальности «режиссер культурно-массовых мероприятий». «Зверек уходит! Возвращаемся!» — говорит Сергей Илье по рации из кабины водителя. Мы вылезаем у берега, чтобы увидеть голову медведя, который медленно, как курортник, уплывает от нас в Северный Ледовитый океан. Кажется, он улыбается.

*****
«Если жена не будет работать, она быстро утянет мужа на материк, это давно известно», — говорит начальник заставы, когда мы приходим к ним с Аней в гости на «шайбу» — новое круглое здание погранзаставы в стиле «евроремонт», которое построили в 2008 году. Пограничники на Земле Александры и метеорологи на острове Хейса — единственные круглогодичные обитатели Земли Франца-Иосифа. Здесь никогда не жили коренные народы Крайнего Севера, и даже поморы на своих судах-кочах не доходили до архипелага, хотя они бывали и на Шпицбергене, и на Новой Земле. Сюда всегда попадали случайно — по дороге на Северный полюс или в поисках Северного морского пути. Эта земля окончательно стала советской только в 1929 году, когда наперегонки с норвежцами советские полярники высадились на острове Гукера на зимовку. Здесь возможна только автономная жизнь, если у тебя есть топливо и дизельный генератор. А лучше четыре генератора.

Если бы у меня спросили, как должен выглядеть начальник погранзаставы, я ни за что не показала бы на Лешу. Спокойный и со свободными, а вовсе не военными манерами, он первый встретил нас возле бараков старой заставы, быстро расселил и решил все наши бытовые проблемы, как будто мы приехали в египетский «ол инклюзив», а не в вечную мерзлоту. «Здесь, а не в Крыму и на Кавказе надо строить санатории и дома отдыха… Что может быть лучше? Кристально чистый воздух, первобытная природа и настоящий вечный покой» — так в 1929 году выражался доктор Белкин из отряда первых советских зимовщиков. Леша не склонен воспевать Арктику. Он рассказывает, что северные заставы у пограничников считаются хорошим вариантом трудоустройства из-за высоких зарплат и стажа: год идет за два. Леша и Аня уже отработали на «Нагурской» четыре года и теперь переводятся на материк. «Вам это может показаться ерундой, а я вот хочу иногда сходить в магазин», — говорит Леша. И только под большим давлением признается, что во время двухмесячных отпусков дома на Кубани им все-таки хотелось вернуться на Север. Мы пьем чай с шоколадными конфетами в их квартире с видом на Северный Ледовитый, со скатертью в ярких желтых и красных фруктах и с искусственными растениями на кухонных стенах. Живые растения здесь почти никто не выращивает, потому что для пограничников застава — это не дом, а временное жилье. У Леши и Ани чемоданное настроение и еще пара нерешенных задач: встретить нового заместителя начальника заставы, который впервые приезжает на Землю Франца-Иосифа, чтобы остаться здесь на несколько лет, и еще починить «луну» — прожектор, который во время полярной ночи светит в окна вместо солнца.

«Это правда, что единственная задача погранзаставы „Нагурской“ — присутствие в Арктике?» Леша кивает в ответ. Нужно поддерживать самих себя и дизельную станцию, от которой зависит жизнь, и старую заставу, которую нельзя замораживать. И еще нужно постоянно держать в готовности посадочную полосу, на которую раз в месяц прилетает самолет из Архангельска, а несколько раз в год она работает как аэродром подскока между материком и Северным полюсом. Зимой работы мало, и Леше даже приходилось ее придумывать, чтобы люди не впадали в спячку и не сходили с ума. «Самый хороший день здесь бывает в середине февраля, когда появляются первые лучи солнца после полярной ночи. Это очень трудно объяснить», — говорит Аня. Сейчас они с Лешей уже в Архангельске, а я в Москве, где всегда бывают ночь и день, где можно в любое время сходить в магазин и почти никогда не возникает желания встретить восход. Но мне кажется, что они еще найдут повод побывать на «Нагурской».

