Запретная земля
Мы выступили из Вуэльта-Мала седьмого декабря. Я нарочно выбрал для самого сложного участка нашей экспедиции последний месяц года — конец сезона дождей. Это время, когда земля появляется из-под воды, для льянеро самое ненавистное и страшное из-за бесчисленного количества мух и комаров. Но на равнинах остаются водоемы, и путешественнику не грозит гибель от жажды.
Старший проводник яруро, высокий и тощий, положив лук на плечи и закинув за него обе руки, выступал впереди. Его сын, приземистый и коренастый, шел за ним по пятам. Следом, наклонившись вперед и как-то боком, двигался Педрито — одну его руку оттягивала веревка, за которую он тащил нашего неторопливого быка. И, наконец, позади брел я, похлопывая иногда палкой по крупу животного.
У меня было два компаса: один — на поясе, рядом с шагомером, второй — на запястье. Мы должны были двигаться почти строго на юг.
Наши проводники шли быстро, жуя на ходу печеные корни маниоки, которые они извлекли из горячей золы перед самым выходом.
На восемнадцатом километре мы достигли холма Вонючей Воды, и я понял, почему индейцы его так окрестили: от подножия холма к югу тянулось бесконечное болото. Когда наш проводник, подняв руки, вошел в него, мы покорились неизбежному и тоже погрузились в горячую жидкую кашу из грязи и трав. Мне казалось, что наш бык никогда из нее не выберется, но он лишь задрал морду, чтоб грязь не попадала ему в ноздри; дно болота было достаточно твердым даже для его копыт.
Должно быть, проводники хорошо знали ямы и обходили их стороной: в самых глубоких местах вода была нам только по грудь. И все-таки приходилось держать карабин над головой.
Посреди болота два дерева, похожие на обугленные скелеты, вздымали из воды черные сучья. Вдруг один «сук» зашевелился, и чудовищная анаконда медленно распустила кольца и соскользнула в черную воду. Раздался всплеск, но индейцы продолжали идти: стоит ли останавливаться из-за какой-то «водяной змеи»! Зато я на протяжении целого километра, пока мы не выбрались из болота, испытывал приступы ужаса, от которого волосы вставали дыбом и все тело покрывалось мурашками. Мне все казалось, что змея где-то рядом, и я каждую секунду ждал, что ее кольца сдавят меня.
В тот день нам пришлось пересечь еще несколько заболоченных участков. Под лучами палящего солнца, в душных испарениях, в тучах насекомых, терзавших нас даже сквозь одежду, мы брели, скользя и увязая, по зловонной грязи.
Больше всего страдали распухшие мочки ушей, на которых комары повисали гроздьями. Я испробовал все средства из своей аптечки — не помогло! Первые комары увязали и гибли, но налетали сотни других и выискивали между трупами собратьев местечко, чтобы получить свою порцию крови. Казалось, все эти насекомые для того и существовали на свете, чтобы дождаться нашего прихода. Наша кровь напоит самок, и они отложат бесчисленные цепочки яичек на поверхность гниющей воды...
Меня давно мучил вопрос: откуда берутся эти насекомые в необитаемых, безлюдных местах? Где же они берут кровь, необходимую для размножения? Кто их жертвы? Неужели змеи, ящерицы, лягушки и редкие птицы могут обеспечить существование всех этих неисчислимых полчищ кровопийц?
В то же время — я сам это не раз наблюдал на берегах Капанапаро — там, где есть человеческое жилье — стоянка индейцев или одинокая ферма в льяносах, — атаки жалящих насекомых не так назойливы, да и сами они не столь многочисленны. Возможно, энтомологи когда-нибудь разрешат это противоречие между жаждой крови и стремлением насекомых сосредоточиваться в пустынных местах, подальше от своих жертв.
Наконец мы преодолели болота. Разделили скудные запасы еды, разложили костер. Яруро-отец поджег вокруг сырую, зеленую траву. Этот пожар служил своего рода паролем: через несколько минут далеко справа от нас поднялся такой же столб дыма. Одна из групп племени яруро ответила, что все спокойно.
Миновав прибрежные заросли реки Науре, притока Капанапаро, мы натолкнулись на покинутое индейское стойбище. Этот лагерь был разбит на небольшом холме, вдали от водоема, если не считать болот Науре, где рыбной ловлей промышлять немыслимо. Мы решили остановиться здесь на ночевку.
