Общая длина «Бегущей по волнам» 64 м, высота мачт 43,5 м. Максимальная скорость 18 узлов (33,3 км/ч). Главная же особенность баркентины — уникально малая осадка, всего 3,2 м, что позволяет относительно большому судну заходить в мелководные бухты и на парусные стоянки
Пройдя за три недели под парусами вдоль большей части южной Европы, словосочетание «путешествие в историю» наполняешь для себя совершенно новым смыслом
Первые же шаги по палубе большого парусника нейтрализуют возрастной и профессиональный скепсис — ты переносишься во времена жюль-верновского «Дункана» и гончаровской «Паллады». Попробуй тут останься не то что циником XXI века, но и просто взрослым, стоя под белым фоком и глядя на морской горизонт поверх бушприта!
Да, паруса управляются гидравликой, и вообще, корабль чаще идет на двигателе. Да, навигация спутниковая, и даже старшие офицеры не умеют толком обращаться с секстантом, на что сетует старой выучки капитан. Но волшебное слово «баркентина» и перспектива залезть по вантам на марс вскрывают тот сейф памяти, что заполнялся с третьего по пятый класс. Тем более что любой подходящий к судну превращается в героя Грина: «Желая узнать название корабля, я обошел его, став против кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных золотых букв: «Бегущая по волнам». Все так и есть — рельеф, золото, полукруг — только с переводом на английский: Running on Waves. Трехмачтовая баркентина пару лет назад была спущена на воду в Гданьске и годом позже совершила переход на Кипр. Полтора с лишним десятка европейских портов за неполных два месяца с пестрым, постоянно ротируемым контингентом ученых и журналистов на борту. На мою долю выпала вторая половина пути — по Средиземному морю, от Ниццы до Ларнаки.
Наполеоновские планы
Начинается все с вполне эдмон-дантесовского перехода между югом Франции и Тосканским архипелагом, один из островов которого зовется Монтекристо. Он совсем мал и практически необитаем — здесь живет лишь семья смотрителя заповедника. Но даже и крупнейшая в архипелаге Эльба имеет площадь в пару московских административных округов и население в треть Западного Бирюлёва.
Главный город Эльбы, Портоферрайо, по мере приближения представляет взору длинную череду открыточных ракурсов: маяк на скалах, кряжистая башня Мартелло, медленно разворачивающаяся панорама бухты с частоколом яхтенных мачт, полукругом желтых и розовых домов и двумя крепостями над ними. Боцман-украинец советует не пропустить местные винные хозяйства. На резонный вопрос: «Как же объявленный на борту сухой закон?» — следует резонный ответ: «Так то ж на борту!»
Боцманское наставление находит подтверждение в шпионской литературе. В «Верном садовнике» Джона Ле Карре упомянуто реальное винодельческое хозяйство. «Если вы вдруг попадете на остров Эльба, — советует писатель в послесловии к роману, — не сочтите за труд посетить прекрасное старое поместье, во владельцы которого я определил Тессу и ее итальянских предков. Называется оно «Ла Кьюза ди Магадзини» и принадлежит семье Форизи.
И поместье, и сад, и виноградники, разрекламированные Ле Карре, на месте. Самые дорогие из вин — десертные Anzonica и Aleatico. Храня на губах сладкое послевкусие, бродишь в густой, густо пахнущей смолой тени высоких пиний… Чего Наполеону на этом острове не сиделось? Правда, девять с лишним месяцев, которые он на нем провел в статусе императора Эльбы (что само по себе уже издевка), для курорта, пожалуй, действительно перебор.
Едва ли не единственный минус острова — относительная удаленность от международных аэропортов. То-то гид-итальянка многозначительно сокрушалась, что на Эльбе пока до обидного мало русских. Обида тем сильнее, что совсем рядом Версилия, в середине нулевых вошедшая в моду у российского олигархата. Так что наперсток эспрессо в местных барах превысил стоимостью годовой доход топ-менеджера «ФИАТа», как ехидно писали итальянские журналисты.
Не то чтобы наших на Эльбе совсем мало: куда не добрался еще рублевский «форбс» с «визой платинум», там уже освоилась полтавчанка с подносом и шваброй. Постсоветское присутствие на острове обеспечивают сейчас работяги — строители, няни и уборщицы. Для хозяев они мало отличаются от пакистанцев с охапками роз и африканцев с вязанками «оригинальных» «Ролексов».
