Дань Каталонии

Один из сказочных драконов Барселоны — извивающаяся подобно морскому змею мозаичная скамья в парке Гуэль, построенном Гауди. Фото: PICTURES/AGENCY.PHOTOGRAPHER.RU

Отчего запах моря так будоражит в окрестностях Барселоны, примешиваясь к густому запаху вина, оливкового масла и рыбы.

Лет тридцать назад прочитал книгу о жизни мальчика и его мамы в городе Барселоне. Названия, автора и подробностей не помню, но не забыть, как начинается книга: мальчик просыпается утром, залезает на подоконник и встает во весь рост, обращенный к лучам солнца, которое заливает полоску моря и чешуйчатые крыши высоких грациозных зданий, фасеточные стеклянные купола, волнообразные — параболические, гиперболические — поверхности черепичных кровель. Изумруд и алое золото драконьих спин и раковин гигантских доисторических моллюсков виделись мальчику. Он принимал город за коллекцию своего воображаемого доисторического зоопарка и каждое утро проверял его сохранность. Ничего больше, кроме рецепта варки яиц в мешочек, которые мальчик ел на завтрак, из этой книги не помню.

Вечером на пустынном пляже Барселоне та трудно понять , в каком времени пребываешь, — наверное, так же море выглядело и тысячу, и миллион лет назад. Фото: DIETER TELEMANS, ALFREDO CALIZ/PANOS PICTURES/AGENCY.PHOTOGRAPHER.RU

С детства Барселона держалась в моем воображении особняком. При том, что хотелось погулять и по крышам Стокгольма, и по тропам вокруг Катманду, и достичь Индии Афанасия Никитина, и позагорать на острове Буяне, и подсмотреть купание гарема в Персии Кольриджа и Велимира Хлебникова. Барселона — единственный образ заморских стран, который с детства сохранил не только притягательность, но и желание разгадать секрет доисторических чешуйчатых чудищ с выгнутыми спинами и скрученными хребтами. В юности Барселона вновь ожила — теперь под пером Оруэлла в книге «Памяти Каталонии». Во время гражданской войны будущему автору рассказа «Как я стрелял в слона» пришлось несколько суток провести без сна на крыше под куполом городской обсерватории — напротив позиций гражданских гвардейцев Франко, которые забаррикадировались в кафе «Мокка». Взгляд Оруэлла с крыши на Барселону — взгляд голодного, бессонного, измученного, но тем не менее восхищенного человека, который любуется теми самыми крышами и полоской моря, — только обострил мое предвосхищение этого города.

Реус

Реус — родной город создателя сокровищ Барселоны. Здесь родился Гауди, здесь расположен музей, посвященный не столько его работам, сколько тому, как они были сделаны. Редкий случай, когда сосредоточенность на «как» превосходит материальность «что». Вопрос о стиле — о примате эстетики над этикой — обязан присутствовать в мироздании, ибо без него красота мгновенно сдаст позиции пред полчищем демонов забвения.

Тайна Гауди открылась в музее потрясением. Оказывается, его метод в точности описывается суфийской поговоркой, которая, в свою очередь, объясняет способ духовного совершенствования через самопознание: «Чтобы построить минарет, следует выкопать колодец и вывернуть его наизнанку». Искусство пользуется тем же приемом — искупление нижнего мира достигается поиском искр божественной святости, очищением их от частиц нечистоты и преображением в мире вышнем. Образцов этого «спуска и подъема» множество, например, «Божественная комедия», где Данте спускается вслед за Вергилием в ад и в конце пути внезапно оказывается перевернутым с ног на голову; Орфей спускается за Эвридикой, чтобы вызволить возлюбленную из небытия; хищная птица в полете стремится все выше и выше — в безвоздушное, метафизическое пространство и превращается в снег и свет («Осенний крик ястреба»). Для искусства — и поэзии особенно — эта ситуация архетипична.

При конструировании макета собора Святого семейства Гауди использовал остроумнейшую систему распределения весов: он подвешивал на пучке параллельных нитей мешочки с песком, перераспределяя натяжение и тем самым имитируя реальную нагрузку. Затем он отражал всю эту конструкцию в зеркале и строил по отражению макет. Таким образом, собор получался вывернутой наизнанку реальностью. Таковую он и напоминает — не похожий ни на что, совершенно отчужденный от всей предшествующей архитектуры, словно взятый из ниоткуда, спущенный на землю, а не выросший из нее.

