Иллюстрация ИГОРЯ СТРУКОВА
Чем был вызван в СССР интерес к разработкам бактериологического оружия и насколько они были эффективны? Заметки на полях книги Дэвида Хоффмана «Мертвая рука»
Повествуя о «неизвестной истории холодной войны и ее опасном наследии», американский журналист Дэвид Хоффман не ограничивается лишь изложением фактов — удивительных и шокирующих. Вся его книга проникнута стремлением понять смысл описываемых событий и одновременно оценить решения, продиктованные логикой глобального противостояния, с точки зрения здравого смысла. С учетом этого данные заметки следует рассматривать не как критику, а как попытку размышления вместе с Хоффманом над собранным им материалом о советской программе разработки биологического оружия (БО).
Первая странность, которая бросается в глаза при чтении «Мертвой руки»: Советский Союз около 20 лет совершенствовал бактериологическое оружие в одиночестве. США и другие страны Запада отказались от подобных программ еще до заключения Конвенции 1972 года. Более того, когда в 1989-м один из ведущих советских специалистов по созданию БО, Владимир Пасечник, бежав в Англию, подробно рассказал о советском бактериологическом потенциале, западных экспертов, стратегов и политиков озаботило что угодно, только не отставание в этой области. Гораздо больше их волновало, что произойдет, если о разработках узнают «ястребы» в их собственных парламентах, и не сорвет ли эта информация действительно важные переговоры о сокращении ядерных вооружений. А ведь речь шла об абсолютном превосходстве СССР, его способности «вести биологическую войну в масштабах, неподвластных ни одной другой стране за всю историю».
«Мертвая рука» оставляет эту загадку без ответа. Более того, из книги невозможно понять, почему вообще Запад еще до начала периода разрядки (то есть во времена неограниченной холодной войны) пошел на односторонний, не обусловленный никакими встречными уступками отказ от БО. Хоффман, правда, приводит слова президента Никсона о том, что «биологическое оружие имеет масштабные, непредсказуемые и потенциально неконтролируемые последствия», но тут же дискредитирует их ссылкой на некие «американские и британские испытания», якобы показавшие, что «биологическое оружие может быть вполне контролируемым стратегическим инструментом».
Ричард Никсон, как известно, и в самом деле был далеко не самым честным и правдивым президентом в истории Соединенных Штатов, но на сей раз он сказал чистую правду. Биологическое оружие — это оружие с непредсказуемыми последствиями. Несколько упрощая, можно сказать, что применять его — все равно что затевать перестрелку в пороховом складе.
Супербумеранг
Главное преимущество БО — способность к самоусилению: пораженный смертельной инфекцией солдат противника сам становится оружием, поражающим своих товарищей. В идеале боевая биокультура, единственный раз попав в цель, может выкосить всю вражескую армию. Беда в том, что этим она не ограничится: нет никаких способов научить бактерию или вирус отличать солдат противника от собственных или от мирного населения. (Модные одно время среди энтузиастов бактериологической войны разговоры об «этническом оружии» так и остались разговорами: генетические различия между разными народами имеют в лучшем случае сугубо статистический характер, а ориентироваться на различия культурные никакой микроб не может.) В результате всегда есть риск, что боевые микробы, подобно слепому воину Гакону из стихотворения Алексея Толстого, порубят своих вместе с чужими. Мало того, некоторые болезни способны передаваться от человека животным и образовывать вторичные природные очаги, ликвидировать которые в дальнейшем практически невозможно. Подобная проблема носит не технический, а фундаментальный характер и вытекает из самой сущности биологического оружия. Чем лучше в боевом отношении тот или иной микроб, чем дольше он сохраняет жизнеспособность в окружающей среде, чем легче заражает жертву, чем успешнее противостоит иммунной системе и лекарственным средствам, тем труднее управлять результатами его применения или хотя бы прогнозировать их. И наоборот: попытка снизить этот риск неизбежно влечет снижение боевых качеств возбудителя.
Читатели «Мертвой руки», возможно, обратили внимание на необычайную популярность сибирской язвы у разработчиков бактериологического оружия всех времен и народов. Причины понятны: попав в дыхательные пути, ее палочка вызывает тяжелую и скоротечную пневмонию с высокой вероятностью летального исхода. Однако жертвы страшного заболевания не выделяют в воздух новые порции возбудителя (как это происходит, скажем, при легочной форме чумы). Массовая вспышка не перерастает в неконтролируемую эпидемию — умирают лишь те, кто попал под смертоносное облако (что и произошло, например, в 1979 году в Свердловске, когда в результате случайной утечки спор сибирской язвы погибли несколько десятков человек). Но если жертва бактериологического оружия не превращается сама в средство его доставки, то в чем его преимущества перед ядовитым газом, напалмом или пулеметом?