Ночь мы провели в гамаках под москитными сетками — с полным комфортом. У наших проводников тоже были гамаки, сплетенные из пальмовых волокон, и москитные сетки из такой плотной ткани, что сквозь нее едва проникал даже воздух, не то что насекомые.
На следующий день я не раз с удивлением встречал остатки покинутых селений. Старший проводник сказал, что всего лет двадцать назад эти места — при слиянии Синаруко и Синарукито — были густо заселены людьми его племени. Но эпидемии оспы и непрекращающиеся войны с соседними племенами — с гуа-хибо, чирикоа и гулигули — доконали яруро. Их становилось все меньше и меньше; наконец, не в силах противостоять врагам и болезням, они покинули свои земли и переселились на север, к берегам Капанапаро.
Я подумал про себя: «К берегам Капанапаро, где хозяйничают ранчеро со своими стадами, готовые на все, лишь бы оттеснить яруро обратно на юг, пусть даже ценой насилия и убийств, как это делают обитатели ранчо Кариб».
Кроткие и гостеприимные яруро! Слишком гостеприимные и слишком кроткие в стране, где индейская проблема подобна злокачественной опухоли, которую не лечат, а только старательно скрывают от глаз иностранцев. На этой земле не стало места для яруро.
От Синаруко нас отделяло теперь всего два с половиной километра леса, и мы пересекли его, не выходя из тени. Но затем перед нами встала преграда, которую было не так-то легко преодолеть: сквозь разрыв в зарослях показалась стремительная река с бурными водами.
Долго любоваться ею не пришлось: яростная атака москитов заставила нас отступить. Я вспомнил, как в 1925 году Центральная Европа подверглась неожиданному налету москитов, погубивших более двадцати тысяч голов скота. Теперь я понимаю, как страшны эти ничтожные мошки, когда собираются в неисчислимые полчища! Ведь над нами буквально померкло небо от многочисленных туч москитов, слетевшихся со всех сторон.
Объяснить такое скопление мошкары не трудно: быстрое течение реки в этом месте благоприятствует их размножению; ведь личинки москитов, прикрепленные под водою к камням и веткам, нуждаются в усиленном притоке свежей воды.
Нам пришлось отступить; только удалившись от берега, смогли мы приняться за сооружение плота, на котором хотели переправить, не замочив, наше снаряжение, оружие и припасы. Самый подходящий материал для него — ветви стройной королевской пальмы. Срезав штук двадцать ветвей, сложив из них четырехугольную клеть и связав по углам лианами, можно получить сооружение вполне надежное и легкое.
Пока индейцы и Педрито орудовали своими мачете, я взобрался на ближайший холм, чтобы окинуть взглядом окрестности. Москиты все еще преследовали нас, к ним присоединились слепни.
Начав спускаться к переправе, я заметил далеко на западе столб дыма. О своем «открытии» я предпочел умолчать.
Надо было раздеться; трое моих спутников уже увязали свою одежду в тюк. Я скинул куртку, однако предпочел не снимать шорты. Индейцы смотрели на меня с удивлением; Педрито просто не обратил на такой пустяк внимания. Он понимал, что дело вовсе не в стыдливости. Я испытывал непреодолимый ужас перед рыбой карибой (Рыба кариба, или пиранья, — опасный хищник южноамериканских рек.). Разумеется, прозрачные и быстрые воды Синаруко не слишком подходящее место для этих рыб-стервятников, мгновенно набрасывающихся на всякую плоть, живую или мертвую: они предпочитают мутную и спокойную воду медленных рек. Но я видел слишком много несчастных случаев! Я видел, как собака спокойно лакала воду и вдруг с визгом бросалась прочь от реки, лишившись кончика языка, срезанного одним взмахом острых рыбьих зубов. Я видел, как корова мирно общипывала верхушки трав, выступающих над водой лагуны, и вдруг начинала жалобно мычать и метаться, подбрасывая круп вверх; а карибы, красные от крови, болтались на ее сосках, вцепившись в них намертво, словно бульдоги.
Мы столкнули с берега плот, скрепленный лианами.
О том, чтобы сразу пересечь реку под прямым углом, не могло быть и речи. От противоположного берега, находившегося от нас метрах в тридцати, отходила песчаная коса, менявшая направление течения. Если мы не успеем справиться с быстрым потоком, нас отбросит назад, к левому берегу. Значит, нужно подняться как можно выше и плыть наискосок, чтобы течение само вынесло нас на песчаный пляж выше косы.