В Реусе становится ясно, чего хотел художник, который отражал в зеркале слой осадочных пород, когда строил пищу океана времени — песчаные замки, подобно тому как на пляже из кулачка ребенка струйка мокрого песка создает остроконечные причудливые башенки, зубчатые стены (и здесь стоит вспомнить, что бетон, по крайней мере на три четверти, состоит из песка).

Творения Гауди — при всей их надмирности — гармоничны, их хочется потрогать, с ними хочется поиграть, как в песочнице, их хочется разобрать. Сам Гауди говорил, что его архитектурные формы наследуют растениям и живым организмам. Но этим их тайна не исчерпывается. Винтовая лестница внутри колокольни собора Святого семейства повторяет спираль раковины наутилуса. Созданная по эскизам Гауди плитка, которой замощены панели Реуса и Барселоны, несет на себе отпечатки раковин и хвоща. Глядя на нее, вдруг понимаешь, что все эти скрученные линии, ветки и лепестки модерна (контуры окаменевших наутилусов, белемнитов, брахиоподов и аммонитов — любимые кривые этого периода искусства) суть галактические спирали времени-пространства, обращенные своей пружинистой силой в будущее. Футуристическая направленность творений Гауди несомненна, и в то же время этот художник сделал все возможное, чтобы спустя миллионолетие Барселона в толще осадочной породы оказалась неотличимой от россыпи окаменевших раковин. Это титанический жест художника. Об этом в эссе «Меньше единицы» Иосифа Бродского, поэта, сравнившего череду фасадов на Дворцовой набережной Ленинграда с отпечатком «гигантского моллюска, именуемого цивилизацией».

В доме Сальвадора Дали в Порт-Льигате (Коста-Брава). Стул художника, палитра, мастихины и кисти. Фото: SIMONE CASETTA/ANZENBERGER/FOTODOM.RU

Дали

Мальчик из той заветной детской книги , чье действие происходило в Барселоне, варил яйца так: опускал их ложкой в кипящую соленую воду 3 и считал до 180. Всю жизнь готовлю яйца, следуя именно этому рецепту, — и получается идеальный «в мешочек». Эти же барселонские яйца, но размером со страуса, я увидел в Фигерасе — на кровле Музея Дали, устроенного в здании сгоревшего во время гражданской войны театра.

Первое, что приходит в голову, когда оказываешься внутри этого здания, — что это действительно театр, что Сальвадор Дали именно театральный художник (в первую очередь) и что именно сейчас и здесь время и место его творениям, а не в репродукциях или простых линейных экспозициях.

Речь у Дали идет о современном театре , в котором важен не только трансформирующий тело жест, но и превращающий пространство и время в тело. Дали чуть ли не первооткрыватель интерактивного художественного пространства: он внутренний мир превращает во внешний и внешний во внутренний, приумножая бездонность обоих. Только театральный художник, привыкший обертывать время и действие в декорации, мог рискнуть обернуть в свое произведение известный теперь на весь мир сферический леденец на палочке — каталонское изобретение.

Ну кто еще в 1970-х годах мог всерьез говорить о трехмерной живописи, об организации бытового пространства согласно принципу подобия человеческому телу? Кто еще мог приблизить визуальное вплотную к тактильному и указать на родственность слепоты и пророческого визионерства?

Стеклянный купол, накрывший пространство музея подобно мушиному глазу, отражается во множестве стеклянных плоскостей и возносит зрителя к ногам святого Себастьяна кисти Дали и к подножию трона рогатого Моисея резца Микеланджело — над сценой, в середине которой помещается могила художника. Под сценой находится картинный зал с отобранными шедеврами, в центре которых — могильная ниша, заложенная каменной плитой с гравировкой: крест, имя, дата рождения, дата смерти.

