Мы публикуем отрывки из книги французского журналиста и путешественника Тони Сонье «Папуасы — охотники за черепами», рассказывающей об экспедиции в Западный Ириан. Экспедиция эта не преследовала научных целей: участники ее намеревались лишь заснять документальный фильм о местных народностях. И данная книга, по словам автора, — «всего лишь свидетельство».
Участники экспедиции не только поведали миру об обычаях и нравах жителей острова, развеяв миф о «свирепых людоедах». Они приподняли завесу над действительностью, которую так старательно скрывали голландские колонизаторы. Факты «свидетельства» слишком красноречивы: болезни косят целые племена ирианцев, половина детей умирает, не дожив до одного года, голод толкает на людоедство.
Автор избегает делать выводы и старается обойти острые углы. Но выводы напрашиваются сами собой: кто виноват в том, что в середине XX столетия в одном из уголков нашей планеты существует каменный век? Колониализм. Голландские колонизаторы, конечно, «интересовались» этой страной, но они посылали туда не врачей, а миссионеров, не учителей, а полицейских, не геологов, а скупщиков золота. В трагедии острова повинны «цивилизаторы», чья дикость превзошла отсталость ирианцев.
Вскоре Западный Ириан должен, наконец, быть возвращен Индонезии — начнется новая история древней земли.
Мы стоим на пороге предстоящего открытия — на нулевом километре путешествия в один из последних неизведанных уголков планеты. Чтобы понять наше волнение, достаточно взглянуть на карту, на которой проложен будущий маршрут экспедиции.
На юго-западе острова-гиганта между голубыми пятнами Тихого океана и Арафурского моря простирается обширное пятно — бледно-зеленое внизу, где леса и болота, и ощетинившееся вверху коричневым частоколом гор. Это «белое пятно». Никто из исследователей не решался до сих пор углубиться в этот район дальше, чем на два десятка километров от побережья. Даже гул самолетов редко нарушает таинственную тишину этой страны, затонувшей в глубине непроходимого леса.
Мы стоим на пороге этой страны сновидений с фотоаппаратами, кинокамерами и магнитофонами. Мы будем смотреть и слушать. Мы будем свидетельствовать...
Сегодня воскресенье — последний наш «цивилизованный» день. Традиционный день начала всякой экспедиции, когда кажется, что до цели — рукой подать.
Мы все счастливы и возбуждены. Что ждет нас?
Пока рядом теплый океан, переливающиеся разными красками рифы, сказочный пляж. Теплый пар поднимается от плещущейся воды, нога уходит в ласковый песок.
В шесть утра поднимаемся в воздух и пролетаем над трассой будущего похода. Меняем маршрут, спорим. Где лучше переходить через горы? Ни один человек в мире не смог бы сейчас сказать этого. Летим над горами без названия, над реками без названия... Заманчиво!
Но преодолевать их мы будем лишь через два месяца. А пока мы должны, что называется, пообтереться: привыкнуть чуть-чуть к климату, закупить продовольствие, нанять носильщиков, познакомиться с племенем асматов и снять фильм, героями которого они должны стать...
Хижина, куда нас вводят, — жилище мужчин асматов. Мужчины живут отдельно от женщин и детей в самой большой хижине. На полу лежат отполированные и покрытые украшениями людские черепа. Это предки. Асматы пользуются их черепами как подушками. Мудрость предков «путем непосредственного контакта» должна перейти к ним во время сна. К крыше подвешены другие черепа, гораздо более впечатляющие: они лишены нижней челюсти. Это враги, и отсутствие нижней челюсти — последняя мера предосторожности: теперь враг не сможет укусить асмата.
За каких-то полчаса в хижине промелькнули семьдесят веков, и вот она переоборудована в настоящую киностудию — загораются лампы, нацеливаются камеры, оператор кричит: «Мотор!» Ирианцы охотно позируют и по нескольку раз повторяют нужное движение.
Уже неделю живем в деревне на берегу залива Кука, в том самом месте, где 190 лет назад высаживался отважный капитан. Операторы продолжают снимать фильм, а мы старательно сколачиваем плот: это единственно возможный вид транспорта. Наш плот — три связанные друг с другом пироги, на которые сверху положена семиметровая дощатая площадка.