Но операция эта оказалась делом нелегким. Мы не доставали дна и плыли против течения, хватаясь руками за ветки и корни кустов, нависших над водой, а затем постепенно подтягивали за лианы наш плот; за полчаса мы поднялись вверх всего метров на двадцать и совершенно обессилели. Старик индеец смерил взглядом расстояние, которое нам предстояло преодолеть, и первым бросился вплавь, держа лиану в зубах и подтягивая плот за собой. Его сын поплыл рядом с ним, а мы с Педрито — сзади, подталкивая плот изо всех сил.
На середине реки я начал задыхаться и на секунду перестал грести. Зеленые заросли противоположного берега проносились мимо нас с непостижимой быстротой. Возмущенный возглас старика индейца вернул мне силы; пробормотав что-то в свое оправдание, я снова принялся яростно работать руками и ногами. И как раз вовремя — нас едва не пронесло мимо намеченной отмели. Задыхаясь, упал я на песок и вдруг увидел, что Педрито снова лезет в воду и плывет обратно, чтобы переправить быка.
Педрито тащил быка за веревку до тех пор, пока тот не очутился в воде, и здесь предоставил его самому себе. Славное животное и не подумало отступать: повернувшись к нам мордой, бык мужественно боролся с уносившим его потоком, пока, наконец, не выбрался на берег.
Тут-то индейцы заметили дым, который привлек мое внимание еще на том берегу. Они явно забеспокоились. Значит, этот дымовой сигнал был подан людьми на правом берегу Сияаруко, а территория яруро кончалась на левом.
Индейцы начали спешно готовиться в обратный путь Я предложил им закончить с нами этот дневной переход и пообещал отдать за это свой наручный компас, который давно привлекал их внимание. Но моя уловка ни к чему не привела: индейцы отказались наотрез. Я поблагодарил своих проводников, вручил каждому по большой полоске жевательного табака и по хорошему охотничьему ножу, а старшему индейцу дал и мачете.
Прежде чем столкнуть плот обратно в реку, проводники посоветовали нам идти и в темноте — хотя бы часть ночи.
— Тогда плохие индейцы потеряют ваш след! — говорили они. — Но только смотрите не разводите огня!
По их словам, через день мы должны дойти до большой реки Хуриепе, на берегах которой живут свирепые гулигули, убивающие всех путников. Поэтому нам надлежит всячески избегать остановок близ Хуриепе.
Мы с Педрито смотрели вслед проводникам, пока они не переправились на свой берег. Нам сразу стало как-то тоскливо: яруро были верными спутниками.
Когда мы, навьючив быка, снова тронулись в путь, солнце висело низко над горизонтом. Столб дыма по-прежнему вздымался к небу справа от нас, но постепенно «отставал», пока мы не потеряли его из виду. Это могли быть только индейцы гуахибо.
Племя гуахибо состоит из множества ответвлений. Одни из них называются чирикоа, другие — куиба. Куиба очень мало изучены, и среди них встречаются совершенно дикие племена. Должно быть, их-то и имели в виду наши яруро, когда говорили о гулигули с реки Хуриепе.
Время от времени в этих местах появляются индейцы аморуа — еще одно ответвление гуахибо. Они приходят сюда от Рио-Негро во время больших кочевий. Рассказывают также о гуахибо-салиба. Они обитают в самых диких районах льяносов Колумбии. Никто не знает языка и точного места поселений салиба.
За Синаруко снова началась степь, от которой мы успели отвыкнуть. Море трав расстилалось до самого горизонта. В угрюмом молчании мы прошли еще четырнадцать километров и остановились на ночлег среди темноты и болот.
Мы не нашли деревца, чтобы подвесить гамаки. Пришлось лечь прямо на влажную землю. Москитные сетки, нацепленные на палки, почти не защищали нас от насекомых. Попробовали завернуться в одеяла, но невыносимая духота ночи заставляла нас то и дело раскрываться во сне.
Мы были так измучены тяжелым переходом, что проспали несколько часов. Но едва Южный Крест засверкал в небе, жгучие укусы комаров, облепивших нас с головы до ног, прогнали сон. Мы раздирали себе кожу до крови, неумолчный звон и писк мириад насекомых не позволял сомкнуть глаз ни на миг.
Наш бык лежал недвижимый, как камень. Тысячи комариных хоботков пронзали его, но он стоически терпел эту пытку, даже не пытаясь сопротивляться.