Жерона

Для того чтобы проникнуть в экспозиционный, сумрачный и полный зеркал зал, в котором выставлена коллекция ювелирных украшений, сделанных по эскизам Дали, необходимо шагнуть в дверь-вертушку. Сделав шаг, вы следуете за вращающейся створкой и в какой-то момент оказываетесь в полной темноте. В то же мгновение ваша голова втягивается в плечи и ноги пружинят — непроизвольно, не потому что вы боитесь темноты, а потому что вчера посетили парк водных развлечений в Росасе и теперь точно так же, как на вираже аттракциона «Черная дыра», тело, попав в полную вращающуюся темноту, готовится к броску вбок и вверх, с переворотом…

После Фигераса стоит отправиться в Жерону, чтобы, прогулявшись по на бережной реки — мелкой и прозрачной настолько, что стаи полупудовых карпов, будто поросята, роющиеся рыльцами в иле, видны как на ладони, — пройтись по выкрашенному суриком мосту, который построил Эйфель , и погрузиться в сгущенное пространство средневековых улочек еврейского квартала. Евреи покинули эти места много веков назад, однако интерес местных жителей к бывшим соседям высок. Это объясняет и наличие Музея еврейского квартала, и то что местные жители охотно возводят свои родословные к знаменитым горожанам еврейского происхождения.

В музее собраны обломки каменных надгробий с надписями на иврите. Каталонцы использовали их на протяжении веков в качестве строительного материала для своих новых домов. Примерно так же христиане поступили с материалом Ветхого Завета. «Им проще простить христианство Иуде, чем иудейство Христу», — написал однажды поэт Виктор Коркия.

В Жероне поражает собор, огромный настолько, что изнутри кажется больше самого города, по крайней мере его старой части. В окрестностях — стаи чаек на полях убранной кукурузы. По дороге в Барселону виден на горизонте скалистый горный массив Монсеррат. Там, в бенедиктинском монастыре, основанном в X веке, хранится чудотворная статуя Черной Мадонны (La Moreneta), покровительницы Каталонии — предмет паломничества, вырезанный, согласно легенде, святым Лукой и перенесенный затем в Испанию святым Петром. Одно из объяснений черного цвета La Moreneta находится в строке Песни песней: «Черна я, но прекрасна».

1. Яхтенные стоянки совсем не похожи на рыбацкие порты: здесь нет ни суеты, ни острого ощущения кипящей жизни
2. Вывешенное на просушку белье в Барселоне похоже не на белые флаги, а на паруса, списанные на берег

Фото: ALFREDO CALIZ/PANOS PICTURES/AGENCY PHOTOGRAPHER RU (x2)

Ландшафт

На подлете к Барселоне обнаруживается плоская береговая линия, которая изобилует лиманами, обросшими тростником, но имеющими в большинстве правильную форму, что свидетельствует о долговечности ирригационных работ в этом районе. Зимние штормы осаждали равнинные берега Каталонии, и страна защищалась, возводя насыпь и прокладывая по ней дорогу. В целом окрестности Барселоны напоминают северо-западный берег Крыма, однако здесь нет ни лиманной соленой грязи, ни монтмориллонита — кила, ценящейся как в косметологии, так и в нефтедобывающей промышленности голубой вулканической глины.

Зато в Каталонии есть Коста-Брава — высокий скалистый берег и бурное, бравурное море под ним. Однако напрашивающаяся и в дальнейшем ландшафтная аналогия с Крымом хоть и уместна, однако должна приниматься с поправкой на особенную, более буйную и разнообразную растительность, объясняющуюся, видимо, близким соседством снежных гор: скажем, айлантус — ленкоранскую акацию с перистой листвой и розоватыми венценосными хохолками цветков — в Крыму можно встретить только на Карадагской биостанции, в то время как в Каталонии он часто украшает открытые террасы ресторанов и дворики.

Монжуик — гора, на которой во времена еще Дона Ицхака Абарбанеля, министра финансов при дворе Фердинанда Арагонского и знаменитого талмудиста, добровольно отправившегося в изгнание вместе со своим народом, было еврейское кладбище. Сейчас здесь католический колумбарий, чьи стеклянные квадратные окошки вмазаны раствором в камень и в подпорные стенки террас. На окраине Барселоны вполне феодосийский расклад — железная дорога вдоль моря и портовые, похожие на богомолов краны, толчея погрузчиков.

