Архипелаг со стомиллионным населением спрятался от мира четверть века назад, да так хорошо, что все не может найтись
— Слышь, добавь меня на фейсбуке (запрещенная в России экстремистская организация), я там Мануэль Педрово, — оборванному пацану на вид не больше 10 лет, живет он на городской свалке в самодельной хижине вместе с пятью братьями и сестрами.
Это — будущее Филиппин. У него не всегда есть еда на ужин, но уже есть aккаунт в социальной сети.
— Я помню, как в детстве в школе нас просили молиться о трех вещах: чтобы не было миниюбок, чтобы ликвидировали бикини и чтобы Россия наконец обратилась к истинной вере, — это уже деятель современного искусства Карлос Селдран, настоящее Филиппин.
Год назад он разбросал по главному собору Манилы презервативы в знак протеста против засилья католической церкви, отсидел день в тюрьме и стал героем и символом светского сопротивления.
— Чувство юмора мешает филиппинцам, мы смеемся над проблемами, вместо того чтобы их решать, — живому классику филиппинской литературы Сайонилу Хосе уже под 90. Он дружит с коммунистами и прочими леваками и мечтает о национальной революции на Филиппинах. В его офис я прихожу в 11 утра, и, несмотря на ранний час, меня поят водкой с тоником, угощают индийской самсой и пугают опасностями Манилы.
Вы никогда не слышали об этих людях, и им кажется, что это несправедливо. Сегодня Филиппины живут потрясающей жизнью, которая никому, кроме филиппинцев, не интересна. Как и на Ближнем Востоке, здесь сталкиваются христианская и мусульманская цивилизации, но миру на это наплевать. Здесь формируется уникальная городская культура, но урбанологи воротят от Манилы нос.
— Наша столица попала на Би-би-си, в передачу о горячих точках мира «Не говори моей маме, что я был в Маниле». Come on, у нас тут Starbucks на каждом углу! — возмущается Карлос Селдран. Филиппины сегодня действительно находятся на краю света, но в начале XX века здесь открылся первый в регионе торговый центр с эскалатором и лифтом, а в 1950-х это была вторая экономика в Азии после Японии. Здесь произошла первая в мире бархатная революция — People's Power, — практически бескровное свержение режима Маркоса в 1986 году. Здесь, наконец, жила и творила (зачастую беззакония и безобразия) несравненная супруга диктатора Имельда Маркос, которая меняла свои туфли как перчатки и уже этим, кажется, вошла в мировую историю. Иными словами, на Филиппинах большую часть XX века шла какая-то веселая и интересная всем жизнь, которая в один прекрасный день почему-то закончилась.
Вечная колония
Филиппинцы были под властью внешних держав столько, сколько хорошо себя помнят — про времена до испанцев воспоминания здесь сохранились лишь отрывочные.
— Мы были аборигенами, иногда ели друг друга, — говорит мне один из знакомых манильцев.
Еще среди филиппинцев бытует миф о том, что на самом деле Филиппины никогда не были колонией Испании.
— Мы были испанской провинцией, не чета другим территориям! — гордо сообщает мне официант ресторана испанской кухни в Маниле.
Филиппины и впрямь можно было считать провинцией, но только не испанской, поскольку управлялись властями другой колонии — Мексики.
Вообще, король Филипп II не очень понимал, что ему делать с Филиппинами (кроме как обозвать их своим именем): тут не было никаких пригодных для выгодной торговли ресурсов. Единственным богатством Филиппин оказались десятки тысяч неверных душ — язычники и мусульмане, которые прямо-таки взывали к срочному обращению в истинную веру. Испанской короне было особо не до Филиппин — она была занята подавлением революции в другом своем владении, Нидерландах. В результате Филиппины отдали на откуп католической церкви, которая и заправляла здесь практически всем последующие 400 лет.