1. Бактерия Bacillus anthracis — возбудитель сибирской язвы, неизменный фаворит разработчиков биологического оружия во всем мире. Чрезвычайно устойчива во внешней среде, попав в легкие человека, вызывает тяжелейшую пневмонию
2. Золотистый стафилококк — наиболее частая причина внутрибольничных инфекций. Если бы удалось объединить в одной клетке гены из разных штаммов этого микроба, получился бы суперпатоген, устойчивый едва ли не ко всем известным антибиотикам
Фото: SPL/EAST NEWS (х2)
1. Генерал-лейтенант Сиро Исии — командир печально известного «Отряда 731». После войны был тайно вывезен в США, принял участие в американской программе биологического оружия в обмен на освобождение от наказания за военные преступления
2. Панорама базы «Отряда 731» в предместье Харбина. Во внутреннем дворе центрального четырехугольного здания располагался «виварий» — две тюрьмы для подопытных людей, в основном пленных китайских солдат
Фото: CDC
Подсчитали — прослезились
С другой стороны, боевая рецептура не тротил и даже не обогащенный уран, которые, будучи однажды произведены и заряжены в боеприпас, могут затем храниться десятилетиями в ожидании своего часа. Даже такие суперустойчивые микробы, как та же сибиреязвенная палочка, могут при длительном хранении самопроизвольно терять жизнеспособность или патогенные свойства. Чтобы быть уверенным в действенности биологического оружия, нужно каждые несколько месяцев обновлять содержимое боеголовок. То есть все время производить, перевозить, хранить промышленные количества патогена. Доведется когда-нибудь применить это оружие или нет — неизвестно, а вот авария или утечка рано или поздно случится. Конечно, любое другое оружие тоже не гарантировано от инцидентов, но там можно ожидать некоторого соответствия между масштабом аварии и тяжестью последствий. В случае же БО утечка единственной клетки теоретически может привести к сколь угодно большому числу жертв.
Может быть, эти соображения убедительны только для слюнтяев-гуманистов, приходящих в ужас от возможной гибели тысяч сограждан? Но вряд ли можно заподозрить в чрезмерном гуманизме руководителей японской армии, готовившей в 1932–1945 годах программу масштабной бактериологической войны. Без упоминания о знаменитом «Отряде 731», испытывавшем смертоносные патогены на тысячах военнопленных, не обходится ни одна книга о биологическом оружии (и книга Хоффмана не исключение). Но странным образом нигде не обсуждается тот факт, что разработки этой чудовищной организации так никогда и не были применены на практике, даже когда загнанная в угол империя хваталась за любую соломинку, когда заморски еварвары ступили на священную землю Ямато, а над Хиросимой и Нагасаки выросли атомные грибы. Японские правители были людьми абсолютно безжалостными, но не безответственными. После Второй мировой войны все державы-победители отдали дань соблазну «войны микробов». И все в конце концов пришли к выводу: биологическое оружие представляет собой постоянную и неустранимую угрозу для страны-обладателя, а в качестве средства сдерживания ничего не добавляет к оружию ядерному. (В книге Хоффмана вскользь упоминается, что, по данным американской разведки, так думали и советские военные.) С этой точки зрения продолжение разработок БО (кроме мер защиты от возможной бактериологической атаки) означало напрасную трату средств. Неудивительно, что США свернули свою программу, даже не дожидаясь заключения соответствующей конвенции, что в самой конвенции не были предусмотрены никакие механизмы контроля (зачем контролировать то, что никто в здравом уме не станет нарушать?) и что западные разведки в течение полутора десятилетий — до побега Пасечника — не находили в СССР никаких следов производства БО, хотя оно велось в беспрецедентных масштабах и к нему были причастны десятки (если не сотни) тысяч людей. Не находили, потому что не искали.
Даже использование вирусов в медицинских целях, например в генной терапии, чревато побочными эффектами, в частности развитием злокачественных новообразований. Американский генетик Джон Сэндфорд демонстрирует «генную пушку» — установку, позволяющую внедрить нужные гены в клетку без помощи вирусов. Фото: GETTY IMAGES/FOTOBANK.COM
Пушки ради масла
Удивительно другое: почему СССР, уже переживший вместе со своими соперниками разочарование в БО, вновь погнался за этой химерой? Вряд ли кто-нибудь может сегодня уверенно ответить на этот вопрос. Можно только выдвинуть несколько более или менее правдоподобных предположений.