От всемирного форума культур осталась огромная солнечная батарея, которой питались ноутбуки участников. Потоки закатного солнца множатся в ней. Столь же прекрасные, сколь и ядовитые заросли олеандров — розовых и белых — на разделительной полосе. На дороге аккуратным рядком встречаются густые пинии, чей возраст говорит о древности дороги. И, разумеется, главное. Архитектура в Каталонии — часть ландшафта. Здесь почти каждая будка, каждая сторожка на краю поля или виноградника выбелена известью и представляет собой не просто аккуратно построенное здание, а именно что продолжение склонов, холмов, утесов. Не говоря уже о небольших виллах, с гордостью возвышающихся на подпорных стенках не одно столетие. В Каталонии каждый клочок пригодной под хозяйство земли ухожен и возделан. Однако аккуратность не всегда признак достатка. Ландшафт здесь повсеместно превращен в предмет искусства, и это обезоруживает глаз. Вообще, пинии — главный источник растительной роскоши Каталонии. Невысокие, они подчеркивают важную черту ландшафта: тут все — и холмы, и дома, и небо, и берег — соизмеримо с человеком и служит ему.

В Каталонии почти любой дом или сторожка — не просто здание, а продолжение склонов, холмов, утесов. Фото: SIMONE CASETTA/ANZENBERGER/FOTODOM.RU

Санта-Сусанна

Вечер в Санта-Сусанне, в старой части города (каковая всегда на горе — следствие наиболее выгодного местоположения крепости), под муниципальным древним зданием с лужайкой, огражденной балюстрадой, за которой открывается череда террас и толща рассеянного света — с погруженным в нее городком, со всеми его утопшими в зелени домами, виллами, полями. Здесь, на лужайке, происходят не выборные мероприятия, а поэтическое собрание, где пожилой поэт по-хозяйски выходит к микрофону, пробует, как настроен звук, и приступает к чтению стихов. Его поэтическая речь обращена к двум-трем десяткам слушателей его же возраста, занявших скамьи посреди лужайки, на которой поместились и мы с велосипедами.

Вновь подхожу к балюстраде и на этот раз обнаруживаю прямо под ней огромный, с космами тины бассейн, выложенный облачно-белой и небесно-лазурной плиткой. Арочная колоннада по периметру бассейна и слепки античных скульптур завершают картину. Бывший мэр Санта-Сусанны, невысокий плотный мужчина, похожий на Альмодовара, охотно говорит о предстоящих выборах: он собрался вернуть себе пост. Он говорит о своем методе благо устройства: только те бизнесмены могут получить инвестиции от мэрии, которые сами вкладывают в развитие, и получают ровно столько, сколько вкладывают. Пока бывший мэр готовится к предвыборной гонке, он заведует сетью центров водных развлечений. Одно из них довелось опробовать: четырехместный катамаран под полным парусом довольно резво вышел в открытое море, и когда волна стала дышать глубже и полнее, а ветер посвежел всерьез, пришлось повернуть его обратно.

Море оказалось не замутненнее слезы. Купальщиков на берегу меньше, чем бегунов и велосипедистов, и расстояние между ними исчисляется стадиями.

Сельское хозяйство в Санта-Сусанне находится бок о бок с туристским раем: клубничные поля, гряды артишоков, кусты помидоров, поддерживаемые составленными из нескольких жердей шалашиками, шпалеры, увитые фасолью. Подле вилл, образцов модерна, и стильных стеклянно-мраморных отелей с бирюзовыми овалами бассейнов и зелеными лоскутами лужаек раскинулись черные поля чеснока, лука, сладкого перца и баклажанов. Местами доносится благоухание навоза.

Коста

Побережье Салоу отличают мелкий нежный песок, набережная длиной в километр, на которой растут 155 пальм, и «поющие фонтаны», чьи струи бьют сообразно музыке, а водяная пыль служит объемным экраном для лазерного шоу. Успех туристического бизнеса в Салоу не имеет никаких рациональных объяснений, кроме того что он совпал с известным экономическим испанским чудом, пришедшимся на 1960-е годы, расцвет правления Франко. Никаких государственных программ не было ни тогда, ни сейчас. Только каждый год Франко девальвировал местную валюту, что делало побережье привлекательным для туристов со всей Европы, особенно из Франции.