Парадокс в том, что в некотором смысле не столь уж глубока пропасть между бывшим жителем жаркого Туниса, приплывшим на Лампедузу на переполненном дырявом корыте, и бывшим губернатором холодной Чукотки, прибывающим к своему дворцу в Сен-Тропе на личной 170-метровой яхте. Оба не хотят жить на родине и не связывают с ней надежд на будущее. А конкретная причина бегства — фатальная нищета или грозящее стать фатальным богатство — дело второстепенное.
Итальянский финал
Пантеллерия была для нас последней итальянской «остановкой». Собственно, ею и соседними, еще меньшими островками Италия, если пересекать ее с севера на юг, и кончается. Финал, точка, даже буквально — не больше точки на карте страны, восемь десятков квадратных километров всего-то. С моря ее видишь аккуратным горбиком на горизонте, в розовой рассветной дымке (сколько раз поднимался я на палубу за этим никогда не приедавшимся зрелищем: золоченые облака между реями, низкое солнце, повисшее в снастях).
— По местам стоять! Правый борт к швартовке готовить! — командует по громкой связи первый помощник.
Ретируешься с этого борта, чтобы не путаться под ногами матросов, волокущих к фальшборту похожие на боксерские груши кранцы, служащие прокладкой между кораблем и причалом. Живописность Пантеллерии мрачновата: нагромождения валунов в полосе прибоя, черные скалы побережья. Каменистые склоны холмов; кубики даммузо — домиков из блоков вулканической породы , с узкими окошками и горбатыми крышами; круглые башни, что оказываются крошечными цитрусовыми садиками, обнесенными для защиты от зимних ветров высокой каменной оградой.
Даммузо сдают курортникам за немалые деньги. Отдаленность острова не помеха, а достоинство — можно рассказывать потенциальным визитерам из числа взыскательных и небедных, что сюда народная тропа еще не протоптана, оттого, мол, эту глухомань любят знаменитости. На Пантеллерии с гордостью показывают дачу Джорджо Армани. Куда менее охотно говорят о центре приема африканских нелегалов: прошлым летом беженцев тут скопилось столько, что они в знак протеста против условий содержания подпалили свой лагерь (после «арабской весны» основной поток нелегалов десантировался на соседний остров, Лампедузу, но и Пантеллерия была вынуждена принять немало незваных гостей).
«А островок, что мог бы стать курортом, объектом станет дьявольских страстей», — бормотал я песенку из мультика своего детства, когда баркентина снималась с якоря, выходя в направлении Мальты.
Мальтийский морок
— А ведь Мальта когда-то чуть нашей не стала, — вздыхает Сан Саныч, президент Русского общества по изучению проблем Атлантиды, стоя у фальшборта «Бегущей» и глядя, как из неправдоподобно синего моря поднимается уступами молов, бастионов, крыш, куполов желтовато-бежевая Валлетта.
Заложив вираж, к борту «Бегущей» подходит лоцманский катер, по шторм-трапу споро взбирается толстячок-мальтиец. Баркентина нацеливается бушпритом на форты, башни и шпили, а мы с атлантологом увлеченно предаемся популярному русскому занятию — перечислению всего, что когда-то могло стать «нашим».
Гавайи — на острове Кауаи стоял Форт Елизавета, под Сан-Франциско — Форт-Росс. Аляска была русской 70 лет. В сентябре 1773-го, во время Русско-турецкой войны, капитан Кожухов взял Бейрут, и местные друзы обещали признать покровительство Российской империи над Ливаном. В 1779-м вице-адмирал Ушаков, освободив от французов Ионические острова, создал там государство под управлением российского представителя, то есть себя. Вот и на Мальте Ушакова тогда тоже ждали…
Вдоль правого борта ползут, громоздясь друг на друга, крепостные укрепления Валлетты, вдоль левого — форты Витториозы и Сенглеи под бело-красными флагами. Российский триколор так никогда и не был поднят над Мальтой. Ностальгический морок наконец рассеивается. Какие, Сан Саныч, Гавайи, если Витебск для россиян — заграница? Что сказал бы Ушаков, узнав, что Севастополь навеки не наш?
Несколько дней спустя Сан Саныч читает в салоне лекцию про Атлантиду. Внезапная гибель целой цивилизации, рассеяние уцелевших по миру… Слушаю и думаю: про кого это он?