Операторы работают с предельной нагрузкой, стараясь не пропустить ни одного обряда. Из-за неполадок со светом приходится несколько раз переснимать один и тот же эпизод — вынос священных масок, изображающих духов смерти. Под пение и аккомпанемент тамтамов ирианцы выносят маски в лес (души умерших здесь не возносятся на небо, а уходят в чащу). Обряд этот называется «ипае» Закрыв лица масками, мужчины изображают умерших предков. Маски устрашающие: смерть ведь и должна внушать страх. До рассвета умершие могут в последний раз танцевать вместе с живыми, но с первым лучом солнца они должны исчезнуть навсегда. И перед тем как исчезнуть, они возьмут с мужчин клятву, что те отомстят за их смерть.
Пять раз начинали асматы церемонию. Гэссо нервничает: он не может примирить свою любовь к естественности с требованиями кино. Зачем это Сартр опять прервал съемки? Что, новый план? Но ведь теряется же ритм, черт возьми! Однако асматы охотно и с тем же подъемом начинают сначала...
Каждое утро мимо нас вереницей проходят обнаженные ирианцы с топорами на плечах — расчищать в лесу площадку для самолетов. Работают они с неимоверной быстротой; огромные деревья, подрубленные умелой рукой, валятся одно за другим.
Днем мы тоже работаем. Вечером сидим у костра. Слушаем радио: Москва, Пекин, откуда-то выплывает джаз.
Матубонг, местный начальник из индонезийцев, рассказывает о новой религии — «карго-культе», которая возникла здесь. Работа миссионеров среди ирианцев пока не дает ощутимых результатов, асматы по-прежнему придерживаются традиционных обычаев. Но католицизм — это белые. А у белых продовольствие и пароходы с грузами. Значит, если принять католичество, можно надеяться тоже получить долю. Эта своеобразная «религия» все больше распространяется среди северных племен.
Глава племени асматов — одновременно вождь и шаман. Есть, правда, еще несколько колдунов, но они в основном занимаются врачеванием больных. Так вот, однажды вождь натянул между двумя стволами лиану и заявил, что он вошел в контакт с предками (лиана символизировала антенну от рации), которые сказали ему, что скоро все богатства белых должны перейти к асматам. Предки обещали это! Когда настанет время, они дадут знак: небо станет красным, и страшные молнии обрушатся на землю. А в доказательство они посылают асматам кое-что. Толпа всколыхнулась: «Где?» Вождь послушал лиану и сказал: «За тем деревом». Все кинулись туда и действительно нашли под деревом дюжину банок с тушенкой. Ясновидец добыл их накануне у миссионера и положил туда...
Утром в понедельник Эрве услышал сообщение о запуске русской ракеты в сторону Луны. Услышать эту весть, находясь среди людей, не знающих о существовании железа!
Вчера мы явились свидетелями знаменательного события: наши асматы усыновляли мужчину и женщину из соседнего племени. В волосы новым родственникам вплетают длинные косы из волокна кокосовой пальмы. Косы спускаются до пят, скрывая фигуры почти целиком. Сами «родители» тоже прихорашиваются. Новые члены племени выполняют обряд, символизирующий их второе рождение. Затем мужчина идет в хижину и вонзает в крышу три стрелы: отныне его жизнь принадлежит новым родичам. Новое племя может располагать его душой и телом. Еще год назад эти два племени враждовали: вождь одного был убит воинами другого. Сегодняшняя церемония — мирный договор; теперь в случае войны племена будут союзниками...
Прошло уже почти две недели, и асматы подружились с нами. А Гэссо был даже принят в члены семьи. Придя из своего нового дома, он долго хвастал новыми родственниками. Я отправился к нему в гости. После первых минут смущения и удивления меня угостили чем-то вкусным и усадили на почетное место.
Мы заметили, что взрослые любят играть с детьми и вообще очень привязаны к ним: вплетают им в завитки пестрые перышки, подбрасывают их на коленях. Однако нежность — увы! — не в состоянии заменить детям уход и лечение: большинство ребятишек покрыты язвами и ранками. Детская смертность составляет около сорока процентов! А предельный возраст асмата — сорок лет...
Наконец плоты готовы, и сегодня мы делаем первую вылазку вверх по реке до соседней деревни, где Матубонг выговорил нам право присутствовать на церемонии водружения тотемов. Селение расположено километрах в пятнадцати выше; река там не шире наших плотов, русло завалено толстенными деревьями. Солнце лишь к полудню пробивается сквозь крышу листвы. Под нами проплывает небольшой — метра в два — крокодильчик.
На берегу стоит на сваях хижина мужчин. Сваи высотой метров в пять и покрыты причудливой резьбой, верхняя часть окрашена в красное.