Во-первых, инициатива возобновления разработки БО могла исходить от разведывательно-аналитических структур. Парадоксальным образом поводом для нее мог стать именно отказ ведущих государств от подобных программ, за которым последовало прекращение фундаментальных исследований в этой области (понятно, что никто не будет заниматься изучением боевых возможностей смертельных инфекций в отсутствие заказов государственных ведомств) и спад публикаций по данной тематике в открытой западной печати. По параноидальной логике советской военно-аналитической машины подобный спад мог означать «засекречивание работ» — признак того, что западные ученые нащупали-таки какое-то перспективное направление. И нам, разумеется, нужно не отставать. Похожим образом в те же годы, благодаря разочарованию западных ученых в идее искусственных кровезаменителей, появилась на свет советская разработка в этой области, успешно завершившаяся созданием несравненного перфторана.
Во-вторых, идея одним махом вырваться вперед в гонке вооружений могла принадлежать, как ни странно, сугубо штатским интеллигентам — биохимикам и молекулярным биологам из академических кругов. Хоффман мимоходом упоминает, что завязка интересующего его сюжета относится к временам, когда советская биология медленно приходила в себя после лысенковского морока. Но для него это всего лишь элемент декораций, в которых разворачивается действие. Между тем именно тогда советские биологи, казалось бы, получившие наконец-то возможность заняться настоящей наукой, с отчаянием обнаружили, что поезд ушел. По милости Лысенко и его августейших покровителей страна не просто пропустила добрых четверть века научного развития — она прохлопала научную революцию. И если новые идеи можно было почерпнуть из зарубежной литературы, то новые методы и необходимое для их применения лабораторное оборудование взять было неоткуда. Советская промышленность не производила ничего подобного, а возможности научных институтов закупать современные приборы за рубежом были крайне ограниченны. Неэффективная советская система могла поддерживать военный паритет с Западом только ценой постоянного урезания расходов на все остальные нужды, и академическая наука становилась для нее непосильной роскошью.
Более-менее щедро финансировались только те исследования, которые сулили практический результат в военной области, поскольку даже советским руководителям было ясно, что новое оружие нельзя купить в готовом виде у потенциального противника, как зерно или современные лекарства. Весьма вероятно, что в такой ситуации некоторые молодые и амбициозные «биохимические генералы», имевшие выход на верхушку КПСС (от упоминания конкретных имен воздержимся , так как это всего лишь предположение),могли посулить решающий перевес в военном соревновании при условии, разумеется, достаточного финансирования, достойного приборного обеспечения и возможности стажировок за границей. Логика была та же, что в известной байке про Насреддина, эмира и ишака: пусть нам дадут возможность создать лаборатории, не уступающие лучшим западным, а когда мы их получим, то уж найдем, чем отчитаться. Не суперзаразой, так фундаментальными открытиями, которые мы наверняка сделаем в современных лабораториях. Конечно, все это явно отдает шарлатанством, но как еще разговаривать с людьми, которые на полном серьезе советуют вставить в клеточную стенку одного микроба фрагмент оболочки другого, полагая, что все потомки такой клетки унаследуют эту заплатку?! С волками жить — по-волчьи выть. Такая версия невольно приходит на ум при чтении тех страниц «Мертвой руки», где описывается химический синтез небольших нуклеотидных цепочек в Кольцове. С точки зрения создания оружия задача вполне бессмысленная: молекулярная биология того времени не могла связать болезнетворные свойства вируса с его генетическим «текстом». Да и стоит ли мучиться с химическим синтезом (эффективность которого с ростом длины синтезируемой цепочки падает в геометрической прогрессии), когда можно просто комбинировать гены различных штаммов и видов? Но искусственный синтез генов — последний писк молекулярно-биологической моды 1970-х, владение подобной технологией — своего рода квалификационный экзамен для желающих войти в мировую элиту этой науки.
Слева на право:
Вирус Variola major — возбудитель оспы. Его уже нельзя использовать как оружие — практически все человечество привито от него. Но в 1980-х советские военные микробиологи надеялись вернуть его в строй.
Чумная палочка Yersinia pestis. По легенде, Великая чума XIV века началась с применения бактериологического оружия: при осаде генуэзской колонии Кафа в Крыму ордынцы забрасывали в крепость трупы умерших от чумы.