Мы вышли на экскурсию по заставе, и Аня включила во внутреннем дворике свет. Весь «атриум» диаметром метров двадцать уставлен пластмассовыми деревьями, на некоторых висят пластмассовые лимоны и мандарины, среди деревьев стоит бильярд и стол для пинг-понга, а сверху простирается нарисованное ярко-голубое небо с белыми облаками. В зимнее время на заставе живет несколько детей, и Аня рассказывает, как однажды дети поиграли в «саду», собрав весь «урожай», а потом родителям пришлось приклеивать плоды обратно к веткам.

Мы еще заходили в гости к Кате и Ване, единственному во всех погранвойсках России штатному инженеру. И Ваня показывал нам четыре дизеля — «сердце заставы», систему очистки воды и самодельную боксерскую грушу, набитую рисом. А потом снова пили чай с шоколадками — их с материка раз в месяц привозят на самолете вместе с другими продуктами, и Катя говорит, что шоколадки кончаются быстрее всего. А вечером встречали отца Гавриила из Архангельска и отца Иакова, епископа Нарьян-Марского, которые освятили местную часовню, «самую северную в России».

*****
«Я еще не видела человека, у которого бы прошла арктическая лихорадка», — обреченно говорит Мария Гаврило, замдиректора парка «Русская Арктика» по научной работе, когда я интересуюсь ее «диагнозом». Техника еще не выгружена, нам выделяют вахтовку с водителем и мы едем в бухту Топографов, к куполу Кропоткина, чтобы увидеть настоящую Арктику, в которой нет бочек, зато есть снег. Мария — орнитолог и эколог, руководитель комплексной научной экспедиции, организованной на Земле Франца-Иосифа впервые за десятки лет — той самой, которая ходит на яхте «Альтер эго». Она подробно рассказывает про специфику течений, благодаря которой Арктика влияет на экологию планеты гораздо больше, чем любой другой регион. «Если сейчас бочки не убрать, они одновременно начнут разрушаться и это закончится залповым сбросом яда в море, — говорит Мария. — Старые загрязнения до сих пор дают о себе знать, потому что ледники тают от глобального потепления и с них сходит химия, в том числе полихлорбифенил, который потом попадает с айсбергами в Мировой океан и разносится по миру». Вахтовка останавливается, потому что ученые заметили на земле горку костей какого-то животного. Как отряд спецназа, они выпрыгивают из автобуса, быстро подбегают к останкам, моментально производят идентификацию и бегут обратно. Мы зависаем над костями, кто-то вручает мне нижнюю зубастую челюсть нерпы, после чего заталкивает в вахтовку, и мы снова трогаемся. «Фтор, хлор и бром являются галогеновой группой, то есть аналогом гормонов, который замещает их в организме, — продолжает Мария Гаврило, когда мы расселись по сиденьям. — Исследование белых медведей на Шпицбергене показало, что репродуктивные функции животных снижаются от химии». Наконец, мы высаживаемся у самого ледника. Ученые уходят «на маршрут», а мы остаемся смотреть на ледник. Толстенное ледяное одеяло лежит на этой земле уже тысячи лет. Это трудно понять, надо просто запомнить. Пока я изучаю арктические маки и вулканические породы, поверхность которых очень похожа на пролившееся горючее, в десятке метров от меня ледник производит низкий утробный звук. Лед треснул: на наших глазах рождается новый айсберг.

*****
Однажды после завтрака тихая свалка позади старой заставы, где мы три обеда назад рассматривали остовы тракторов и микроскопические мшаные пейзажи, превратилась в съемочную площадку какого-то малобюджетного фильма про Армагеддон. Повсюду полыхал огонь, из-за едкого дыма небо наконец поменяло свой цвет — из обычного серого стало вдруг темно-серым. В дыму и огне рабочие из бригады резчиков металла катали автомобильные покрышки и стаскивали в кучи все, что горит. Мы позировали перед фотоаппаратом на фоне костров и не сразу поняли, что очистка Арктики уже началась.