Рано-рано утром мы уже в лесу. Ведь церемония водружения тотемов начинается с выбора дерева. Выбрав нужное дерево, асматы посыпают ствол мукой саго и обвязывают его «пагне» — набедренной повязкой: дерево еще до того, как превратиться в тотем, становится живым. Оно — тело воина и должно принять его черты. Ирианцы по очереди подрубают каменными топорами воздушные корни. Затем осторожно снимают кору. Остается только кольцо сантиметров в двадцать шириной. С обнаженного ствола каплет смола. Мужчины кладут ствол на плечо и мерно, под нежную и протяжную мелодию выходят из лесу к реке.
Деревья привязывают к пирогам и гребут к деревне. Женщины, толпящиеся на берегу, завидев флотилию, начинают кричать и забрасывать пироги песком и щепками: тотемы — это души умерших, и женщины, страшась гнева мертвых, не хотят, чтобы они возвращались в деревню. Каждая из женщин при этом так натурально изображает страх и гнев, что их искусству позавидовали бы многие кинозвезды. Женщины опрокидывают пироги, но мужчины с полным спокойствием, невозмутимо выкатывают стволы на берег.
Еще при выборе дерева происходит «битва» между мужчинами и мальчишками. Это живая картина, рассказывающая о подвигах предков; выразительная мимика подкрепляется соответствующим звуковым оформлением. Каждый из «сражающихся» точно знает, когда ему надлежит упасть или «поразить» врага. Под конец самый отважный из воинов взбирается на плечи другому, символизируя образ победителя.
На стволе оставляется один корень, он будет вырезан в форме крыла, выходящего из груди лежащей фигуры, к нему будет крепиться меньшая фигура. Крыло символизирует мужскую силу воина, переходящую от предка к потомку. На языке асматов одно и то же слово обозначает «мужественность» и «крыло тотема».
Каждая деревня имеет своего скульптора. У него могут быть несколько помощников: под его руководством они проделывают всю грубую работу, и лишь затем наступает очередь мастера. Он врубается в ствол каменным топором, бьет сплеча, казалось бы, без всякого плана или наметки. И вдруг как-то сразу на стволе проступает фигура. Удары поразительно точны, но мастер не просто копирует предыдущую скульптуру. Он творит. Двух одинаковых тотемов не может существовать. Даже если, как сегодня, мастер делает две фигуры сразу, они получатся схожими, как выходцы из одной семьи, но у них будут разные позы, другое выражение. Художник воспроизводит образ павшего воина; его задача — обессмертить его. Мастер мычит что-то под нос, удары топора сыплются все быстрее, и я волнуюсь, как бы один неосторожный удар не испортил всей работы. Но мои опасения напрасны: «брака» у мастера не бывает.
Вечером после водружения и освящения тотемов, видимо заметив мой пристальный интерес к работе, мастер избирает меня своим приемным сыном, и я ночую рядом с ним. Меня переполняет гордость.
Утром в большой мужской хижине я наблюдал, как несколько мастеров расписывают боевые щиты. Поистине поразительное чувство гармонии и цвета! Они начинают с густо-черного, затем кладут красный и кончают белым. Посреди хижины вешается модель — щит самого отважного воина: я насчитал на нем три солидные дырки от стрел. Ножи, которыми наносят на щит украшения и резьбу, сделаны из огромных корабельных гвоздей; гвозди были вынуты из обломков, прибитых к берегу лет восемьдесят назад.
Закончены приготовления, прибыли носильщики из города, намечено место, куда должен вылететь самолет с провизией.
Экспедиция наша не разгадает, разумеется, ни одной из тайн, но мы надеемся, что она подготовит почву для будущих открытий.
Вечер, тихо-тихо. Луна обливает деревья своим неправдоподобным светом. Мы сидим и слушаем «Времена года» Вивальди. Мне кажется, я никогда еще не проникался настолько музыкой, как в тот вечер. Звуки плескались вокруг неумолчным прибоем, и скрипки сладкой грустью обволакивали душу. И каждый думал о доме. А дома, как это обычно бывает, мы будем тосковать по сегодняшнему вечеру...
Все. На полтора месяца, если все будет благополучно, мы уходим из мира, ставшего для нас привычным.
Первых людей замечаем на пятом дне пути. Из чащи выглянули трое и тотчас же исчезли. Решаем пристать. Да, но как? Чаща подходит к самому берегу и нависает над водой. Выключаем мотор, хватаемся за лианы и подтягиваем плот к берегу. Нож в руку — и за работу. Врубаемся в лес метров на двадцать и только тогда причаливаем. Вскоре находим и тропу, но далеко углубляться не решаемся: слишком опасно. Оставляем незнакомцам подарок — пачку табаку и спички. К сожалению, нет времени задержаться и познакомиться с ними поближе.