Нравятся рыбацкие городки: добавьте к Росасу Камбрилс. Они изначально — из-за запаха рыбы (действительно мало выносимого, но слышного только в порту) — избавлены от толчеи. Их променады изобилуют ресторанами. В Росасе песок на пляже замечательный: крупнозернистый, как гречка. Кроме солнца главная достопримечательность пляжей — конечно, вода. Чистота ее во многих случаях отмечена высшей маркой — знаком качества, развевающимся на бело-синем флаге. Кроме обязательного режима естественной очистки (все созданные человеком предметы на время осени и зимы удаляются с полосы вдоль моря) прибрежные воды ежедневно очищаются с помощью специальных систем, смонтированных на баркасах, которые можно различить среди прочих по наличию черных гофрированных труб на палубе.

Сосредоточенный на изяществе Росас далек от ширпотреба: в сентябре его набережная пустынна, рестораны полны накрахмаленной белизны скатертей и ажурных спинок пустых венских стульев.

Непременные гаревые дорожки заняты велосипедистами и бегунами. То и дело встречаются пункты проката всего на свете и центры водных развлечений, где вас могут отправить в море на парусном катамаране или непотопляемом каяке. Аренда двадцатиместного катамарана на двое суток для путешествия на Майорку и обратно — вполне по карману какой-нибудь веселой компании, пожелавшей провести ночь на палубе под звездами и парусами.

Ночные купания прекрасны: отплыв подальше в моменты, когда идущая к берегу волна заслоняет береговые огни, оказываешься наедине с Большой Медведицей и теплой, как кровь, соленой теменью вокруг.

Рыба

В Росасе одно из главных зрелищ — рыбный аукцион. Ежедневно в пять вечера все суда рыбацкого братства города обязаны вернуться в порт. Кто пришел последним — на следующий день последним выйдет в море и займет не самую лучшую позицию со всем вытекающим ущербом для улова. Владельцы ресторанов и магазинчиков сидят в аудитории, держа в руках пульты с кнопками. Перед ними на транспортерной ленте продвигаются лотки с только что выловленной рыбой, на большой экран проецируется содержание лотков, вес и начальная цена за килограмм. По сигналу цена начинает снижаться, и кто первый нажмет кнопку, тот и купил торгуемый лот. Таким образом, после аукциона сразу ясно, куда следует отправиться за тем или иным редким видом рыбы, что придает Росасу еще одну уютную черту.

Есть в порту причалы, где группируются небольшие баркасы с навешанными по бортам прожекторами — это лодки ловцов креветок и прочей донной живности. В море они выходят ночью и подсвечивают опущенные на дно ловушки лучами; в порт возвращаются на рассвете, тогда же и происходит их собственный небольшой аукцион, не автоматизированный, а сумбурный и крикливый.

В порту одуряющий запах рыбы. Рыбаки на причаленных сейнерах, стоя на коленях под огромными катушками смотанных сетей, бережно перекладывают на пластиковые лотки со льдом рыбу. Парни с кошелками, набитыми сардинами, проворно выбираются с причалов, являя исключение, подтверждающее правило: ни одна рыбешка не может быть продана в обход аукциона, устраиваемого рыбацким братством. Уставшие рыбаки составляют лотки с рыбой на тележки, накрывают холстиной и толкают к зданию аукциона. Продавцы припортовых лавок, заваленных льдом и свежей рыбой, зазывают покупателей — дают попробовать кусочки хлеба с лепестками анчоусов. Над прилавками висят наполненные водой прозрачные полиэтиленовые пакеты. Оказывается, они вполне эффективно отгоняют мух, которые пугаются сами себя и товарищей при короткофокусном отражении в водяной линзе: муха под лупой — жуткое зрелище.

Рыбаки необычайно живописны. Кто-то, стоя на коленях, совком вышвыривает из лодки водоросли и гнилую рыбу. Кто-то распутывает сети или, разложив на кожухе гаечные ключи, возится с дизелем. Иссушенные, изборожденные морщинами лица стариков притягивают объектив.