Конечно, на Филиппинах были светские власти. Но сюда, как правило, направляли самых незадачливых королевских менеджеров и тех, кто чем-то провинился перед короной. В общем, католические прелаты, сидевшие тут всю жизнь и владевшие местными языками, естественным образом оказывались главными советчиками каждого нового испанского назначенца. Они же немало поспособствовали разбавлению филиппинской крови испанской — вдали от Святого престола можно было позволить себе немного простых человеческих радостей.
Испанцам удавалось относительно неплохо удерживать филиппинцев в подчинении до конца XIX столетия, когда они совершили свою главную ошибку — казнили одного из интеллектуальных лидеров тогдашних Филиппин, Хосе Рисаля, который немедленно после этого превратился в символ антиколониального сопротивления, а уже после сброса ига стал главным национальным героем новых Филиппин.
— Это был выдающийся человек, к 35 годам Рисаль говорил на 22 языках, стал писателем, врачом, а потом и мучеником, — говорит Сайонил Хосе.
Рисаль принадлежал к так называемым иллюстрадам — просвещенным городским филиппинцам, как правило, метисам. Воспитанный на испанской литературе, он вовсе не требовал независимости Филиппин — лишь равенства среди всех жителей островов и наделения Филиппин статусом испанской провинции. И казнили его в основном потому, что филиппинские радикалы решили сделать вполне умеренного Рисаля своим знаменем. Эта казнь действительно стала катализатором общественных выступлений, которые в конце концов заставили испанцев убраться с Филиппин подобру-поздорову.
Открытие Америкой
Уход испанцев не сделал Филиппины независимыми, как было решили их обитатели. Треклятые колонизаторы устроили последнюю пакость: после поражения в войне с США Испания отдала Америке ряд зарубежных владений. Филиппины обошлись США в 20 миллионов долларов. Филиппинцы не подозревали, что станут предметом сделки двух держав, когда 22 марта 1897 года они провозгласили независимость.
Американские военные высадились неподалеку от Манилы в 1899 году и сразу же поняли, что им здесь не рады. В течение последующих лет десяти им приходилось вести кровопролитные сражения с аборигенами, по ночам укрываясь за стенами центральной Манилы — Интрaмуроса (буквально «внутри стен», возведенных испанцами еще в конце XVI века).
«Наш доктор сказал, что белый человек не может прожить тут больше пяти лет, потом умирает от болезней и микробов», — это цитата из воспоминаний американского солдата Джона Робертса. Джон описывает ожесточенные сражения с аборигенами, которые с мачете бросались на американские ружья. У филиппинцев была даже своя битва при Фермопилах — 60 местных «спартанцев» погибли возле местечка Тирад-Пасс, но не дали превосходящим силам штатовских пехотинцев пленить в 1899 году первого президента независимых Филиппин Эмилио Агинальдо. Однако Агинальдо все же попал в плен спустя год с небольшим и принес присягу новым американским колонизаторам. Впрочем, дело происходило не в XVII, а в XX веке, американцам было мало просто поработить филиппинцев, они хотели сделать их равными себе. В 1901 году на Филиппины прибыл теплоход с сотнями преподавателей, которые были направлены во все школы в стране — и государственные, и частные. Филиппинцы должны были забыть испанский язык и начать говорить, как приличные люди, на американском английском. Американцы также покончили с сиестой, к которой филиппинцы привыкли за столетия испанской власти — послеобеденный отдых вредил бизнесу и был явно не самым эффективным способом траты времени. В общем, если испанцам важны были филиппинские души, то американцы сделали ставку на филиппинские мозги, руки, ноги и прочие части тела — вплоть до самых интимных.
Уже через 20 лет после прихода американцев с Филиппин начинается эмиграция в США медицинских сестер, официантов, моряков, поваров и представителей других специальностей, требующих хороших коммуникативных навыков и врожденных услужливости и неконфликтности. У колонизированных филиппинцев были американские паспорта, чем они выгодно отличались от непокоренных народов Азии, которым для поездки в Америку приходилось решать непростые визовые вопросы.