Едва начало светать, мы навьючили быка и полусонные двинулись дальше. Льяносы оставались такими же пустынными — никаких признаков жизни, кроме полчищ насекомых, одинаково агрессивных и под палящим солнцем и ночью, да редких хищных птиц, круживших высоко в небе, которое от жары казалось почти белым.
Шли ли мы через болота или по более сухим участкам — весь этот день мы видели только травы. Лишь дважды вдали показались пальмы. Увы, мы обошли их стороной: в ямах, из которых поднимались их стволы, бык мог увязнуть. Наш третий спутник начинал меня беспокоить: когда он увязал в грязи, приходилось снимать с него вьюки и помогать ему выбираться на сухое место, дергая одновременно за рога и за хвост. Подобное занятие здорово измучило нас с Педрито.
В бескрайных льяносах можно было не бояться, что нас застигнут врасплох. Поэтому, когда солнце ушло за горизонт, мы решили остановиться, разжечь костер и приготовить себе ужин.
Всю ночь на востоке ворчал гром и меня не оставляло беспокойство. Индейцы яруро, прощаясь с нами, предупредили, что Хуриепе находится на расстоянии одного дневного перехода, но до сих пор мы не заметили на горизонте линии прибрежных зарослей. В чем же дело? Может, болота замедлили наше продвижение? Или ошиблись индейцы? Или мы неправильно их поняли?
На следующий день, часов около одиннадцати, мы заметили, наконец, прибрежные заросли Хуриепе, где таились «дикие индейцы», и вскоре вышли к самой реке.
В прибрежных зарослях был просвет, и травяное море льяносов подступало к самой реке.
Я отправился на поиски пальм для плота и вдруг на берегу маленькой заводи увидел следы — отпечаток босых ног. Внимательно обследовал берег: люди проходили здесь утром.
Я позвал Педрито и показал свою находку. Лицо его посерела.
Итак, нам придется переправляться через Хуриепе совсем рядом с неведомыми хозяевами этой реки. Вполне вероятно, что индейцы нас уже заметили. Я стоял на страже, лицом к степи, пока Педрито развьючивал быка и спешно сооружал плот.
Какое-то движение на опушке зарослей в сотне метров от нас привлекло мое внимание. Я увидел двух невысоких, коренастых, совершенно голых мужчин. С лихорадочной поспешностью я положил карабин, отстегнул пояс с охотничьим ножом, скинул рубашку и штаны. Я волновался, я весь дрожал, как юнец перед первым свиданием.
Позднее я несколько раз испытал подобные ощущения и понял, что это состояние —- предвкушение нового, неведомого.
В то же время я отчетливо представлял значение этого мгновенья. Если мне удастся расположить их к себе, я перешагну тысячелетия, отделяющие нас от людей каменного, вернее костяного, века — ведь в льяносах нет камней.
Обнаженный, высоко подняв руки, чтобы показать им, что у меня нет оружия, я медленно двинулся навстречу двум маленьким фигуркам.
Время от времени я останавливался и широкими дружескими жестами просил их приблизиться. Они сохраняли странную неподвижность и молчали. Тогда я заговорил, прижимая руку к сердцу и без конца повторяя:
— Друзья! Друзья! Идите! Идите!
Казалось, они не воспринимали ни моих слов, ни жестов. Они не совещались между собой, не переговаривались, молча смотрели на меня, как любопытные лисицы, которые прекрасно представляют, чего можно ожидать от человека, и ни за что не подпустят его на расстояние ружейного выстрела.
Я прошел почти, половину разделявшего нас пути, когда индейцы внезапно повернулись ко мне спиной и исчезли в зарослях. Они даже не оглянулись. Они меня отвергли.
Разумеется, у них были основания не доверять белому человеку. Но я был глубоко огорчен тем, что встреча не состоялась.
Того, что я слышал об индейцах куиба, было вполне достаточно, чтобы представить себе, какой вклад в познания о роде человеческом могло бы внести изучение этого племени. Эти кочевники не знакомы с железом, наконечники их стрел костяные; они не носят никакой одежды, не имеют стоянок и бродят по берегам рек и ручьев, ловят рыбу, черепах, собирают плоды и мед диких пчел, гнездящихся в дуплах.
Спят они прямо на земле и не строят жилищ или укрытий. Какое общественное устройство может быть у подобных племен? Что представляет собой их язык? Какие у них верования?