...Один из плотов переворачивается, увлекая на дно часть оборудования и два мешка с рисом. Констатируем: дальше двигаться можно только пешком.
Начинается пеший поход.
Когда лес становится окончательно непроходимым, бредем по руслу реки. По обе стороны — фантастический лес. Он похож на водоросли, гигантские колышущиеся водоросли, и такое впечатление, будто мы движемся по дну океана в поисках затонувшего материка. Воздуха нет, есть только влага, которую мы втягиваем в легкие.
На «...дцатые» сутки — просвет. Это русло реки с большими отлогими пляжами. Идти по ним — одно удовольствие.
Несколько раз замечаем ирианцев. Увидев нас, они молниеносно скрываются за зеленой стеной. Каждое мгновенье вокруг все меняется. Лес не похож на лес. Река не похожа на реку...
Почему цивилизация откладывала до последнего часа открытие этой страны?
Мы идем уже вторую неделю. По-прежнему пробиваемся с помощью ножей, иначе не пройдешь. За поворотом река вдруг разливается, и надо рубить дерево: мы перекинем его на ту сторону.
Последнюю неделю природа следует строгому распорядку: в шесть вечера небо чернеет и низвергает на нас очередную порцию воды. Рису остается на один день.
По рации запрашивают, где мы и можем ли принять груз с воздуха. Где мы, обнаружить нетрудно: скорость экспедиции всю последнюю неделю — сто метров в час.
Днем встретили ирианца. Он осторожно подошел к лагерю и улыбнулся. Мы тоже. Он подошел поближе и с интересом провел рукой по белой коже. Чтобы закрепить возникшую связь, дарим ему зажигалку. Сартр подносит ему к уху часы. Тот несколько минут вслушивается в тиканье, потом вдруг произносит... «телефон»! Или что-то очень похожее. Мы смеемся, и наш гость смеется тоже. Потом он замечает топор и с восхищением пробует лезвие. Мы пытаемся объяснить хрюканьем, что охотно обменяли бы топор на свинью. Ирианец разочарованно кладет топор на место и хочет уйти. Мы показываем, что пойдем с ним, но он берет лук и натягивает его, делая вид, что стреляет. Должно ли это означать, что мужчины в селении окажут нам подобную встречу? Неизвестно. Решаем не ходить.
Проведя ночь под дождем, идем дальше — искать площадку, где бы с самолета смогли увидеть нас.
Ирианец не возвращается. Если бы он только знал, что мы приехали из Парижа для встречи с ним!
Снова день — и снова дождь. По радио сообщают, что самолет не может вылететь в такую погоду. Доели последние запасы.
Прошел день. По-прежнему дождь и дождь. Тихо дремлем, накрывшись палаткой, чтобы усыпить голод.
Будит нас самолет. Потолок видимости — двести метров, но, слава богу, с рацией все в порядке, иначе летчик никогда в жизни не нашел бы нас. Операция удается лишь наполовину, часть парашютов не раскрылась, и ящики падают на деревья.
На следующее утро Сартр, Гэссо и я решаемся пойти в деревню сфотографировать местное племя. Идем без оружия. Первый человек, встретившийся на тропе, оказался словоохотлив. Как называется это племя? Арибан. Мы показывали на различные части лица, а он называл их на своем языке. Затем учимся считать: пять пальцев, потом запястье, локоть, плечо, шея, ухо, висок, лоб. Мизинец, обозначающий цифру пять, называется «таре». Нас больше всего интересует слово «тропа». Но наша мимика бессильна передать это понятие.
Тропа выводит к деревне. Трое людей замечают нас, подходят ближе, с удивлением вглядываются в белые лица, шепчутся между собой и, наконец, протягивают щепоть табаку. Местный табак сладковатый и не дерет горло. Ирианцы улыбаются; однако, едва мы хотим пройти дальше, они твердо преграждают нам путь. Пробуем обойти, но они говорят: «Мумм!» Это значит: табу, нельзя. Видим только, что селение довольно большое — около сорока круглых хижин и четыре прямоугольные. Из самой большой выходит старик и усаживается на солнце, полностью игнорируя наше присутствие. Улицы пустынны, если не считать нескольких свиней. Стоим так с четверть часа. Еще пять ирианцев подходят к нам; очевидно, наша настойчивость беспокоит их. Однако мы стоим без оружия, и они успокаиваются. Широко улыбаемся в доказательство наших добрых намерений. Никакого эффекта. Понурые, возвращаемся в лагерь.