Масло

Главное блюдо Каталонии (за всю Испанию сказать не умею) — оливковое масло. Самое вкусное масло отжимается из оливок сорта «арбекино» — размером с ноготь мизинца. С этим маслом можно съесть что угодно. С ним не сравнится ни треска с чесноком и медом, ни осьминоги с картошкой, ни баранья лопатка, разве что карпаччо из тунца, обильно сдобренное тем же самым маслом. Причем оливки обязаны быть собранными руками, а не ободранными грабельками с ветки — железо наносит ранки плодам, и в этих местах начинается скоропорчение, которое отражается на вкусе масла. Когда выливается из бака свежеотжатое масло, хочется съесть ломтями самый воздух, ставший тучным от его аромата. К столу подают поджаренные куски хлеба, которые натираются чесноком и половинкой помидора, после чего получают название «кока». Кокой зовется также открытый пирог с начинкой (случается, что и фруктовой). Кока у каталонцев — одно из культовых блюд наряду с анчоусами — жареными или в масле сардинками и печенным на углях луком-пореем. Поговорка гласит: «У кого есть мама, тот ест коку. У кого нет мамы, тот не ест ничего». Печеный лук-порей не пробовал, а анчоусы, при всей априорной любви к рыбе, всерьез уступают феодосийской малосольной тюльке. Оруэлла, прибывшего в Барселону на побывку с фронта, преследовал голод: во время беспорядков в городе закрылись все лавки и единственной пищей в гостинице оказались сардины. Официанты подавали их со всеми церемониями — по одной рыбке на тарелке. И вспомнились эти сардинки, когда обнаружил, что абсолютно во всех ресторанах, где пришлось побывать, работа метрдотелей и официантов была превосходна, умна и деликатна.

Музей Сальвадора Дали в Фигерасе устроен в здании сгоревшего во время гражданской войны театра — и взгляд с любой точки подобен взгляду из зала на сцену. Фото: SIMONE CASETTA/ANZENBERGER/FOTODOM.RU

Кремат

Сара, точеная резная мадонна — черные четкие черточки бровей, твердые губы, высокие скулы, длинная юбка, смуглота и веер в руках, которым она выражает грациозное нетерпение, — объясняет происхождение горячего сладкого напитка El Cremat: готовится он из рома и носит название «Обожженный», поскольку перед подачей его поджигают. Массовым образом кремат готовили перед проводами военных моряков, отправлявшихся через Атлантику для подавления восстания на Кубе. Выступление против испанского владычества началось в 1895 году и закончилось победой. Вскоре после взрыва американского броненосца «Мэн» у берегов Гаваны правительство президента Маккинли объявило войну Испании, в результате чего она в 1898 году лишилась Кубы, Филиппин и Пуэрто-Рико.

За крематом следует мусс из фундука с инжировым вареньем.

Южные порты

Красная черепица крыш, узкие окна вприщур пропускают солнечный свет и бликующую рябь пронзительно-синего моря — южнопортовая романтика, основанная на стремлении за горизонт, на миражах, которые из-за него доносятся. Морской берег — лучшее место для пребывания романтиков, для упражнений в метафизике, чье ремесло состоит в созерцании незримого, в предвидении небывалого. Почти круглая бухта Росаса с узким входом, отмеченным мигающими маяками. Бесшумная проворность официантов и говорливость метрдотелей. Устрицы, мидии и креветки в аквариумах. Здания XVI–XVII веков, мало чем отличающиеся от современных построек.

Морская прогулка в бухту, где раньше — до того как в обиход вошло слово «экология» — добывали мрамор, отчего берег здесь изобилует подводными пещерами. В одном месте на урезе воды сложена мраморная пирамида, хорошо заметная, — она использовалась для погрузки камня на суда.

Широкая мощная лодка с немцами, англичанами и французами бросила якорь неподалеку от берега. Один за другим ее пассажиры застегнули гидрокостюмы, надели маски, забросили за плечи акваланги и попрыгали в воду. Последовал за ними и обнаружил, что дно здесь представляет собой почти отвесную скалу. Дотрагиваясь до нее пальцами, один за другим аквалангисты растворяются в потемках глубины; выпущенные ими пузырьки проходят сквозь стайки рыбок; там, в глубине, вспыхивают лезвия фонариков. Аквалангисты поднялись все разом, подчиняясь дисциплине и исчерпав запас воздуха в баллонах. Перед тем как вернуться в Росас, заходим в бухту Монтхой, чтобы взглянуть на скромное здание одного из лучших ресторанов мира — El Bulli. Больше рассказов о приемах деконструкционной кулинарии Феррана Адриа привлекают внимание яхты, стоящие здесь, глядя на которые ясно видишь хорошую свободную жизнь, чьи сутки драгоценно укладываются в периоды переходов между яхтенными портами Средиземноморья или Атлантики.