Natural born healers
По американскому времени Филиппины жили еще около полувека (с небольшим перерывом на японские оккупационные зверства во время Второй мировой войны) — формальную независимость от США Филиппины получили лишь в 1946-м, но и после этого американское присутствие на островах было очень ощутимым, чего стоят хотя бы 23 американские военные базы (уж больно стратегически выгодно эти Филиппины расположены, давая доступ разом и к Тихому, и к Индийскому океанам). За это время филиппинцы обамериканизировались до самой крайней степени — от испанцев у них осталась одна религия, да и та уже обросла местными обрядами.
— Мы не приняли католичество, мы его филиппинизировали, — говорит мне один из прихожан базилики Черного Назорея в манильском районе Кьяпо: здесь поклоняются деревянной статуе Спасителя, которую скульптор покрыл коричневым лаком, со временем еще потемневшим.
Религиозные праздники на Филиппинах сопровождаются кровавыми ритуалами: самобичеванием до потери сознания, натуральными распятиями на кресте, — причем некоторые популярны в начале 1990-х, когда освобожденные от советской власти граждане открыли для себя мир непознанного и невероятного. Сначала возили к хилерам на Филиппины, потом целители сами зачастили в Россию — для них организовывали сеансы массового лечения, на которые приходили тысячи человек. Знаменитый хилер Джун Лабо был в России несколько раз и даже привез себе русскую жену, но больше ехать не хочет — в последний раз его поездка закончилась трехмесячным тюремным заключением за незаконную врачебную практику. «У меня лечился сам президент российской мафии, а также генералы и бизнесмены, а в тюрьме я сидел с неграми, которые мне за бананы делали массаж, а потом их уводили для секса толстые тюремщицы!» — с видимым удовольствием излагает он перипетии своей русской жизни.
Мы едем к Джуну Лабо с фотографом Виджеем Виллафранкой по рекомендации — просто так Лабо интервью не дает. Рекомендация, правда, странного свойства — в 1975 году дедушка Виджея написал серию разоблачительных статей о хилерах-мошенниках, в которых досталось и самому Джуну Лабо — одна из его бывших помощниц рассказала, как по утрам они заготавливали птичьи внутренности и свиную кровь, которую потом выдавали за человеческую. Джун Лабо это стерпел, а вот его коллега по ремеслу (гласит апокриф) не выдержал и коварно отравил дедушку Виджея чаем, отчего тот долго болел, а потом умер.
Спустя 36 лет Джун Лабо все еще практикует — у него большой дом на окраине города Багио, молодая жена (с русской они развелись несколько лет назад), трехлетняя дочка и неиссякающий поток посетителей. «Твои вопросы хороши, но в душе ты думаешь обо мне плохо!» — пронизывающе глядя мне в глаза, говорит Лабо после интервью. Вообще-то хилеры не должны брать деньги за свои операции, им подобает довольствоваться добровольными пожертвованиями, но у Джуна Лабо жесткая такса — 100 долларов за двухминутный сеанс. Камни из почек Лабо вынимает за 10 сеансов, на лечение рака может понадобиться больше времени. Вместе с пациентами мы спускаемся в подвал, где все уже готово для таинства операции. Под бодрую музыку больные один за другим ложатся на стол, и Джун Лабо голыми руками начинает извлекать из них камни, опухоли и прочие вредные субстанции. Я смотрю на все это с расстояния в три метра, и действительно складывается ощущение, что хилер проникает в тело голыми руками. Следов после «операции» не остается, не остается и улик — Лабо отказывается дать образец крови на экспертизу, а поздоровевшие на глазах верующие начинают недовольно шикать и цикать. Я спрашиваю Лабо: готов ли он лечить свою дочку, если она заболеет? Тот качает головой — родных людей он лечить не будет, но и к другому хилеру или в больницу не поведет, будет просто молиться. На выходе со двора меня легонько кусает за ногу собака хилера — то ли прощальный привет, то ли предостережение на будущее.