Трассу нашего пути тщательно наносим на карту. Сегодня поднимаемся в горы. Опять неприятности: почти у всех одновременно начался приступ дизентерии.
Эрве ловит по радио музыку. Неожиданно выплывает из треска голос Жаклин Франсуа. Париж! Париж, черт меня побери! Но как далеко!.. После Жаклин поет Монтан. Странно даже представить, что я сейчас лежу здесь, в центре Новой Гвинеи, на расстоянии месяца пути до ближайшего поста. Закрываю глаза: ну конечно же, я у себя дома. Вот сейчас раскрою глаза и увижу... джунгли.
Появляются несколько ирианцев, но мы настолько ослабли, что не в состоянии оказать им должный прием. Они осторожно пробуют лезвие металлических топоров, с непривычки при ударе лезвие скользит по стволу.
С неба раздается успокаивающий звук: самолет. Он сбрасывает рис. Подкрепившись и проглотив пару пачек лекарств, делаем на следующий день пятнадцать километров. Это уже достижение.
Разбиваем лагерь около селения, но ирианцы, заперев женщин, в полном боевом облачении — черепа предков на груди — выстроились поперек тропы. Опять неудача. Но, как ни странно, она удручает нас меньше, чем вначале. Желанная цель — дойти, поскорее дойти. Наносим деревню на карту «Белое пятно» на ней постепенно приобретает «жилой» вид.
Вечером умирает один из носильщиков. С отчаянием долбим каменистый грунт и хороним его. Перевал мы называем именем умершего — «перевал Мандур».
Кажется, этот перевал будет тянуться до бесконечности. Он зарос кошмарными деревьями, которые на местном диалекте зовутся «акульи зубы», они полностью соответствуют своему названию. Никаких признаков тропы. Единственная наша надежда и спасение — рация.
Завтра рождество. Дед-мороз, очевидно, должен разгуливать здесь в набедренной повязке и с увесистым мешком каменных топоров в качестве подарков.
И правда, появляется некто. Нет, не дед-мороз а обыкновенный ирианец. Знаками просим показать где тропа. Он указывает рукой, оставаясь на почти тельном расстоянии.
Тропа выводит в широкую долину, по дну которой извивается речка. В саду — да, да, в самом настоящем саду — работают женщины. Они ждут, когда мы приблизимся, и мгновенно исчезают.
Останавливаемся на берегу и лезем мыться. Вода чудесна, хотя и холодновата для местного рождества. Наконец-то можно смыть с себя дорожные напластования! В горах было слишком много воды, чтобы думать... о ванне.
Несколько мужчин подходят к нам Традиционный обмен — спички, табак и прочее. Ирианцы явно предупреждены по своему «телеграфу» о нашем прибытии. Они из того же племени, что и предыдущие: в разговоре проскальзывают знакомые слова.
После «ванны» раскрываю газету, прибывшую с последней воздушной почтой. Там написано, что известий о нашей экспедиции не поступало и что, по всей видимости, мы заблудились в горах. Автор боится делать самые худшие предположения, но слухи о людоедах... Мы смеемся. «Свирепые людоеды» спокойно отправились работать в своем саду. Читаем статью вслух, как описание чужого приключения.
Записываем на магнитофон длинную речь одного из ирианцев и даем ему послушать. Тот, нисколько не удивившись, выслушивает ее до конца и продолжает дальше, видимо желая дополнить сказанное.
Сегодня двадцатое января. Жерар лежит не вставая: дизентерия. Мы еле бредем. Я еще раз перебираю материалы и кладу катушки с отснятой пленкой к себе в рюкзак: для меня сейчас это самая большая ценность.
Весь день, поминутно отдыхая, строим плот, чтобы спуститься по реке до озера, куда за нами должен прилететь гидросамолет...
Рассвет на озере молочного цвета. Красоты неописуемой. Розовые языки солнца прорезают водяной пар. Мы смотрим туда, на гладь озера, куда должен сесть самолет. И он прилетает, будто явившись из мечты, прилетает, чтобы увезти нас.
Мы сделали все, что было в наших силах. Конечно, шестеро людей — это совсем немного. Те, кто пойдет следом, будут экипированы лучше, и пойдут они по нашей карте.
Тони Сонье
Перевод с французского М. Марикова