Педрито нервничал. Моя попытка познакомиться с куиба была ему вовсе не по душе; он высказал это в самых решительных выражениях. Конечно, я вел себя не очень-то осторожно: карабин остался в траве между мной и Педрито, там, где я сбросил одежду. Если бы куиба на нас напали, мы были бы безоружны и, что еще хуже, отрезаны друг от друга.
Не могло быть и речи о том, чтобы, задерживаться в этих местах, владельцы которых не выражали ни малейшего желания с нами познакомиться.
Мы поспешно соорудили плот и переправились через Хуриепе. Педрито пришлось еще раз плыть на тот берег за быком. Взглянув ему вслед, я вдруг заметил в заводи, откуда мы только что отчалили, замаскированный ветвями плот, такой же, как наш.
Видимо, свирепые куиба не знают, что такое пирога, и во время своих странствий, чтобы переправить по реке мелкие предметы обихода пользуются легкими плотами.
Мы двинулись дальше, то и дело внимательно оглядывая степь.
Остаток дня прошел спокойно. Я шагал метрах в ста впереди, выбирая наименее заболоченные участки. Педрито тянул за веревку быка.
Я ловил себя на том, что выискиваю приметы, которые помогли бы нам сориентироваться: отмечаю, в какую сторону клонятся травы под ветром; слежу, как располагаются наплывы высохшей грязи, нанесенной в период дождей. Но стоило ослабить внимание, и через пятьдесят метров какая-то таинственная сила заставляла нас описывать дугу градусов в тридцать! Я долго над этим раздумывал и в конце концов пришел к выводу: во всем виновата моя левая нога! После давнего перелома она у меня чуть-чуть короче правой, поэтому там, где меня не ограничивает тропа, где нет ясных ориентиров, я невольно сворачиваю влево, если не выверяю по компасу каждый шаг.
Ближе к вечеру небольшой дождик смягчил удушливую жару. И вовремя: мы давно уже брели, спотыкаясь и засыпая на ходу. Последний раз мы ели чуть не сутки назад, и силы наши таяли с каждым часом. К счастью, воды было достаточно: то и дело попадались углубления, заполненные тепловатой загнивающей жидкостью, сохранившейся после сезона дождей. Мы пили ее без конца, чтобы утихомирить судороги в пустом желудке. Во время переправы через Хуриепе я наглотался воды сколько мог, но от этого пить хотелось еще больше.
Остановившись, я подождал Педрито, и мы всыпали в наши фляги по нескольку щепоток соли. Потом я понял, что мы таким образом приостановили солевое истощение, которое могло привести нас обоих к гибели. Жажда и голод сразу уменьшились.
Мы продолжали идти и в сумерках. Нам хотелось продвинуться как можно дальше, чтобы у индейцев не возник соблазн нас догнать.
Ни Педрито, ни я, ни наш бык не любили ночных переходов. В темноте на каждом шагу подстерегает встреча с гремучей змеей. Однажды, когда я повернулся, чтобы подойти к своим спутникам, из-под живота быка метнулась длинная свистящая лента и он в ужасе бросился в сторону, забыв про усталость.
Часов в десять вечера перед нами вырос темный массив пальмовой рощицы. Мы решили остановиться на ночевку: в бочагах между пальмами в темноте можно было сломать и ноги и шею. Тотчас нас окутало ноющее комариное облако. Но мы были так измучены, что не смогли . даже вытащить гамаки или закутаться в москитные сетки. Кое-как развьючив быка, мы шлепнулись без сил на влажную землю.
— Спите! — сказал Педрито. — Я подежурю первый.
Едва я опустил голову на мягкую кочку, как до моего слуха донесся громкий храп: повернувшись лицом к небу, Педрито спал, как ребенок, изнемогший от голода и от усталости. Я сел, уткнувшись подбородком в колени и мучительно вглядываясь в окружающую нас непроглядную тьму.
И тут передо мной возникло видение, похожее на кошмар. Сдавленным голосом я прохрипел:
— Педрито, вот они, вот они!..
Он спал. Мне пришлось схватить его за плечи и приподнять — только тогда он проснулся. Увидев «это», Педрито только пробормотал:
— Боже мой, мы пропали!
От опушки леса, раздвигая траву, цепочкой шли гольф индейцы, у каждого в руках был горящий факел.
Откуда эта неожиданная церемония у столь отсталого, первобытного племени? Неужели обнаженные люди, которых мы видели днем, совершают сложные обряды в честь своих неведомых богов, прежде чем завладеть своими жертвами? Мне казалось, что я вот-вот проснусь и полночный кошмар рассеется...