Греческие волны
В день визита «Бегущей» в греческую столицу о пресловутом экономическом кризисе нам напомнил первый попавшийся грек. Правда, скорее это мы попались ему — таксисту из тех, что подстерегают туристов у выхода из терминала и норовят навязать объезд хрестоматийных афинских памятников за непомерную цену.
— О, террибл крайзис!—всплескивает руками выжига, бросая на ходу руль.
При этом вид Афин ни на какую депрессию не намекает. На демонстрации действительно ходят все, но если в телевизоре центр города разгромлен и запружен недовольными анархистами, в реальности афинские улицы — целехонькие и ходят по ним довольные туристы.
Повсюду царит жизнеутверждающая суета, лавки и едальни полны народу, местные веселы и радушны, и когда, запутавшись в меню, мы мямлим, что, мол, «вот на улице, на рекламном щите у вас была фотография блюда», хозяин заведения незамедлительно втаскивает здоровенный щит в зал. Создается впечатление, что социальная смута, колеблющая устои еврозоны, для жовиальных греков — некая игра. Они и в еврозону вступали так же играючи, подмухлевав с экономической статистикой. Впрочем, никакая жовиальность бюджетного дефицита не отменит. Когда вслед за Грецией кризис настиг Португалию, Италию и Испанию, стало ясно, что судьба единой Европы решается сейчас именно в Средиземноморье. Географическая периферия вдруг оказалась в центре внимания всего мира.
Понятно, что судьбоносность происходящего на Юге со знаком минус, что здесь «место слабости», очаг болезни. Местные экономические просчеты грозят крахом европейской валюте и всей евроинтеграции. Но столь же понятно, что забастовки, демонстрации, бунты беженцев и анархистов, парламентские кризисы и премьерские отставки — это и есть история в своем поступательном движении. Хотя быть ее субъектом неуютно: никакой уверенности в будущем.
После Афин погода портится: холодает, льет, волнение усиливается баллов до 5–6. Ложки съезжают со столов, супу делается скучно в тарелке, в баре редеет поголовье стаканов. Волна, с уханьем бьющая в корпус, то и дело захлестывает иллюминатор каюты, в котором затем расцветает яркая радуга. На палубе тебя может освежить перемахнувшей через фальшборт волной. Но провести три недели на паруснике и не попасть в качку — глупо как-то, даже обидно: о чем потом рассказывать?
Кипрская стоянка
Имя Федора Ушакова, канонизированного Русской православной церковью 10 лет назад, многажды звучит в день его памяти и на борту «Бегущей», и окрест. Окрест — это в кипрском курортном городке Паралимни.
Наш спутник, знаменитый путешественник Федор Конюхов, два года назад принявший сан, освящает на берегу доставленный сюда в трюме «Бегущей» двухметровый крест из нержавейки, а потом самолично в сопровождении большой интернациональной дайверской команды устанавливает его на десятиметровой глубине. Смысл этой акции и связь ее с Ушаковым туманны, но действо красочное и привлекает к себе внимание: на берегу, а затем и на борту баркентиот зевак не протолкнуться.
Конюхов, покоритель обоих полюсов, участник четырех кругосветок, присоединился к нам в Афинах и в последнюю неделю плавания был, разумеется, главной звездой на борту. Но нетривиальные затеи (а создание первого в России частного большого парусника из таковых, конечно) вообще привлекают нетривиальных людей — и на борту их было с избытком.
Речь не об уникальных достижениях, а о мотивации. Той, что заставляет плыть через Атлантику на гребной лодке, в одиночку вокруг света, вокруг Антарктиды... Или той, что заставляет — как в случае путешествовавших с нами историков-альтернативщиков — пытаться опровергнуть традиционную хронологию. Подобными людьми при всей разнице их поприщ, статусов и достижений движет та самая амбициозность, что всегда служила топливом истории.
Подобные люди в России не перевелись. Но яхту, на которой Конюхов дважды обогнул планету, сделали французы, а катамаран, на котором он поставил два трансатлантических рекорда, изначально ходил под новозеландским флагом. Круизная баркентина с литературным именем построена в Польше, стоит на Кипре и готовится катать туристов по Средиземному и Эгейскому морям не под русским флагом, а под кипрским.
Уже через несколько дней после прибытия баркентины на место постоянной дислокации в «Живом журнале» кого-то из отдыхавших на Кипре россиян появилось ее фото с подписью: «Одна из достопримечательностей Ларнаки — кипрский парусник Running on Waves». Не наша, как говорится, история.