Меньше, да лучше
Официально 80% филиппинцев считают себя католиками, хотя регулярно на мессу ходит значительно меньше — от 30 до 50%.
— Когда Филиппины принимали первую конституцию в 1899 году, мы стали светским государством с перевесом лишь в один голос, — говорит мне веб-дизайнер из Манилы Ред Тани.
В Маниле Ред известен как основатель одного из самых прогрессивных онлайн-сообществ на Филиппинах — Philippino Freethinkers. Члены общества свободных мыслителей встречаются «в реале» два раза в месяц и стараются поддерживать друг в друге верность трем столпам просвещенного мира — разуму, науке и секуляризму. В прошлом году сообщество было признано самым влиятельным на Филиппинах — в основном по причине активной позиции, которую «мыслители» заняли (просвещая, устраивая дискуссии и всячески выступая за) по поводу закона о воспроизводстве населения (Reproductive health bill), разделившего Филиппины на радикальных католиков и не менее непримиримых атеистов.
Суть проблемы проста — население Филиппин растет гигантскими темпами и в этом году уже превысило 100 миллионов человек. Прокормить такую ораву местная экономика не в состоянии, и даже отъезд людей за границу проблем не решает. Закон о воспроизводстве призван переломить тенденцию с помощью сексуального просвещения и бесплатной раздачи презервативов. Католическая церковь, разумеется, против. Максимум, на что согласны священники, — пропаганда «естественных методов контрацепции», то есть воздержания в те дни, когда зачатие ребенка особенно вероятно. Паства относится к католическим методам со скептицизмом, подкрепляемым эмпирическими наблюдениями.
— Да если я своему мужу скажу, когда он с работы придет, что ему еще две недели со мной нельзя будет любовью заниматься, он меня в лучшем случае побьет, в худшем — убьет, а всем будет говорить, что я шлюха! — горячится участница общественных слушаний по RH bill в одном из бедных пригородов Манилы.
Кажется, закон все же будет принят — за это высказался президент Акино, за это выступает большинство в обеих палатах парламента. Церковники затягивают принятие как могут, но в глубине души, кажется, уже смирились с поражением.
— Мы начинаем думать о том, что делать дальше. Может быть, какие-то акции неповиновения, — осторожно говорит «генсек епископов» Хуанито Фигура.
В церкви признают, что число абортов на Филиппинах растет, но Фигура списывает это на «падение моральных устоев». Между тем, согласно опросам, в среднем филиппинская женщина рожает на два ребенка больше, чем ей бы, в принципе, хотелось, особенно много детей в бедных семьях — 6–8 не исключение, а скорее норма.
Вообще, у городских филиппинцев церковь вызывает раздражение своей закрытостью от внешнего мира. — Там постоянно возникают сексуальные скандалы, но провинившихся священников просто переводят в другие приходы, — возмущается Тани.
— Дело в том, что в католической религии другая концепция преступления и наказания, мы не наказываем, а исправляем, отсюда и непонимание. На провинившегося священника могут быть наложены церковные санкции, но мы не суд и не полиция, чтобы сажать его в тюрьму, — возражает Фигура.
Впрочем, он признает, что многие жертвы отказываются идти в суд — боятся огласки.
Город падших ангелов
«Падение моральных устоев» на Филиппинах началось явно не в последние годы. Город Анхелес находится примерно в полутора часах езды от Манилы. До начала 90-х годов прошлого века здесь находилась крупнейшая зарубежная военная база США Кларк. Но в 1991 году неожиданно начал извергаться ранее не замеченный в подобном поведении вулкан Пинатубо, и базу засыпало толстым слоем пепла. В то время американцы и так уже думали о том, чтобы убраться с Филиппин, где опять распространялись антиамериканские настроения, так что извержение вулкана было воспринято как знак свыше.