«Технолог Конюхов» наконец выгрузил технику и отчалил, и водители КамАЗов получили невиданную свободу — теперь они могли самостоятельно, не дожидаясь вахтовок, ездить на берег и возвращаться обратно на обед. Мы втискиваемся в кабину бензовоза и едем в бухту. Стас за рулем, а Сергея мы с фотографом задвинули к коробке передач, поэтому он просит Стаса все время ехать на третьей скорости, чтобы ручка не впивалась ему в бедро. Кататься по арктической пустыне можно только на «Урале» или КамАЗе, это эфективно, но не комфортно. «Нежнее, Стасик!» — крякает брутальный Сергей на ухабах. «КамАЗ — хорошая машина, — рассуждает разумный Стас. — Им бы только над эргономикой немного поработать». Мы приезжаем в бухту, и напарники перестают нас замечать. Им нужно как можно быстрее освободить от старого горючего бочки, которые тут же неподалеку будут обжигать и прессовать на двух линиях портативного заводика. «После уборки здесь будет такой же пейзаж, как после схода ледника тысячи лет назад», — говорил нам геолог Дмитрий Добрынин. Сергей яростно срывает с бочек крышки, а Стас спокойно обходит их со шлангом, наполняя содержимым бочек бензовоз. Одна крышка никак не открывается, и Сергей лупит по ней со всей мочи молотком. «Это моя лягушонка в коробчонке!» — кричит мне Стас сквозь металлический грохот. Но вот Сергею надоело грохотать, он отбросил молоток, большими пальцами вдавил крышку внутрь бочки и теперь показывает ее Стасу. «Вот что такое ВДВ!» — Стас смотрит на Сергея с гордостью.

Мы покидаем веселых напарников и пешком уходим на «Омегу», бывшую гидроакустическую станцию. Евгений Ермолов, научный сотрудник «Русской Арктики » и единственный гуманитарий на архипелаге, копается в помойке. Женя историк, его задача — отложить и обозначить объекты, потенциально обладающие культурно-исторической ценностью. Объектов на островах довольно много — избушка Джексона на острове Нортбрук 1894 года, где Джексон случайно встретился с Нансеном, а через 20 лет Альбанов случайно встретился с командой Седова; могила Седова на острове Рудольфа 1914 года; первая советская полярная станция на острове Гукера 1929 года; бывшая немецкая метеорологическая станция 1942–1943 годов на восточной стороне острова Земля Александры. Мелочи вроде нацистских значков со свастикой в основном растащены охотниками за сувенирами, а «культурно-историческая» ценность оставшихся объектов под большим вопросом. Женя работает с тем, что осталось. Он уже обмотал полосатой лентой несколько тракторов и разной безымянной техники, остатков локаторов и прожекторов времен холодной войны, а теперь аккуратно сложил штабелем кислородный осушитель (антуражная вещь, говорит), склянки для проб воды и бобины со старыми фильмами, которыми специалисты по гидроакустике развлекали себя длинными полярными ночами. В вопросе, собирается ли он устраивать из всего найденного краеведческий музей, Женя улавливает подвох и с пониманием отвечает: «Очень надеюсь, что нет». Я не люблю краеведческие музеи с их манией мертвого порядка, поэтому мне уже нравится несуществующая Женина экспозиция. Жалко, что еще никто не придумал музея арктической лихорадки. Я даже зачем-то представляю себе первый зал-морозилку с искусственным льдом и метелью, покинуть которую можно, только пройдя какой-нибудь квест.

Музейщику в Арктике везет: отсутствие гнилостных бактерий гарантирует, что ни одна вещь, привезенная сюда, никогда сама по себе не исчезнет, разве что поменяет контекст. Будь то картина с пальмами в столовой, глупая кружка в цветочек или клеенка с леопардовым рисунком в бывших комнатах пограничников, где теперь живем мы. Все, что зачем-то завозил и продолжает заводить сюда человек, рано или поздно вливается в общую причудливую археологию. На материке мусор появляется и исчезает, материальная культура постоянно обновляется, забывается и снова вспоминается. Здесь же все слои перемешаны, доисторические кости сосуществуют с инструкциями погранвойск времен холодной войны и с современными айпадами.