На бактерию Francisella tularensis, вызывающую туляремию, возлагались большие надежды. Но оказалось, что ее очень трудно сделать устойчивой к антибиотикам
Фото: SPL/EAST NEWS (X3)
Институты оборонной магии
За последние 20 лет появилось множество публикаций о попытках советского оборонного ведомства использовать в военных целях самые неожиданные природные эффекты. Большинство подобных публикаций основано на фантазиях вышедших в тираж шарлатанов. Тем не менее о некоторых экзотических разработках известно вполне достоверно.
В середине 1980-х годов при Госкомитете СССР по науке и технике был создан Центр нетрадиционных технологий, сотрудники которого проводили исследования «торсионных полей» (само существование коих не обнаружено и по сей день). В 1989 году при Генеральном штабе создана «в/ч 10003», в круг интересов которой входили «боевая гипнология», использование экстрасенсорных методов для получения разведданных и т. д. В 2003 году она была признана бесполезной и расформирована.
В других разработках делалась ставка не на вымышленные явления, а на неизвестные свойства явлений реальных. Так, на рубеже 1970–1980-х в Институте проблем управления был организован отдел для изучения воздействия СВЧ-излучения (микроволн) на живые системы. Предполагалось, что помимо всем известного эффекта нагрева это излучение способно каким-то образом управлять поведением биологически важных молекул в клетках и тканях, причем это «нетермическое» воздействие сохраняется и при низкой интенсивности излучения.
Многочисленные опыты не подтвердили этой гипотезы, что не помешало отделу через несколько лет стать самостоятельным институтом. Как правило, подобные работы были сугубо секретными, что позволяло им избегать профессионального обсуждения. Как гласил анекдот тех времен, секретный синус может и до десяти доходить.
Паровоз для машиниста
Наконец, возрождение советской программы разработки БО могло быть результатом лоббистских усилий военных исследовательских учреждений, ранее занимавшихся этой тематикой. Как справедливо пишет Хоффман, «оружие выпускалось не потому, что оно было необходимо, а потому, что этого хотели выдающиеся конструкторы, а также генералы и члены политбюро». То же самое можно сказать и о научных разработках. Заключительная часть «Мертвой руки» дает представление о живучести советской военно-бактериологической империи: даже в начале 1990-х, потеряв смысл своего существования, производственные и испытательные базы, кадры, финансирование, получая прямые приказы руководства страны о немедленном прекращении работ, она все еще ухитрялась что-то «разрабатывать» и «испытывать». Если бы в процессе работ вдруг выяснилось, что создать бактериологическое оружие вообще невозможно, это не остановило бы работы над ним. Достаточно вспомнить хотя бы, что сегодня на одном из российских спутников находится (и, по уверениям его создателей, успешно работает) устройство, принцип действия которого прямо противоречит закону сохранения импульса. И многочисленные постановления Комиссии Российской академии наук по борьбе с лженаукой, уличающие изобретателей чудо-двигателя в шарлатанстве, космическое ведомство не остановили. В пользу каждой из этих версий можно привести убедительные доводы. Вполне вероятно, что причиной неожиданного возвращения СССР к разработке БО стало совместное действие всех трех заинтересованных групп, нашедших опору друг в друге. Гораздо более интересен вопрос: насколько успешной оказалась эта программа? Действительно ли в советских лабораториях было создано биологическое супероружие?
Точный ответ на этот вопрос, к счастью, неизвестен. Его могло бы дать только реальное применение микробных арсеналов. Казалось бы, вся книга Хоффмана подводит к утвердительному выводу. Но вот один из ее героев, микробиолог Сергей Попов, рассказывает о своей работе над «двойным» патогеном, побуждающим иммунную систему атаковать собственные ткани. По сути дела, речь идет об искусственно вызванной аутоиммунной реакции. Именно подобные ошибки иммунитета лежат в основе многих тяжелых заболеваний (рассеянного склероза, сахарного диабета I типа и др.), привлекающих особое внимание медицины. Заболеваемость ими растет, а эффективные методы лечения неизвестны. Между тем из слов Попова следует, что ему удалось создать такой вирус. Это означает, что он расшифровал механизм аутоиммунных заболеваний, нашел тот «переключатель» в человеческом организме, который их запускает. И все это было сделано еще в 80-е годы прошлого века. Доктор Попов вот уже почти два десятилетия работает в академических структурах на Западе и не имеет никаких оснований держать в тайне свое открытие. Где же его Нобелевская премия? Подобные детали заставляют усомниться в необычайных достижениях советских биооружейников. Однако если созданный ими арсенал не стал новой эпохой в фундаментальной или прикладной биологии, это, разумеется, не означает, что он не может убивать. Как показала свердловская трагедия, система, в которой все врут всем, может создавать угрозы для страны и мира и без помощи высоких технологий.