— Военную технику американцы эвакуировали за несколько дней, а остальное разграбили работавшие там филиппинцы, — вспоминает одна из местных жительниц.
Пока в Кларке были американцы, Анхелес жил активной сексуальной жизнью. В лучшие годы здесь работали до 100 000 девушек легкого поведения, по мере возможности скрашивая нелегкую жизнь американских военных. Сегодня в Анхелесе более-менее постоянно трудятся лишь 10 000 проституток, и клиентура у них другая — японцы, корейцы, пожилые туристы из Австралии и Европы. Изменился и характер предложения — улицы с барами, в которых торопящийся солдат мог за адекватную плату получить экспресс-сеанс орального секса, пришли в запустение, зато стали популярными караоке азиатского типа, в которых сексуальная составляющая обслуживания отходит на второй план.
— В корейском караоке девушки только кормят гостей с рук, все остальное происходит по договоренности уже за пределами клуба, — рассказывает мне один из корейских туристов.
Среди хозяев заведений есть и бывшие соотечественники — русский американец V.R. (так для простоты Владимира Рождественского называют филиппинцы) окончил консерваторию в Санкт-Петербурге, затем получил еще два высших образования, помотался по свету и, наконец, осел в Анхелесе.
— Отличный климат, доступные девушки, что еще нужно человеку для счастья? — поясняет он.
Саму базу превратили в свободную экономическую зону — сегодня здесь один за другим возникают колл-центры, в которых филиппинцы на хорошем английском объясняют американцам из США, почему у них не работает микроволновая печка и где находится ближайшая пиццерия... В общей сложности на Филиппинах на такой работе заняты почти 400 000 человек — больше, чем в Индии с ее более чем миллиардным населением. По словам моих знакомых, в последние годы на Филиппинах активно работает и «телефонная мафия» — «прикол-центры» занимаются махинациями с кредитными картами, пытаясь по телефону выудить нужную информацию у доверчивых американских жителей.
Рэп во имя мира
Впрочем, английский язык можно использовать и по-другому. Ти Джею Филлеру и его друзьям по 25–26, но они уже ветераны уличного рэпа Багио — рифмовать строчки и драться насмерть в этом городе начинают в 14.
Багио считается летней столицей Филиппин, он расположен высоко в горах, и здесь всегда прохладнее, чем внизу, что, впрочем, никак не остужает кипящие тут страсти. Сегодня город разделен на сферы влияния молодежных банд с устрашающими названиями Bloods, Dog Town Crips, Pinoy True Crips и North Side.
— Это все пошло с середины 1990-х, когда в Багио вернулись из США несколько филиппинцев, побывавших в американских бандах, — объясняет Филлер.
Во главе каждой банды стоит OG, или original gangster, — парень постарше с судимостью и хатой, на которой проходят основные сборища, после них бандосы идут бить конкурентов.
— Прошлой осенью убили двух человек в баре, кинули гранату с мотоцикла, — вспоминает Филлер.
Он хочет помирить враждующие стороны с помощью музыки, а заодно сделать рэп музыкальным мейнстримом на Филиппинах.
— Мы пишем песни о том, что надо дружить друг с другом и делать хорошие дела, рэп — это необязательно насилие и гангстерская культура! — уверяет он.
Полгода назад багиоские рэперы впервые выехали в Манилу, где, по словам Филлера, имели успех у враждебной аудитории — низинные манильцы вообще-то не переваривают заносчивых горцев.
— Нас сначала освистали, а потом услышали, что мы классную музыку играем, стали аплодировать, даже не верили, что мы из Багио, — вспоминает он.
В это время к нам подсаживается парень лет тридцати, с которым все уважительно здороваются, видимо, один из «смотрящих» за районом.
— Я поддерживаю их начинание, пацаны должны жить мирно, нечего им друг в друга шмалять, — говорит он.
