О городе, в котором люди морозоустойчивее памятников, а тупики — только начало большого пути, рассказывает Андрей Бильжо
Снежный, холмистый, с редкими чахлыми полуживыми и мертвыми деревьями пейзаж вокруг. Снег, ветер и посыпанная шлаком черная дорога из аэропорта в Норильск. Невесело. Я думал о том, что через несколько дней буду в Венеции. Норильск и Венеция — есть ли хоть что-то общее между этими двумя городами?
Потом я увидел дорожный знак — черное слово «Надежда», перечеркнутое по диагонали красной чертой. Как же так? Надежда же умирает последней? «Надежда» — самый крупный в мире комбинат Норильск. Голгофа и надежда по производству никеля, — говорит сопровождающая меня хрупкая Инна. — Здесь разливают файнштейн — сплав никеля и меди». Стоп. Файнштейн Слава — это же мой близкий друг. Сразу стало веселее. «Мы будем на «Надежде» сегодня, и вы увидите, как выглядит файнштейн», — сказала Инна. А то я не знаю.
С Норильском у меня непростые отношения. Мой дед по отцу был арестован в 1936 году и отправлен в Норильский лагерь. В «Норильлаге» он был расстрелян в 1938-м или умер в 1942-м — точно неизвестно. Поэтому сначала я поехал на «Норильскую голгофу». Это место массовых захоронений зэков — первых строителей Норильска. Теперь тут мемориал. Православная часовня, католические кресты от прибалтов, памятный камень с иудейским семисвечником, памятник полякам — кресты, улетающие в небо по вертикальным рельсам узкоколейки.
Сиделица «Норильлага» Ефросиния Керсновская записывала и рисовала все, что с ней происходило. Она сначала работала в морге, а потом попросилась в шахту. «Подлецы под землю не спускаются», — сказала она. Я собираюсь спуститься туда на следующий день.
Пока брожу по «старому» городу, почти заброшенному сегодня. Дома — сталинский ампир. Веселое голубое строение с кружочками — здание управления лагерей. Неподалеку ДИТР — Дом инженерно-технических работников, где отмечали праздники, выступала художественная самодеятельность из зэков. Сейчас там офисы. Но этот мирный англицизм совсем не вяжется с историей, которую сохранила в памяти норильская вечная мерзлота.
Главная улица «нового» города, Ленинский проспект (бывший Сталинский), поражает монументальностью и, я бы сказал, изысканностью. Ленин стоит во главе проспекта с 1954 года, раньше стоял, конечно, Сталин. Здесь находится замечательный музей, где работают профессионалы и энтузиасты, с любовью воссоздающие непростую историю Норильска. Здесь же драматический театр, где тоже работают профессионалы и энтузиасты.
Еду на «Надежду». Оказалось, что это огромное скалистое плато среди вечной мерзлоты. Там сначала был железнодорожный тупик Надежда. Тупик Надежда — правда, неплохо? Потом построили аэродром Надежда. Потом комбинат. На комбинате мне объяснили и показали все химические циклы металлургии. Я вспоминаю, как мучился на уроках химии. Если бы тогда, мальчиком, я все это увидел воочию, может, стал бы металлургом, а не психиатром. Впрочем, настоящих сумасшедших, когда выбирал эту профессию, я тоже не видел.
Табличка у двери: «Цех розлива файнштейна». Да, я с Файнштейном не раз разливал. Правда, у нас не было такой закуски, как в Норильске. Сагудай — нарезанный мороженый муксун с луком, солью и перцем. Строганина из оленины с брусникой. Юкола — вяленое оленье мясо. Ну и корюшка.
В городе есть озеро Долгое. Раньше его называли Стрихнинным. Этим ядом травили зайцев и песцов, чтобы не тратить пули и капканы. Около озера стоит «Норильчанка», памятник девушке-геологу. До нее стояла девушка-снайпер. По легенде, скульптор-зэк сделал ее из какой-то новой марки бетона, чтобы испытать его на морозоустойчивость. За десятилетия девушка-снайпер теряла конечности, потом потерялась и сама. Два года назад девушку восстановили. Уже из другого материала и в более современном облике. Да и профессию она приобрела новую — стала геологом.
Утром следующего дня я отправляюсь в шахту. В шахтерской робе, сапогах, каске, с фонарем и одноразовым дыхательным аппаратом для спасения жизни. «Не волнуйтесь, у нас этого почти не бывает». Я зашел с шахтерами в клеть и из ствола провалился на 900 мет ров под землю. Проехал на поезде из маленьких вагончиков — его здесь называют «метро», — потом на автобусе, потом пешком. Девушка-геолог, которая спустилась в шахту вместе с нами, ушла куда-то в темноту. В ушах ее блестели золотые сережки. Золото, может быть, выделенное из сверкавшей вокруг руды, вернулось на родину.
После двух часов в подземелье я тоже вернулся в привычную среду обитания, на поверхность. Я шел по улицам, которые строили люди, прибывшие в Норильск в 1956 году по комсомольскому призыву. Этот город стоит на костях зэков и энтузиазме комсомольцев. А если без метафор, то все дома здесь стоят на сваях. Вот что общего у Норильска и Венеции — сваи! Только в Венеции сваи из лиственницы забивали в дно лагуны, а в Норильске сваи из бетона вгоняют в вечную мерзлоту. Но и люди, живущие в Норильске, какие-то отдельные. Которых не сдувают ни ветра перемен, ни местные ветра. Здесь есть такое понятие — коэффи циент жесткости. Это когда скорость ветра умножается на минусовую температуру воздуха. Прибавьте к тому полярную ночь. Нужно обладать набором особых качеств, чтобы не просто жить в Норильске, но и очень его любить. А перечеркнутое слово «Надежда» — это всего лишь дорожный знак.