С востока над темными купами деревьев выплыла яркая полная луна, и шествие остановилось, фигуры растаяли в резком ярком свете; это был мираж. На опушке среди кустов шевелились мокрые от дождя листья, отражая блики встающей над лесом луны.
Мы упали на влажное ложе и заснули под несмолкающий звон комаров. Наш бык даже не шевельнулся: он ничего не увидел и ни о чем не тревожился!
Около полуночи, после двухчасового сна, комариные уколы стали нестерпимыми, они доводили нас до бешенства. Но нам пришлось ждать серого рассвета, чтобы двинуться дальше на юг, обходя заросли.
Педрито с быком на поводу еле брел. Глаза его были налиты кровью от злости: молодой организм тяжело переносит муки голода, и Педрито уже не владел собой.
— Хорошо вам прогуливаться с компасом в руках! — закричал он. — Того и гляди заведете прямехонько в болото!
— Вот увидишь, Педрито, — ободрял я его, — еще несколько часов, и мы увидим реку, где полно рыбы. По ней идут пироги, моторки и пароходы. Нам останется только растянуть наши гамаки и спать, дожидаясь, пока обед сам не приплывет к нам по реке!
Но мои рассуждения его не убеждали. Где она, эта Мета? Признаться, я и сам задавал себе этот вопрос и тщетно оглядывал горизонт, надеясь заметить полоску прибрежных зарослей.
Я знал, что Мета при впадении в Ориноко у Пуэрто-Паэса очень широка и глубока, — значит, вдоль нее должны быть густые леса. Но вокруг, насколько хватал глаз, не было видно ни деревца, ни кустика.
Педрито шел спотыкаясь, и невнятные звуки слетали с его губ. Иногда я различал обрывки фраз: «...жареная свинина... печеные бананы...» Он бредил едой.
Я снова шел за быком, а Педрито впереди. Внезапно он провалился в болото по пояс, бык увяз рядом с ним, погрузившись до самого вьюка.
Усевшись на кочки, мы с Педрито мрачно смотрели на быка, который неподвижно лежал в болотной топи.
— Педрито! Мы съедим этого быка. Но сначала надо его вывести на сухое место. Там мы перережем ему глотку. Он так истощен, что не будет долго мучиться. Мы наедимся, выспимся, насушим мяса. А дня через два-три, когда отдохнем и окрепнем, дойдем до Меты.
Глаза Педрито сверкнули:
— Конечно! Что же еще делать!
Безжалостно подгоняемое нами животное отчаянно рванулось из тины и упало на правый бок. Педрито, почти лежа, тянул его из последних сил, а я подлез под быка. Пусть он лучше меня раздавит, но только не погружается снова в болото! Стоя на четвереньках, поддерживая его снизу, я барахтался в тине, пока копыта быка не встали, наконец, на твердую почву.
Мне было стыдно собственной жестокости. Я вытирал кровь, струившуюся из ран на теле быка, и готов был целовать его в расширенные мокрые ноздри, тяжело вдыхавшие горячий и влажный воздух...
Мы двинулись дальше, выбирая сухое место для заклания.
Так бывает часто: когда надеяться не на что, когда все вокруг кажется чужим и враждебным, вдруг происходит чудо.
Не прошли мы и ста метров в направлении к холмику, как наткнулись на тропу, протоптанную... стадом! Последнего быка, не считая нашего, мы видели на левом берегу Капанапаро, но с тех пор, казалось, прошли месяцы. Стадо — откуда ему здесь взяться? Но эти следы явно принадлежали домашним животным.
Позабыв про быка и поклажу, мы устремились по тропе.
Метров через триста мы увидели крышу хижины, двор, окруженный изгородью из кольев, и... Мету — широкую, величественную, которая медленно катила свои воды мимо плоского голого берега. Невдалеке от дома покачивалась на волнах пирога.
Пирога, дом и водяная дорога — всего в трехстах метрах от того места, где мы с голоду хотели прирезать своего единственного быка! Мы таращили и без того расширенные от голода глаза, боясь, что нас снова преследует кошмар.
И тут из дома появился мальчик индеец лет пятнадцати. Он показался каким-то странным: когда мы распахнули калитку и вошли во двор, он что-то проворчал...
(Окончание следует)
Раймонд Фьяссон
Перевод Ф. Мендельсона