Я пытаюсь уточнить, в чем заключается поддержка, и получаю в ответ неожиданное:
— Ну, я их, например, не бью.
Я понимаю, что до мира и всеобщей любви в Багио еще далеко.
Филиппины — вообще одна из самых опасных стран Азии, сказывается испано-американское влияние, притупившее традиционное азиатское стремление к бытовой гармонии. Особенно неприятно бывает в городских трущобах, туда вообще не рекомендуется заходить без сопровождающих, а вечером даже и с сопровождающими.
— Там молодежные банды режут друг друга, твои друзья могут оказаться под ударом, — поясняет мне один из трущобных аборигенов. Недалеко от Манилы в одной из трущоб живет и здравствует профессиональная община киллеров, сюда приезжают обсуждать заказы, здесь же сбрасывают трупы, место вполне подходяще называется — Paradise Village.
Трущобными жителями занимаются благотворительные фонды, которые приходят сюда с самыми неожиданными проектами. Один филантроп, к примеру, возит детей из нескольких трущоб в балетную школу.
— Я чуть не заплакала, когда узнала, что родители не смогли прийти на их выпускное представление просто потому, что им было нечего надеть, — говорит сотрудница фонда.
Имельда молодости нашей
«Ты хотела лжи, вот тебе много разнообразной лжи» — это цитата из записки от Фета Калапати Маргарите Эбарл. Я не знаю этих людей, не знаю, какие отношения существовали между ними в конце 70-х годов прошлого века, — посвящение нацарапано на внутренней стороне обложки книжки Фердинанда Маркоса «Революция сегодня — это демократия». Артефакты времен филиппинской диктатуры продаются за сущие песо в паре антикварных магазинов в районе Кубао — когда-то тут был обувной рынок, сейчас расцветают сто магазинов, баров и ресторанов.
В книге филиппинский диктатор пытается оправдать свою диктатуру необходимостью строительства нового филиппинского общества на месте прогнившей социальной структуры, в которой львиная часть национального богатства находилась в руках традиционной аристократии — нескольких приближенных к испанской власти семей, владевших огромной частью филиппинских земель.
Любой разговор на Филиппинах рано или поздно скатывается на тему правления Маркосов — это самый яркий период новейшей истории архипелага. Маркосы пришли к власти в 1965-м буквально как молодые Кеннеди: под овации масс и голливудских звезд. А закончили спустя 31 год эвакуацией на самолете американских ВВС под проклятия громящих президентский дворец демонстрантов. В этот период уместились самые масштабные инфраструктурные проекты (мосты, дороги, аэропорты) в истории Филиппин, но и самые масштабные репрессии против инакомыслящих; культурные фестивали мирового уровня — и пытки в застенках Манилы.
Выпуск Philippines Free Press за февраль 1991 года почти полностью посвящен описи разграбленного богатства Имельды Маркос. Авторы не стесняются в оценках. «Для Имельды каждый день был День святого Валентина, но любовь невозможна без подарков, она их дарила себе, удовольствие было не обоюдным, а сольным — как при онанизме». В другой заметке Имельду называют третьей богатейшей женщиной мира — после королевы Елизаветы II и вдовы совладельца BMW Йоханны Квандт.
Сегодня Имельде Маркос 82, но меньше всего она похожа на немощную старушку — мощь и стать бывшей финалистки конкурса «Мисс Манила» с возрастом становятся еще отчетливее, сейчас она похожа на празднично наряженный танк, подтянутый и подкрашенный везде, где нужно и где не нужно.
Имельда Маркос говорит мне, что вовсе не была «повернута» на туфлях, она просто «коллекционировала все красивое» — туфли, иконы, картины, платья. На самом деле Имельда просто довела до абсурда знаменитую «открытость» филиппинцев к новым впечатлениям и веяниям, она не могла устоять ни перед чем, что могла себе позволить, а так получилось, что позволить себе она могла практически все.