*****
«Тот далекий мир, где люди живут и настоящим, а не только прошедшим и будущим, как у нас на Св. Анне» — так описывал жизнь на материке штурман Валериан Альбанов в своем дневнике 1914 года во время двухлетнего дрейфа экспедиции Георгия Брусилова. Мы тоже готовимся вернуться на материк, только нам для этого потребуется не два года, а всего шесть часов полета на Ан-74, он же «чебурашка».

Перед отъездом мы знакомимся со специалистами по выживанию и обеспечению научной экспедиции, которая все еще ходит по островам архипелага на яхте «Альтер эго», изредка возвращаясь на Землю Александры, в цивилизацию. Они рассказывают нам, как в 2010 году добровольческий поисковый отряд нашел на Земле Франца-Иосифа останки команды штурмана Альбанова, погибшей в 1914 году, — той самой, по которой Каверин сочинил «Двух капитанов». Полуистлевшие дневники отправлены на расшифровку в ФСБ, а история про поисковиков стала знаменитой. Наконец-то перед нами настоящие полярники. Их арктическая лихорадка зашла слишком далеко. Они уже не могут не возвращаться сюда под любым предлогом, тратят на «ледяное безмолвие» свои отпуска и все свободное время. И мне кажется, олицетворяют собой связь между полярниками-покорителями начала века и современной Арктикой, в которой больше места для политики и экономики, чем для дистиллированной романтики.

*****
По возвращении в Москву я покупаю сыну надувной мяч-глобус, чтобы рассказывать, где я побывала. Но Земли Франца-Иосифа на глобусе нет — по 81-й параллели у мяча как раз проходит шов.

Через два месяца мы снова вернулись на Землю Александры ВИП-бортом — с главой Полярного фонда Артуром Чилингаровым и министром природных ресурсов и экологии Сергеем Донским, которые должны были оценить результаты работ по очистке Арктики. Мы телепортировались на «Нагурскую» всего на 12 часов, чтобы увидеть, как все изменилось, не поверить своим глазам и тут же вернуться в Москву, как будто ничего и не было. Мы очень рады снова увидеть Сашу Кирилова, который за это время успел закончить трехмерную карту Земли Александры и поучаствовать в нескольких походах ученых за медведями. «Ну что, видели, что бочек больше нет?» — спрашивает с гордостью его начальник, директор парка Роман, когда мы пьем чай в комнате у Саши. «Видели. Если вообще можно видеть то, чего нет», — отвечаем мы. Мы видели снежное поле до самого берега Северного Ледовитого океана на том месте, где была наша любимая помойка. Груду нарезанного металла в бухте, который дожидается последнего рейса сухогруза. Аккуратно сложенные недалеко от локаторов, присыпанные снегом культурно-исторические находки Жени. Рабочие Сергей и Стас, которые теперь трудятся посменно — один днем, другой ночью, — очень устали, редко встречаются и больше не шутят друг над другом.

«Связь с домом есть?» — спрашиваем мы у похудевшего и заросшего Сергея, вспоминая, как он разговаривал по спутниковому телефону с женой на третий день нашего похода на «Поларисе». «Есть, — отвечает Сергей грубовато. — Телепатическая!» Все хотят домой, но не слишком распространяются на эту тему. Только водитель Миша возмущается вопросу, не устал ли он от Арктики: «Вас два месяца не было! А мы все это время тут просидели». Впрочем, тут же с восторгом рассказывает, как он сегодня ночью, под фарами КамАЗов — ночь здесь уже намного длиннее дня — резал металл без маски, и лицо его загорело от плазменной горелки. «Романтика!» — повторяет Миша, как и два месяца назад.

Фото: Дмитрий Костюков

_{Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 12, декабрь 2012}