Имельда боготворит своего мужа и считает, что тот все делал правильно.
— Маркос был настоящим отцом Филиппин, он прощал своих врагов и думал только о том, как помочь людям! — кажется, что мадам действительно в это верит.
К Маркосам на Филиппинах действительно нет ненависти — последующие 25 лет демократии доказали филиппинцам, что воруют демократически избранные руководители не менее эффективно, чем диктаторы.
— Проблема в том, что после Маркосов никто на Филиппинах не мыслил масштабно. Маркос не смог довести свои проекты до конца, а то мы сегодня жили бы, как на Тайване или в Южной Корее, тоже прошедших через стадии авторитарной модернизации, — говорит Карлос Селдран.
Филиппины потерялись
— Филиппинцы католики, у нас нет культа предков, поэтому мы не помним прошлого и ничему у него не учимся, — грустно говорит Сайонил Хосе.
Филиппинцы простили Маркосу его тиранию, простили Имельде ее расточительность, ежедневно прощают своим политикам коррупцию и непрофессионализм. Легкость филиппинского характера не позволяет им учиться на ошибках — сын Фердинанда Маркоса, Бонгбонг Маркос, считается одним из главных кандидатов на будущих президентских выборах. Все судебные иски против Маркосов развалились в филиппинских и американских судах, а швейцарские банкиры надежно хранят тайны миллиардного состояния Имельды.
Со стороны кажется также, что глобальная «потерянность» Филиппин явно рифмуется с «лингвистической растерянностью» их жителей, у которых даже нет единого языка для общения между собой. На официальном филиппинском, тагалоге, говорят меньше половины населения страны, более распространен язык висайя. Английский стал языком культурной, политической и экономической элит, сегодня только на нем можно вести какую-то серьезную беседу.
— В тагалоге просто нет слов для обозначения важных современных процессов, сегодня это крайне поверхностный язык, на котором можно обсудить погоду и какие-то будничные дела, но не события государственной важности или философские концепции, — утверждает Ред Тани.
Большинство же филиппинцев говорят на танглише, произвольно микшируя английские и филиппинские слова. Еще одна «филиппинская нестыковка» и, несомненно, частичная причина исторической потерянности — отношение к труду. Может, на взгляд европейца или американца, филиппинцы и выглядят восточными муравьями, но века западного владычества сделали свое дело, и фанатичного культа труда, во многом обеспечивающего резвость «азиатских тигров», тут нет. К тому же условный «человек Запада» судит о филиппинцах по иммигрантам, что не вполне правильно: на работу за границу едут как раз самые активные и пробивные, едут — и шлют домой деньги, на которые существуют их родственники с менее бодрой жизненной позицией.
Можно долго складывать филиппинский пазл так и эдак, и ни разу он не сойдется идеально — шутка ли, тысяча островов и сто миллионов человек, разные языки, уклады и религии. Несомненно одно только ощущение, что цивилизация эта оказалась в межеумочном положении. Века власти «белых пришельцев», больше того — диффузии с ними, оторвали Филиппины от азиатского фундамента, но не сделали их частью западного мира. Перестав быть колонией, страна не скатилась к состоянию failed state, к трайбализму и кровавой непрерывности «той единственной гражданской» — слишком была для того цивилизованна, — но не сумела набрать скорость и выйти на орбиту динамично растущего государства. Пышная и претенциозная маркосовская диктатура лишь «подморозила», законсервировала Филиппины, последующая четверть века хаотичной и коррумпированной «демократии» взяла свое. И сегодня эта пестрая, густонаселенная, потенциально перспективная страна зависла «между» — между прошлым и будущим, между разными цивилизационными моделями, политическими устройствами, религиями, языками. Почему и ушла из поля зрения всего прочего — и ранее заинтересованного — мира, очутившись в «слепом пятне», в мертвой зоне.
Из нее, конечно, неминуемо придется выйти, только даже на самих Филиппинах еще никто не знает куда.
